Текст книги "Записки из дома для престарелых"
Автор книги: Елена Алергант
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Дома, даже выпив целый бокал красного вина и выкурив штук пять сигарет, не могла отделаться от бушующего внутри раздражения. И виноват в этом проклятый старик, разбудивший воспоминания более чем сорокалетней давности – конфликты с разочаровавшимся в жизни отцом, сделавшим из меня когда-то козла отпущения.
Но в тот вечер с бокалом вина и пепельницей, переполненной окурками, я с возмущением думала о господине Шиллере, оттаптывавшем на мне свой рассеянный склероз, свою обречённость на полный физический и интеллектуальный распад.
Разумом понимала бессмысленность этой злости. Что можно требовать от старого антикварного комода, стремительно пожираемого стаей алчных древесных жучков. Снаружи он ещё сохраняет свои изящные пропорции и изысканную резьбу, но изъеденная сердцевина доживает последние дни. По прогнозам врачей ему остался максимум год относительно человеческой жизни, а потом… И вообще… Вряд ли он собирался меня пинать. Скорее всего сработал рефлекс потерявшей управление конечности. Но у разума есть, к сожалению, оборотная сторона – чувства, въевшиеся в нас, как ржавчина, неподвластная времени. И сегодня я превратила налогового инспектора в козла отпущения. За накопившуюся усталость, за ранние вставания, за вызывающий отвращение запах человеческих экскрементов, за очередной больничный лист, принесённый коллегой, и за то, что напомнил о старых обидах, давно потерявших смысл и значение. Напомнил, мерзавец, именно сегодня, в очередной несостоявшийся день рождения моего отца.
До законных, с таким нетерпением ожидаемых выходных, оставалось три дня, которые решила посвятить сохранению энергии. Приходя в комнату налогового инспектора, молча и отстранённо выполняла работу по уходу за его телом, натягивала просторную, застиранную одежду, и, не проронив ни единого слова, отвозила к столу.
Зачем тратить душевные силы на тех, кто упивается злостью, вскормленной на жалости к самому себе. Шиллера моё молчание не смущало. Похоже, это была годами отработанная стратегия: хочешь, что бы посторонние оставили тебя в покое, обхами их, что бы впредь не повадно было морочить занятую мировыми проблемами голову За эти дни я научилась относиться к нему, как к бездушному телу, нуждающемуся в уходе, в глубине души понимая, что мне отказывает профессионализм. Излучаемая им агрессия – обычный для первых дней акт самозащиты от стыда за немощность и старческую нечистоплотность, но… перед выходными я имею право быть некомпетентной, как любой, очень уставший человек.
Мои надежды на отдых рухнули под кипой больничных листов, козырными тузами лёгшими на столе у начальства. Самое страшное; на выходные в доме не осталось ни одного ведущего специалиста, а это, по законам войны, означает осадное положение и подъём по боевой тревоге. Итог был плачевный. Под напором сказок, обещаний и лести пришлось согласиться на компромисс: я выхожу на работу, но обслуживаю только своё отделение. Остальные два руководство закрывает собственными телами.
Но столь печально начавшийся день был полон сюрпризов. И самый первый преподнёс налоговый инспектор.
– А Вы что здесь делаете?
Близорукие, незащищённые очками глаза, смотрели скорее растерянно, чем враждебно.
– Разве у Вас сегодня не выходной?
– Оказалось, что нет.
– Да, я слышал краем уха. Ваши замечательные коллеги предпочли провести время в кругу семьи. Да ещё в такую дивную погоду. А Вы что, не умеете произносить волшебное слово «Нет»? Странно. Вы показались мне женщиной с характером.
Едва сдерживая раздражение под напором его провокаций, попыталась ответить как можно спокойнее:
– Я умею не только произносить «Нет», но идти, если надо, на разумные компромиссы.
– А Вы уверены, что в данном случае это было разумно?
– А Вы хотели бы, если у вас случится сердечный приступ, пролежать в этой комнате до понедельника без врача и без помощи?
– Если бы сразу умер, то хорошо, а вот понедельника полуживым дожидаться… слишком долго.
– Вот поэтому я пошла на компромисс.
– А Ваше начальство отправилось на прогулку или по магазинам?
– Моё начальство трудится этажом выше, и на третьем этаже тоже.
– Браво! У Вас и в самом деле есть характер. Да не тратьте на меня столько времени. За два дна без мытья не заплесневею. Заставлю в понедельник Ваших отдохнувших коллег вымыть меня под душем.
Я молча взяла в руки электробритву…
– Успокойтесь. Вложите аппарат мне в руки и нажмите на кнопку. Попытаюсь побриться сам. Двумя руками. Ещё пару недель назад удавалось.
Приладив электробритву между судорожно сцепившимися вокруг неё пальцами, с сомнением и жалостью следила за неуклюже дрыгающимися движениями.
– Нечего за мной наблюдать. Картина не из приятных. Идите и работайте дальше. Вернётесь минут через пятнадцать… или когда сможете и вывезете меня в коридор. До столовой доберусь как-нибудь сам.
Закончив дела в соседней комнате, вернулась к скверно выбритому Шиллеру, вывезла его из комнаты и, оставив посередине коридора, помчалась дальше. Но, добежав до угла, не в силах сдержать любопытство, оглянулась.
О чудо! Одна из обиженных им третьего дня дам, кокетливо чирикая, толкала коляску в направлении столовой. Извечная сила инстинкта практичных женщин – подбирать на дороге всё, что может сгодиться в хозяйстве. А тут не то, чтобы ржавый гвоздь, а одинокий мужчина, в собственном «лимузине»! Бодро перебирает ногами, щебечет и напрочь забыла, как позавчера обозвала его козлом.
Мы все смертельно боимся потери памяти, не задумываясь о привилегиях, связанных с этой потерей. А ведь это единственное надёжное средство против злопамятства. Долгосрочная память бережно охраняет ставшие антиквариатом картины прошлого, тогда как «протекающее» кратковременное хранилище спускает каждодневные мелочные обиды в канализацию небытия.
C этих несостоявшихся выходных начались наши особые отношения с господином Шиллером. Он никогда не интересовался моим прошлым, но подробно расспрашивал о «здесь и сейчас». В данный момент в его голове крутились только три темы: восприятие собственного увядания, утрата таинства «будущего» и доживание без надежды ещё раз испытать что-нибудь «впервые». Что-нибудь, кроме смерти.
О себе прошлом говорил как скупец, презирающий безмозглого игрока, просадившего в казино случайно свалившееся на голову наследство.
– Право родиться есть случайно выпавшая удача. Жизнь даётся нам напрокат, и мы с самого начала знаем, что когда-нибудь её придётся возвращать обратно. Вы боитесь смерти?
– Работая здесь, я её постепенно постигаю. В ней нет ничего страшного. Чаще всего это освобождение от уставшего от жизни тела.
В этот момент Шиллер, крепко держась руками за борт раковины, привстал на ноги, давая возможность натянуть на него брюки.
– Елена, попытайтесь понять меня. Я тоже не боюсь исчезновения пришедшего в негодность тела. Дело не в нём. Мне жаль построенного мною внутреннего мира. Ведь внешнего мира, как такового, не существует. Вернее, не существует его объективной картины. Существуют миллиарды разных миров, преломившихся в призме восприятия каждого отдельного человека, и каждый из этих миров уникален. Как нет двух одинаковых людей, так нет двух одинаковых миров, и все они как бы заключены в стеклянные шары…
Я случайно взглянула в закреплённое над раковиной зеркало, и наши отражения встретились глазами. Шиллер тряхнул седой, спутанной гривой и усмехнулся… как-то странно… не по– доброму.
– Что-то не так?
– Простите, но мне в голову пришла нехорошая шутка. Хотя по-своему забавная.
– Так озвучьте её. Лучше услышать, чем самой домысливать.
– Только не обижайтесь. У Вас глаза очень красивые. Вот я и подумал… раньше, когда был молодым и здоровым, сам раздевал красивых женщин… и не только глазами, а теперь они на меня штаны натягивают.
Пошути так кто-то другой, наверняка испытала бы противную неловкость. Но Шиллер… скорее не я, а он смутился… и не на шутку.
– Господин Шиллер, спасибо за комплимент. В последнее время в моих глазах видят скорее усталость, чем красоту. Спасибо.
– Не обращайте внимания на злоязычников. Они просто завидуют. Да… так что я хотел сказать… Ах да, я размышлял о мирах. Знаете, эти шарообразные миры, типа детской рождественской игрушки. Потрясёшь, и посыплется снег, заиграет музыка и закружится в танце маленькая балерина – пережитые нами радости, печали, успехи, фантазии, сбывшиеся и не сбывшиеся надежды.
Увлёкшись, Шиллер, отцепил от раковины правую руку, пытаясь описать ею замкнутый круг. Едва действующие ноги подкосились, и вся тяжесть не чужого мира, но чужого тела легла на моё вовремя согнутое колено.
– Простите. Я вас не покалечил? Что будем делать?
– Попытайтесь ещё раз подтянуться на раковине. Заменю свою ногу Вашим креслом.
Уже сидя в кресле, он поднял на меня растерянные глаза.
– Вот видите, разве можно сожалеть об этой развалине. Но я не верю ни в бессмертие души, ни в реинкарнацию, поэтому и грущу по исчезающему вместе со мной моему миру.
И секунду помолчав, добавил:
– Говорят, когда человек умирает, по нём звонит колокол. А я думаю, это со звоном рассыпаются по полу осколки его стеклянного шара.
Я бережно катила Шиллера по коридору, а перед глазами взлетали десятки волшебных шаров. Одни, спеша по своим делам, даже не замечали случайно оказавшихся у них на пути, другие, едва соприкоснувшись полированными боками, скользили дальше, а третьи сталкивались и начинали взаимодействовать. В каждом зажигались искры, звучала музыка и кружились балерины, только, преломлённые индивидуальным восприятием, они были совершенно разными. И никто не знал, что происходит в чужом шаре.
Шиллер прав, только в одном ошибся: бьются к смерти не стёкла, а зеркала, а значит вылиты шары не из простого стекла, а из зеркального. Сколько ни заглядывай в чужой мир, не увидишь ничего, кроме собственного отражения. Так разбился когда-то шар моего отца, одиноко умершего в районной больнице, а я так и не успела рассмотреть в нём ничего, кроме своего обиженного лица.
Но пора возвращаться к Королеве, столь неожиданно заинтересовавшей налогового инспектора. Она, не взглянув ни на госпожу Мопс, ни на ломтики сального картофеля, не спеша покинула поле боя и величественно поплыла навстречу Поэту. А Хильда, окинув растерявшихся вассалов самодовольным взглядом, изобразила на лице праздник победы над сбежавшим врагом.
Не дождавшись конца застолья, победительница запросилась в туалет. Сегодня мне не хотелось оставаться с ней наедине и выслушивать хвастливые речи о методах воспитания отстающих. Но… Вопреки ожиданиям, круглые, чёрные глаза Хильды источали вселенскую скорбь.
– Что-то не так?
– Милая, в этой жизни всё и всегда «не так». Она развивается по кругу, ни разу не изменив намеченного сценария.
– Что случилось?
– То, что всегда. Почему эти глупые, не приспособленные к жизни пустышки всегда выигрывают?
Хильда, опираясь руками на металлический поручень, с усилием вытащила тяжёлое тело из инвалидной коляски и, совершив немыслимый разворот правым бедром, опустилась на унитаз.
– Вы спрашивали, почему так и не вышла замуж. Дело не во внешности. Это сейчас в моде длинноногие, шваброобразные фотомодели, а в моё время мужчин привлекали крепкие округлости, символизирующие плодородие и материнство. И по тем временам я была не так уж дурна.
– Так в чём же дело?
Хильда на секунду задумалась, брезгливо взглянула на отражённое в зеркале лицо женщины, когда-то символизировавшей плодородие и материнство, и, махнув рукой, заговорила.
– До войны нас, молодёжь, регулярно отправляли на работу в деревню. Большими отрядами, человек по двадцать. Прополка, сбор урожая, сенокос… работа не утомительная, зато потом, до позднего вечера, танцы, игры, гулянки, романы. Домой почти все возвращались парами, а я всегда одна.
– Неужели никто не нравился.
– Подождите секунду. Помогите подняться. В такой позиции неловко рассуждать о любви.
Протянув руку, я поблагодарила бога за то, что он наградил Хильду любовью к спорту. Её тело, вопреки всем болезням и разрушениям, умудрилось сохранить упрямую силу. Слегка опираясь на мою руку, она совершила мощный рывок корпусом и, уцепившись за раковину, встала на ноги. Посадка в кресло уже не представляла труда.
– Вы спрашивали, нравились ли мне молодые люди. Конечно. Всегда привлекали видные и яркие, да и они бывали неравнодушны к моим «символам». Начинали ухаживать, а я… Знаете сагу о Нибелунгах… Главная героиня, Брунхильда… Сильная, мужественная воительница решила выйти замуж за того, кто её в бою победит. Дралась она в полную силу, а силы в ней было немерено. Отец назвал меня в её честь. Хильда это сокращение от Брунхильды.
Госпожа Мопс, ссутулившись в кресле, теребила край небрежно наброшенной на плечи шерстяной кофты.
– Короче, как только юноша начинал за мной ухаживать, превращалась в Брунхильду: победи, одолей, докажи, что достоин. Они поначалу старались, думали в поддавки сыграю, а я уже в раж входила: и работала лучше всех, и в спорте всегда первые места занимала, да и вообще, всегда и во всём самая лучшая. Тщеславная была. Игра в «а ну ка догони» им быстро надоедала. Рано или поздно появлялась этакая пустышка, умевшая лишь хлопать волоокими глазками, да томно вздыхать. К таким -то они всегда и уходили.
– И после войны ничего не изменилось?
– Такой же дурочкой осталась. Даже ещё хуже. Мы женщины эту войну в тылу на своих плечах вытянули. И зажигательные бомбы тушили, и развалины разгребали, и людей из-под обломков домов выволакивали… А тут прилепился ко мне один «герой». Всю войну в канцелярии просидел. Так с актами подмышкой в американский плен и загремел. Правда выгнали его через пару недель за ненадобностью. Он вселился ко мне в комнату и давай командовать. Тут я ему и показала, кто герой, а кто бухгалтер. Думала поймёт и зауважает, а он сбежал к одной из таких, что глазками хлопают. Даже забеременеть не успела.
– А больше шансов не было?
– А я их больше и не искала. Ездила в отпуска. То в Турцию, то в Тунис, то ещё куда-нибудь, где мужчины европейских женщин любят. Ребёнка хотела родить. Да так ничего и не вышло. Видать тяжестей слишком много таскала…
– Ну а Шиллер то тут причём? Неужели интерес имели?
– Да нет. Просто попривычнее опять в Брунхильду сыграла. То на тренировке памяти вызов бросаю, то кроссворды решаю быстрее, то на гимнастике для «колясочников» стараюсь из последних сил, хотя мне от него ничего и не нужно было. Только зачем ему эта убогая понадобилась? А обозлилась на дурака, потому что о прошлом напомнил.
Я обняла Хильду за плечи:
– А знаете, я на него на днях за то же самое обозлилась. Напомнил о том, о чём и думать не следовало. Два дня расстраивалась.
Хильда рассмеялась и хитренько подмигнула.
– А он, видать, вроде плохой погоды. От неё тоже старые раны саднить начинает. Тяжёлый человек.
Раз шутит, значит всё обошлось. Можно расслабиться и поддержать тусклое веселье:
– Говорят не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда. Придётся в его присутствии утепляться.
Госпожа Мопс сбросила мои руки со своих плеч:
– Всё. Беги. Я тебя своими жалобами и так из графика выбила.
Уже на пороге меня догнал её очередной полезный совет:
– Приближаясь к Шиллеру не забывай надевать тёплые штаны.
Я бегу по коридору, чтобы опять раствориться в немощи и капризах требующих внимания стариков, а перед внутренним взором мелькают зеркальные миры господина Шиллера. Неужели его мир обладает такой убойной силой, что столкновение с ним у всех поднимает со дна полусгнившие обломки давно затонувших воспоминаний?
В последующие дни я с любопытством наблюдала за столиком у окна. Королева, элегантно орудуя столовым прибором, не докучала поэту досужей болтовнёй. Молчала не от тонкого понимания мужской натуры, а от бедности словарного запаса, унесённого потоками ликёров с шампанским. Она внимательно вслушивалась в рассуждения Поэта, в нужный момент удивлённо вскидывала брови, дарила улыбку согласия, вздыхала и кивала головой, но главное – не перебивала, не поучала, не упрекала и не навязывала своих взглядов. Ну разве это не чудо? Разве не о такой женщине мечтают мужчины всего мира? А вы говорите старческий маразм! Женщина, лишённая не только злопамятности, но и злоязычия! Одним словом, за столиком у окна царила гармония и, трепеща полупрозрачными крылышками, порхал шаловливый Купидон.
Извечная правда жизни: чем лучше чувствуют себя двое, тем сильнее буря, бушующая в душе третьего, оказавшегося лишним. Сегодня буря опять бушевала в душе Брунхильды.
– Почему жизнь всегда поворачивается ко мне задним фасадом? В чём я перед ней согрешила? Вот видите, сегодня даже встать не могу. Совсем ноги отказали. Как будете меня на унитаз перетаскивать?
– Перетаскивать не буду. Подъёмник привезу.
Пристегнув Хильду мягкими ремнями к подъёмному устройству, я нажала на кнопку пульта электронного управления. Обезноженная женщина, ловко уцепившись руками за поручни, плавно поплыла вверх. Уже сидя на унитазе, она продолжала свои жалобы:
– Столько лет прожила, а мужскую философию так и не постигла. Зачем им примитивные женщины? Ведь с ними от скуки помереть можно.
– А вот ваш любимый философ Фридрих Ницше совсем иначе писал. Считал, путь мужчины лежит через самосовершенствование к «сверхчеловеку», а женщина всего лишь отдохновение воина, тихая гавань, куда он возвращается из походов. Разве на так?
– Знаете милая, философий много, а я одна, и разорваться между ними не могу. Мне роль тихой гавани слишком тесна. Предпочитаю быть путеводной звездой или музой, ведущей мужчину к совершенству. И потом… Вы говорите сверхчеловек… Мне тогда, в молодости, просто человека бы хватило. На «сверх» я никогда и не претендовала. Ладно, подавайте подъёмный кран. Я готова.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
