Текст книги "Властелин моих ночей"
Автор книги: Эл Найтингейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– С чего ты это взяла?
Сто шестая молчит как партизан. Смотрит на меня, поджав губы и прищурив глаза.
– Отвечай! – начинаю неслабо злиться. – Не бойся, я не выдам вашего с доктором секрета. Если что, он умрет вместе со мной.
– Когда тебя привезли, ты лягалась, кусалась и царапалась, – признается она, по-детски шмыгнув носом. – Орала и плевалась. Из твоего горла сыпались такие проклятия, что видавшие виды санитары краснели от стыда. Кстати, этих самых санитаров потребовалось с десяток, чтобы унять тебя. Двое из них еще долго лежали в койках после встречи с тобой. Один со сломанной рукой, а второй с разбитым носом.
– Заслужили!.. – усмехаюсь довольно.
Я давно чувствую в себе необычайную силу и ловкость. Сейчас особенно, ведь у меня появилась цель. Слишком долго пыталась быть как все, подстраивалась, изображала покорность. Но это не мое. Я готова умереть, но умереть свободной. Помня все о своей жизни и о людях, с которыми проводила дни и ночи. Особенно ночи.
– Так что, поможешь? – спрашиваю у соседки, кусая от напряжения губы. – Ну же, сто шестая, просто сделай это. Пусть в этом аду будет хоть один человек, который о тебе помнит. Не вымышленные истории, которые наверняка рассказывают твои родители друзьям и знакомым. Не ту любовную чушь, что шепчет тебе твой доктор ночами. Докажи, что ты человек. Настоящий, пусть и с некоторыми изменениями. Мы ведь не хуже других, верно? Мы тоже способны на сочувствие, преданность, любовь. И даже на подвиг.
Глава 4
– Так и быть, я попробую тебе помочь, – соглашается сто шестая, кусая от напряжения губы. – Поговорю с одним своим знакомым.
– С доктором? – воодушевляюсь я.
Если кто и знает все ходы и выходы, то только он. Очкастый доктор здесь один из главных, без его участия не обходится ни одно мероприятие.
– Нет, – качает головой сто шестая. – Ему лучше не знать об этом. И вообще, если он узнает, то накажет меня.
Меньше всего мне хочется подставить ее, но получить свободу хочется сильнее.
– Клянусь, не скажу о твоей помощи даже под пытками, – обещаю я. – Если хочешь, вообще не участвуй в этом. Только укажи того, кто может помочь.
Сто шестая стреляет глазами в сторону огромной стойки с книгами. Рядом с ним подметает пол невысокий круглолицый санитар с вечно красным и потным лицом.
– Это Энтони, – тихо произносит сто шестая. – Он приносит девчонкам некоторые вещи из большого города. К примеру, духи, нижнее белье и даже косметику. А вот возьмется ли за более крупное дело, не знаю.
Она разводит руками, а я мучительно соображаю. Энтони меньше всего похож на дельца. Конечно, даже за то, что он делает для девчонок, его уже по голове не погладят. Нам запрещено иметь личные вещи и каким-либо образом изменять себя. Но одно дело – флакончик духов (который, к слову, не задерживается в «Лазурите» дольше пары дней. И то лишь потому, что девчонки нюхают ароматы свободы, а не душатся ими). Увести одну из пациенток – совсем другое.
– Что он берет за свои услуги? – спрашиваю деловито.
– Транквилизаторы, – поясняет сто шестая. – Нас ими пичкают вдосталь, а вот санитарам и другому персоналу «Лазурита» к ним доступа нет. За флакон духов Энтони берет пять таблеток. За кружевной бюст или шелковые трусики – десять.
О, ну этого добра у меня в достатке. Это я о «колесах». Все то, что выдают врачи, бережно хранится в матрасе в моей комнате. И пусть нам частенько устраивают проверки, тайник мой так и не рассекретили. И там скопилось прилично транквилизаторов.
После отбоя достаю свои «сокровища» и пересчитываю. Около ста таблеток – по ним, пожалуй, можно сосчитать, как давно я здесь. Примерно месяц. Плюс то время, когда я сопротивлялась и мне подмешивали отраву в еду и питье. Это потом, после бесплотных попыток вырваться, я научилась притворяться. Перестала помышлять о побеге.
Сейчас же мечтаю об этом с удвоенной силой.
Ложусь на постель и, закинув руки за голову, рассматриваю потолок. Как подойти к Энтони? Надо сделать это аккуратно, не на виду у всех. Так, чтобы не спугнуть единственного, кто сможет помочь.
Постепенно размышления становятся все более запутанными, глаза слипаются, и я начинаю неумолимо зевать. И так каждую ночь.
Каждую ночь я даю себе зарок не спать, не уступать этому искушению. Чтобы не видеть во сне Его. Не поддаваться его дьявольскому искушению и порочной красоте. Он доводит меня до вершин блаженства, вместе с тем будто бы высасывая душу.
Теперь я знаю его имя. И не хочу поддаваться ему больше.
Но Рон Купринг не спрашивает разрешения. Не стучит в дверь, прежде чем войти в чужую дверь или жизнь. Даже во сны проникает с сой же бесцеремонностью и нахальством.
Эту ночь я тоже вижу часто. Мы в каком-то шикарном ресторане, сидим за накрытым белоснежной скатертью столиком и едим омаров. Это какая-то невообразимая хрень с клешнями и жестким панцирем. Жутчайшее создание, но мясо у него просто обалденное.
– Давай помогу, девочка, – смеется Рон, наблюдая мои жалкие попытки справиться со специальными щипцами.
Куда проще было бы разделать омара пилой или хотя бы молотком.
Впрочем, в изящных и в то же время крепких руках Рона даже щипцы для разделки омаров кажутся чем-то божественным. Он управляется с ними ловко, с какой-то хищной грацией. – Ну вот, теперь можешь взять вилку.
Я пробую божественно нежное мясо, а он не сводит с меня глаз. Кажется, ему нравится наблюдать за мной, когда пробую что-то новое, необычное. Рука его под столом ложится на мое колено. Щекочет впадинку под ним, поднимается выше и задирает пышную юбочку.
– Не надо!.. – вздрагиваю, сжимаю ноги и беспокойно оглядываюсь вокруг. В зале полно народу. – На нас смотрят!
– Мне все равно, – шепчет он, перегнувшись через стол. – Нас им не раскусить.
В этот вечер маска уже на мне. А еще – парик и множество украшений. Никто из сидящих в зале ресторана аристократов и не подозревает, что рядом с ними одна из тех, кого они презирают. Неведомо им, что среди тысячи женщин глава Правительства выбрал меня. Словно кость голодным псам, бросил вызов их мнению.
Кажется, он и сам презирает тех, с кем должен быть заодно. И то, что смог их одурачить, заводит его все сильнее.
Он просовывает ладонь мне между бедер и гладит лобок сквозь тонкую ткань трусиков.
Я прикусываю губу и смотрю умоляюще. Даже не знаю, чего мне хочется больше – чтобы он немедленно остановился или продолжил провокацию. Я не могу сказать нет. Не только потому, что сама желаю близости. По совершенно иным причинам.
– Идем со мной, – произносит он. – Омара доедим после.
После чего – не уточняет. Да я и сама понимаю, что он задумал. Послушно иду рядом, чуть наклонив голову. Рон держит за руку, как послушную ученицу, и ладонь его тверда и горяча.
Мне кажется, будто мы направляемся к выходу, чтобы поехать в гостиницу. Но вот Рон резко сворачивает в сторону. Снова идем по коридору и доходим до туалета.
– Ты с ума сошел! – Резко останавливаюсь и едва не задыхаюсь от отвращения. – Делать это в общественном туалете?
– Боюсь, до отеля мы не доберемся, – сообщает он и перемещает мою ладонь на свою ширинку.
Явственно ощущаю его возбуждение, но все еще не готова согласиться.
– Ну же, девочка, не забывай о своих обязанностях, будь послушной. – Он не просит, а приказывает. – Ты ведь помнишь, что обещала и почему?
Тогда помнила, а после нет. Одно ясно: Рон Купринг шантажировал меня или каким-то иным образом заставлял выполнять его прихоти. Все его прихоти.
Киваю и первой захожу в довольно широкую кабинку. Здесь чисто, как в операционной, и довольно уютно. Совсем не то, что я себе представляла. Грязи или неприятного запаха нет и в помине. Унитаз чистый, аж сияет. Умиротворяюще пахнет хвоей.
– Здесь все дезинфицируют после каждого посетителя, – с улыбкой заявляет Рон. – Так что можешь не переживать по этому поводу.
– Да я и не переживала, – пожимаю плечами. – Не за себя. Просто ты – и в туалете. Правда, ситуация «глава Правительства трахает мутанта» сама по себе тоже не фонтан.
Его жесткие руки сжимают мое горло. На секунду мне кажется, что сейчас они сомкнутся и все это кончится. Но пальцы Рона вместо того, чтобы сжать, ласкают мою шею, плавно перемещаются на ключицы.
– Не говори так, не надо, – просит он каким-то сдавленным голосом.
– Разве это не правда? – переспрашиваю, изо всех сил стараясь сосредоточиться на собственных мыслях, а не на его движениях. – Я для тебя только прихоть. Выставляешь на публику как зверушку? Даже ошейник надел. И браслеты, как кандалы…
С ненавистью смотрю на свои украшения, презираю их. Но еще сильнее ненавижу самого Рона. Зачем он привел меня сюда? Здесь мне не место, я сама это чувствую.
– Это не ошейник, а украшения в общей сумме на несколько миллионов, – поизносит он, но вовсе не извиняясь. – В них датчик, изменяющий температуру тела. Иначе тебя бы не пропустили.
Киваю, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Лучше бы он оставил меня в борделе и приходил каждую из купленных ночей. Чем все это…
– Зачем я здесь? – повторяю, а губы предательски дрожат.
– Я не хотел тебя унизить, девочка, – шепчет он успокаивающе. Губами собирает соленые капли с моего лица. – Всего лишь пытался показать, что ты не хуже других. Даже лучше.
– Не доказал! Мне здесь неуютно и противно. Делай все что угодно с моим телом, но не лезь в душу. Когда-нибудь я тебе осточертею и ты меня оставишь. Выбросишь, как ненужный хлам на помойку.
– Такого никогда не случится. Ты для меня не просто прихоть, а нечто большее. Я не оставлю тебя ни за что на свете.
– Глупости это все… – шепчу досадливо.
Его губы находят мои. Такой нежный и мягкий поцелуй. Он прикасается так, будто нас не разделяет гигантская пропасть чужого мнения. Будто я не тупиковая ветвь эволюции, а он не властитель этого мира. Он отрывает губы от моего рта и перемещается на шею. Проводит языком вниз по коже, в то время как его ладони скользнули за глубокое декольте вечернего платья. Горячие ладони накрывают грудь, проворные пальцы слегка пощипывают соски. Я выгибаюсь от этих дразнящих прикосновений, позволяю Рону стянуть бретельки платья. Прохладный воздух касается возбужденной груди, а горячий рот Рона оставляет на коже жгучие поцелуи. Я позволяю ему стянуть с меня платье полностью. И стою перед ним в одних маленьких кружевных трусиках. Но вот и эта последняя деталь одежды оказывается у него в кармане.
Обхватываю его плечи, раскрываю губы навстречу его губам. Он приподнимает меня, и я скрещиваю ноги вокруг его спины. Он трется об меня бедрами, дразня и завораживая. Я чувствую его твердость, и бешеное, дикое желание разгорается внутри. Это так ужасно и прекрасно одновременно. Я чувствую, что просто должна, обязана почувствовать его внутри себя. Сейчас! Сию же секунду. Мне уже все равно, где мы и могут ли нас услышать.
Нетерпеливо стягиваю с него пиджак, расстегиваю рубашку. Срочно прикоснуться к нему, почувствовать под пальцами загорелую, поросшую жесткими волосами кожу. Мне нужно больше его. Всего!
Слишком сильно дергаю ткань рубашки, и несколько пуговиц катятся по начищенному до блеска кафелю.
– Ты такая жадная, детка, – смеется Рон. – Я ведь никуда не убегу, у нас полно свободного времени.
Я почти не слышу его слов. Веду себя так, будто в запасе у нас только эта минута есть сейчас, чтобы насладиться близостью так, что никакие машины для очистки памяти не отнимут у меня этот счастливый миг.
Он ставит меня на ноги, отстраняется, чтобы расстегнуть брюки. Я почти падаю, лишённая его поддержки. С замиранием наблюдаю, как обнажается его прекрасное загорелое тело. Мощные мускулы перекатываются под кожей от каждого движения. Прижавшись разгоряченной спиной к прохладной сене, смотрю, как Рон расстегивает молнию на штанах, выпуская наружу внушительную длину. При виде его члена у меня перехватывает дыхание. Словно почувствовав мой зовущий взгляд, он качнулся вверх вниз, и у меня непроизвольно сокращаются женские мышцы. Я должна почувствовать его внутри себя, немедленно!
– Тебе тоже не терпится? – спрашивает Рон игриво.
Я лишь киваю в ответ и облизываю внезапно пересохшие губы.
От этого моего движения Рон, зарычав, точно голодный зверь, шагает вперед, сокращая дистанцию между нами. Тянусь к его бедрам с жадностью и страстью. Но Рон внезапно обхватывает меня за талию. И разворачивает спиной к себе. Я прогибаюсь, точно кошка. Опираюсь ладонями о стену, жду резкого и немного грубого проникновения.
Его член касается моего входа. Замирает.
– Ну же! – не выдерживаю я. – Не дразни меня, достаточно!
Он скользит внутрь меня и снова замирает, давая привыкнуть. Я не могу дышать ровно, а сердце колотится в груди как сумасшедшее. Не могу думать ни о чем, кроме того, что наши тела соединились.
Рон выходит из меня и медленно возвращается обратно. Так мучительно медленно. Я нетерпеливо кручу бедрами, подгоняя и подбадривая. Приказывая продолжить.
– Моя девочка, – с глухим стоном произносит он.
Двигается все быстрее, проникает глубже. Подаюсь бедрами в такт, помогая и распаляясь еще сильнее. Лицо мое горит, но еще ярче пылает то место, где Рон проникает в меня. Вот-вот для меня зажжется собственная яркая звезда. Ее свет ослепляет и исцеляет. Меня. Его. Вместе мы так сильны, что, кажется, непобедимы.
Каждый сантиметр моего тела горит и сжимается, и я полностью теряю над собой контроль. Бурный оргазм накрывает с головой, как молния, пронзает тело насквозь. Почувствовав это, Рон двигается быстрее и жестче, растягивая мое и свое удовольствие. Пока, наконец, сам не достигает пика удовольствия.
– Боже, малышка, как же я тебя люблю… – хрипло произносит он, гладя мою спину. – Прости, что заставил тебя делать это здесь, в не слишком удобной и подходящей обстановке. Я просто не мог ждать дольше.
– Ничего, переживу, – отзываюсь с блаженной, немного дурацкой улыбкой на губах. – У нас осталось не так много ночей, ты помнишь?
– Все твои ночи принадлежат мне! – с полнейшей уверенностью отзывается Рон. – Я не отпущу тебя. Ты моя навсегда!
Глава 5
Он соврал. И избавился от меня, когда наигрался. Мерзкий ублюдок!
Это первая мысль, которая приходит после пробуждения. Сейчас мои сны приобрели еще большую реальность. И в каждом я вижу подсказку, тайный шифр к своей прошлой жизни.
Сажусь на постели и тру лицо, прогоняя последнюю сонливость.
Итак, что мы имеем? По какому-то долбаному стечению обстоятельств я оказалась в борделе, будучи при этом неискушенной девственницей. И Рон Купринг стал первым клиентом. Кажется, единственным.
Он не просто оплатил мои услуги, но купил полностью, со всеми потрохами и всеми вытекающими последствиями. Водил меня на приемы, развлекал, не забывая обещать золотые горы.
Но я не помню, чтобы верила ему. Вернее, не верила от слова совсем. Но отчего-то оставалась с Роном и покорялась ему. Хотя, даже по рассказу сто шестой, я никогда не была покорной. Нечто иное заставляло меня оставаться с Купрингом, и я обязана выяснить что. Что-то дорогое осталось у меня в запретном городе. Кто-то или что-то, о чем меня заставили забыть.
После завтрака направляюсь на отработку, хотя в архиве больше нет ничего интересного для меня. А то, что есть, скрыто семью паролями.
Проходя по главному коридору, с ненавистью взираю на огромную фотографию в рамке. На ней Говард Купринг собственной персоной. Он удивительно похож на своего потомка. Вернее, это Рон ужасно похож на него. Практически копия, только более строгая, жесткая. На фото Говард улыбается, а глаза его светятся счастьем. Возможно, он еще не знает, к каким ужасающим последствиям привело его изобретение. А может быть, дело в том, что рядом с ним на фото его любимая жена Луиза. Они всегда вместе, даже на снимках.
– Ненавижу… – шепчу сквозь плотно стиснутые зубы.
С удовольствием плюнула бы в портрет человека, изменившего жизнь потомков, обрекшего меня и сотни других на вечную изоляцию. Но нельзя. За нами постоянно следят, и Говарду Купрингу положено выказывать почет и уважение. На него чуть ли не молятся, но я не разделяю этих верований. Не признаю, что мне просто повезло. Нет в жизни случайных последствий, да и я вовсе не побочный эффект.
Как бы нам ни затыкали рты, все знают: нас, отверженных, становится все больше. Ширятся территории, где происходит захоронение отработанного ядерного топлива. И стена, что отгораживает запретный город от остального мира, расширяется с каждым годом. Ее переносят понемногу, на несколько сантиметров, с помощью передовых технологий. Почти незаметно для человеческого глаза, но запретный город, словно моровая язва, разрастается. Понемногу, но неуклонно поедает другой, чистый от всяческой скверны мир.
Еще раз смотрю на портрет и все отчетливее понимаю: не ненавижу – завидую. Жгучей, просто-таки черной завистью. Эти люди, Говард и Луиза, видели другой мир. Они жили другой жизнью, верили в светлое будущее. Они могли все изменить, но не сделали этого.
«До тебя, Говард, мне как до звезды, – произношу мысленно. – Но до праправнука твоего я доберусь. Непременно».
Добраться до Энтони удается только вечером следующего дня. После ужина его отправили на обход спален. Вместе с ним отправили врачиху Эльзу – старую и глухую как пробка. Можно сказать, мне жутко повезло.
Притворяюсь, будто помогаю перестилать постель. Хотя, как по мне, одна белая простынь не отличается от другой, к чему менять их каждый день? Нас тут в такой чистоте содержат, будто это поможет обелить нас в глазах общества. Но это вряд ли получится. Да и разве можно винить нас в том, какие мы есть? Скорее, мы сами жертвы.
Правда, до этого никому нет дела. То, что вычеркнуто из памяти, не доставляет неудобства и не приносит раскаяния.
– Пс… Энтони! – окликиваю парня, – разговор есть.
Он недобро косится на Эльзу, придвигается плотнее, чтобы старая чертовка не прочла разговор по нашим губам.
– Тофько быфтро, – произносит он, жутко картавя. – Чаво надо?
– Свободы, – бормочу я. – У меня есть таблетки. Много.
Он хмурится и смотрит на меня так, словно увидал призрака. Его белесые кустистые брови ползут на покатый лоб.
– Футиш? – переспрашивает Энтони, щербато лыбясь.
Я не сразу поняла, о чем он. Послышалось: кукишь. В принципе, подобной реакции я и ожидала.
– Футка такая? – снова спрашивает Энтони, немного посерьезней.
– Не-а, – догоняю наконец, о чем он. – Я серьезна как никогда. Мне нужно выйти из «Лазурита», чем быстрее, тем лучше.
Пока пронырливые докторишки не поняли, что память моя стерта не полностью. Прознают – лишат последних крох прошлого, так тщательно собираемых мной по отрывкам из снов и внутренним ощущениям.
Энтони чешет затылок, на его простоватом лице отображается работа мысли. Лоб его морщится, становясь похожим на причудливые рисунки на прибрежном песке, оставленном волнами.
Стоп! Какие, к дьяволу волны?!
В запретном городе нет водоемов, тут вообще с водой туго. Где же я видела волны и песчаный пляж – ту картинку, что так не вовремя подбросило воображение?
Рон Купринг – разумеется, он показал мне это сокровище. Показал, а потом стер начисто воспоминание о нем!
– Чтоб ты сдох! – зло рычу сквозь зубы.
Энтони дергается, решив, будто обращались к нему. Перестает увлеченно чесать затылок и торопливо проговаривает, точно скороговорку:
– Это не так профто, фама понимефь. И таблетки… этого мало.
Я до крови прикусываю губу, смотрю на санитара со смесью раздражения и отчаяния. Он моя единственная надежда обрести свободу. Зачем он так со мной?
– Мне больше нечего предложить, – произношу обреченно.
Он тянется, чтобы вновь почесать затылок, но вдруг протягивает руку к моим волосам. Вовремя останавливается и лыбится во всю ширину рта:
– Твои волофы… За них мофно выгучить немало, много арифтократок мефтает о таком пагике.
Подумать только. Аристократы ненавидят нас, но при этом хотят быть похожими? Полный бред!
Впрочем, если их идиотские прихоти помогут мне сбежать, я не стану противиться. Соглашаюсь. Лучше лысой, но свободной.
– Эй, чего это вы там шушукаетесь?! – зло замечает Эльза. – Я все слышу!
Да уж конечно… Даже если под нами взорвется один из реакторов, эта злобная кочерга не вздрогнет. А вот то, что наши с Энтони плечи соприкоснулись, не могло не укрыться от ее внимания.
– За тобой придут!.. – успевает шепнуть Энтони, прежде чем отойти на приличное расстояние.
Он убеждает старуху, что я всего лишь помогала заправить постель. А я пытаюсь сдержать ползущую на лицо улыбку. Вот это да! Неужели моя мечта и впрямь осуществится? Я покину эту постылую обитель и обрету свободу?!
А там и до Рона Купера недалеко. Обязательно его отыщу, хоть на другом конце этого гребаного мира! Найду и заставлю ответить на мои вопросы – их накопилось слишком много.
Следующие два дня я только и делаю, что жду. Считаю секунды до того мига, как смогу вырваться из «Лазурита». Тщетно пытаюсь попасться на глаза Энтони, жду от него малейшего намека. Но он будто не замечает меня и моих активных попыток приблизиться. Молчит и не смотрит в мою сторону. Вот уже и сто шестая получила от него комплект нижнего белья, которое надеется надеть вечером для встречи со своим доктором.
– Не понимаю, как ты можешь с этим очкариком, – говорю ей, наблюдая, с какой скоростью она поглощает за завтраком пирожные. – Он такой неприятный. И от него постоянно пахнет лекарствами.
– Я привыкла. – Она пожимает плечами и тянется за пончиком, политым фиолетовой глазурью. – И не зови его очкариком, у него есть имя. Доктор Вэнс Вэукхан.
– Звучит так, как будто тебя сейчас стошнит, – произношу ворчливо.
Но тут вспоминаю отрывки из своих снов и поспешно прикусываю язык. Я ведь тоже поддалась дьявольскому очарованию Рона Купринга, человека, которого должна ненавидеть всеми фибрами души. И пусть между нами явно было что-то кроме страсти, это не оправдывает моего поведения. Я наслаждалась его прикосновениями. Сходила с ума от счастья, когда он меня трахал, и держалась, чтобы не признаться ему в любви. Глупая… Какая же я была глупая и легковерная!
– Прости, Стош, – произношу, касаясь руки соседки. – Я не хотела тебя обидеть. Если этот Вэнс тебе нравится, то никто не вправе тебя осуждать. Тем более я. Наслаждайся жизнью так, как можешь. Хочешь еще пирожное?
Протягиваю ей эклер с помадно-розовой начинкой и замечаю на ее лице счастливую улыбку.
– Как ты меня только что назвала? – спрашивает она мечтательно. – Стошей?
– Да, это сокращенно от сто шестой, – смеюсь я. – Почти как имя.
– Чудесное имя. Если бы я могла выбирать, но назвалась бы Стошей. Красиво звучит! Жаль, Вэнт не сможет звать меня так. Он говорит, что нам нельзя давать имена. Иначе к нам будет слишком легко привыкнуть. И тем тяжелее потерять.
Многие из нас не живут подолгу. Некоторые погибают еще в детстве из-за врожденных мутаций внутренних органов, несовместимых с жизнью. И к нам, как к безнадежно больным животным, медперсонал боится привязываться.
А Рон Купринг?
Он ведь тоже не называл меня по имени. Ни одного долбаного раза! Малышкой, деткой, девочкой, даже красавицей. Но ни разу по имени.
И как я сразу не поняла почему?..
– Я пойду, а ты ешь, – произношу подавленно и поднимаюсь из-за стола. Аппетит пропал окончательно. – Увидимся после дневного сна за полдником.
В своей белоснежной келье ложусь на узкую постель и складываю руки на груди. Тупо смотрю в потолок, словно мечтая найти там хоть какую-то подсказку к моему прошлому. Хочу помечтать, что стану делать потом, когда окажусь за стенами «Лазурита». Но не позволяю себе подобную прихоть. Мечтать надо об осуществимом, о том, что может стать возможным, приложи ты усилия. А пустые фантазии лишь сильнее ранят, ведь, очнувшись, ты поймешь, что ничего изменить не в силах. Чем больше напридумываешь, тем больнее будет понять, что это только мечты.
– Сто седьмая!.. – кто-то зовет глухим басом.
Кручу головой по сторонам, пытаясь определить источник звука. Но он будто бы раздается отовсюду.
– Сто седьмая!.. – звук повторяется вновь.
Вскакиваю и мечусь по комнате. Прикладываю ухо к стенам, к полу, присматриваюсь к потолку. И вот тихий скрежет раздается за бутафорским окном. Ногтями пытаюсь содрать голографическое покрытие, подцепить край и отодвинуть в сторону.
– Отойди! – слышится приказ.
Едва успеваю отпрыгнуть, как по экрану, что транслировал покрытые снежными шапками горы, бежит рябь. И вот он становится прозрачным, являя убогую картину реальности.
Из моего окна отчетливо виден запретный город. «Лазурит» стоит на внушительном возвышении над остальными зданиями. А внизу, в горах мусора, в полуразрушенных и возведённых заново зданиях, под навесами и на захламленных улицах копошатся люди. Как муравьи они суетятся, придавая своим заученным телодвижениям весьма и весьма важный характер. Никто из них, кажется, не понимает, что роется в грязи и никогда ничего не увидит, кроме этой самой грязи.
Отчетливо просматривается Стена, отделяющая мир настоящих людей от тех, кто не достоин быть им равными. Крепкая преграда, словно в насмешку, отливает всеми цветами радуги. Периодически по стене пробегают разноцветные всполохи. Завораживающее зрелище!
Если не знать, что прикасаться к стене сродни самоубийству. Стоит дотронуться, и вот ты уже и не человек, и даже не мутант, а всего лишь груда пепла, которую в считаные секунды развеет по запретному городу ветер.
Слышала, от безысходности, многие специально тянулись к стене. Кто-то пытался найти выход, а кто-то избавиться от опостылевшей жизни. Результат в обоих случаях был одинаков.
– Сто шестая! – голос раздается откуда-то сверху. – Чертов механизм заклинило, давненько не проветривали этот номер. Держись!
Сверху свешивается веревка, и, не сдержавшись, я радостно взвизгиваю.
– Секунду! – выкрикиваю, высунувшись из окна.
Мчусь к постели и, свернув одеяло и всю одежду, что имелась в шкафу, запихиваю под покрывало. Пытаюсь придать бесформенной куче вид спящего человека. И, только покончив с этим, спешу к окну. Хватаюсь за веревку и с ловкостью обезьяны карабкаюсь наверх. Так, будто уже делала это, и не единожды.
Смотрю вниз, но голова не кружится, напротив, адреналин плавится в крови, подбадривая и даря несказанную радость. Порыв ветра раскачивает веревку, но мне не страшно. Я подставляю горячему, пропитанному едкими парами воздуху лицо, вдыхаю его горечь.
О, этот горько-сладкий вкус свободы!
Преодолев три этажа, добираюсь до крыши. Хватаюсь за протянутую мужскую руку, поросшую едко-рыжими волосами. Сначала мне кажется, будто это золотисто-алый диск солнца творит чудеса. Но нет, волосы цвета ржавчины и шестипалые руки принадлежат мутанту.
Они подхватывают меня под мышки и рывком ставят на ноги. Вот я и на крыше!
