Текст книги "Записки 1743-1810"

Автор книги: Екатерина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Несмотря на это, я всегда с удовольствием вспоминаю о пребывании нашем на этих купаньях, так как смею сказать, что в эти девять недель на наших чтениях мой сын прочел столько книг, что для прочтения их любому молодому человеку понадобился бы целый год, и что чтение это производилось по такой строгой системе, что он вынес из него несомненную пользу.

28 июня, в день восшествия на престол императрицы, я дала большой бал в общественной зале, на который пригласила всю знать Пизы, Лукки и Ливорно. Всего было четыреста шестьдесят человек; несмотря на это, расход был невелик, так как его потребовалось только на угощение, на иллюминацию во дворе и на свечи. Жизнь наша вообще текла монотонно, если не считать этого бала и поездки на иллюминацию собора, представляющую из себя действительно поразительное зрелище, и на лодочные гонки на Арно[156]156
  Призом служил кусок красной материи, приблизительно в пятьдесят дукатов. Магистраты города стояли частью у места отправки, частью у конечного пункта; к нашему удивлению и смущению, гребцы были без рубашек и имели на себе только кальсоны. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)


[Закрыть]. Мы посетили Лукку[157]157
  Прежде всего мы посетили собор. С внешней стороны он не особенно красив, внутри поражает приятным готическим стилем. Купол раскрашен уроженцами Лукки, Колли и Санкашиани. На левой стороне собора стоит маленькая часовня, в которой хранится чудотворное распятие Volto Santo; оно находилось сперва в церкви С.-Фреддиано и само перенеслось в то место, где хранится теперь. Его показывают всего только три раза в год или в случаях особенной опасности для государства. В церкви Santa Maria Corte Landini есть картина Гвидотти «Рождество Христово» и две картины Гвидо. Дворец республики – самое замечательное здание города. Управление страной аристократическое; члены совета не должны быть моложе двадцати пяти лет. В настоящее время около двухсот сорока совершеннолетних дворян; дворянское достоинство наследственно, хотя его и можно приобрести иногда за известную сумму денег или в награду за особенные заслуги. Дворяне разделяются на две конгрегации, состоящие каждая из девяноста лиц и тридцати помощников, которые поочередно исполняют обязанности членов совета на один год; они выбирают членов новой конгрегации из числа дворян, не участвовавших в последней, так как нельзя числиться в конгрегации два года кряду. Должностные лица также выбираются каждый год из числа дворян, кроме высшей магистратуры, состоящей из девяти старейшин (anziani) и гонфалоньера, меняющихся каждые два месяца. Лица, предназначенные для занятия должностей гонфалоньера и старейшин, выбираются советом из тридцати шести лиц, которые с помощью еще восемнадцати товарищей выбирают еще несколько магистратов. Эти выборы производятся с большой торжественностью, носят название «rinnovazione della pasca», так как по этому случаю возобновляется и избирательный ящик. Смотря по количеству подданных, эта «rinnovazione» происходит каждые, два с половиной или три года. Выбираются сто восемьдесят дворян, из которых девять должны произвести выборы; они носят название «assortitori»; прежде всего они выбирают гонфалоньера, а затем и членов высшей магистратуры (Sopremo magistrato). «Assortitori» под большим секретом опускают билетики с именами десяти избранных ими лиц; каждые два месяца из ящика вынимают десять билетиков для образования совета девяти старцев и гонфалоньера, которых в свою очередь выбирают из числа лиц, избранных во время «rinnovazione». Законодательная и высшая власть принадлежит соединенному совету обеих конгрегации. Большинство законов могут пройти только при наличности восьмидесяти дворян и тремя четвертями голосов всего собрания. Гонфалоньер и старейшины, представляя князя или государство, имеют право предложить тот или другой проект на обсуждение. Гонфалоньер носит титул князя и ему воздают почести как главе государства, но он совершенно лишен возможности злоупотреблять своим положением. Вход во дворец республики, где он живет, охраняется стражей, состоящей из семидесяти швейцарцев, находящихся на иждивении государства. Исполнительная власть принадлежит старейшинам и гонфалоньеру, но отчасти и разным магистратам. Третья государственная власть, судебная, принадлежит всецело пяти аудиторам. Один из них, подеста, ведет уголовные дела, остальные четверо – гражданские. Судьи – всегда из других областей, как и во многих других итальянских городах, дабы они не оказались пристрастными вследствие родственных и дружеских связей. Когда подеста произносит смертный приговор, он его посылает в сенат, который исполняет его или милует преступника. В торжественных случаях подеста несет в руках серебряный жезл с девизом республики «Свобода» и с изображением пантеры, символа силы, на конце. Полиция в Лукке очень строгая, она состоит из сорока сбиров; два небольших отряда сбиров ходят по городу ночью в сопровождении гайдука в ливрее главы республики. В случае надобности он бывает свидетелем. Ношение оружия воспрещено, вследствие чего гражданин, у которого обнаружено холодное оружие, на следующий же день приговаривается к каторжным работам, а так как в Луккской республике нет каторги, то преступников посылают в Геную, где их охотно принимают. Если же у него найдено огнестрельное оружие, его также приговаривают на каторгу, но предварительно три раза вздергивают на дыбу. Иностранцам несколько лет тому назад разрешено носить шпаги. В республике более ста двадцати тысяч жителей; из них двадцать шесть – двадцать девять тысяч живут в городе, так что в общем на каждую квадратную версту приходится пять тысяч двести восемьдесят три человека; во Франции их всего девятьсот. Земледелие в цветущем состоянии; земля родит сам пятнадцать, сам двадцать, и одно и то же поле дает три урожая в два года. В Лукке выделывается отличное масло; она славится и своими шелками. Большая часть товаров отправляется в Ливорно, другая в Виареджио, который расположен в четырех верстах от Лукки и служит ей портом. Иностранцам оказывается широкое гостеприимство, а когда бывают спектакли, то, по словам сведущих людей, выбор пьесы всегда превосходный. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)


[Закрыть] и Ливорно, отличающийся густым населением в сорок три тысячи жителей.

Торговля очень оживленная вследствие porto franco[158]158
  Свободный порт (ит.), т. е. порт, пользующийся правом беспошлинного ввоза и вывоза товаров.


[Закрыть] и других благоприятных обстоятельств. Я осмотрела и новый карантинный госпиталь, основанный герцогом Леопольдом[159]159
  Герцог, кажется, осторожнее и благоразумнее своего брата, императора Иосифа. Он пользуется любовью и уважением своих подданных, благодаря чему он мог запретить чтение в Страстной четверг во всех церквах буллы папы Григория VIII in coenum Domini (лат. «за трапезой Господней»), провозглашавшей преимущество папской власти над светскою. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)


[Закрыть], и в особенности любовалась порядком и чистотой, царившими в нем. В это время в нем находилось несколько лиц, приехавших из зараженных мест. Я вспрыснула платки моих детей уксусом vinaigre des quatre voleurs[160]160
  «Уксус от четырех воров» (фр.) – название туалетного уксуса. Под «ворами» в названии подразумеваются болезни.


[Закрыть] и, пока мы были в здании, поминутно давала им нюхать уксусу с камфорой, и комендант госпиталя, сопровождавший нас и по приказанию герцога показывавший мне великолепное здание, в котором не была упущена ни одна предосторожность, выразил свое удивление моему мужеству. По-видимому, ему было приказано сообщать герцогу все замечания знатных посетителей, так как когда я, похвалив это благодетельное учреждение, высказала желание иметь его устав и правила, для сообщения их русской императрице, ввиду того что целый ряд ее великих завоеваний приближал нас с каждым днем к климатической полосе, богатой разными эпидемиями, – через несколько дней комендант принес мне от имени герцога план госпиталя и все подробности, касающиеся управления им; впрочем, я сказала это, скорее, как комплимент, чем как мысль, которую бы надеялась действительно осуществить. Я поручила ему передать герцогу мою глубокую благодарность и сказать, ему, что при первом случае я перешлю все это императрице.

Через несколько дней я, действительно, послала их к государыне с Львовым[161]161
  Львов Николай Александрович (1751–1803) – русский архитектор, художник, поэт, музыкант, член Российской академии (с 1783 г.).


[Закрыть], возвращавшимся в Петербург. Я написала императрице письмо, в котором, надеясь на ее снисходительность, сказала, что я восемь месяцев тому назад писала военному министру князю Потемкину, чтобы отрекомендовать ему моего сына и узнать, был ли мой сын повышен в чине за последние двенадцать лет, так как ее величество, назначив его в лейб-кирасирский полк, велела повышать его в чинах, как будто он находился на действительной службе; не получая ответа и признаваясь императрице, что я слишком горда, чтобы допустить мысль о том, что меня хотят унизить, я писала, что испытываю гораздо более тягостное ощущение и глубокую печаль при мысли, что ее величество равнодушна ко мне и моим детям; я умоляла императрицу успокоить меня на этот счет, повысив сына в чинах и взяв его под свое покровительство, так как я приложила все усилия к тому, чтобы дать ему воспитание, которое позволило бы ему быть полезным своему отечеству и отличиться как талантами, так и усердием. Наконец, я смело и открыто попросила ее уведомить меня, на что я могу рассчитывать для моего сына, составлявшего единственный предмет моих забот, который, возвращаясь на родину, после того как ему всюду оказывали почет, не должен был оказаться в приниженном положении, соответственном чину, который он получил, когда был четырехлетним ребенком.

Мы поехали в Рим через Сиену. Из всех лиц, оказавших нам внимание, особенной любезностью отличался кардинал Берни[162]162
  Берни Франсуа-Иоахим-Пьер – кардинал и министр Людовика XV, в 1744 г. – член Французской академии, с 1769 г. – французский посол в Риме; его стихотворные произведения изданы в собрании его сочинений в 1797 и 1825 гг.


[Закрыть]. Его кротость, вежливость и ум привлекали к нему все сердца. Я часто обедала у него, а он нередко сидел у меня по вечерам. Он был польщен, когда я цитировала одно из его посланий, помещенных в собрании сочинений аббата Берни. Там же я познакомилась с Байерсом. Это был очень образованный англичанин, живший в Риме уже 25 лет и безумно любивший искусство. Благодаря ему мне не надо было никакого чичероне.

В соборе Святого Петра я видела папу[163]163
  Пий VI – папа римский (1775–1799).


[Закрыть]; он обошелся со мной очень милостиво и, по-видимому, был доволен похвалой, с которой я отозвалась о предприятии его святейшества очистить всю Via Appia, пролегающую по Понтинским болотам. Я сказала папе, что желаю непременно ее видеть и сочту для себя счастьем и честью первой проехать по ней в Неаполь.

– Предупредите меня за несколько дней до вашего отъезда, – ответил он мне, – чтобы вас везде ожидали лошади, так как нет еще ни почты, ни приспособлений, необходимых для путешественников.

Он долго, как знаток и ценитель, говорил со мной о драгоценных памятниках искусства в Риме; он положил основание музею в Ватикане, где он уже собрал много отличных статуй, ваз, картин и пр.

Время в Риме прошло для меня весьма приятно. Я не выезжала в свет и, следовательно, не теряла времени на визиты.

В восемь часов утра, а иногда и раньше, мы в экипажах ездили осматривать памятники искусства либо в городе, либо в окрестностях. Эти поездки продолжались до трех с половиной часов; затем я спешила обедать, так как после обеда ко мне приезжали художники пить чай, который я получала из России с каждым курьером. Два Гакерта[164]164
  Гакерты – немецкие художники, пять братьев: Якоб Филипп (1737–1807), пейзажист, жил в Стокгольме, Париже и Неаполе, где состоял придворным королевским живописцем; Иоанн Готлиб (ум. 1773), Георг Абрагам (1755–1805), Карл (1740–1800), Вильгельм (1748–1780), портретист.


[Закрыть], один с резцом, другой с карандашом, Гамильтон[165]165
  Гамильтон – английские художники: Гевин (1730–1795), жил в Риме, известны его фрески на вилле Боргезе; Вильям (1751–1801), автор иллюстраций к Шекспиру и портретист.


[Закрыть] с пастелью работали в моей гостиной и превращали ее в очень привлекательную мастерскую. Я спрашивала их мнения насчет произведений искусства, виденных утром, а мой сын учился у Гакерта делать офорты.

Я познакомилась и с m-me Дамер, путешествовавшей со своей теткой, леди…; глубокие познания соединялись у ней с умом, талантом и необычайной скромностью. Она была отличным скульптором, превосходя многих даже известных товарищей по искусству, и прекрасно владела латинским и греческим языками.

Я была два раза в Тиволи. Все свободное от моих поездок время я проводила в соборе Святого Петра; я не могла вдоволь налюбоваться его размерами и пропорциональностью, благодаря которым он не казался таким громадным; я более всего увлекалась архитектурой, к которой питала особое пристрастие. Я встретила одного молодого русского художника, ученика Петербургской академии художеств, и выхлопотала ему позволение копировать и изучать картины во дворцах разных вельмож. Однажды Байерс сопровождая меня в одной из моих поездок; когда мы ее завершили, времени все-таки оставалось еще много.

– Куда нам пойти? – спросила я его. – До обеда остается еще целый час.

Он предложил мне поехать на виллу Фарнезе[166]166
  Вилла «Фарнезина» была построена архитектором Бальдассаре Перуцци в окрестностях Рима около 1510 г., в 1582 г. ее приобрел кардинал Алессандро Фарнезе. Росписи комнат виллы выполнены Рафаэлем Санти (1483–1520) и его учениками.


[Закрыть]. На мое заявление, что я уже ее посетила, он мне ответил, что я вряд ли ходила в ее подвалы, где были скульптуры, которые, несмотря на свое плачевное состояние, по совершенству превосходят многие цельные экземпляры. Я велела кучеру ехать на виллу; сходя в подвал, я споткнулась и ушибла ногу о камень, который приняла за большой кусок серпантина.

– Этот камень не стоит того, чтобы об него ушибаться, – сказала я смеясь.

– Мне очень досадно, что вы ушиблись, – сказал он, – но должен вам сказать, что это самородный изумруд, привезенный из Африки Комо Великому одним из ученых, которых он послал во все страны света, дабы они принесли ему все, что они найдут замечательного; этот камень по наследству перешел к неаполитанскому королю. Вам бы следовало купить его, так как никто не знает, что это такое, и его принимают за старое стекло, за серпантин и даже за плохой шпат.

– Да зачем? – спросила я.

– Если позволите, я распилю его на два и сделаю вам такие два стола, каких нет и не будет ни у одного государя, и этим хоть отчасти воздам за то, что вы для меня сделали[167]167
  Благодаря мне у Байерса была куплена целиком его коллекция античных камней. По моей рекомендации ее приобрела императрица. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)


[Закрыть].

Я согласилась, имея в виду преподнести их императрице, и поручила ему покупку камня. Через год, по моем возвращении в Петербург, он прислал мне эти столы через Ливорно, но, несмотря на все мои настояния и просьбы, императрица из деликатности не согласилась принять столь ценный подарок.

Осмотрев все достопримечательности Рима и его окрестностей, побывав и на бегах и в театре (женские роли исполнялись мужчинами, так что представления были довольно противные), мы поехали в Неаполь по новой дороге. Мы вышли из экипажа, чтобы осмотреть порт Террачино, который недавно очистили от тины, покрывавшей его столь долгое время. В стену, сложенную из красивого камня, были вделаны на известном расстоянии друг от друга блестящие медные кольца для ошвартования судов. Нельзя было бы и заметить, что она устроена недавно, если бы она не стояла гораздо дальше от города, чем это значилось у подлинных авторов тех времен. Мне показалось, что рисунок с настоящими его размерами представлял бы большой интерес; поэтому я и попросила Байерса велеть снять план секретным образом, так как его не было даже у папы, и намеревалась послать его императрице. В Неаполе для меня был приготовлен отличный дом на набережной, с которой открывался вид на бухту и на Везувий. Там тоже оказалось много старых знакомых: наш министр и чрезвычайный посланник, граф Андрей Разумовский[168]168
  Разумовский Андрей Кириллович (1752–1836) – с 1779 г. русский посол в Неаполе, с 1784 г. – в Копенгагене, с 1786 г. – в Стокгольме, в 1790 г, – в Вене (у венгеро-богемского короля).


[Закрыть], m-me Дамер с теткой и почтенный старик Сакрамоза. Я познакомилась с английским министром Гамильтоном и его супругой (его первая жена)[169]169
  Гамильтон Вильям (1730–1803) – исследователь античности и покровитель искусств, английский посол в Неаполе с 1764 г. Его жена – Гамильтон Эмма (1761–1815).


[Закрыть], с аббатом Галиани и еще несколькими писателями и художниками. Утром мы делали экскурсии, заканчивавшиеся обыкновенно в мастерской m-me Дамер: ее мы заставали не в будуаре, а за работой над мрамором, которому она придавала какую хотела форму, подчиняя его своим желаниям; но она была так скромна и так неохотно выставляла напоказ свои таланты и познания, что открывала это святилище только для немногих близких друзей. Однажды я привела ее в смущение, открыв произведение греческого поэта, поля которого были испещрены ее заметками.

– Как, вы читаете по-гречески и скрыли это от меня? – спросила я. – Вы, вероятно, боялись меня унизить? Но я ведь вас предупредила, что я круглая невежда.

Она покраснела и смутилась, точно ее накрыли в чем-нибудь предосудительном.

Я с большим интересом осмотрела бесценные сокровища Портичи, найденные в Геркулануме, Помпее и др. местах. Двор жил в Казерте. Их величества приняли нас милостиво. Меня представила герцогиня Феролете (по обычаю неаполитанского двора, иностранки должны были являться ко двору в сопровождении какой-нибудь знатной неаполитанской дамы). Я купила несколько картин, статуй и эстампов. Мои ежедневные поездки не утомляли меня; напротив, день казался мне слишком коротким. У Гамильтона была драгоценная коллекция древностей; из них я особенно восхищалась кольцом с астреей[170]170
  Астрея (астерия, астерикс; от «астер» – греч. «звезда») – камень с явлениями астеризма – звездчатости, оптического эффекта, проявляющегося в виде трех-, четырех-, шести– или двенадцатилучевой звезды в некоторых кристаллах при освещении (напр., рубин, сапфир).


[Закрыть]; так как, несмотря на превосходное описание этого камня Плинием[171]171
  Плиний Старший Секунд Гай – римский ученый; его труд «Естественная история» (в 37 кн.) – энциклопедия естественно-научных знаний античности, содержит также сведения по истории искусства, истории и быту Рима.


[Закрыть], его никак не удавалось найти, то решили, что его вовсе не существует в природе и что этот великий натуралист видел его во сне. Вот каким образом обращаются с истинами, которым вследствие лени или невежества не находят объяснения; конечно, гораздо удобнее и проще их вовсе отрицать.

Мой сын часто ездил с королем на охоту, а мы с дочерью проводили вечера у леди Гамильтон в обществе m-me Дамер, которая вместе с хозяйкой своим образованием, любезностью и сердечным расположением очаровывала нас. Однажды я позволила сказать их величествам, что следовало бы утроить количество рабочих, производивших раскопки в Помпее, и когда она будет совершенно очищена от пепла, поставить на места всю мебель и утварь и приставить стражу к этим сокровищам, а затем объявить по всей Европе, что за известную плату можно видеть подлинную картину обычаев, утвари, жизни обитателей старинного города, сохранившегося в неприкосновенности, вплоть до объявлений на домах; я полагала, что этим расходы вернутся сторицей, так как со всего света стекутся знатоки, любители и просто зеваки, чтобы полюбоваться картиною, так сказать, говорящею, какую не могло бы заменить ни одно описание; можно было бы видеть прямо, как люди жили; а король этим сделал бы просто нечто волшебное, вырвав из рук времени и забвения живую картину столь далекой действительности. Король, очевидно забыв, что я говорю по-итальянски, обратился к ближайшему соседу на этом языке и сказал:

– Какая умная женщина. Она, кажется, права, а все антикварии, хотя и сходят с ума по всем этим вещам, не придумали ничего подобного.

Из этих слов я заключила, что король не рассердился на меня; не ответив ничего на мои слова, он сказал:

– Есть издание в нескольких томах с гравюрами всех предметов, найденных до сих пор; я велю послать вам этот сборник.

Я искренне поблагодарила короля за этот подарок, являвшийся для меня более ценным, чем всевозможные украшения.

Моя поездка на вершину Везувия чуть не стала для меня роковой. Я уже несколько дней чувствовала себя плохо, а эта утомительная экскурсия окончательно подорвала мои силы. Я не хотела звать неаполитанских докторов, так как мое недоверие ко всем врачам вообще сказывалось еще сильнее по отношению к этим; но, склоняясь на просьбы детей и m-me Дамер, я согласилась пригласить некоего Друммонда, англичанина, который не практиковал открыто, но с большим самоотвержением и рвением лечил своих друзей и соотечественников. Он спас мне жизнь, заставив меня принять вовремя дозу касторового масла, а климат и диета вскоре восстановили мое здоровье и позволили мне возобновить свои экскурсии.

Вскоре пришло и лучшее лекарство для меня. Курьер привез мне очень утешительное письмо от императрицы, писавшей мне, что она никогда не перестанет принимать искреннее участие в моих детях и что по приезде моем в Петербург она поставит моего сына на такую ногу, что я останусь довольна; а пока она назначала его камер-юнкером с чином бригадира. Она благодарила меня за план и устав ливорнского госпиталя, и все ее письмо вообще было крайне милостиво. Я поспешила ей ответить и излить ей всю свою благодарность, умоляла ее не жаловать сыну придворного звания, так как воспитание, которое я ему дала, не выработало из него царедворца, а зачислить его в гвардию, дабы он мог посвятить себя военной службе, к которой чувствовал призвание; я закончила письмо уверением, что через год буду у ног ее величества. С этой минуты я решила не терять времени, откланялась королевской чете и вернулась в Рим.

Министр испанского короля при папе, г. Азара, преподнес мне свои произведения и сочинения Винкельмана[172]172
  Винкельман Иоганн Иоахим (1717–1768) – немецкий историк искусства. Его основной труд «История античного искусства» был издан в 1764 г.


[Закрыть]. Я с удовольствием увидела снова моего друга Байерса и кардинала Берни и дольше, чем предполагала, пользовалась их обществом, так как вскоре в Рим приехал курьер, возвестивший о скором прибытии в Рим их императорских высочеств, великого князя Павла с супругой, и мне неприлично было покинуть Рим за несколько дней до их приезда. Три дня спустя они приехали, и я представила им своих детей. Они пробыли в Риме недолго, намереваясь остановиться в нем подольше по возвращении из Неаполя. Через несколько дней после их отъезда уехала и я.

Мы остановились в Лоретто всего на тридцать шесть часов для осмотра сокровищницы и гардероба Мадонны, которую переодевали в разные туалеты чуть не каждый день. Я любовалась чудными изумрудами в колоннах на золотых цоколях, пожертвованными Мадонне каким-то испанским королем. В Болонье мы пробыли два дня с половиной, дабы осмотреть произведения мастеров болонской школы. В Ферраре мы провели также два дня, а в Венеции наш представитель, маркиз Маруцци, приготовил для нас свой дом, окружив нас роскошью и великолепием. Он был очень многим обязан покойному моему дяде, государственному канцлеру графу Воронцову, и я приписывала великолепие оказанного нам приема его благодарности и тщеславию. Он только что получил орден Св. Анны и поэтому всюду в его доме, на дверях, на воротах, на экипажах красовались либо лента, либо звезда этого ордена. Он мне доставил самое большое удовольствие, которое было в его власти (и я им пользуюсь и поныне), уступкой двух великолепных картин Каналетти[173]173
  Каналетто Джованни Антонио (1697–1768) – итальянский живописец, автор пейзажей-панорам с изображением архитектурных ансамблей и памятников Венеции со сценами городской жизни.


[Закрыть]. Я накупила старинных эстампов первых граверов, дабы по своей коллекции проследить развитие этого искусства вплоть до настоящей степени совершенства. В венецианских церквах и монастырях, несмотря на их мрачный внешний вид, есть много великолепных картин. Я осмотрела некоторые из них, пользуясь для этих поездок гондолами; подобные прогулки были всегда весьма приятны. Не стану говорить про республиканское управление Венецией и ее достопримечательности, так как я избегала во всей своей книге пользоваться правом путешественников – рассказывать все в подробностях, не щадя читателя; не отступлю и теперь от этого правила и прямо из Венеции отправлюсь через Падую, Виченцу и Верону в Вену.

Нам пришлось ехать по Тирольским горам; любезный прием нашего посла, князя Дмитрия Голицына[174]174
  Голицын Дмитрий Михайлович (1721–1793) – русский посол в Вене в течение тридцати лет; знаток изящных искусств.


[Закрыть], вскоре заставил нас забыть утомление от этого путешествия. Он доставил нам всевозможные удобства и удовольствия. Вследствие своего долгого пребывания в Вене он совершенно свыкся с нею и пользовался общей любовью; своими манерами он напоминал утонченных царедворцев Людовика XIV; ограниченность ума скрадывалась большой привычкой к свету и самой изысканной любезностью. Через него мы вскоре познакомились со всем высшим обществом Вены. Император Иосиф по болезни глаз не мог выходить и не выносил сильного света, вследствие чего я думала, что мне не придется его увидеть, хотя граф Кеглович (знавший меня с детства, так как в качестве атташе своего посольства в Петербурге бывал у моего дяди почти каждый день) сказал мне, что император, с которым он проводил все вечера, очень хочет со мной познакомиться и даже выражался так по этому поводу: «Было бы невероятно и нелепо, если бы я упустил случай увидеть такое историческое лицо, как княгиню Дашкову, когда она находится в Вене одновременно со мной».

Премьер-министр, князь Кауниц[175]175
  Кауниц Венцель Антон (1711–1794) – австрийский государственный канцлер в 1753–1792 гг., главный руководитель австрийской политики при Марии-Терезии; содействовал сближению Австрии с Россией и Францией.


[Закрыть], оставил у меня свою карточку; он этого никогда не делал ни для кого, так как был тщеславен и избалован императрицей Марией-Терезией, которая прощала ему многое, потому что понимала, что нет ему равного по уму и по глубоким познаниям в политике. Царствующий император также относился к нему с величайшим почтением, и он привык ни с кем не стесняться. Когда папа Пий VI был в Вене, князь Кауниц дал в честь его обед, но не постеснялся в тот же день отправиться к себе в увеселительный дворец для обычной верховой езды в манеже, остался там долее обыкновенного, приехал после пяти с половиной часов, заставил ждать папу[176]176
  Изощренный политик, Кауниц заставил ждать папу Пия VI, безусловно, из дипломатических соображений. Пий VI упорно добивался возврата привилегий духовенства, и поездку в Вену он предпринял с целью повлиять на императора, но Иосиф II не изменил своих антипапских действий.


[Закрыть] и явился в сапогах и с хлыстом в руке, которым и указывал своим гостям любимые картины. Я отдала ему визит, и он пригласил меня к себе обедать. Я приняла его приглашение, поставив ему условием, что если, приехав к нему, не застану его светлость, то чтобы он не прогневался, что я не буду ждать его долее четырех часов, а отправлюсь домой обедать, так как завтракаю рано и не могу сидеть без пищи столь долгое время. В назначенный день я поехала к князю в три с половиной часа; он уже ждал меня в гостиной и, кажется, был не только удивлен, но и слегка обижен на меня за то, что я назначила час для обеда, а не согласилась подчиниться его капризам.

За столом он все время говорил о России и, заговорив о Петре I, сказал, что русские ему всем обязаны, так как он создал Россию и русских.

Я отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, так как он вызвал некоторых из них в Россию, и они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его сотрудниками в деле возрождения России. Задолго до рождения Петра I русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царства. Самый воинственный народ, именующийся Золотой Ордой (вследствие того что у них было много золота, так что им было украшено даже их оружие), был побежден русскими, когда предки Петра I еще не были призваны царствовать. В монастырях хранятся великолепные картины, относящиеся еще к тому отдаленному времени. Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, взятая вместе.

– Еще четыреста лет тому назад, – сказала я, – Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.

– Разве вы не считаете ни во что, княгиня, – возразил он, – что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времени Петра Первого.

– Великая империя, князь, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает – простите меня, князь, – только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство. В доказательство того, что у меня нет предубеждения против Петра I, я искренно выскажу вам свое мнение о нем. Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными все терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил. Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге; это было ужасно тяжело. Он построил Адмиралтейство, хотя вода в Неве так мелка, что на этих верфях строят только корпуса судов, которые затем с величайшим трудом и расходами заключают в камели и перетаскивают в Кронштадт, – этого он мог и не делать, зная, что даже большие или сильно нагруженные суда не могут дойти до Петербурга. При Екатерине II город увеличился в четыре раза и украсился великолепными строениями, и все это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольствия.

Я заметила, что мои слова произвели некоторое впечатление на Кауница. Ему, очевидно, хотелось заставить меня еще говорить, так как он заметил, что монарх, работающий самолично на верфи, представляет великолепное зрелище.

– Я убеждена, что вы говорите это шутя, – возразила я, – так как сами знаете, что время монарха слишком драгоценно, чтобы тратить его на работы простого мастерового. Петр I мог привлечь к себе не только плотников и строителей, но и адмиралов. Он пренебрегал своими прямыми и важнейшими обязанностями, работая в Саардаме, чтобы стать плотником и испортить русский язык, примешивая к нему голландские окончания и термины, которыми переполнены его указы и все, относящееся до морского дела. Ему незачем было посылать дворян изучать ремесла садовника, кузнеца и т. п.; каждый дворянин с удовольствием уступил бы двух-трех своих крепостных, чтобы научить их этому делу.

Князь Кауниц переменил тему разговора, чему я была рада, так как не хотела высказывать всего, что лежало у меня на сердце касательно Петра I.

Мы посетили картинную галерею и музей императора. Граф Кеглович передал мне, что князь Кауниц после обеда сообщил императору запиской наш разговор с ним. Я ответила на это, что я вовсе не так самообольщаюсь, чтобы думать, что такой выдающийся по своему образованию министр, как князь Кауниц, найдет нужным сообщать мои слова просвещенному монарху и что я потому так горячо возразила князю, что люблю одинаково истину и свою родину. С того времени граф Кеглович каждое утро осведомлялся о распределении моего дня.

Накануне моего отъезда он настаивал на том, чтобы я его отложила, по крайней мере еще на несколько дней, так как император еще не выздоровел; я ему ответила, что путешествую не для своего удовольствия, а что наметила себе план, как мать и наставница; все мои поездки преследовали одну цель, поглощавшую меня всецело: образование и воспитание моего сына, что я в письмах к его величеству королю Прусскому еще из Италии просила его позволить моему сыну сопровождать его на маневры и, получив от него милостивое на то разрешение, не могла терять ни минуты; я объявила, что в тот же вечер осмотрю еще раз чудную императорскую коллекцию и затем буду ужинать у князя Голицына. Я просила и его приехать туда, чтобы провести вместе последние часы, так как должна была уехать с рассветом на следующий день.

После нашего обеда мы пошли в музей, куда сейчас же вслед за нами вошел император с зеленым шелковым зонтом на глазах. Его величество наговорил мне много любезностей, но так ласково, просто и сердечно, что, хотя я и сознавала, что его похвалы преувеличенны и незаслуженны, я не смутилась. Он сказал, что очень сожалеет, что не мог пользоваться моим обществом; об императрице он говорил с благоговением, украшая своими отзывами о ней те немногие часы, которые я провела в его обществе. Затем он мне предложил выбрать из его кабинета какие угодно дублеты и простился со мной, заявив, что, зная мою любовь к естественным наукам, не решается дальше отнимать у меня драгоценное время. Я выбрала кое-какие образцы минералов Венгрии и других провинций.

Мы отужинали у нашего посла и на следующий день отправились в Прагу, где остановились сколько нужно было, чтобы мой сын мог узнать подробности военного искусства в Австрии и осмотреть крепость, стоявшую на страже Богемии. Я купила здесь очень дешево коллекцию окаменелостей различных пород деревьев и образцы мрамора; затем мы поехали в Саксонию. Я пробыла несколько дней в Дрездене, где князь Сакен дал в нашу честь ряд великолепных празднеств. Мы несколько раз посетили картинную галерею; галереи графа Брюля уже не было в Дрездене; она была приобретена Екатериной Великой, которая любила и поощряла искусство и обогатила Россию сокровищами живописи и скульптуры, о которых в России до нее не имели и понятия.

Подходило время смотров и маневров в Пруссии, так что нам нельзя было дольше оставаться в Дрездене и мы поспешили в Берлин. Королевская семья встретила меня с обычной любезностью. Мы с удовольствием увидели нашего дорогого князя Долгорукого на том же посту посланника. Его дружба ко мне и моим детям была искренна; он представил моего сына министру (королевская семья его уже знала), а генерал-адъютант короля, граф Герц, представил его Фридриху Великому в Потсдаме. Его величество принял его очень милостиво и объявил, что будет рад взять его с собой на маневры.

Вскоре король приехал в Берлин на смотр сорокадвухтысячного войска, происходивший в Тиргартене.

Во время смотров король никогда не принимал дам; однако он выразил желание видеть меня и объявил, что, если мне любопытно быть на смотру, меня возьмет с собой супруга наследника и что там его величество меня и увидит. Графу Финкенштейну было повелено объяснить принцессе, где и когда король подойдет ко мне.

В день, назначенный для столь лестного для меня события, принцесса (впоследствии прусская королева) заехала за мной в гостиницу. Каково было мое удивление, когда экипаж остановился в Тиргартене и принцесса сказала мне;

– Выходите теперь, княгиня; здесь старик дядя с нами будет говорить; я сама прокачусь, так как у меня нет никакого желания видеть это старое чучело.

Выходя из экипажа, я, к моему большому удовольствию, увидела князя Долгорукого, стоявшего тут же. Через полчаса король, не отпустив еще войска, подъехал ко мне, слез с лошади и, сняв шляпу, вступил со мною в разговор, к удивлению всей армии: никогда еще король не разговаривал с женщиной во время смотра. Когда король ушел, принцесса приехала за мной. На следующий день я ужинала у королевы, которая, подобно всей королевской семье, обходилась со мной не только милостиво, но ласково и сердечно, как со старой знакомой.

Супруга принца Генриха сказала мне за ужином, что мое имя будет отмечено в истории, так как король сделал для меня исключение из общего правила. Вскоре мой сын уехал с королем на маневры.

Я с сожалением и грустью покинула Берлин, но, сев в экипаж, так спешила догнать сына, что въезжала в ворота города в ту минуту, как король выезжал из него. Он любезно раскланялся мне и сказал потом князю Долгорукому, что только такая хорошая мать, как я, может так точно рассчитать время и не потерять ни минуты, чтобы обнять сына. Я нашла его совершенно здоровым, в восторге от короля; он воздавал должное прусским войскам и офицерам, с которыми старался ближе познакомиться.

Отдохнув один день, мы отправились в Кенигсберг, где генерал Меллендорф сказал мне, что король выразился о моем сыне, как о молодом человеке, обещающем отличиться в военном деле. Впоследствии я узнала, что король писал то же самое своему посланнику в Петербурге.

Через несколько дней мы поехали через Мемель в Ригу. Губернатор Броун уговорил меня остаться два дня в столице Ливонии, где имя моего отца пользовалось глубоким уважением, так как он всегда защищал интересы ливонцев в Сенате и успешно боролся с мнением некоторых своих товарищей. Он был слишком образован и великодушен, чтобы уничтожать целый ряд привилегий, дарованных и подтвержденных нашими государями, только потому, что русское дворянство было лишено их. Екатерина Великая даровала ему эти права и тем сравняла нас с дворянством ливонским. В царствование императрицы Елизаветы ливонское дворянство приняло моего отца в свою среду.

Покинув Ригу, мы останавливались только ночевать и беспрепятственно прибыли в Петербург.

Таким образом закончилось путешествие, которое я имела мужество предпринять для образования моего сына, располагая скудными средствами, и которое довела до конца, сделав только немного долгов, которые я легко могла выплатить в несколько лет, живя уединенно в деревне, что я и намеревалась сделать.