Текст книги "Вива Гевара !"

Автор книги: Елена Кулешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

У Малко остался последний козырь.

– Подождите, – сказал он. – Пожалуй, у меня все-таки есть одно доказательство. Я хочу вам кое-что показать.

Он потянулся к внутреннему карману пиджака, но Эсперенца резко остановила его:

– Не клади руку в карман!

– Когда сами достаньте мой бумажник, он в левом внутреннем кармане, сказал австриец.

Мендоза нехотя полез в его карман и вытащил кожаный бумажник.

– Там должна быть газетная вырезка, – пояснил Малко. При свете плафона Эсперенца внимательно осмотрела содержимое бумажника. Найдя вырезку, которой снабдил австрийца Ральф Плерфуа, она долго вертела ее в руках, время от времени бросая взгляд на Малко и сравнивая его лицо с лицом человека, стоявшего рядом с Фиделем на нечеткой фотографии.

– Зачем вы держите это при себе? – спросила она чуть изменившимся голосом.

– Я понимаю, что это глупо, – ответил Малко как можно искреннее, – но это самое дорогое воспоминание в моей жизни. Фидель Кастро пожал мне руку и поблагодарил за то, что я приехал помочь его стране...

Он покосился на Эсперенцу. Она смотрела куда-то вдаль, и на ее лице было написано неподдельное волнение. Малко невольно вспомнил расчетливый цинизм Ральфа Плерфуа и проникся невольной симпатией к душевной чистоте девушки.

Она сложила вырезку. Мендоза тотчас завладел ею, пробежал глазами строчки и презрительно скривился:

– Это еще ничего не доказывает.

Действительно, фотография не отличалась большой четкостью. Но, с другой стороны, нельзя же было убивать человека только из-за того, что кубанские газеты печатаются на плохой бумаге...

– Ладно, – сказала вдруг Эсперенца. – Мы устроим тебе испытание. В городе есть человек, от которого мы давно хотим избавиться. Он причинил нам слишком много вреда. Завтра вы должны его застрелить. Когда я поверю, что вы действительно на нашей стороне. Согласны?

– Согласен.

Малко показалось, что вместо него ответил кто-то другой: бессмысленное убийство не входило в его планы и претило его аристократической натуре. Но чтобы снова увидеть свой родной замок, нужно было для начала избежать смерти...

– Что ж, – сказала Эсперенца, – когда возвращаемся в город. Переночуешь у наших друзей под охраной Мендозы. Он будет присматривать за тобой во время проверки. А потом посмотрим...

По дороге в Каракас Малко и Мендоза не сказали друг другу ни слова. После того как машина свернула с шоссе, у Малко екнуло сердце: они приближались к отелю "Таманако". Но "бентли" проехал мимо, свернул налево и снова начал подниматься в гору. Минут через пять машина остановилась напротив стоявшего особняком ресторана со светящейся вывеской "Эль Мирадор". Эсперенца ушла и вскоре вернулась в сопровождении худого брюнета с усиками на испанский манер.

– Выходи, – приказала она Малко. – Вы с Мендозой останетесь здесь до завтра. Знакомься: это Бобби. Он отведет тебя в твою комнату.

Бобби с равнодушным видом пожал Малко руку.

– Пошли, – сказал он.

Бобби открыл ворота, ведущие во двор ресторана. Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице и оказались в коридоре со множеством дверей. Бобби толкнул одну из них и впустил Малко и Мендозу.

– Апартаменты что надо. Ансамбль играет до двух часов ночи. Можете заглянуть в бар, пропустить по стаканчику...

– Нет уж, лучше не надо, – перебила Эсперенца. Напоследок она посмотрела на Малко долгим взглядом и сказала: – Надеюсь, что я не ошиблась... Если вы окажетесь своим, я буду называть вас Эльдорадо – за золотистые глаза. Ваше чешское имя мне не нравится.

Глава 4

Орландо Леаль Гомес чувствовал себя прескверно. У него кружилась голова. Заметив это, Пабло подскочил к нему и заботливо вывел на улицу, втайне радуясь, что избавился от скандального клиента. Они вместе подошли к "линкольну", и генерал начал наощупь искать замочную скважину на дверце. Пабло поддерживал его за локоть. Вдруг генерал яростно зарычал:

– Посмотри!

Гневным жестом он указал на длинную царапину, протянувшуюся по голубой краске. Проглотив отчаянный всхлип, генерал наклонился, потрогал обезображенную дверцу, провел рукой вдоль царапины... Когда Гомес выпрямился, Пабло не на шутку испугался, увидев его налитые кровью глаза.

– Кто... Кто это сделал?! – прошипел Орландо Леаль Гомес. – Я купил машину всего неделю назад! Бармен сочувственно покачал головой.

– Наверное, мальчишки. Из зависти безобразничают... Генерал сверкнул глазами.

– Точно! Это те самые поганцы, которых я отогнал, когда приехал... Реал им, видите ли, подавай!

– Это вы зря, сеньор Орландо. Вы же их знаете... Но ничего, я знаком с хорошим мастером. Завтра... Но генерал его уже не слушал.

– Где они?! – взревел он. – Где?!

Пабло покосился на открытую дверь "Скотч-клуба". И зачем он, черт возьми, вызвался проводить эту пьяную скотину? Да будь он на месте тех пацанов, он бы машину вообще поджег... Не дать один реал бедному мальчишке в рождественскую ночь... А потом истратить целых шестьсот на французское шампанское!

– Давай, – повторил Мендоза.

Орландо Леаль Гомес, пошатываясь, стоял у машины в компании другого мужчины. Малко внезапно почувствовал огромную усталость. Рамос уже проснулся и повернулся к нему.

Малко взялся за ручку двери, потянул, но дверь не открылась. Решив, что Малко притворяется, Таконес Мендоза оттолкнул его руку и сам дернул ручку двери. Но ржавый замок, похоже, заклинило...

– Черт побери! – опомнился Рамос. – Я и забыл! Ее надо открывать снаружи!

Мендоза поспешно опустил стекло, потянул за наружную рукоятку, и дверь со скрипом распахнулась.

– Где они, эти сукины дети?! – вопил генерал. Он обошел "линкольн" и сразу заметил трех перепуганных мальчуганов, сбившихся в кучу у подъезда. Несговорчивая девка, царапина на новой машине... Для одного вечера это уж слишком! Гомеса охватила слепая ярость. Все произошло в считанные секунды. Рука генерала метнулась к кобуре и вытащила короткоствольный кольт 38-го калибра.

– Сейчас я вам!.. – заорал Гомес.

Прежде чем Пабло успел ему помешать, он направил кольт на детей и нажал на спусковой крючок. Шесть выстрелов прозвучали один за другим, эхом отразившись от бетонной стены супермаркета. Выпустив все патроны, генерал все еще стоял с поднятой рукой, словно в тире, не слыша криков Пабло и детей.

Один из мальчуганов лежал у двери подъезда. Стена была забрызгана его кровью. Пуля тридцать восьмого калибра размозжила ему голову, и лицо превратилось в сплошное красное пятно. Второй катался по асфальту, схватившись руками за живот и оглашая улицу почти собачьим визгом. Под ним быстро расплывалась кровавая лужа. Третий мальчишка исчез за углом.

– Матерь Божья! – прошептал Пабло. Сильно побледнев, он прислонился к машине, чтобы не упасть, и его непроизвольно стошнило. Вытирая рот рукавом, он забормотал:

– Как же вы, сеньор Орландо... Не надо было, это же дети...

Мальчишка, зажимавший руками живот, умолк и больше не двигался. Он лежал на спине, согнув ноги в коленях и глядя широко открытыми глазами в темное небо.

У Пабло из глаз брызнули слезы. Он в ужасе мотал головой, не в силах вымолвить ни слова.

Орландо Леаль Гомес наконец опустил оружие и нащупал кобуру. Все же его рука немного дрожала. Совершенный поступок слегка отрезвил генерала, но два распростертых на асфальте детских трупа его нисколько не смущали: он видел в жизни и не такое. При взгляде на потрясенного Пабло его снова захлестнул гнев.

– Да что ты их жалеешь! – грубо крикнул он. – Из них бы все равно выросли убийцы и грабители...

Генерал знал, что наутро дело будет улажено: достаточно позвонить его другу, генералу Болано. Кому какое дело до двух несчастных попрошаек, которых в Каракасе хоть отбавляй?

Пабло молчал, не сводя гневных глаз с генерала. Тот не выдержал этого взгляда и отвернулся.

– Я поехал спать, – проворчал он. – Хочешь – звони в полицию. Только скажи, чтоб до полудня меня не тревожили. Устал я что-то.

Он сел в машину и резко тронулся с места. Пабло подошел к лежавшему на спине мальчугану, присел на корточки и закрыл ему глаза.

Посетители "Скотч-клуба" молча столпились на пороге. Одна проститутка размашисто перекрестилась. Пабло смотрел вслед удаляющимся красным огням "линкольна", презирая самого себя за то, что ему в очередной раз не хватило смелости...

Голубой "линкольн" промчался в нескольких метрах от Малко и Мендозы, застывших с пистолетами в руках, и свернул на проспект Авраама Линкольна. Генерал не заметил, что стоявшие на дороге вооружены.

Вокруг двух окровавленных тел начала собираться толпа. Малко и Таконес Мендоза, не сговариваясь, нырнули обратно в "понтиак". Рамос уже запустил мотор.

– Вот скотина! – взорвался Малко.

Старая американская колымага резко сорвалась с места, взвизгнув "лысыми" шинами.

– Ничего, – мрачно сказал Таконес. – Я знаю, где он живет. Там мы его и поймаем.

Они стремительно пронеслись по проспекту Линкольна, свернули на Авенида дель Либертадор, затем взяли правее и выскочили на дорогу с односторонним движением, проходившую под шоссе дель Эсте, которое делило Каракас пополам. Если бы они проскочили мимо, им пришлось бы ехать еще пять километров до следующего туннеля.

Они настигли "линкольн" на светофоре бульвара Ориноко, сразу после выезда из туннеля. Рамос затормозил и пристроился не сбоку, а сзади.

Внутри у Малко все клокотало. Нелепая случайность мгновенно развеяла его сомнения. Теперь ему по-настоящему хотелось уничтожить Орландо Леаля Гомеса. Человек, способный застрелить двух детей, а затем спокойно отправиться спать, не заслуживал никакой пощады. В глубине души Малко призадумался: так ли уж неправы в своих суждениях Мендоза и ему подобные?.. И за правое ли дело борется сейчас он сам?

Малко не успел найти ответ на эти вопросы. "Линкольн" пересек площадь Таманако и повернул направо, в темный переулок, расположенный перпендикулярно улице Веракрус. Они въезжали в квартал богатых особняков, над которыми возвышалась громада отеля "Таманако". Сквозь грязное лобовое стекло Малко увидел, как "линкольн" встал поперек дороги. Генерал Гомес вышел из машины и начал открывать ворота своей виллы.

– Пошел! – приказал Мендоза.

На этот раз Малко не заставил себя долго упрашивать. Таконес Мендоза проворно вылез вслед за ним и тут же растворился в темноте.

Малкорешил не прятаться. Он с силой хлопнул дверцей "понтиака", и Орландо Леаль Гомес мгновенно обернулся. Малко спокойно двинулся к нему по самой середине дороги. Желтые фары "понтиака" резко обрисовывали его стройный силуэт.

Держа в руке связку ключей, генерал смотрел на него с заметным беспокойством. В Каракасе ежедневно происходило множество бандитских нападений. Но человек, подходивший к нему, казался настолько спокойным и уверенным в себе, что генерал понял: это не грабитель.

Когда до машины Гомеса оставалось не больше десяти метров, Малко нарочито медленным движением вытащил из-за пояса пистолет. Он подходил все ближе, держа оружие в опущенной руке.

Хрипловато вскрикнув, Орландо Леаль Гомес выронил ключи, потянулся к кобуре и выхватил свой кольт.

– Убирайся, или я стреляю! – крикнул он неуверенным голосом, в котором сквозил страх.

Малко был уже в каких-нибудь пяти метрах от него. Генерал поднял револьвер и спустил курок.

Вместо выстрела раздался металлический щелчок, и генерал Гомес нелепо застыл с поднятой рукой. Потом вытянул навстречу австрийцу левую руку и забормотал:

– Пощадите... Пощадите...

Малко в свою очередь нажал на спусковой крючок. Три пули из его пистолета ударили одна за другой в грудь венесуэльца, расположившись по диагонали. Последняя из трех пуль разорвала генералу сердце. Мгновение Гомес стоял с открытым ртом, сжимая в руке бесполезный кольт, затем его массивное тело стало медленно сползать по металлической ограде. В доме послышались крики. В окне первого этажа зажегся свет.

– Отлично, – раздался за спиной Малко возбужденный голос Мендозы.

Малко удивился, как тому удалось что-то разглядеть сквозь темные очки. Мендоза посмотрел на привалившегося к решетке генерала, затем прошел мимо Малко, приблизился к Гомесу вплотную и приставил длинный ствол "люгера" к его шее.

От грохота выстрела у Малко зазвенело в ушах. Гомеса резко швырнуло на землю, и из перебитой сонной артерии хлынула струя крови. Но Орландо Леаль Гомес этого уже не почувствовал: он умер минутой раньше.

Со стороны виллы раздался душераздирающий женский крик. Малко и Мендоза уже бежали к "понтиаку". Рамос дал задний ход и мигом выскочил на проспект Веракрус. Машина помчалась к центру города.

Некоторое время все молчали.

– Ты ненормальный, – сказал наконец Мендоза. – Я же тебе говорил: стреляй в спину. А если бы у него остался в барабане хоть один патрон?

Малко криво улыбнулся.

– Ты велел мне его убить, но не говорил, как именно. Я никогда не стреляю в спину.

– А ты парень вообще-то ничего... – пробормотал флегматичный Рамос, почти не раскрывая рта.

Глава 5

"Понтиак" остановился напротив уже знакомого австрийцу современного здания на проспекте Франциско Миранды. Было три часа ночи. Малко чувствовал себя усталым и опустошенным. Все четверо вышли из машины и зашагали к подъезду. Шествие замыкал Мендоза, спрятавший свой массивный пистолет под куртку.

После убийства его отношение к Малко явно изменилось. И даже если у Мендозы еще оставались какие-то подозрения, по нему это заметно не было. Лицо венесуэльца будто светилось изнутри и стало почти красивым.

Они поднялись на лифте на одиннадцатый этаж, и Таконес трижды стукнул в дверь. Эсперенца сразу же открыла, и Малко остолбенел от изумления. Девушка была одета так, словно собралась в шикарный ресторан: длинные черные волосы, распущенные по плечам, сиреневые велюровые брюки, белая кружевная блузка, на груди – большой блестящий крест с фальшивыми бриллиантами. Малко показалось, что при виде его в ее темных глазах мелькнуло выражение облегчения.

– Ну что? – хрипловатым от волнения голосом спросила она.

– Все в порядке, – ответил Таконес.

Зажженной сигаретой девушка указала на Малко:

– Он?

– Да.

Неожиданно Эсперенца кинулась к Малко и порывисто обняла его. Про себя он отметил, что она вылила на себя чуть ли не литр духов. Малко почувствовал, как она прижимается к нему всем телом, и у него возникло сомнение, что подобная реакция входит в программу революционно-освободительного движения.

Смущенный Малко пытался освободиться от ее объятий, но девушка, словно гигантский спрут, сковала его по рукам и ногам.

– О, как я счастлива! – воскликнула она. – До чего же нам нужны такие люди!

Остальные недовольно смотрели на это явно излишнее проявление эмоций.

Эсперенца повела всех в огромную гостиную, похожую на что угодно, только не на штаб революционеров. Весь пол был устлан пушистым белым ковром. Из мебели здесь оказались только пуфики и два низких дивана. На стопке справочников стоял телефон. Рядом с ним Малко заметил пепельницу, полную окурков – видимо, Эсперенца тоже провела бессонную ночь. На стенах висели диковинные картины в сюрреалистическом стиле, изображавшие красных морских ежей на фоне песчаной пустыни. У окна расположился мольберт с неоконченной картиной в синих тонах, на которой при хорошо развитой фантазии можно было угадать дикобраза, бредущего по девственному лесу.

– Это Гевара за минуту до гибели, – низким голосом пояснила Эсперенца, указывая на картину. – Я работала в ожидании вашего приезда. Впрочем, я всегда работаю по ночам: не могу заснуть, поэтому рисую или печатаю листовки.

Она указала на стоящий в углу ронеотип*, возле которого виднелась кипа листовок.

* Ронеотип – печатающее устройство.

– На прошлой неделе я напечатала и рассовала по почтовым ящикам тысячу штук, – с гордостью объявила девушка.

Рядом с ронеотипом стояли полдюжины бутылок с шампанским, ведро со льдом, ящик пепси-колы и две бутылки виски "Джей энд Би".

В дверь постучали – снова три раза – ив прихожей появился высокий худой парень в кожаной куртке и полотняных брюках. Его глаза тотчас же испытующе устремились на Малко, затем обратились к Эсперенце. Она взяла гостя за руку и подвела поближе в Малко.

– Это Хосе Анджел, – сказала она. – Бывший солдат Карибского легиона.

Анджел натянуто улыбнулся, но Эсперенца не дала ему возможности что-то сказать:

– А это Эльдорадо. Он специально прибыл с Кубы, чтобы сражаться вместе с нами. – Тут ее голос поднялся на тон выше: – И сегодня ночью он застрелил генерала Орландо Леаля Гомеса!

Малко не слишком гордился своим подвигом, но Эсперенцу было уже не остановить. Под ее восторженные похвалы Хосе Анджел пожал ему руку. Он обладал незаурядной физической силой и, казалось, состоял из одних мышц и сухожилий. Даже когда он улыбался, в его глазах мерцал странный, диковатый огонек. Он передвигался свободно и гибко как человек, привыкший воевать в лесах. Малко понял, что на этот раз перед ним настоящий, умелый и хладнокровии убийца, "солдат фортуны", которых немало на Карибских островах и в Центральной Америке.

– Теперь мы можем с чистой совестью праздновать Рождество! – весело объявила Эсперенца.

– Вы американец? – спросил Анджел, подойдя к Малко.

– Нет, я из Чехословакии.

– Ах вот как! – оживился Анджел. – Знал я одного чеха. Его звали Молдер. Может, слыхали? Он воевал вместе с Мартинесом в Сьерра-Эскаранай. Но потом прогнил, и пришлось его ликвидировать. А жаль: неплохой был...

Его слова были прерваны резким хлопком: откупорили шампанское. Таконес Мендоза ринулся в кухню и принес бокалы.

– За революцию, – торжественно произнесла Эсперенца, повернувшись к Малко.

– За революцию, – повторил он.

Все дружно выпили. Малко казалось, что это происходит с ним во сне. Судя по всему, Эсперенца действительно являлась руководителем этой подпольной группировки. Однако же ни Таконес, ни Хосе Анджел, ни Эль Кура не были добрыми сказочными героями... Как же эта взбалмошная девчонка могла справляться с такой шайкой головорезов?

Малко подошел к окну. Тридцатью метрами ниже по проспекту Франциске Миранды стремительно проносились автомобили. Над вершинами гор висели лохматые облака. Малко вспомнил о женщине, кричавшей на вилле генерала. Ее рождественская ночь была далеко не веселой...

В комнате раздалась ритмичная музыка. Женский голос, доносившийся из динамика, пел о Падре Торресе, павшем в Колумбии за дело революции. Эсперенца зачарованно слушала, застыв в благоговейной позе перед проигрывателем. Остальные сидели на полу и усердно налегали на спиртное. Таконес Мендоза положил рядом с собой свой неизменный "люгер": видимо, ему постоянно мерещилась опасность.

Малко стало смешно при мысли, что это и есть та самая диверсионная группа, которая приковала к себе пристальное внимание Пентагона и ЦРУ: богатенькая экзальтированная девчонка, женопедобный убийца-невротик и несколько перевербованных наемников...

Только стоявшая в углу машинка для изготовления листовок свидетельствовала о том, что в этой роскошной гостиной не только пьют шампанское... Малко невольно вспомнил, как Орландо Леаль Гомес, обливаясь кровью, сползал по железной решетке на землю. Грохот выстрелов до сих пор звучал у него в ушах. Значит, все это всерьез... Хотя в Южной Америке никому никогда не удавалось провести четкую границу между добром и злом. Южный темперамент, привычка к насилию и любовь к революциям приводили порой к самым неожиданным развязкам. Одна из самых кровавых революций в Центральной Америке началась только потому, что какой-то психопат застрелил президента Никарагуа, взбешенный изменой собственной жены... А кто принимал всерьез Фиделя Кастро и его бородачей? Поначалу ЦРУ отнесло их к категории тихопомешанных, способных захватывать разве что необитаемые острова...

Эсперенца подошла к Малко. Глаза ее блестели.

– Я напишу твой портрет, – сказала она. – И если тебя убьют, о тебе останется память...

Малко подумал, что если его портрет будет похож на остальные картины, висящие в комнате, то он, принц Малко Линге, вряд ли станет кумиром грядущих поколений...

Он пристально смотрел на девушку, стараясь понять, что заставило эту молодую, красивую, богатую горожанку пуститься в подобное предприятие, но по-прежнему ответа не находил.

– Вместе мы совершим великие дела, – мечтательно продолжала она. Фидель будет нами гордиться так же, как гордился бы Че Гевара, будь он жив... Как жаль, что погиб твой товарищ...

– Действительно, очень жаль, – рассеянно отозвался Малко и допил шампанское.

Таконес растянулся прямо на белом ковре и казался спящим. Рамос и Эль Кура цедили виски, рассказывая друг другу партизанские истории, одна невероятней другой.

У австрийца немного кружилась голова: за последние два дня произошло слишком много событий. Но нужно было продвигаться дальше. Духи Эсперенцы вернули его к реальности, подействовав, как нашатырный спирт на боксера.

– Каков дальнейший план? – спросил он. – Убийство генерала – это, конечно, хорошо, но...

– Я задумала кое-что грандиозное, – взволнованно призналась Эсперенца. – Скоро о нас заговорит весь мир, и мы станем примером для революционеров во всех странах.

Она произнесла это так громко, что Хосе Анджел вздрогнул и бросил на нее быстрый взгляд. Холодные темные глаза наемника показались Малко похожими на змеиные. Австриец в недоумении посмотрел на Эсперенцу, пытаясь угадать, не шутит ли она. Но она была не менее серьезна, чем статуя Симона Боливара – Эль Либертадора, освободителя и кумира Венесуэлы.

– О чем же идет речь?

– Пока я не могу этого сказать. Не потому, что не доверяю, – поспешно добавила она. – Просто я хочу доказать самой себе, что могу организовать большое дело. Дело, которое потрясет весь мир, как потрясла его смерть Кеннеди. Помнишь?

Малко помнил о деле Кеннеди лучше, чем Эсперенца могла предполагать. Расследование этого дела едва не стоило жизни ему самому.

– Это и вся твоя группа? – спросил он.

– О нет! Это самые крутые, те, кому я безгранично доверяю. Вот, например, Хосе. Его приговорили к смерти в Колумбии и в Гватемале. А я смогла раздобыть для него здешний вид на жительство. Он обязан мне жизнью... Но в университете есть еще несколько сотен парней и девушек, которые знают и поддерживают меня. Две недели назад мы организовали демонстрацию и прошли колоннами по Сабана Гранде, раздавая горожанам листовки.

– Демонстрацию? – поразился Малко. – Так значит, полиция о вас знает?

– Конечно, – спокойно проронила Эсперенца. – Но они нам не мешали благодаря папе.

– Папе?

– Ну да. Мой папа – сенатор и владелец третьего телевизионного канала. Он здесь очень влиятельный человек.

– А он знает о том, чем ты занимаешься?

Эсперенца пожала округлыми плечами:

– Кое-что знает. Но это только забавляет его. Он находит, что у меня сильный характер.

– А о Гомесе?

– Нет. Вот об этом он не знает.

– А о твоем плане?

– Ну что ты! Это будет для него сюрпризом, – Эсперенца поставила бокал, взяла Малко под руку и потянула его к проигрывателю. – Давай послушаем музыку...

Малко и Эсперенца лежали бок о бок на белом ковре, положив головы на диванную подушку. Девушка в который раз ставила все ту же пластинку с песней о Падре Торресе. "Так и контрреволюционером недолго стать", подумал австриец.

Отряд народного сопротивления не выдержал натиска шампанского и виски. Таконес Мендоза спал с открытым ртом, лежа на спине и положив руку на пистолет, который никак не гармонировал с обстановкой этой богатой квартиры. Рамос и Эль Кура, допив последнюю бутылку, ушли, держась друг за друга. Хосе Анджел на время тоже был потерян для революции: он спал сидя, прислонившись спиной к стене, а перед ним стояла почти пустая бутылка "Джей энд Би". Только Эсперенца казалась неутомимой. Она поделилась остатками своего шампанского с Малко и подняла бокал:

– За наши успехи!

Малко чувствовал себя порядком усталым: у него слипались глаза, а песня о Падре Торресе окончательно добивала его. Он не выдержал и поднял звукосниматель проигрывателя. Эсперенца, казалось, только этого и ждала, чтобы приблизиться к нему вплотную. Никто из них не произнес ни слова, но между ними словно пробежала электрическая искра. Малко увидел, как под тонкой рубашкой обозначились острые соски ее груди. Губы девушки чуть коснулись его шеи.

– Я пойду, – неуверенно сказал Малко. – Мне нужно поспать.

Эсперенца встала на колени и горячими ладонями взяла его за руку.

– Нет, это опасно. Полиция сейчас арестовывает всех подряд. Из-за Гомеса.

Она встала и потянула Малко за руку. С бледным от бессонницы лицом и воспаленными глазами она казалась сейчас хрупкой и уязвимой.

Эсперенца толкнула блестящую белую дверь, за которой оказалась комната, освещенная двумя огромными серебряными подсвечниками с семью свечами каждый. В комнате не было ни одной картины – лишь огромный календарь с портретом Че Гевары, прикрепленный к стене над большой квадратной кроватью.

– Это моя спальня, – объясняла Эсперенца. – Знаешь, мой отец часто говорит, что я сумасшедшая...

Малко был близок к тому, чтобы разделить это мнение... Эсперенца замерла перед календарем и, склонив голову, погрузилась в благоговейное молчание. Внезапно Малко увидел, как по ее щеке скатилась слезинка.

Девушка взяла руку Малко, с силой сжала ее и повернула к нему лицо, на котором была написана вся мировая скорбь.

– Он погиб, – глухо произнесла она. – И мы даже незнаем, где. На годовщину его смерти мы собрались все вместе и молились всю ночь... – она умолкла и тряхнула головой. – Ладно, не будем об этом сейчас вспоминать.

Эсперенца спокойно сняла блузку и бюстгальтер. Ее грудь казалась слишком большой для такого хрупкого тела. У нее были мальчишеские бедра и тонкие икры; под велюровыми брюками не оказалось никакого белья.

Ее движения были естественными, чуть сдержанными, словно она исполняла торжественный ритуал. Эсперенца встала на колени на кровати, лицом к Малко; длинные волосы почти полностью закрывали ее грудь.

– Иди ко мне.

Малко слишком устал, чтобы сопротивляться. Когда он разделся, Эсперенца собрала свою и его одежду и бросила за дверь, в гостиную.

– Пусть они знают. Ты этого заслуживаешь...

Она привлекла Малко к себе и провела пальцем по его шрамам.

– Ты много воевал, – взволнованно проговорила она. – Как Хосе. Какое счастье, что Фидель прислал тебя...

Она коснулась теплыми губами шрама от ножа, который едва не отправил Малко на тот свет в Бангкоке, дотронулась кончиками пальцев до ямочек от пуль, полученных им в Гонконге... Затем она тесно прижалась к нему, раскрывшись, как благоуханный тропический цветок. Малко вмиг забыл об усталости. Эсперенца царапала ему спину, кусала плечи, изгибалась дугой и в конце концов протяжно застонала, уставившись влюбленными глазами на портрет Че Гевары.

– Почему ты решила выбрать революцию?

Он долго колебался, прежде чем задать этот вопрос. Разговор мог принять опасный характер. Наступило утро двадцать пятого декабря. Солнце поднялось уже довольно высоко, и день обещал быть очень жарким. Малко казалось, что его голова вот-вот расколется пополам. У него пересохло во рту, исцарапанная спина все время напоминала о себе. Хиппи призывали заниматься любовью, а не войной... Но Эсперенце удалось примирить ястребов и белых голубей: она занималась и любовью, и войной с одинаковым страстным энтузиазмом.

Положив руки на колени, она удовлетворенно, с чувством выполненного долга смотрела на австрийца. Если подобные ночи тоже засчитывались кастровцам в боевой актив, то Эсперенца могла рассчитывать на самые высокие звания... Она пылко поцеловала Малко и сказала:

– Такие мужчины, как ты, не должны жениться. Это просто преступление сделать счастливой лишь одну-единственную женщину.

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил Малко.

– Ты мне не доверяешь, верно? Ты приехал с Кубы, чтобы меня проверить. Я знала, что рано или поздно это произойдет. Так знай, что я с детства мечтала служить революции. В то время, когда я еще не слыхала о Че, мне было скучно жить. А теперь я живу. Я хотела присоединиться к его отряду в Боливии, но отец задержал меня в аэропорту. Я дала ему пощечину на глазах у всех... Но когда мне все же удалось сбежать из дому, Че уже не было в живых. И я поклялась продолжать его дело, выполнять его заветы, повсюду вести партизанскую войну и сделать из Венесуэлы второй Вьетнам.

Малко решил опустить ее с заоблачных высот на землю.

– Но твой отряд совсем невелик. А Дигепол* – мощная и беспощадная организация...

* Дигепол – венесуэльская политическая полиция.

– Я не боюсь. Я знаю, что меня могут подвергнуть пыткам. Но меня ничто не пугает: через изнасилование я уже прошла. Кстати, именно тогда я и познакомилась с Таконесом. Однажды вечером я имела глупость выйти в магазин за сигаретами. Рядом появились четверо уголовников. Они втащили меня в машину, привезли на какую-то заброшенную ферму и по очереди изнасиловали, заставляя делать все, что приходило им в голову. Я думала, что сойду с ума. Я так кричала, что, казалось, больше никогда не смогу говорить. Таконес Мендоза появился в тот момент, когда двое из них спорили, чья теперь очередь. Помню все, как сейчас: Мендоза не сказал ни слова, просто вытащил пистолет, начал стрелять и ранил двоих. Остальные убежали. Тогда он добил раненых рукояткой пистолета, потому что у него кончились патроны. Мендоза увез меня к себе, в старую лачугу с соломенными тюфяками вместо кроватей. Я заснула. Он ко мне не притронулся. На следующий день я предложила ему деньги, но Мендоза отказался, сказал, что ненавидит несправедливость, поэтому и вмешался. Мы подружились...

– И никто не стал расследовать это преступление? – удивленно спросил Малко.

Эсперенца небрежно отмахнулась:

– Полиции до бедняков нет никакого дела. К тому же мой отец все равно замял бы эту историю... Я официально приняла Таконеса к себе на работу в качестве водителя, чтобы он имел постоянный источник дохода.

Малко решил вернуться к основной теме разговора.

– И все же, как бы ни были тебе верны эти люди, вас всего лишь жалкая горстка. Взять, например, Дугласа Браво: стоит его отряду спуститься с гор Фалькона, и он пропал. Здесь, в Каракасе, вам не удастся предпринять ничего серьезного.

На губах девушки заиграла лукавая улыбка.

– Значит, ты все-таки хочешь меня испытать, Эльдорадо? Ну хорошо... Чтобы ты понял, на что мы способны, я даже не попрошу твоей помощи в выполнении нашего плана.

– Какого плана?

Эсперенца колебалась, раздумывая, не слишком ли далеко зашла. Но она так гордилась своей идеей, что больше не могла скрывать ее.

– Только никому не говори! Через десять дней сюда приезжает вице-президент Соединенных Штатов. Мы его убьем.

Малко решил, что ослышался. Эта молодая художница-революционерка в рождественский праздник замышляла политическое убийство с таким спокойствием, словно готовилась испечь праздничный пирог...