Текст книги "Остановка в пустыне"

Автор книги: Эльбрюс Нукитэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Но вы должны признать, что это несколько другой мир, – сказал мистер Азиз.

– Вы правы.

– К тому же это очень милое и уединенное место. Здесь я сплю совершенно спокойно. И принцесса тоже. Можно не бояться, что какие-нибудь неприятные молодые люди пролезут ночью в эти окна.

– Согласен, – сказал я.

– Здесь был небольшой оазис, – продолжал он. – Я купил его у правительства. Воды сколько угодно, бассейн, сад в три акра.

Мы въехали в главные ворота и, словно по мановению волшебной палочки, оказались в миниатюрном раю из зеленых лужаек, цветников и пальм. Все было в идеальном порядке, на лужайках играли водяные струи дождевателей. Когда мы подъехали к двери дома, из него выбежали двое слуг в белоснежных одеждах и алых фесках. Они остановились по обеим сторонам машины, чтобы открыть дверцы.

Двое слуг! Если бы в машине было не два человека, а один, они бы тоже явились вдвоем? Едва ли. Моя странная теория, согласно которой меня просто-напросто умыкнули в качестве обеденного гостя, представлялась мне все более и более вероятной. Все это было очень забавно.

Хозяин провел меня через парадную дверь, и я сразу же ощутил тот приятный легкий озноб, который появляется всегда, когда входишь со страшной жары в комнату с кондиционером. Я стоял в холле. Пол был выложен зеленым мрамором. Справа от меня широкая арка вела в огромную комнату, и перед моим взором на мгновение предстали прохладные белые стены, прекрасные картины и превосходная мебель в стиле Людовика XV. Попасть в такое место посреди Синайской пустыни!

По лестнице медленно спускалась женщина. Мой хозяин отвернулся, чтобы поговорить со слугами, и не сразу увидел ее, поэтому, дойдя до нижней ступени, женщина остановилась, положила обнаженную, похожую на белую анаконду руку на перила и стала меня рассматривать, словно была царицей Семирамидой на ступенях Вавилонского храма, а я соискателем ее милостей, который, возможно, придется ей по вкусу, а возможно, и нет. У нее были иссиня-черные волосы и такая фигура, что у меня пересохли губы.

Обернувшись и увидев ее, мистер Азиз сказал:

– Ах, вот и ты, дорогая. Я привез тебе гостя. У него сломалась машина на заправочной станции – такое невезение, – поэтому я предложил ему вернуться и переночевать у нас. Мистер Корнелиус... моя жена.

– Очень приятно, – спокойно сказала она, подходя ко мне.

Я взял ее руку и поднес к губам.

– Мадам, я покорен вашей любезностью, – пробормотал я.

От этой руки исходил какой-то дьявольский аромат. Почти животный. Он вобрал в себя тонкие, едва уловимые половые секреции кашалота, самца мускусного оленя, бобра – невыразимо острые и бесстыдные, они доминировали в этой смеси запахов, позволяя лишь слегка пробиваться ароматам чистых растительных масел – лимона, лотоса, мирры. Это было потрясающе! И вот что еще я заметил в этот первый ослепительный миг: когда я взял ее руку, она, не в пример другим женщинам, не позволила ей вяло лежать на моей ладони, словно сырое рыбное филе. Напротив, положив мне на ладонь четыре пальца, большой палец она подвела под нее; таким образом, у нее была возможность и, клянусь, она ею воспользовалась – слегка пожать мою ладонь, пока я запечатлевал на ее руке традиционный поцелуй.

– А где Диана? – спросил мистер Азиз.

– Она у бассейна, – ответила его жена и, повернувшись ко мне, спросила: – Не хотите ли искупаться, мистер Корнелиус? Вы, наверное, совсем изжарились, пока бродили около этой кошмарной бензоколонки.

У нее были огромные бархатные глаза, такие темные, что казались почти черными, а когда она улыбнулась мне, кончик носа у нее слегка задрожал, приоткрыв ноздри.

Итак, принц Освальд Корнелиус решил, что ему нет никакого дела до красавицы принцессы, запертой в замке ревнивым отцом. Вместо нее он похитит королеву.

– Пожалуй... – сказал я.

– Я тоже собираюсь искупаться, – сказал мистер Азиз.

– В таком случае и я с вами, – заявила его жена. – Мы дадим вам плавки.

Я спросил, не могу ли я сначала подняться в отведенную мне комнату и достать чистую рубашку и брюки, чтобы надеть их после купанья.

– Ну конечно, – сказала хозяйка и тут же велела одному из слуг проводить меня.

Мы поднялись на два лестничных марша и вошли в большую белую спальню, в которой стояла огромная двуспальная кровать. С одной стороны была прекрасно оборудованная ванная комната с голубой ванной и биде того же цвета. Все предметы сияли чистотой и полностью отвечали моему вкусу. Пока слуга разбирал мой саквояж, я подошел к окну и увидел огромную раскаленную пустыню, как желтое море, простирающуюся от горизонта до белой садовой стены прямо подо мной, а там, за стеной, бассейн и возле него девушку, лежащую на спине под сенью большого розового зонта. На девушке был белый купальник, она читала книгу. У нее были длинные, стройные ноги и черные волосы. Это была принцесса.

Какой поразительный антураж, подумал я. Белый замок, комфорт, чистота, кондиционеры, две ослепительно красивые женщины, муж в качестве сторожевого пса и целый вечер для напряженной работы! Обстановка словно специально придумана для развлечения, лучше и быть не может. Предстоящие трудности только подстегивали меня. Примитивное соблазнение, откровенное и быстрое, меня более не привлекало. Оно лишено артистизма; и уверяю вас, что, будь я способен мановением волшебной палочки заставить мистера Азиза исчезнуть на ночь, я бы не сделал этого. Я не стремился к пирровым победам.

Когда я вышел из комнаты, слуга последовал за мной. Спустившись на один пролет, я задержался на площадке и как бы между прочим спросил:

– Вся семья спит на этом этаже?

– Да, там комната хозяина. – И слуга указал на дверь. – А рядом спальня миссис Азиз. Комната мисс Дианы напротив.

Три раздельные комнаты. Все расположены очень близко одна к другой. Практически недоступны. Я запомнил эту информацию и спустился к бассейну. Мои хозяин и хозяйки были уже там.

– Моя дочь Диана, – сказал хозяин.

Девушка в белом купальнике встала, и я поцеловал ей руку.

– Здравствуйте, мистер Корнелиус, – сказала она.

Она душилась теми же духами, что и ее мать, – серая амбра, мускус и бобер. Что за запах – запах самки, бесстыдный и манящий! Я принюхивался к нему, как собака. Она, подумал я, еще красивее матери, если только это возможно: те же огромные бархатные глаза, те же черные волосы, тот же овал лица, но ноги, безусловно, длиннее, и во всем ее теле есть нечто такое, что дает ей некоторое преимущество перед старшей женщиной: оно более нежное, более змеиное и, уж конечно, гораздо более гибкое. Но у старшей – ей, видимо, было лет тридцать семь, хотя выглядела она на двадцать пять, – в глазах светились искорки, и в этом дочь явно уступала матери.

Хм... славно... славно – совсем недавно принц Освальд поклялся, что похитит только королеву, и к черту принцессу; но теперь, увидев принцессу во плоти, он растерялся. Обе, каждая по-своему, сулили море бесконечных наслаждений, одна невинная и любопытная, другая опытная и ненасытная. Дело в том, что ему хотелось обеих – принцессу на закуску, королеву на обед.

– Плавки вы найдете в раздевалке, мистер Корнелиус, – сказала миссис Азиз.

Я пошел в будку и переоделся, а когда вернулся, все трое уже плескались в воде. Я нырнул и присоединился к ним. Вода была такая холодная, что у меня перехватило дыхание.

– Я так и думал, что вы удивитесь, – рассмеявшись, сказал мистер Азиз. – Вода охлаждена до 65 градусов. В нашем климате это лучше освежает.

Позднее, когда солнце на небе стало опускаться, мы в мокрых купальных костюмах уселись в шезлонги и слуга принес нам бледный ледяной мартини, я и приступил к соблазнению двух дам, не спеша, осторожно, в лишь мне одному присущей манере. Обычно, когда у меня развязаны руки, это не составляет особого труда. Своеобразный талант, которым мне посчастливилось обладать способность загипнотизировать женщину словами, – редко меня подводил. Одних слов для этого, разумеется, мало. Слова, сами по себе безобидные и ничего не значащие, произносятся ртом, тогда как истинная посылка, предосудительные и возбуждающие обещания, исходит из всех членов и органов тела и сообщается глазами. Я не могу более откровенно объяснить вам, как это делается. Суть в том, что это действует безотказно. Как шпанские мушки. Я уверен, что доведись мне сидеть vis a vis с женой Папы Римского, если бы у него таковая имелась, то очень я постарайся, уже через пятнадцать минут она перегнулась бы ко мне через стол, приоткрыв губы и с глазами, горящими желанием. Это не большой талант, не великий, но я тем не менее благодарен судьбе за то, что она меня им одарила, и всегда делал все от меня зависящее, чтобы он не пропал втуне.

Итак, мы четверо, две изумительные женщины, маленький мужчина и я, полукругом сидели возле бассейна, откинувшись на спинки шезлонгов, потягивая мартини и ощущая на коже тепло шестичасового солнца. Я был в хорошей форме.

Все время их смешил. Дочь, выслушав историю о жадной старой герцогине из Глазго, которая сунула руку в коробку шоколадных конфет и которую ужалил один из моих скорпионов, от смеха чуть не упала с шезлонга; а когда я во всех подробностях описал интерьер теплицы в саду под Парижем, где я выращиваю пауков, обе дамы стали корчиться в конвульсиях радостного смеха.

Именно в этот момент я заметил на себе добродушный и несколько ироничный взгляд мистера Азиза. "Хорошо-хорошо, – словно говорили его глаза, – мы рады видеть, что ты не так уж не интересуешься женщинами, как пытался убедить нас в машине по дороге сюда... Или все дело в благоприятном окружении, может быть, это оно помогает тебе забыть, наконец, свое великое горе..." Мистер Азиз улыбнулся мне, показав ослепительные белые зубы. Это была дружеская улыбка. Я ответил ему такой же дружеской улыбкой. До чего же дружелюбный человечек. Он искренне радовался тому, что я уделяю его дамам так много внимания. Что ж, пока все в порядке.

Не стану подробно останавливаться на ближайших нескольких часах, поскольку лишь за полночь со мной произошло нечто поистине потрясающее.

В семь мы покинули бассейн и вернулись в дом переодеться к обеду.

В восемь мы собрались в большой гостиной выпить еще один коктейль. Обе дамы были роскошно одеты и сверкали драгоценностями. На обеих были вечерние платья без рукавов, с низким вырезом, несомненно от одного из лучших модных домов Парижа. Моя хозяйка была в черном, ее дочь – в бледно-голубом, и вокруг них витал все тот же дурманящий аромат. Ах, что это была за пара! У старшей был характерный наклон плеч, какой бывает только у самых страстных и многоопытных женщин: как у женщины-наездницы искривляются ноги от постоянного пребывания в седле, так и у женщины больших страстей развивается своеобразная скругленность плеч оттого, что она постоянно обнимает мужчин. Это профессиональная травма, и, пожалуй, самая благородная из всех травм.

Дочь была еще не в том возрасте и не могла обрести этот единственный в своем роде почетный знак, но что касается ее, то мне было вполне достаточно просто смотреть на изгиб ее тела и видеть прелестные скользящие движения ее бедер, когда она ходила по комнате. Вдоль обнаженной части ее позвоночника вились золотистые волоски, и, когда она стояла спиной ко мне, я трудом удерживался от соблазна провести по этим очаровательным позвонкам костяшками пальцев.

В восемь тридцать мы все прошли в столовую. Обед, который нас ждал, был грандиозен, но я не могу тратить время на описание яств и напитков. За обедом я продолжал очень тонко и изобретательно играть на чувствах обеих женщин, пуская в ход все свое умение, и к тому времени, когда подали десерт, они таяли у меня на глазах, как масло на солнце.

После обеда мы вернулись в гостиную, где нам подали кофе и коньяк, после чего по предложению моего хозяина мы сыграли пару партий в бридж.

К концу вечера я был твердо уверен, что поработал не зря. Мое магическое искусство меня не подвело. Если бы позволили обстоятельства, любая из двух дам могла бы стать моей, стоило лишь попросить. Я вовсе не обманывал себя. Это было совершенно очевидно. Видно невооруженным глазом. Лицо моей хозяйки раскраснелось от волнения, и всякий раз, когда она смотрела на меня через ломберный стол, ее огромные бархатные глаза становились еще больше, ноздри трепетали, а рот приоткрывался, обнажая кончик влажного розового языка, зажатого между зубами. Это была откровенно похотливая гримаска, и не раз она заставляла меня пускать в ход мою излюбленную козырную карту. Дочь была не так смела, но не менее откровенна; каждый раз, когда взгляды наши встречались, а это бывало весьма часто, она на крошечную долю сантиметра поднимала брови, будто хотела задать вопрос, а потом сама же отвечала на него мимолетной лукавой улыбкой.

– Думаю, нам всем пора отправляться спать, – взглянув на часы, сказал мистер Азиз. – Пойдемте, друзья мои.

И тогда случилась нечто странное. Тотчас, ни секунды не помедлив и даже не бросив взгляда в мою сторону, обе дамы поднялись и направились к двери! Это было невероятно. Я буквально остолбенел. Я не знал, как это понять. Такого молниеносного окончания вечера мне еще не доводилось видеть. Ведь мистер Азиз говорил отнюдь не сердито. Его голос, во всяком случае мне так казалось, звучал ничуть не менее любезно. Но он уже гасил свет, тем самым ясно давая мне понять, чтобы я тоже удалился на покой. Какой удар! Я ожидал услышать хотя бы шепот из уст либо жены, либо дочери, перед тем как мы расстанемся на ночь, хотя бы три-четыре слова про то, когда прийти и куда, но вместо этого я остался как дурак стоять около ломберного стола, а две дамы тем временем медленно выплывали из комнаты.

Мы с хозяином последовали за ними вверх по лестнице. На площадке второго этажа мать и дочь остановились и, стоя рядом, ждали меня.

– Спокойной ночи, мистер Корнелиус, – сказала хозяйка.

– Спокойной ночи, мистер Корнелиус, – сказала ее дочь.

– Спокойной ночи, мой дорогой друг, – сказал мистер Азиз. – Я очень надеюсь, что у вас есть все необходимое.

Они ушли, а мне ничего не оставалось, как медленно и неохотно подняться на третий этаж и отправиться в свою комнату. Я вошел и закрыл дверь. Тяжелые парчовые шторы были уже задернуты одним из слуг, я раздвинул их и выглянул из окна. Воздух был неподвижный и теплый, луна заливала пустыню серебристым сиянием. В ее свете пруд напоминал огромное плоское зеркало, лежащее на лужайке. Рядом с ним я видел четыре шезлонга, на которых мы недавно сидели.

Так, так, подумал я. И что же теперь?

Одно я знал твердо: в этом доме я не должен пытаться выходить из комнаты и крадучись пробираться по коридорам. Это равносильно самоубийству. Много лет назад я понял, что есть три породы мужей, с которыми не надо связываться: это болгары, греки и сирийцы. Ни один из них не станет возмущаться вашими заигрываниями с его женой, но если застанет вас в ее постели, то убьет на месте. Мистер Азиз сириец. Посему необходима известная осторожность, и если сейчас и можно что-то предпринять, то инициатива должна принадлежать не мне, а одной из двух женщин, ибо только она (или они) знают, что безопасно, а что грозит бедой. Тем не менее должен признаться, что, будучи пять минут назад свидетелем того, как мой хозяин велел им обеим следовать за собой, я не питал особых надежд на их активность в ближайшем будущем. Однако беда в том, что я позволил себе дьявольски возбудиться.

Я разделся и долго стоял под холодным душем. Это помогло. Потом, поскольку не могу заснуть при лунном свете, я удостоверился, что шторы плотно задернуты, лег в постель и около часа, а то и больше читал "Естественную историю" Селборна в издании Джилберта Уайта. Это тоже помогло, и в конце концов где-то между двенадцатью и часом настало время, когда я смог выключить свет и без слишком больших сожалений приготовиться ко сну.

Только я начал задремывать, как услышал какие-то слабые звуки. Я тотчас узнал их. Звуки походили на те, которые я слышал много раз, и все же они по-прежнему оставались для меня самыми волнующими и завораживающими. Они представляли собой слабый, едва уловимый скрежет металла о металл и производились, всегда производятся кем-то, кто очень медленно и осторожно поворачивает снаружи дверную ручку. Одно мгновение – и я весь превратился в слух. Но не двигался, а просто открыл глаза и не отрываясь смотрел на дверь; помню, что в тот момент я мечтал хотя бы о щелке между шторами, хотя бы о тонком лучике лунного света снаружи, чтобы увидеть хоть тень прелестной фигуры, которая вот-вот войдет. Но в комнате было темно, как в подземелье.

Я не слышал, как открылась дверь: не скрипнула ни одна петля. Но неожиданный порыв воздуха пронесся по комнате, он шелохнул шторы, и через мгновение я услышал приглушенный стук дерева о дерево, когда дверь снова осторожно затворилась. Затем щелчок – дверную ручку отпустили.

И вот я услышал, как кто-то на цыпочках идет по ковру в мою сторону.

На какое-то жуткое мгновение мне пришло в голову, что, может быть, это мистер Абдул Азиз крадется ко мне с ножом в руке, но тут теплое, стройное тело склонилось надо мною, и женский голос прошептал мне в ухо: "Не произноси ни звука".

– Моя дорогая, моя возлюбленная, – прошептал я в ответ, гадая, которая это из двух. – Я знал, что ты придешь... – Но она тут же зажала мне рот рукой.

– Молю тебя, – прошептала она, – ни слова больше.

Я не спорил. Губы мои умели делать много такого, что куда лучше слов. Ее тоже.

Здесь я должен остановиться. Знаю, мне это совсем не свойственно. Но я первый и последний раз прошу извинить меня за то, что воздерживаюсь от подробного описания потрясающей сцены, которая засим последовала. На то есть свои причины, и я прошу отнестись к ним с уважением. В любом случае вам будет не вредно для разнообразия дать волю собственному воображению, и, если вы захотите, я могу его немного подогреть, со всей правдивостью и искренностью признавшись в том, что из тысяч и тысяч женщин, которых я знавал, ни одна не доводила меня до таких крайних высот экстаза, как эта леди Синайской пустыни. Ее искусство было поразительно. Страсть не знала границ. Диапазон невероятен. При каждом заходе у нее наготове был новый изощренный прием. И в довершение всего она обладала тончайшим и в высшей степени изысканным стилем. Она была великой артисткой. Она была гением.

Вы, вероятно, скажете, что моей гостьей была старшая. И ошибетесь. Это ровно ничего не доказывает. Истинная гениальность – врожденный дар и не имеет никакого отношения к возрасту; могу вас заверить, что у меня не было никакой возможности узнать наверняка, которая из них пришла под покровом тьмы в мою комнату. Я бы не решился держать пари ни на одну. В какой-то момент, после одной особенно бурной каденции, я был убежден, что это жена. "Это должна быть жена!" Затем темп вдруг менялся, и мелодия становилась такой детской и наивной, что я готов был поклясться – это дочь. "Это должна быть дочь!"

Меня сводило с ума то, что я не находил верного ответа. Это терзало меня и одновременно унижало – ведь я, в конце концов, знаток, знаток высочайшего класса, и как таковой должен распознать марку вина, даже не видя этикетки. И вот я терплю фиаско. Однажды я даже потянулся за сигаретой, надеясь раскрыть тайну при вспышке, но ее рука в то же мгновение выхватила у меня спички и сигареты, и они полетели в противоположный конец комнаты. Не один раз я начинал нашептывать этот вопрос ей на ухо, но не успевал произнести и трех слов, как ее рука поднималась и хлопала меня по губам. К тому же довольно сильно.

Ну хорошо, подумал я. Пусть будет так. Завтра утром внизу, при свете дня, я все узнаю по горящим щекам, по взгляду обращенных на меня глаз и по сотне других маленьких признаков. Узнаю и по меткам, которые мои зубы оставили на левой стороне шеи над линией ворота. Довольно коварный ход, и так точно рассчитанный, подумал я, – мой злобный укус был сделан в апогей ее страсти, – что она даже не осознала значительности его последствий.

Это была во всех отношениях памятная ночь, и прошло по крайней мере четыре часа, прежде чем она подарила мне последнее яростное объятие и выскользнула из комнаты так же быстро, как пришла.

На другое утро я проснулся только в начале одиннадцатого. Я встал с постели и раздвинул шторы. День был сияющий и жаркий, как всегда в пустыне. Я не торопясь принял ванну, затем оделся, как всегда, очень тщательно. Я чувствовал себя посвежевшим и бодрым. Мне было радостно думать, что и в моем возрасте я еще могу одними глазами призвать женщину в свою комнату. И какую женщину! Было бы восхитительно выяснить, которую из двух. Скоро я это узнаю.

Я медленно спустился на два пролета.

– Доброе утро, мой дорогой друг, доброе утро, – приветствовал меня в гостиной мистер Азиз, поднимаясь из-за небольшого письменного стола, за которым он что-то писал. – Хорошо ли вам спалось?

– Превосходно, благодарю вас, – ответил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как обычно.

Он подошел и остановился рядом со мной, улыбаясь ослепительно белыми зубами. Его острые глазки остановились на моем лице и внимательно его разглядывали, будто ища чего-то.

– У меня для вас хорошие новости, – сказал он. – Пять минут назад звонили из Бир-Ровд-Салима. Новый приводной ремень прибыл с почтовой машиной. Салех его прилаживает, через час все будет готово, вы сможете ехать дальше.

Я сказал, что очень ему признателен.

– Мне будет жаль расстаться с вами, – сказал он. – То, что вы к нам заглянули, доставило нам огромное удовольствие.

В столовой я завтракал в одиночестве. Потом вернулся выкурить сигарету в гостиную, где мой хозяин все еще писал за столом.

– Простите меня, – сказал он, – мне надо закончить еще пару дел. Это не займет много времени. Я уже распорядился собрать ваш саквояж и отнести его в машину, так что вам не о чем беспокоиться. Садитесь и наслаждайтесь сигаретой. Дамы должны спуститься с минуты на минуту.

Жена явилась первой. Она вплыла в комнату, еще больше, чем прежде, похожая на ослепительную царицу Семирамиду с берегов Нила, и первое, что я заметил, – это бледно-зеленый шифоновый шарф, небрежно повязанный на ее шее! Небрежно, но тщательно! Так тщательно, что шеи под ним совсем не было видно. Первым делом она подошла к мужу и поцеловала его в щеку.

– Доброе утро, милый.

Сука, подумал я, красивая бесстыжая сука.

– Доброе утро, мистер Корнелиус, – весело сказала она и, подойдя, села в кресло напротив меня. – Хорошо ли прошла ночь? Надеюсь, у вас было все необходимое.

Никогда в жизни не видел я, чтобы у женщины был такой блеск в глазах, как у нее в то утро, равно как не видел я и такого довольства на женском лице.

– Ночь прошла поистине прекрасно, благодарю вас, – ответил я, показывая ей, что мне все известно.

Она улыбнулась и закурила сигарету. Я взглянул на мистера Азиза, он все еще был погружен в свои дела и сидел к нам спиной, не обращая ни малейшего внимания ни на жену, ни на меня. Как же он похож, подумал я, на всех тех бедных мужей, которые с моей легкой руки стали рогоносцами. Ни один из них не поверит, что такое может случиться прямо у него под. носом.

– Всем доброе утро! – крикнула дочь, впорхнув в комнату. – Доброе утро, папочка, доброе утро, мамочка! – И она по очереди поцеловала родителей. – Доброе утро, мистер Корнелиус! – На ней были розовые брючки, блузка цвета ржавчины, и будь я проклят, если шею ее также не закрывал небрежно, но тщательно повязанный шарф. Шифоновый шарф!

– Ночь прошла нормально? – спросила она и, как юная невеста, пристроилась на подлокотнике моего кресла таким образом, что ее бедро касалось моей руки. Я откинулся на спинку и внимательно на нее посмотрел. Она поглядела на меня в ответ и подмигнула. Действительно подмигнула! Все ее лицо светилось и горело, как у матери, и она казалась еще более довольной, чем старшая женщина.

Я был смущен и растерян. Только одна из них должна была скрывать след от укуса, однако они обе повязали шею шарфом. Я допускал, что это могло быть совпадением и все же больше походило на заговор, направленный против меня. Все выглядело так, будто они действовали заодно, чтобы не дать мне открыть истину. Что-то здесь нечисто! Какова цель этой затеи? И что еще, позвольте спросить, какие заговоры и интриги замышляют они? Может быть, они тянули этой ночью жребий? Или просто по очереди так развлекаются с посетителями. Мне надо вернуться, сказал я себе, вернуться как можно скорее и посмотреть, что будет в следующий раз. В сущности, через день-другой я могу специально проехаться сюда из Иерусалима. Мне будет нетрудно напроситься еще на одно приглашение.

– Вы готовы, мистер Корнелиус? – спросил мистер Азиз, поднимаясь из-за стола.

– Абсолютно готов, – ответил я.

Дамы, сама любезность и улыбчивость, шли впереди нас к тому месту, где ждал большой зеленый "роллс-ройс". Я поцеловал обеим ручки и перед каждой рассыпал миллион благодарственных слов. Затем сел рядом с хозяином, и мы покатили. Мать и дочь махали нам вслед. Я опустил стекло и помахал им в ответ. Затем мы выехали из сада в пустыню и двинулись по каменистой желтой дороге, обвивающей гору Магара; с обеих сторон стройным маршем проносились телеграфные столбы.

В пути мы вели неторопливую беседу. Я старался быть как можно более обворожительным, так как мною владела одна-единственная мысль – получить приглашение еще раз. Если мои старания, направленные на то, чтобы он пригласил меня, не увенчаются успехом, придется мне попросить об этом его. Я решил сделать это в последнюю минуту. "До свидания, дорогой друг, – скажу я, мягко схватив его за горло. – Могу я надеяться на удовольствие навестить вас снова, если буду проезжать мимо?" И конечно же, он скажет "да".

– Как вы думаете, я не слишком преувеличивал, говоря, что моя дочь красавица? – спросил он.

– Вы сильно занизили оценку, – ответил я. – Она потрясающая красавица. Поздравляю вас. Но и жена ваша не менее прелестна. Честно говоря, оказавшись между ними, я едва устоял на ногах, – добавил я, рассмеявшись.

– Я заметил, – сказал он и тоже рассмеялся. – Это две большие шалуньи. Они так любят пофлиртовать с мужчинами. Но я ничего не имею против. В легком флирте нет ничего дурного.

– Абсолютно ничего.

– По-моему, это весело и забавно.

– Это обворожительно, – сказал я.

Меньше чем через полчаса мы подъехали к дороге Исмаилия – Иерусалим. Мистер Азиз свернул на черное гудроновое покрытие и повел машину в сторону бензоколонки со скоростью семьдесят миль в час. Через несколько минут мы будем на месте. Итак, я постарался перевести разговор на волновавшую меня тему повторного визита, мягко и отнюдь не навязчиво напрашиваясь на приглашение.

– Я в себя не могу прийти от вашего дома, – сказал я. – По-моему, он просто чудо.

– Славный дом, не так ли?

– Мне кажется, вам должно быть там очень одиноко, ведь вас только трое?

– Не более одиноко, чем в любом другом месте, – возразил он. – Люди повсюду одиноки, где бы ни жили. В пустыне или в городе – не все ли равно. Но вы же знаете, у нас бывают посетители. Вы бы удивились, узнав, сколько людей заезжают к нам время от времени. Вот как вы, например. Мы были вам очень рады, дорогой друг.

– Я никогда этого не забуду, – сказал я. – Доброта и гостеприимство в наши дни встречаются не так часто.

Я ждал, что он пригласит меня заехать снова, но он не сделал этого. Наступило молчание, немного неловкое молчание. Чтобы прервать его, я сказал:

– Кажется, я впервые в жизни встречаю такого внимательного, такого заботливого отца.

– Вы говорите обо мне?

– Да. Построить дом здесь, на краю света, и жить в нем ради дочери, чтобы защитить ее. Разве это не замечательно?

Я видел, что мистер Азиз улыбнулся, но он не отвел глаз с дороги и ничего не сказал.

Впереди, примерно в миле от нас, уже были видны бензоколонка и несколько лачуг. Солнце поднялось высоко, и в машине становилось жарко.

– Не многие отцы пошли бы на такие жертвы, – продолжал я.

Он снова улыбнулся, но на этот раз как-то застенчиво. И тут же сказал:

– Я не совсем заслуживаю той высокой оценки, которую вы мне даете. Право же нет. Если быть совсем честным, то моя хорошенькая дочь не единственная причина, по которой я живу в столь роскошном уединении.

– Я знаю.

– Знаете?

– Вы говорили. Вы сказали, что вторая причина – пустыня. Вы сказали, что любите ее, как моряк любит море.

– Да, говорил. И это чистая правда. Но есть и третья причина.

– И что же это?

Он не ответил. Он сидел совершенно спокойно – руки на руле, глаза прикованы к бегущей навстречу дороге.

– Извините, – сказал я. – Мне не следовало донимать вас вопросами. Это меня не касается.

– Нет, нет, все в порядке, – сказал он. – Не надо извиняться.

Я посмотрел через окно на пустыню.

– Кажется, сегодня еще жарче, чем вчера, – заметил я. – Должно быть, уже перевалило за сотню градусов.

– Да.

Я видел, как он слегка поерзал на сиденье, будто стараясь сесть поудобнее. Затем он снова заговорил:

– Впрочем, почему бы мне не сказать вам всю правду об этом доме. Вы не производите впечатления человека, любящего сплетни.

– Конечно нет, – сказал я.

Мы были уже совсем близко от заправочной станции, и он сбавил скорость почти до скорости пешехода, чтобы успеть договорить. Я увидел двух арабов; они стояли около "лагонды" и смотрели в нашу сторону.

– Эта дочь, – сказал он наконец, – та, которую вы видели, она у меня не единственная.

– Правда?

– У меня есть еще одна дочь, на пять лет старше.

– И несомненно, такая же красавица. Где она живет, в Бейруте?

– Нет, она живет в доме.

– В каком доме? Неужели в том, который мы только что покинули?

– Да.

– Но я ее не видел.

– Ну, – он резко повернулся и посмотрел мне в лицо, – может быть, и не видели.

– Но почему?

– У нее проказа.

Я подпрыгнул на сиденье.

– Да, знаю, – сказал он. – Это ужасная болезнь. К тому же у бедной девочки наихудшая форма. Известная под названием лепрозная анестезия. Она почти не поддается лечению. Будь это лепроматозная форма, все было бы куда проще. Но, увы, что есть, то есть, и никуда от этого не денешься. Поэтому, когда в доме гость, она не выходит из своих комнат на третьем этаже.

Должно быть, к этому времени машина уже подъехала к заправочной станции, поскольку дальше в моей памяти всплывает то, что мистер Абдул Азиз сидит рядом, смотрит на меня своими умными черными глазами и говорит:

– Но, мой дорогой друг, не стоит так тревожиться. Успокойтесь, мистер Корнелиус, успокойтесь! У вас нет никаких, абсолютно никаких причин для беспокойства. Это не очень заразная болезнь. Заразиться ею можно только через интимный, самый интимный контакт с больным.