Текст книги "Мы с костей сами выбрали себе родителей"

Автор книги: Екатерина Райкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Райкина Екатерина
Мы с костей сами выбрали себе родителей

ЕКАТЕРИНА РАЙКИНА

"МЫ С КОСТЕЙ САМИ ВЫБРАЛИ СЕБЕ РОДИТЕЛЕЙ"

Автор интервью: ИРИНА ЗАЙЧИК

По перрону вслед за уезжающим поездом бежала девочка с двумя болтающимися за спиной косичками. Из окна вагона ей махал рукой улыбающийся папа. Провожающие, наблюдая эту трогательную сценку не могли сдержать восторга: "Послушайте, а вы узнали этого молодого мужчину с седой прядкой? Это же Райкин!"

Папа очень хотел дочку и часто твердил маме: "Рома! У нас обязательно будет девочка, и непременно с косичками". Так все и случилось – первой родилась я.

Впервые папа увидел маму на концерте школьной самодеятельности. Однажды студента театрального института Райкина пригласили выступить в 41-й школе. Со сцены– он неожиданно обратил внимание на сидящую в зале девочку в голубых лыжных шароварах и красном берете. Особенно поразила папу дерзко продер– I нутая сквозь дырочку в беретике прядь черных волос. Уже стоя -за кулисами, он все никак не мог отвести взгляда от миловидного лица старшеклассницы с огромными зелеными глазами. А встретились они снова только через два года. И тоже совершенно случайно! Встав с подносом в студенческой столовой за девушкой, папу буквально что-то толкнуло – это она! Он долго рассматривал знакомый конский хвостик, а потом, наконец решившись, тихо спросил у его обладательницы: "А что вы сегодня вечером делаете?" Она улыбнулась и ответила: "Ничего". Папа повел маму в роскошный кинотеатр "Гран-Палас" на Невском проспекте. Как только погас" свет и начался сеанс, он вдруг наклонился и шепнул: "Выходите за меня замуж". Как ни странно, она не удивилась: "Я подумаю". Дома Рома все рассказала родителям. Разразился страшный скандал: "Ты что, с ума сошла? Тебе всего восемнадцать!"

Домашним с Ромой все время приходилось бороться: то, видишь ли, артисткой решила стать, не имея хорошей профессии, – пришлось настоять, чтобы прежде закончила техникум полиграфической промышленности, то вдруг замуж собралась за первого встречного! Видано ли это в такой приличной семье: племянница самого академика Иоффе, да и родители -интеллигентные люди! Нет, нет и нет! Но Райкин не сдавался и решил лично попросить руки любимой девушки. На даче под Лугой, где отдыхали отец и мачеха Ромы, "жениха" даже не пустили на порог. Влюбленные, несмотря на запрет родителей, стали тайно встречаться в общежитии на Моховой, где Аркадий спал, по-спартански подложив под голову чемоданчик вместо подушки. Дело в том, что у будущего артиста тоже были семейные проблемы: из-за презрительного отношения отца к театру Райкин, обидевшись, ушел из дома. Моя тетя рассказывала, что когда она приходила в студенческое общежитие проведать Аркашу, в его комнате обязательно заставала Рому: после того сеанса в кинотеатре они практически не расставались. Только через год, когда родственники с обеих сторон были приглашены на дипломный спектакль к отцу, лед наконец тронулся.

– Ваши родители так и продолжали жить в общежитии?

– Поженившись, они первое время жили с Ромиными родителями. Семья Иоффе была довольно многочисленной – Рома называла свою мачеху мамой и очень ее любила. Довольно строгая и требующая дисциплины Рахиль Моисеевна Ру-тенберг после революции, когда страну наводнили беспризорники, вместе с Кол-лонтай организовывала первые детские дома в Петрограде. Отец мамы, Марк Львович Иоффе, был известным врачом-терапевтом. После смерти жены Катень-ки, которая умерла у повитухи от подпольного аборта (и это при муже – известном враче и матери – знаменитой в Ромнах акушерки!), мой дедушка остался один с тремя дочерьми. Все они носили библейские имена – Рахиль, Руфь и Мириам. Когда должна была родиться моя мама, ждали мальчика, даже имя ему придумали – Роман, и поэтому в обиходе Руфь называли Ромой. (Кстати, благодаря Рине Зеленой имя Рома и стало впоследствии маминым сценическим псевдонимом). Дедушка самоотверженно лечил инфицированных брюшным тифом и холерой в специальных бараках. Лечил он и родителей Рахиль Моисеевны, Розы, как ее называли родители. Теща, едва справившись с горем после смерти Катеньки, сказала зятю: "Марк, ты один с девчонками не справишься. Женись!" Вторая жена родила ему еще троих детей. И, представьте, все жили очень дружно.

– Но Аркадий Исаакович в своих воспоминаниях говорит об обиде на тещу?

– Бабушка порой относилась к молодоженам как к детям, которых надо воспитывать. Как-то за столом папа непрерывно шутил и кого-то смешно передразнивал. Дети, вместо того чтобы есть, покатываясь от хохота, прямо падали под стол. Теща, не стерпев этого безобразия, сделала зятю строгое замечание: "Аркадий, если вы еще раз позволите так себя вести, будете обедать на кухне!" Терпение Райкина лопнуло, и он, схватив сверточек с новорожденной Катенькой, скомандовал:

"Рома, за мной!" И они сбежали от сварливой тещи в коммуналку папиных родителей на Рубинштейна.

В большой ленинградской квартире Райкины занимали две комнаты. Несмотря на наличие четверых детей, дедушка сам предложил в домкоме его уплотнить. Папа с детства бредил театром и часто мучил двух сестер, используя их как кукол в своих актерских импровизациях. Однажды в Рыбинске, куда семья Райки-ных бежала из Риги в первую мировую войну, папа, прихватив сестричек, отправился в цирк-шапито. Брезентовый шатер во время представления красочного спектакля "Шантеклер" запирался на огромные железные ворота. Дедушка, вернувшись домой после работы и услышав, что его дети так поздно смотрят "этот балаган", ужаснулся! Он бросился к цирку и стал что есть сипы колотить ручищами по оцинкованным воротам: "Отдайте моих детей! Отдайте!" Дома он долго бушевал: "Еврею быть клоуном – никогда!" и даже пустил в ход ремень. Дед, всю жизнь отбирая в морском порту лес для лесопилен и шахт, считал увлечение сына театром пустым и вредным. Ну если уж так тянет в артисты, то лучше, как это принято в интеллигентных еврейских семьях, музыкой заняться! И купил сыну скрипку. Но Аркаша быстро приспособил ее для катания по льду, а еще, сделав из смычка кнутик, возил скрипку по снегу, как саночки.

– Чем был для Райкина его Театр миниатюр?

– Его домом, конечно. Бытовало мнение, что Райкин не приглашал в свой театр талантливых актеров. Какая чушь! Он прекрасно понимал, что в обрамлении талантов его талант заиграет еще ярче. Просто многие актеры, осознавая, что в лучах прожектора (а папа был "прожектором"!) лампочка горит тускло, сами не шли к нему. Но те, кто оставались, были одаренными актерами и любили театр и папу. Рома Карцев, Владимир Ляхов, Витя Ильченко, Ольга Малоземова, Виктория Горшени-на... Папа называл актеров и работников театра "моей семьей". Знал, у кого сколько детей, какие проблемы, всегда входил в положение людей, помогал. Помню рассказ Ирочки Петрущенко: "Я только что родила ребенка и лежала в роддоме. Труппа через три дня собиралась на гастроли. Аркадий Исаакович поинтересовался у администратора: "Ну, как там дела у Иры?" -"Три дня уже девочке" – "Ну и отлично! Значит она может ехать на гастроли". -"Помилуйте, Аркадий Исаакович, она ведь только родила!" – "Но три дня ведь прошло?" В просторной женской гримуборной театра Ира, большая рукодельница, в перерывах между репетициями и перед спектаклем что-то кроила, шила или писала письма. Однажды принесла с собой из дома болванку, на которой принялась мастерить шляпку. В этот момент вошел папа и "посоветовал": "В следующий раз, Ира, принеси тазик и постирай".

– Но чтобы руководить театром, надо быть еще и тираном!

– А как же! Папа был очень жестким, если дело касалось дисциплины. За кулисами во время спектакля царила полная тишина: ходить, громко топая ногами, или разговаривать было категорически запрещено. Еще все знали, что непьющий Рай-кин не терпит пьянства среди актеров. Как-то на гастроли в Свердловск с театром поехал очень одаренный актер. Зная о его слабости, Райкин пристально за ним следил. После спектакля все артисты ужинали в ресторане гостиницы "Урал". И тут папа замечает, как артисту на подносе несут граненый стакан с какой-то прозрачной жидкостью. "А это что?" – тихо интересуется Райкин. "Да это вода", – не моргнув глазом врет актер. "Как кстати! Меня так жажда мучит", – и, не сморщившись, выпивает залпом стакан водки. "Завтра спектакль. Не засиживайтесь", – как ни в чем не бывало говорит он оторопевшей публике и твердой походкой выходит из зала. Мама потом рассказывала, что в номере Райкин рухнул на кровать как подкошенный и, не раздеваясь, проспал до утра.

А еще папа терпеть не мог расхлябанности и неточности. Любил приезжать на спектакль задолго до начала. Зная его пунктуальность, в театре никто никогда не опаздывал. Как сейчас помню много раз повторяющуюся сценку. Папа стоит в передней в шляпе и пальто и негромко твердит: "Рома, пора ехать. Рома, опаздываем!" Мама суетится, наводя последний марафет. Спустя время папин голос повышается: "Рома, нам пора!" "Сейчас сейчас!" – мама бросается искать сумочку. Наконец его терпение лопается и он уже ледяным тоном чеканит: "Артистка Рома! Я уезжаю!" и быстро идет к лифту. За ним следом бежит Рома, на ходу натягивая пальто.

Папа мог простить все что угодно, кроме предательства. Его друг, Владимир Поляков, многолетний автор миниатюр, монологов и скетчей, страшно сопротивлялся папиным замечаниям, хотя ему не хватало вкуса и понимания точности жанра. Так продолжалось, пока друзья окончательно не рассорились. Поляков написал на него злой пасквиль и подписался почему-то Иоанном Кронштадтским. Пасквиль долго ходил по рукам, пока, наконец, не дошел до папы. Помню, папа очень обиделся. Прошло время. Поляков открыл в Москве свой театр миниатюр, где начинали карьеру Люба Полищук и Зяма Высоковский. Успокоившись, обидчик решил помириться и стал забрасывать через знакомых удочки. Но папа не шел на мировую – он не умел прощать предательство. И даже когда Владимир Соломонович, умирая, попросил Райкина прийти к нему, чтобы попросить прощения, он не пошел.

Думаю, папа в своей непримиримости был не прав. Мама бы помчалась в ту же секунду.

– А как себя чувствовала в театре Райкина его жена?

– Она поддерживала там очень теплую, семейную атмосферу. Конечно, все было не так просто, ведь театр – это скопище самолюбии. Но Рома держала ухо востро и старалась предупредить назревающий скандал или ссору. Мама проработала с отцом в театре всю жизнь, но не имела звания даже заслуженной артистки. Райкин постеснялся послать ее документы на представление. Он ее, конечно, зажимал. (Кстати, я считаю, точно так же несправедливо поступает Костя со своей женой Леной Бутенко, актрисой "Сатирикона"). Рома отдала мужу все свои многочисленные таланты: замечательного рассказчика, писательницы, актрисы и чудесной женщины. Только благодаря ей отец вызвал своего брата Максима из Грозного, где тот работал в местном театре: "Аркадий, ты должен забрать его оттуда. Что там делает такой способный мальчик? Он тебе пригодится".

Несмотря на свою энциклопедическую образованность, Рома была необычайно простодушна. И конечно же верила папе, который иногда обманывал ее в личных делах. Жизнь мамы отнюдь не была легкой. Ведь Райкин был интересным и фантастически обаятельным мужчиной. А вокруг роилось много женщин, которые мечтали завладеть им, – поклонницы буквально вешались ему на шею. Перенести такое очень трудно. Мама страдала, так как чаще всего это происходило на ее глазах, в театре. Некоторые актрисы весьма агрессивно добивались расположения Аркадия Исааковича. А папа не очень-то и сопротивлялся. Хотя сам и не делал шагов навстречу, но отказать подчас не умел, словом, попадался на женские крючки. Но Рома настолько его обожала, что все прощала и верила не особенно правдоподобным сказкам, которые он придумывал. Помните, как в анекдоте муж говорит жене, которая нашла в кровати чей-то бюстгальтер: "Ну ты же такая умная! Придумай сама что-нибудь!" Я помню момент, когда ко мне, уже замужней даме с ребенком, пришла мама. И, не выдержав, горько заплакала: "Катя, скажи, что мне делать? Я в таком отчаянии, по-моему, там у Аркадия что-то серьезное". "Мама, этого быть не может. Ты для него все -правая рука, мозг и сердце. Воздух! Он без тебя не может обойтись. А все остальное – это временно", успокаивала я маму. И все же пообещала ей непременно поговорить с отцом. Позвонила ему и попросила прийти. Весь наш разговор он сидел молча, опустив глаза, и внимательно слушал. "Папочка, ты достиг такой славы и любви. Ты эталон и пример для всех. Как можно, чтобы люди узнали о твоем адюльтере! Если это не так серьезно, пресеки немедленно! Ты делаешь больно маме и нам с Костей". Он вытер повлажневшие глаза и коротко ответил: "Я все понял". Папа знал, как я его обожаю, и прислушивался к моему мнению. Там все немедленно прекратилось.

– А болезнь мамы не была связана с этими переживаниями?

– Ее болезнь связана со многим. Ведь она фактически посвятила мужу всю жизнь. Если считать, что они стали жить еще до официальной женитьбы, то это с восемнадцати лет и до самой смерти. Не забывайте, родители годами колесили с гастролями по стране, буквально жили на чемоданах. А сколько выпало на ее долю переживаний, связанных с детьми! Я рано оторвалась от семьи. Поступив в театральный институт в Москве, уехала из дому. Маленький Котенька вечно оставался один с нянькой в Ленинграде. Конечно, все это не могло не сказаться на ее здоровье, и у мамы в шестьдесят лет случился тяжелый инсульт.

Вечная неустроенность, переезды, война... Только в 57-м они выбрались из коммуналки и получили отдельную квартиру. По-полгода давая концерты в Москве, родители жили в гостинице "Москва", в номере 1212, который многие знали и частенько, проходя мимо, заскакивали, Сколько историй связано с этим легендарным номером! Однажды Рома и Райкин вернулись поздно после спектакля еле живые от усталости. Отключили телефон и решили сразу же лечь спать. Вдруг звонок в дверь. На пороге стоит Гердт. "Зяма, я тебя очень люблю, но мы устали. Приходи в другой день", – просит Рома. "Умоляю! Только один анекдот", – не сдается Гердт. За одним последовал другой, а там пошло-поехало. В три часа ночи Райкин встает из-за стола и уходит в спальню. Потом вдруг возвращается разодетый, как на прием. Садится за стол и пальцами барабанит. "Аркаша, что с тобой?" – "Ну как же, – говорит он со значением, – у нас гости..." Пристыженный Гердт пулей выскочил из номера.

Не раз в ванной их номера оставался ночевать какой-нибудь знакомый. А однажды, дурачась, папа стал прямо в коридоре на ходу раздеваться, картинно бросая на ковер одежду. Так и вошел в номер голый! Мама, давясь от смеха и подбирая разбросанные пиджак, брюки и рубашку, влетела за ним, боясь, как бы кто-нибудь не увидел голого Райкина. Кроме того, каждая программа выходила с кровью, прорываясь через запреты, борьбу с чиновниками. Мама, экстраверт по темпераменту, с ее обостренным чувством" справедливости, все принимала очень близко к сердцу: загоралась как спичка от любой подлости, часто кого-то выручала, все время звонила и добивалась правды. Давала за Райкина интервью, писала статьи, протаскивала пьесы. Конечно же именем папы. Все его инфаркты, болезни, проблемы она переживала как свои. Выдержать такое напряжение очень трудно.

В 75-м у Ромы в доме ее подруги Светланы Собиновой случился инсульт. Спас ее известный врач Владимир Львович Кассиль, сын писателя Кассиля. В Боткинской больнице он собрал консилиум известных медиков. Профессор вызвал отца в кабинет и спросил: "Аркадий Исакович, когда у вас намечены гастроли в Польше? Девятого? Поезжайте, здесь вы не нужны, а там вас ждут зрители". С мамой остались Владимир Коваль, мой третий муж, Костя и сын Алеша. Папа взял меня с собой, чтобы я играла мамин ретерту-ар под ее фамилией. Уже в. поезде, глотая слезы, я начала учить ее роли. На нервной почве у меня пропал голос, а у папы от переживаний за Рому вдруг началось воспаление легких. Но буквально за день до спектакля врачи поставили нас на ноги массированной терапией. Папа не отходил от телефона, справлялся о Ромином состоянии и плакал, как только клал трубку.

– Почему Аркадия Исааковича не коснулись сталинские репрессии?

– Николай Акимов, режиссер Ленинградского театра комедии, не раз посмеивался: "Неужели, Аркадий, мы с тобой такое дерьмо, что нас до сих пор не посадили?" Думаю, этого не случилось потому, что Райкин нравился Сталину. Однажды папе позвонили и срочно вызвали в Кремль на концерт в честь дня рождения вождя. Папа очень волновался, потому что играть пришлось буквально в трех шагах от столика Сталина. Во время выступления к Иосифу Виссарионовичу наклонился Поскребышев и что-то зашептал на ухо, а тот в ответ громко отчеканил: "Не вытекает". Все замерли, думая, что бы это значило. Во время войны папа как-то послал Сталину приглашение на концерт. Вскоре из Кремля пришел конверт с ответом, написанным поперек приглашения синим карандашом: "Товарищ Райкин! Спасибо, но, к сожалению, не смогу быть. Очень занят. И.Сталин".

Папа с мамой много ездили по фронтам с концертной бригадой. До закрытия кольца блокады в Ленинграде меня успели эвакуировать с детским садом Союза писателей под Ярославль. Там я сразу начала болеть, все время плакала и ничего не ела. В Ленинград полетели тревожные телеграммы, и за мной помчалась мама. Когда после ее отъезда пришла еще одна телеграмма, папа, не выдержав, выскочил вслед за мамой с малюсеньким чемоданчиком, где лежали только два подворотничка и грим – все необходимое для выступления. Как только они выехали из города, кольцо блокады сомкнулось. Так я фактически спасла им жмзнь. А родители отца с сестрой и братом не успели эвакуироваться. Существует семейная легенда о том, как школьник Райкин, сам того не подозревая, помог им выжить в блокаду. В детстве часто болеющему Аркаше врач прописал рыбий жир. Тот ужасно не любил его пить и поэтому быстро научился весьма искусно имитировать, как наливает из бутылочки жир в ложку и, натурально скривившись, пьет. Так продолжалось несколько лет. Никто и не подозревал, что в холодной кладовке на кухне скопилось много бутылочек с рыбьим жиром. Драгоценный склад, к счастью, нашли, когда в Ленинграде наступил голод.

Папа старался вызволить родных, но удалось ему это только после открытия по Ладоге Дороги жизни. Прямо к поезду в Уфе обессиленным блокадникам принесли большую кастрюлю с котлетами. Дед набросился на них и с жадностью все съел. Спасти несчастного не удалось -вскоре он умер от заворота кишок.

Забрав меня из детского садика, родители вернулись в Москву в растерянности:, куда меня девать? Им срочно надо было выезжать на фронт, взять с собой трехлетнюю девочку они, естественно, не могли. Но тут одна незнакомая женщина, случайно оказавшаяся рядом, предложила отправить меня с ней в Ташкент: "Не волнуйтесь за Катеньку. У меня там сад, фрукты, прокормлю". В войну подобное предложение никого не удивляло – чужие люди бросались помогать друг другу чем могли. Родители обещали присылать деньги, паек и приехать за мной как можно быстрее. В Ташкенте действительно был большой дом с фруктовым садом. Но хозяева оказались страшными людьми. Мужа и двоих сыновей тетка прятала в подполе, чтобы их не забрали на фронт. Меня же поселили во дворе, в сарайчике с поросенком Борькой, с которым я сразу же подружилась. Когда его зарезали, передо мной поставили розеточку с двумя крошечными зажаренными кусочками и велели: "Ешь! Это твой Борька!" Я так рыдала, словно убили родного брата. Год, проведенный в Ташкенте, перешиб все мои воспоминания о Ленинграде, бабушке, дедушке – настолько сильны были потрясения. Я безумно страдала в чужой семье и горько плакала по ночам, запертая в сараюшке. А еще помню мучивший меня постоянный голод. Я бродила по трамвайным путям и подбирала выпавшие из мешков зернышки, которые возили на мельницу. В засохших арыках собирала какие-то объедки. Вскоре от недоедания у меня на руках и ногах появилась жуткая экзема, которая прошла только к восемнадцати годам. А еще помню, как меня там били. Эта тетка как-то купила утят и пустила их в таз с водой. Я играла с ними, купала их и нечаянно одного утопила. Не знаю, как это произошло, может, утенок сам захлебнулся. Во всяком случае, мне крепко досталось. Когда в Ташкент наконец приехали родные, то не узнали меня – вместо Катеньки стоял живой трупик. Они были в ужасе: "Еще немного – и мы бы тебя потеряли!"

– Вы как-то написали в воспоминаниях об отце: "Я перед тобой виновата!.."

– Первые десять лет моей жизни я жила с бабушкой, а родители все время гастролировали. Каждый момент свидания был для всех огромной радостью. Я очень рано ушла из дому. В Москве вначале жила у родственников, потом снимала угол с подружкой, затем – комнату у однокурсника. В 19 лет на третьем курсе выскочила замуж за Мишу Державина, с которым вместе училась. В этой комнатке мы прожили с ним три года. А потом я встретила Юру Яковлева, влюбилась, вышла замуж. Вскоре у нас родился сын Алешенька. Любую свободную минуту бежала к родителям, порой даже в ущерб своей семье: помочь что-то сделать по дому, дать вовремя лекарство. Я разрывалась между мужем, ребенком, театром и родителями. Сын как-то ревниво мне заметил: "Мама, ну что ты все время туда бежишь? Что они, маленькие?! Из тебя просто пьют кровь!" Сейчас, вспоминая моих дорогих родителей, все время казнюсь: "Я должна была быть в последнее время только с ними!" Если бы я в тот день находилась с отцом, когда мама лежала в больнице! Все думаю, что папа не принял бы по забывчивости лишней таблетки фуросемида, давшей роковое осложнение на сердце, если бы рядом была я.

Ну а в юности, когда мы жили в разных городах, я приезжала домой на каникулы, вначале одна, иногда с подружкой, потом с мужьями. Нас всегда очень тепло встречали. Папа любил всех моих мужей: и Мишу, и Юру, и Володю. И они все отвечали тем же. Первое время я чувствовала какую-то ревность с папиной стороны: порой то взглядом, то словом он выдавал себя. Наверное, поначалу ему было трудно примириться: "Как это так? Какой-то посторонний дядька обнимает мою дочь!" Но потом все наладилось. Родители мне доверяли во всем, даже в моем выборе, пусть и ошибочном. Мне ничего не запрещалось. У меня всегда была масса поклонников, я многим кружила голову: назначив свидания сразу двум, уходила с третьим.

– Интересно, чьи же это в вас гены?

– Наверное, папины. Я не слышала ни об одном романе мамы, даже не знаю, влюблялась ли она. Как-то ей сделал предложение Леонид Утесов. Правда, он прикрыл его шуткой, прекрасно понимая, что это невозможно: "Рома, я очень хотел бы, чтобы ты была моей женой". Но в этом признании было много правды... А вообще-то можно пересчитать по пальцам случаи, когда Райкин мог приревновать жену.

Как-то в Днепропетровске в честь приезда артистов состоялся банкет. Они прибыли с концертами в воскресенье, а уже в понедельник на страну напал Гитлер. Принимал их у себя руководитель обкома партии, "отец" города Леонид Брежнев. Он был настоящий донжуан! Без конца приглашал маму танцевать, оказывал ей всяческие знаки внимания. Она мне потом рассказывала, что папа устроил ей из-за этого сцену ревности и влепил пощечину. Был еще один случай, свидетелем которого стала моя тетя, сестра Аркадия. Она слышала, как папа в соседнем номере кричал на Рому: за ней посмел ухаживать Вася Ардаматский. Он был вне себя от ярости еще и потому, что этот писатель, по слухам, был сексотом.

– Такой славы, как у Райкина, не было ни у кого. А как он сам относился к этому?

– С большой долей юмора. Фамилия Райкин открывала многие двери – это была фамилия-пароль, фамилия-пропуск! Был случай, когда к нему перед спектаклем ворвался незнакомый товарищ и завопил: "Ужас! Я из Киева, билетов нет двое суток! Умоляю! Помогите!" Райкин испугался: "Ладно, может, мы вас в оркестровую яму посадим..." – "Да нет, вы меня не поняли! Мне в Киев билет нужен!" Райкину пришлось звонить на вокзал.

В Днепропетровске под здание, где проходили с аншлагом гастроли театра Райкина, был сделан подкоп. В Баку студенты перепилили железные решетки на окнах и ворвались, перепутав помещения, на склад театрального буфета. Их тут же арестовали. В Москве, чтобы попасть на концерт, киномеханик с Камчатки залез на крышу Казанского вокзала и через вентиляционную трубу пробрался в Дом культуры железнодорожников. Довольный, весь в мазуте и жутких масляных пятнах, он пытался сесть на свободное место. Но несчастного вывели из зала. За оставшимися на крыше пальто и шапкой безбилетного пришлось лезть пожарным. Когда об этом случае рассказали Райкину, тот выдал поклоннику контрамарку на другой спектакль.

В одной американской газете я как-то прочитала воспоминания бывшего адми-прочитала воспоминания бывшего администратора театра, который пишет, что, мол, Райкин никогда не стоял в очередях за продуктами, а сразу же шел к директору магазина. А вы можете представить Райкина в очереди? Да у него, как только он появлялся на улице, обожатели отрывали пуговицы, хватали за руки, валили с ног. Поэтому, конечно, если приближался семейный праздник или банкет, Райкин шел со списком к директору магазина. Но в этом не было зазнайства.

Папа не любил больших компаний и не был заводилой. Здесь пальму первенства он отдавал маме, явно гордясь ее застольным успехом. Сколько смешных, забавных, а порой трагических рассказов Рома поведала за накрытым овальным столом! Он скорее был гениальным слушателем – не тянул внимание на себя и за вечер мог сказать всего пару слов. Папа впитывал рассказ собеседника как губка. Любил проверять на гостях, причем неожиданно для них, свои новые монологи. Хохочущим его видели редко, в основном он улыбался или беззвучно смеялся. Если он уставал, то это была картина "Усталость". Если грустил – то сама "Грусть". Нет, он не был душой общества. Молчаливый, скучноватый, вялый, но подмечающий все вокруг – для творчества! Как-то родителей пригласили в гости в очень богатый дом. Его хозяйка, беседуя с гостями, постоянно снизу поправляла рукой очень пышный бюст. Райкин ее жест в точности повторил, исполняя роль администратора гостиницы Агнессы Павловны.

Однажды его остановили на улице две женщины и стали слезно умолять одолжить двести рублей на билеты до Мурманска. Он тут же полез в карман и протянул деньги, прекрасно понимая, что это вымогательницы.

Как-то в Волгограде местное начальство устроило для артистов прогулку на спецкатере по Волге. За столом крупный начальник из "органов" поднял рюмку и, явно волнуясь, произнес тост: "Аркадий Исаакович! Вы даже не можете себе представить, как мы всю жизнь за вами следили!" Все замерли. "Ой, – засмущался чекист. – Простите, не за вами, а за вашим творчеством". Все расхохотались.

К нему за кулисы стремились попасть очень многие: композиторы, художники, министры, генералы, видные ученые. Грязная винтовая лестница, по которой надо было спуститься в его гримуборную, в антрактах была буквально забита советской знатью. Личный костюмер Райкина Зинаида Ниловна Зайцева, оберегая его покой между номерами, однажды не пустила к нему министра культуры, строго отрезав: "Министров много, а Райкин один!" Помню комический случай, когда вдова генерала едва не сделала обожаемого актера калекой: при крепком рукопожатии чуть не оторвала ему руку, а потом еще от избытка чувств повисла на его шее, поджав вдобавок ноги. Долго любовно трепала по щекам и пыталась распушить райкинские брови. В итоге у папы, деликатно сносившего "знаки внимания" генеральши, надолго заболела шея.

А этот эпизод мне рассказала мама. Летом они часто отдыхали под Ригой, в Дубултах. Как-то мои родители и Зиновий Паперный собрались погулять. Райкин стал отказываться: "Ну как тут гулять? Сразу же начнут останавливать, спрашивать: "Вы Райкин? Нет, правда, это вы?" Паперный пообещал оберегать его от назойливых поклонников. Но первый же прохожий, идущий навстречу, остолбенел:

"Вы Райкин?" Паперный бросается на защиту знаменитости: "Просто удивительное сходство. Вы ошиблись". Счастливец как-то тускнеет. Райкин останавливается: "Не надо... Я Райкин". И обожатель долго смотрит вслед любимому актеру, радостно улыбаясь.

Во взгляде Райкина было что-то магическое. В зале все словно попадали под его гипноз. Я сохранила мешки писем, которые приходили со всех концов Союза, часто без адреса и только с одной фамилией на конверте. Писали не только благодарные зрители, но и уголовники, и даже женщины легкого поведения. Один поклонник, правда, прислал из тюрьмы список вещей, которые был бы не прочь получить от отца в подарок, в конце было помечено: "Костюм желательно из химчистки. А не пришлешь – выйду и достану тебя через форточку, даже если живешь на шестом этаже..."

– Не ревновали ли вы родителей к появившемуся брату?

– Когда родился Котенька, я, помню, ходила по огромной питерской коммуналке и задавала соседям один и тот же вопрос: "Ну зачем он им понадобился? Неужели меня мало?!" Но это было только в самом начале, потом я к нему привязалась всем сердцем. Папа очень любил меня, Котеньку же обожала мама и возлагала на него все свои несбывшиеся надежды. Помню период, когда маленький Костя говорил: "Я женюсь только на Ка-теньке". Котя уже с самого крошечного возраста был личностью. Закрывшись в комнате, он часами молча двигал игрушечные фигурки любимых зверушек и о чем-то все время сосредоточенно думал, замечательно рисовал, писал стихи. Отец работал по 24 часа в сутки, поэтому для него было важно поспать днем перед спектаклем. В такие часы все в доме ходили на цыпочках. Котя в своей комнатке тихонечко занимался уроками либо играл. У него была няня Тася – человек темный и неграмотный. Она была татаркой и, хотя всю жизнь прожила в Москве, говорила с жутким акцентом. Котю она любила, правда, какой-то варварской любовью. В толпе или очереди она обычно тащила его за руку и громко кричала:

"Пропустите сына Райкина!" Она очень гордилась, что нянчит сына известного человека. И очень любила говорить о себе: "Я нянка Пушкин!", имея в виду, что она Арина Родионовна. В фильме "Свой среди чужих..." Костя повторяет именно ее акцент.

Брат рос с грузом знаменитой фамилии, невероятно мучившим его. Как-то у десятилетнего Кости спросили, прекрасно зная ответ: "Мальчик, как твоя фамилия?" Он не задумываясь ответил: "Векслер", -назвав от стеснения фамилию друга, Юлика Векслера, Так, еще с детства у него развился жуткий комплекс. Он уже тогда хотел доказать, что сам по себе, а не просто сын знаменитого артиста. И Костя действительно был личностью, одаренной, очаровательной и талантливой. Дело дошло до того, что, став актером, он даже думал взять псевдоним для сцены. Но Рома запротестовала. На гастролях в Израиле при появлении на сцене Кости в зрительном зале громко шептались: "Как ты думаешь, это сын Райкина? Он похож на отца?" – "Да нет, тот был красавец!"