Текст книги "Принцессы, русалки, дороги..."
Автор книги: Екатерина Шевелева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
НОВЫЕ БОГИ ИНДИИ
Непогода заставила меня переночевать в городке Шив Пури.
Тяжелые, как чугунные колонны, деревья гнулись под стремительным песчаным смерчем, уже знакомым мне по Дели.
Снова бушевала сухая неистовая гроза. А на рассвете Шив Пури оказался прохладным, тихим, вымытым. И первым звуком, нарушившим тихую глубокую тишину, был шорох веника – так, словно кто-то спокойно и аккуратно выметал из города обломки грозы. Потом раздался неровный медленный стук колес – это запряженные волами крестьянские телеги потянулись в поле, напоминая о том, что Индия до сих пор все еще в основном аграрная страна. Потом зазвучала песня – громкая и заунывно-протяжная, словно человек с раннего утра просил у кого-то помощи и поддержки. Название городка – Шив Пури – означает в переводе «местожительство бога Шивы». Гостиница, в которой я переночевала, помещается во дворе храма, а позади нее – фабрика горчичного масла. Храм, открывающийся взору с узкой каменной веранды, которая опоясывает отель, – совсем простенький. Два рыжих глиняных кувшина укреплены на четырехногом железном стояке. Под ними, на широком камне, лежат ароматно дымящиеся влажные цветы; в них, оказывается, «зарыта» сандаловая свечка. В двух шагах от этого цветочно-глиняно-железного «алтаря» висит небольшой медный колокол, укрепленный на узкой железной балке. Вот и весь «храм». Подошел к «алтарю» полуобнаженный индиец, благоговейно взглянул на глиняные кувшины, поклонился им, сложив руки на груди... Так яркое воображение обездоленного, обокраденного колониализмом народа, воображение, жаждущее пищи – мечты, способно превращать глину в божество.
Когда индиец вышел из храма, я заговорила с ним и узнала, что зовут его Лату, он – рабочий фабрики горчичного масла, которая принадлежит молодому предпринимателю Баджрангдасу Гоялу. Мы зашли на фабрику.
Все предприятие умещалось в большом закопченном сарае, где стояли два двигателя, три маслобойные установки, два котла. Гоял объяснил, что его фабрика выпускает в месяц 41 тысячу фунтов масла и 60 тысяч фунтов горчичных лепешек, что дает владельцу 5 тысяч рупий чистой прибыли.
– Раньше в этом районе была английская фабрика. Но, оказывается, индийцы сами умеют делать горчичное масло! – сказал Баджрангдас Гоял. И видимо, для того, чтобы подчеркнуть шутливо-иронический характер своего замечания, он добавил: – В ближайшем будущем индийцы докажут, что они умеют делать многое!
– Что сейчас самое главное для Индии?
– Делать все своими руками!
И наивно было бы ожидать от молодого фабриканта более четкой формулировки. Общеизвестно, что колонизаторы в течение двух веков упорно препятствовали развитию индийской промышленности, особенно тяжелой.
Джавахарлал Неру писал в своей книге «Открытие Индии»:
«Это был классический образец современной колониальной экономики – Индия превратилась в аграрную колонию индустриальной Англии, поставлявшую сырье и обеспечивавшую рынок сбыта для английских промышленных товаров».
Статистические данные свидетельствуют о том, что зарубежные монополии продолжают вести отчаянную борьбу за сохранение своих позиций в индийской экономике. Сплошь и рядом те или другие нужные стране машины лишь монтируются, собираются в Индии, а части, детали завозятся из-за рубежа иностранными монополиями. В словах «делать все своими руками», горячо произнесенных Баджрангдасом Гоялом, заключалось пусть не отчетливое, по уже существующее у него понимание необходимости создания самостоятельной национальной экономики для осуществления подлинной независимости Индии. Попозже, по приглашению рабочих Лату и Джоши, я побывала в так называемом клубе Разума, организованном в Шив Пури неким Раджендранатхом Джингрой.
«Клуб» размещался под открытым небом, на пустыре, устланном потертыми циновками.
– В Индии до сих пор многие рабочие не умеют ни читать, ни писать. Но очень мало таких рабочих, которые не умеют мыслить. Здесь, в нашем клубе, мы собираемся каждое воскресенье в восемь часов вечера и размышляем о том, например, существуют ли боги, как добился Советский Союз возможности посылать людей в космос, как сохранить мир на земле, в чем смысл и значение жизни.
Так же, как многие мои индийские друзья, Раджендранатх Джингра рассказывал мне монотонно-ритмично о том, что в Индии когда-то существовали тысячи богов и что большинство из них до сих пор почитаются.
Существовали и существуют боги удачи, наживы, войны, любви. А сейчас становятся все сильней боги – труда, мира, дружбы...
Беседуя с Раджендранатхом Джингрой, невозможно было не почувствовать – сколько дела в Индии этим новым «богам»!
Видимо, им нужно было бы прежде всего освободить сознание индийского народа от тех идеологических наслоений, которые в течение столетий вносились колонизаторами в древнюю философию Индии, искажая эту философию, корежа ее, превращая ее в силу, парализующую народные стремления, народные действия.
Вот более или менее точно записанные мною высказывания Раджендранатха Джингры:
– Добро и зло, по существу, одно и то же, ибо то и другое – проявление высшей силы... Если она проявляется в чьем-то злом поступке, она в этот момент не отсутствует в другом, добром поступке... Представьте себе, что земля наша – огромная чаша, наполненная молоком, которое подогревается и закипает. Пенка на поверхности может нравиться или не нравиться, ее можно считать злом или добром, но одно бесспорно: она – часть молока! Если вы снимете ее, она все равно появится при дальнейшем нагревании!
– При помощи такой «философии» колонизаторы поснимали немало пенки здесь! – вырвалось у меня.
Видимо не слыша, Раджендранатх Джингра басовито, ритмично жужжал:
– Что же касается значения жизни, то так же, как значение природы расцветать, смысл жизни страны – полное раскрытие, использование ее возможностей!.. Что же касается колониализма, – тем же тоном продолжал Раджендранатх Джингра, – то благодаря его злодеяниям яснее видно добро вашей страны!
– Важно то, что ООН обязана выполнять принятую ею Декларацию независимости! – сказала я, пытаясь вытащить своего собеседника из опутывающей его паутины неясных формулировок.
– Декларацию независимости невозможно было бы принять, если бы ваша страна не боролась против угнетения! – сказал Раджендранатх, выбираясь из паутины.
– Конечно! – с гордостью согласилась я.
– Ее также невозможно было бы принять, если бы вообще не существовало угнетения! – закончил Раджендранатх Джингра, снова проваливаясь в свою паутину.
Да! Новым «богам» еще немало дела в Индии!..
Я глядела на скромную обстановку хижины, где я находилась, – жилище организатора клуба Разума. Стол, скамейки, книги, деревянные рожки вешалок... Наверно, участники клуба иногда собирались и здесь...
Сейчас на двух рожках висели гирлянды цветов, облепленные осами. Индийские осы – крупные, с длинными желтыми ногами, которые болтаются в воздухе, как нитки, когда оса летит.
Не только гирлянды цветов, но и пустые деревянные рожки были облеплены осами.
– Они не понимают! – сказал господин Раджендранатх. – Им все равно!.. В Индии ни птицы, ни летучие мыши, ни насекомые не умеют отличить веревку или деревянный рожок от ветки или стебля. Им все равно – джунгли это или человеческое жилье!
Разные люди – молодой индийский фабрикант и организатор клуба Разума! Но если вдуматься в их слова, услышишь у обоих одно: упрямо выбивающееся из-под мусорных наслоений стремление к независимости, мечту о подлинной независимости своей страны!
В сумерки в клубе Разума собрались его постоянные посетители – в чистых праздничных одеяниях.
Клуб был окружен ароматом цветов – они были в густых черных волосах женщин, цветочные гирлянды лежали на скамьях. И на меня, гостью, по обычаю надели несколько цветочных гирлянд.
Что-то сказочное было в оранжевых сумерках, в аромате цветов, в легких пестрых сари. Оранжевые сумерки подсказывали сравнения, связывали прошлое с настоящим и будущим.
Неистовая гроза, бушевавшая накануне, казалась мне похожей на бой за свободу, а рассвет – он был зарей нового, введением в большой и горячий день.
Я закончила корреспонденцию в «Труд» на рассвете и тут же отправилась дальше по своему обычному вольному маршруту узнавания страны.
САМОЕ ГЛАВНОЕ В МАДРАСЕ
– Мадрас – очень скрытный город! – говорил господин Мурти, заведующий местным отделением индийской информационной службы. Мне нравилось, как он помогал мне знакомиться с его родным городом: давал совет не только куда поехать или пойти, но и в какое время дня. Так, например, знаменитый пляж Марин Бич обязательно нужно было посмотреть рано утром и поздно вечером, а кроме того, хорошо бы и в полдень.
На заре Марин Бич – гигантская геометрическая задача: на золотую прямую песчаного берега опирается синяя окружность горизонта, над которой поднимается сияющий сегмент солнца. На берегу молча стоят молящиеся. В Индии – особенно на юге страны – люди умеют молиться морю и солнцу, пальме, цветам жасмина или лотоса. Неподвижные фигурки в белых одеяниях на золотом берегу, сосредоточенно взирающие на восход солнца, кажутся учениками, озадаченными трудностью геометрического учебника Вселенной.
– Вот видите, какой скрытный Мадрас! Вы могли бы не догадаться побывать на Марин Бич утром и не увидели бы самого главного: как мы любим солнце и море! Но теперь самое главное для вас – посмотреть Марин Бич днем и вечером! – говорил господин Мурти.
Я уже заметила, что, как только я увижу какую-либо «самую главную», «самую важную» достопримечательность Мадраса, у господина Мурти оказывается припасенной для меня другая, не менее главная и важная.
Марин Бич в полдень – раскаленная палитра художника. Краски расплавлены. Кажется, что сливается синее и золотое, зеленое и алое. Сквозь насыщенный влагой и розоватый от накала зной, как сквозь гигантскую промокашку, проступает Прошлое: серые очертания Георгиевского форта с его громадным каменным изваянием – английский корабль, выходящий в море (Георгиевский форт был когда-то первым опорным пунктом англичан в Индии). И облик будущего вырисовывается в густом зное: отвесные полуденные лучи солнца прямо указывают на знаменитую скульптуру известного индийского ваятеля Роя Чоудри «Победа труда», установленную на берегу Бенгальского залива. Скульптор изобразил рабочих, поглощенных простой, но тяжелой задачей – сдвинуть с места гигантскую глыбу земли... Лица людей искажены от непомерного усилия, мускулы напряжены. Но в запечатленном скульптором движении рабочих чувствуется размах, порыв, победа над косностью.
Вечером Марин Бич – народный праздник. Кажется, что весь город пришел сюда отдохнуть от дневного зноя. Моря не видно: оно лишь угадывается по свежему, острому запаху. Вместо иллюминации на берегу вспыхивают то и дело крохотные факелы торговцев. Так в какой-то степени нарушается постановление правительства штата Мадрас, не разрешающее застраивать Марин Бич ни жилыми домами, ни лавками и магазинами, чтобы не портить красоту берега. Исключение сделано лишь для строгих, спокойных зданий правительственных учреждений.
Впрочем, то, что происходит возле крохотных факелов на Марин Бич, совсем не похоже на торговый ералаш и азарт, который можно наблюдать в любом уголке Индии, в том числе на Маунт Род – главной улице Мадраса.
Нет, вечером на Марин Бич торговцы не горланят, не навязывают вам своих товаров. Зачем навязывать? Неужели вы сможете равнодушно пройти мимо этих диковинных сокровищ? Мимо этих фантастически-причудливых ракушек, которые жители городских предместий умудрились выхватить прямо из белой пасти прибоя?! Неужели вы не остолбенеете от восторга перед горками разноцветных камушков, перед клешнями крабов и раскрашенными усиками редких моллюсков! А статуэтки! Кто может пройти мимо изысканно разрисованных всеми цветами радуги статуэток из мелких и крупных ракушек? Они хрупкие? Да, конечно! Между прочим, мрамор тоже не очень-то прочный материал! А какая здесь изобретательность: две ракушки, склеенные вместе – голова; еще одна ракушка – головной убор; несколько пестрых мелких ракушек, нанизанных на нитку, – гирлянда из роз и жасмина, наброшенная по индийскому обычаю на шею именитого гостя. Итак, зачем навязывать покупателям эти роскошные товары? Почему не подождать совершенно невозмутимо того момента – он, конечно, должен наступить в конце концов, – когда потрясенный покупатель начнет умолять продать ему за любую цену этого слепленного из ракушек слона или человека?
Продавцы перебрасываются между собой короткими фразами на местном наречии, в котором очень много «р» и мало гласных. Здесь оно напоминает рокот прибоя, подступающего к берегу...
– А если бы вы побывали на Марин Бич только утром, вы не увидели бы самого главного: как талантливы простые индийские труженики – рыбаки и крестьяне из окрестных деревень. Ведь это они приносят свои изделия сюда. А теперь самое главное для вас – посмотреть... – говорил господин Мурти.
Дней до отъезда из города у меня оставалось все меньше и меньше, а «самых главных» достопримечательностей Мадраса становилось все больше и больше. Я полюбила город и, как это бывает, когда полюбишь всерьез – человека или город, все равно, – уже без подсказок господина Мурти зачисляла в «самое главное» черточки, мелочи, пустяки, иной раз забавные, иной раз самые обыденные. Признаюсь, что даже национальное лакомство Южной Индии – желтый, густой и ароматный «бадам кхир» – растолченный миндаль, смешанный с сахаром и заваренный на молоке, – стало казаться мне одной из самых главных достопримечательностей Мадраса.
Почти накануне моего отъезда господин Мурти сказал:
– Сегодня я свободен и отвезу вас на своей машине посмотреть «Центр индустрии».
– Самое главное в Мадрасе?
– Да, пожалуй, самое главное.
Оказалось, что «Центр индустрии» – это одноэтажные строения, внешне напоминающие подмосковные туристские базы. Только окружены эти золотистые дома и домики не соснами, елями и березами, а пальмами и густыми кустами, щедро усыпанными громадными малиновыми, желтыми, белыми и синими цветами.
Представитель администрации «Центра», господин Чети, пригласил нас в один из домиков, и я поняла, что попала на маленький, неплохо оборудованный стекольный завод. В одном из его крохотных цехов перед верстаком сидел двадцатилетний стеклодув, лучший здешний мастер Парамасиван. Рядом с ним стоял пожилой индиец – ученик молодого, как мне объяснили. На широком верстаке была подвижно закреплена маленькая газовая горелка и лежала груда стеклянных трубок, странно напоминающих здесь, в жаркой Южной Индии, солидные голубые зимние сосульки.
Парамасиван берет стеклянные трубки, небольшими щипцами подвигает ближе к себе горелку, и «сосульки» постепенно превращаются в... статуэтку из ракушек, очень похожую на те, которые я видела на Марин Бич.
– Рыбак склеивает ракушки, нанизывает их на нитку, а мы берем эту модель и превращаем случайную удачу талантливого бедняка в народное ремесло! – сказал мне господин Мурти.
В соседних домах мы увидели сделанные из стекла и фарфора тележки, запряженные быками, пальмы и баньяны, фигурки заклинателей змей и слонов. Господин Мурти напомнил мне, что Индия всегда славилась своими изделиями из слоновой кости, сандалового дерева, верблюжьей кости и рогов буйвола и что правительство Индии сейчас стремится развить талант народа, его древнее высокое мастерство, расширить масштабы народных художественных ремесел; используются не только испытанные материалы, но также стекло и фарфор.
– Обратите внимание, как светло в цехах и какая чистота! – с гордостью сказал представитель администрации господин Чети и предложил нам посмотреть жилые дома рабочих. Вот тогда-то мы и увидели женщину, которую я с тех пор мысленно называю Лакшми, хотя в действительности ее зовут Шанбхагам.
Женщина эта, похожая на статуэтку, вырезанную из сучка эбенового дерева, стояла на пороге крошечного коттеджа, окруженная тремя девочками, такими худенькими и миниатюрными, что угадать их возраст было трудно.
– Грейс Камалан – десять лет, Вайолет Мери – восемь, а Роуз Мари – три года, – прошептала мать. Девочки на все наши нелепые вопросы, которые задаются взрослыми в подобных случаях: «Ну, скажи, как тебя зовут? Ну, скажи, сколько тебе лет?» – вообще молчали.
– Они совсем недавно переехали в этот коттедж! – объяснил застенчивость матери и детей господин Мурти.
Глава семейства, Ратнам, всего четыре месяца назад стал работать в «Центре индустрии». До этого он с женой и детьми жил в деревне, в хижине, состоящей из четырех бамбуковых опорок и пальмового навеса.
– Самое главное – дом госпожи Шанбхагам Ратнам! – подсказал господин Мурти.
Домик семьи Ратнам свидетельствовал прежде всего о том, что обитатели его не привыкли к такому жилью. Комнатка в шесть квадратных метров, видимо, казалась слишком просторной им, привыкшим умещаться под пальмовым навесом. Все несложное имущество семьи – несколько циновок, матерчатая сумка, из которой высовывалась книжка и узелок с какой-то тканью – было аккуратно сложено в одном углу, так что остальная часть комнатушки оставалась совершенно пустой.
– Наша комната! – сказала женщина. Оказалось, что у нее был звонкий и уверенный голос.
– Ванная! – произнесла хозяйка дома, проскользнув мимо нас в еще более крошечное помещение, где из стены торчал водопроводный кран, а под ним стояла большая лохань.
– Кухня! – торжественно сказала хозяйка дома. Здесь в глаза мне прежде всего бросились два начищенных до блеска медных кувшина и медное блюдо, похожее на утреннее солнце на Марин Бич.
К домику прилегали узенькие грядки огородика, на которых выращивались земляные орехи и похожее на горох съедобное растение – далл.
Потом мы вернулись в первую комнату, и госпожа Ратнам сказала:
– Теперь вы видели наш дом и наше хозяйство!
Совершенно отчетливо в голосе хозяйки дома звучала такая же гордость, как и в словах представителя администрации, господина Чети, когда он предлагал нам обратить внимание на то, как светло и безупречно чисто в цехах «Центра».
Госпожа Ратнам выжидательно смотрела на нас. Наверно, она впервые принимала гостей издалека, принимала в самом настоящем доме, где был даже водопроводный кран! Госпожа Ратнам ожидала оценки. Большеглазые Грейс, Вайолет и Роуз дружелюбно разглядывали меня. На их смуглых ручонках болтались металлические браслетки, на крылышках их ноздрей блестели аккуратно наклеенные крохотные металлические звездочки.
– Госпожа Ратнам любит, чтобы все было аккуратно и красиво! – похвалила я. Кажется, моя оценка удовлетворила хозяйку дома. Она кинула какую-то быструю фразу господину Мурти, и тот перевел мне, что, поскольку я так хорошо разбираюсь в красоте, мне будет показана, правда, еще не законченная, но все-таки самая красивая вещь в этом доме. И госпожа Ратнам достала из матерчатой сумки и развернула передо мной простой кусок мешковины с вышитым по нему узором. Я взглянула и ахнула.
Откуда могло появиться в таком скромном жилище это смелое и тонкое сочетание красок? Этот цветовой простор, с восходами и закатами, густыми нахмуренными бровями грозовых туч, с пальмами, похожими на фантастических птиц?!
Я смотрела на вышивку и почти не слушала объяснений господина Мурти, что не так важен этот вышитый коврик сам по себе, что иной раз коврики считаются мещанством, а здесь совсем не в этом дело, здесь важно опять-таки развитие народных талантов, к которому стремится индийское правительство.
– Видите ли, это, конечно, не гигант – Бхилаи, который мы построили с дружеской помощью вашей страны. Здесь мы хотели создать и, как нам кажется, создали еще, правда, маленький, но образцовый городок промышленности, где есть столовая для рабочих, санитарные пункты и многое другое и где женщина может стать действительно Лакшми, то есть богиней богатства домашнего очага! – сказал господин Мурти.
– Пожалуй, лучше сказать – богиней красоты домашнего очага! – искренне воскликнула я.
Представитель администрации, господин Чети, привыкший подходить ко всему с производственной точки зрения, обстоятельно объяснил мне, что такие коврики вышивают, наверно, все жены двух тысяч рабочих «Центра индустрии»:
– Рабочий получает здесь не меньше трех-четырех рупий в день. Ярд простой мешковины стоит пятьдесят пайсов, а, как вы знаете, в рупии – сто пайсов. Два ярда шесть футов мешковины нужно на коврик да ниток на двенадцать-тринадцать рупий... Себестоимость коврика не более двадцати рупий! А на самом деле эта красота стоит несравненно больше! – заметил господин Мурти.
...Лакшми умела создавать красоту. В ней жила красота ее великого народа, красота, которую не смогло уничтожить многолетнее господство колониализма. И это было самое главное, о чем мне напомнил Мадрас.
