Текст книги "Княжна"

Автор книги: Екатерина Леткова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Е. П. Леткова-Султанова
Княжна

У Ольги Дмитріевны разорвалась цѣпь на велосипедѣ и ей пришлось возвращаться домой пѣшкомъ. До усадьбы, гдѣ жила Ольга Дмитріевна, было верстъ десять и это сначала смутило ее. Но она оглянулась кругомъ и даже обрадовалась, что можетъ свободно любоваться красотой вечера, не прикованная вниманіемъ къ дорогѣ, какъ того требуетъ велосипедъ.

Ольга Дмитріевна пріѣхала въ деревню къ своимъ старымъ друзьямъ, чтобы поработать «съ натуры»; профессоръ художникъ велѣлъ ей добиваться прозрачности тѣней и выработки plein air'а, и она цѣлыми днями писала этюды, а вечеромъ отдыхала отъ работы. Лучшимъ отдыхомъ для нея былъ велосипедъ, вдали отъ всѣхъ житейскихъ невзгодъ и разговоровъ, между небомъ и землей, одинокой и свободной.

И теперь, когда она оглянулась кругомъ, у нея прошелъ всякій страхъ и уплыли куда-то всѣ безпокойства. Она была одна среди громаднаго луга съ его зелеными переливами, подъ громаднымъ небомъ съ перламутровыми волнами. Солнце уже зашло, но и небо и земля были еще облиты его розовыми лучами, и розовый воздухъ весь трепеталъ въ своей прозрачности; жаворонки торжествующе-радостно звенѣли и заливались гдѣ-то въ вышинѣ; пахло сохнущимъ сѣномъ, дышалось легко и привольно. И кругомъ – ни души.

Ольга Дмитріевна теперь была довольна, что ей пришлось сойдти съ велосипеда. Она смотрѣла по сторонамъ, стараясь запечатлѣть въ головѣ всѣ свѣтовые эффекты и унести ихъ съ собою въ памяти, чтобы завтра перенести на полотно. Она шла тихо, ведя велосипедъ, и вся была поглощена красотой этого дивнаго вечера. Вдругъ вдали изъ-за пригорка мелькнуло красное пятнышко; мелькнуло и скрылось. Ольга Дмитріевна не успѣла разсмотрѣть, что это было; черезъ нѣсколько минутъ она опять увидала: двѣ дѣвочки въ и красныхъ юбкахъ и красныхъ кофточкахъ выскочили на пригорокъ и остановились. И ихъ красныя платья на сѣроватой зелени скошеннаго луга, въ розовой дымкѣ вечерней зари, оживили всю картину.

– Что бы ни говорилъ мой профессоръ, а нѣтъ полной красоты безъ человѣка, – подумала она и остановилась. Дѣвочки были теперь шагахъ въ двадцати отъ нея и ей захотѣлось подойдти къ нимъ. Она свернула съ дороги и пошла лугомъ. Дѣвочки стояли и смотрѣли на нее. Одна была лѣтъ десяти, тоненькая, очень блѣдная, съ длинными черными глазами и необыкновенно правильными чертами; другая – маленькая, пузатенькая, бѣлокурая, лѣтъ пяти. Обѣ были босыя и въ большихъ ситцевыхъ платкахъ на головахъ. Онѣ спокойно ждали приближенія Ольги Дмитріевны. И она пожалѣла, что сейчасъ, сію минуту не могла написать ихъ: такъ подходили онѣ со своей милой красотой къ этому розовому ясному вечеру.

– Вы что же тутъ дѣлаете? – спросила Ольга Дмитріевна.

– Мы-то? – бойко переспросила младшая.

– Да… Откуда вы?

– Изъ Безсонова…

Ольга Дмитріевна знала, что Безсоново за той усадьбой, гдѣ она гостила, т. е. верстахъ въ десяти отсюда.

– А зачѣмъ вы здѣсь?

– Покосъ снимаемъ, – серьезно объяснила старшая.

Ольга Дмитріевна такъ много слышала все это время о томъ, что у сосѣднихъ крестьянъ совершенно нѣтъ покоса, и они арендуютъ луга вдали отъ деревень и уѣзжаютъ изъ дому цѣлыми семьями, что для нея уже была понятна фраза дѣвочки. За пригоркомъ, въ оврагѣ, стояли двѣ распряженныя телѣги и ходили лошади.

– А гдѣ же старшіе? Гдѣ отецъ? Гдѣ мать? – спросила Ольга Дмитріевна.

– Тама, – показала старшая дѣвочка рукой куда-то за оврагъ. – Копнить торопятся… Ужинать пора…

Младшая подошла близко къ велосипеду и трогала его пальцемъ. Ольга Дмитріевна ласково спросила ее:

– Какъ тебя зовутъ?

– Домаска…

– Какъ?

– Домна, – степенно отвѣтила старшая, – Домашка.

– А тебя какъ?

– Меня-то? Меня княжной звать.

– Княжной?!.. Вы что-же – сестры?

– Нне… Мы казенныя… Шпитаты… Домашка живетъ у Парамонихи, а я у Картошкиныхъ… Василія Картошкина знаешь? – проговорила старшая дѣвочка дѣловитымъ тономъ.

– Нѣтъ, не знаю.

– Ну вотъ, это пріемный отецъ мнѣ… И мать… Да вы присядьте, барышня.

Эта заботливость сразу расположила къ себѣ Ольгу Дмитріевну, и она рѣшила немного посидѣть съ дѣвочками.

– Вы на телѣгу… Тамъ посуше… – сказала старшая, хлопотливо забѣгая впередъ.

Глаза у нея ярко горѣли, изъ-подъ кумачнаго платка съ желтыми разводами выбились черныя пряди шелковистыхъ волосъ. И художница опять залюбовалась ею.

– Княжна! – сказала она. – Прежде всего скажи мнѣ, почему тебя зовутъ княжной?

– Не знаю! зовутъ и зовутъ…

И вдругъ, точно желая оборвать разговоръ, она вскрикнула:

– Батюшки! Воды-то мы не припасли!..

И, схвативъ пустое ведро, она побѣжала внизъ, подъ оврагъ. Маленькая не шевельнулась, точно говоря, что это до нея не касается, и продолжала стоять передъ барышней, поджавъ руки высоко надъ животомъ. Ея круглые глаза на кругломъ бѣломъ личикѣ смотрѣли бойко и съ любопытствомъ. И опять Ольга Дмитріевна пожалѣла, что съ ней нѣтъ ея альбома, чтобы сейчасъ же зарисовать эту фигурку съ ея позой и выраженіемъ лица. Откуда она? Кто ея родители? – подумала она.

– Домашка! У тебя есть мать?

– Е! – отвѣтила дѣвочка такимъ тономъ, точно и сомнѣнія не могло быть, – Е! Только старая.

– Ты ее любишь?

– Кады люблю, кады нѣтъ…

– А отецъ?

– Отца нѣту… Вдовая она…

Дѣвочка говорила почти совсѣмъ ясно, только не выговаривала ж и ш. Она разсказала, что Парамониха зимой извозничаетъ, возитъ лѣсъ на станцію и уѣзжаетъ изъ дому «когда на день, когда на два»…

– А тебя съ кѣмъ же оставляетъ?

– Меня-то? Да одну… запретъ избу и ладно…

– И не ѣшь ничего?

– Зачѣмъ? – воскликнула дѣвочка и махнула рукой на барышню. – Хлѣба и каши оставитъ мнѣ вволю…

– И тебѣ не страшно?

– Чего страшно?

– Одной не страшно?

– Я не одна… У меня на полкѣ боженька живетъ…

Въ это время изъ-за оврага вылѣзла старшая дѣвочка. Она тяжело тащила ведро съ водою, и ея тоненькое тѣльце все перекривилось въ правую сторону, чтобы лѣвая рука могла нести ведро, не зацѣпляя имъ за землю.

– Князна идетъ! – весело объявила Домашка, и на ея серьезномъ лицѣ впервые скользнула радостная улыбка.

Ольга Дмитріевна невольно бросилась помочь дѣвочкѣ дотащить ведро, та не допустила этого, но благодарно и ласково заговорила съ ней.

Вечеръ сдѣлался уже весь сѣрый, и Ольга Дмитріевна встала, чтобы идти домой. Княжна удержала ее.

– Посиди, барышня, еще немного… Сейчасъ, наши придутъ…

– А кто тутъ ваши?..

– Отецъ, мать и наша сноха… да Парамониха съ сыномъ… Изъ Москвы къ ней сынъ на сѣнокосъ пришелъ съ фабрики…

Ольгу Дмитріевну поражало, что «княжна» говоритъ съ ней какъ большая; даже щеку она подпирала правымъ кулакомъ такъ, какъ это дѣлаютъ бабы.

– А тебѣ хорошо жить у твоихъ Картошкиныхъ? – спросила ее Ольга Дмитріевна.

– Мнѣ-то? Мнѣ хорошо! Домашкѣ, той плохо… Сильно Парамониха дуетъ ее…

– Какъ дуетъ?

– Вѣникомъ… А то и веревкой… Чѣмъ придется…

Ольга Дмитріевна прижала къ себѣ дѣвчоночку и чуть не со слезами на глазахъ проговорила:

– Какой ужасъ!..

– Да нельзя и не дуть-то, – серьезно продолжала княжна.

– За что же? За что бить такую маленькую?

– Намедни хлѣба каравай упёрла… А-агромный!

– Я не себѣ, я Затѣйкѣ,– оправдывалась Домашка.

– Ну и попало! Здорово попало…

– Здорово! – согласилась маленькая.

– Да гдѣ же ея мать? – горячо воскликнула Ольга Дмитріевна.

Ей хотѣлось сейчасъ же побѣжать къ ней, сказать ей, чтобы она спасла своего ребенка отъ побоевъ, отъ муки.

– Мать-то? Парамониха?

– Нѣтъ, настоящая мать, родная.

– Не знаю… Домна, вдругъ обратилась она къ маленькой, точно баба, – ты не знаешь, гдѣ твоя мамка родная?

– Не знаю, – равнодушно отвѣтила Домашка.

– А ты про свою знаешь?

– Въ Москвѣ моя… Говорятъ – княжна… Я не знаю…

– И не любишь ее?

– А за что мнѣ ее любить-то? – изумленно сказала княжна и сейчасъ же прибавила:

– Никакъ наши идутъ?

Ея привычное ухо уловило раньше, чѣмъ городской слухъ Ольги Дмитріевны, далекіе голоса. Скоро на лугу блеснули косы на плечахъ у косцовъ, и черезъ нѣсколько минутъ всѣ они собрались у телѣги: два мужика и три бабы. Сейчасъ же пошли разспросы: чья? откуда? Всѣ приняли участіе въ барышнѣ и главное въ велосипедѣ, и въ концѣ концовъ попросили Ольгу Дмитріевну поужинать съ ними.

Ужиномъ завѣдывали бабы. Парамониха – женщина лѣтъ пятидесяти, вся изрытая глубокими коричневыми морщинами и сгорбленная – достала изъ-подъ телѣги жбанъ, укутанный тряпкой. Въ немъ оказался квасъ. Двѣ другія бабы помоложе вынули изъ телѣги хлѣбъ, лукъ и печеныя яйца. Онѣ, не переставая разспрашивать барышню, все раскладывали на пригоркѣ для ужина. Старшій мужикъ, съ плутоватыми глазами, взялся за котелъ. Онъ, съ помощью княжны, налилъ въ него воды и сталъ подвѣшивать надъ кучкой хвороста, да повернулся какъ-то неловко, котелъ выпалъ и пролился. Мужикъ добродушно выругался и сказалъ:

– Княжна, бѣги живѣе, тащи воды.

Дѣвочка схватила ведро и побѣжала внизъ, за пригорокъ.

Ольга Дмитріевна почти съ умиленіемъ глядѣла на всѣхъ этихъ бодрыхъ загорѣлыхъ людей, проработавшихъ весь день и теперь такъ дружно и весело принимающихся за свой скромный ужинъ.

– Какая милая дѣвочка, – сказала она, кивая головой въ ту сторону, куда ушла княжна. – Чья она?

– Наша, – съ гордостью отвѣтила одна изъ бабъ, рыжая, вся въ веснушкахъ, съ красивыми глазами и ярко-бѣлыми зубами. – Наша!.. Шпитонка она, изъ московскаго воспиталя…

– У насъ вся деревня шпитатами займается, – добавила третья женщина съ птичьими глазами и острымъ носомъ.

– И у тебя есть?

– Зачѣмъ? Мы въ одномъ дворѣ…

– Это сноха наша… Дарья… Была у насъ еще одна шпитонка… Да умерла… Больную ужъ и намъ-то дали… Чутъ слѣпленную… Теперь одна княжна осталась.

– А какъ же ее зовутъ? – спросила барышня.

– Зовутъ то? Ее Лидіей звать… А у насъ всѣ ее княжной величаютъ.

– Почему же княжной? – допытывалась Ольга Дмитріевна.

– Ужъ намъ такъ ее отдали, – сказала рыжая. – Да вы присаживайтесь, барышня…

И она указала Ольгѣ Дмитріевнѣ мѣсто рядомъ съ собою у большой деревянной чашки съ квасомъ и намѣшаннымъ въ него лукомъ и хлѣбомъ. Мужики и бабы ѣли изъ одной чашки, забирая полныя ложки ѣды, и совершенно одинаково всѣ опрокидывали ихъ въ ротъ.

– Домашка, а ты что же? – спросила Ольга Дмитріевна.

– Садись и ты, – сказала ей Парамониха, давая ей въ руку круглую деревянную ложку.

– А княжна?

– Поспѣетъ, – весело сказала рыжая баба и сейчасъ же прибавила:– Ужъ и дѣвочка хороша! Одиннадцатый годъ только пошелъ съ Миколы зимняго, а большой работницѣ ровня… Во всякую работу такъ и бросается… Молотитъ – старухи не хуже…

– Вотъ-те и княжна! – причмокивая квасъ и пріятно усмѣхаясь, замѣтилъ мужикъ.

– Да она въ самомъ дѣлѣ княжна?

– А кто-жъ ее знаетъ? Она у насъ съ пяти годовъ только… А до тѣхъ поръ въ Раменцовѣ жила, у тетки Арины… Може слышали? Арина ее изъ Москвы, изъ воспиталя получила… По три рубля въ мѣсяцъ она казенныхъ получала, да мать ейная на Святки да на Святую по синенькой присылаетъ… Арина и сказывала, что она княжескаго роду…

– Какъ же она узнала? – спросила Ольга Дмитріевна и сейчасъ же пожалѣла: изъ-за пригорка показалась дѣвочка со своей тяжелой ношей. Ольга Дмитріевна хотѣла перемѣнить разговоръ, но баба, не обращая вниманія, продолжала:

– Сама мать сказала… Дѣвчонкѣ только году надо было быть, какъ мать объявилась… Пріѣхала поздно, къ ночи… Арина ужъ спать собралась, огонь тушить хотѣла… Вдругъ у окна кто-то скребется… Кто тамъ? Пусти, говоритъ, на минутку… Отворила дверь, ничего понять не можетъ: барышня стоитъ, кофченка коротенькая, въ шапочкѣ одной… Ни платка на головѣ, ни валенокъ на ногахъ, – ничего!.. Замерзла, посинѣла вся… И, первымъ дѣломъ: «Что Лидинька, говоритъ, жива? Я, говоритъ, ейная мать»… Ну ее, знамо, обогрѣли, привѣтили… Подарки дѣвочкѣ привезла, золотой крестъ на шейку съ цѣпочкой повѣсила. Ужъ, говоритъ, и плакала, и убивалось надъ дѣвчонкой…

Княжна точно не слышала разговора. Она налила въ котелокъ воды, подвѣсила его на вбитый въ землю крюкъ и зажгла приготовленный подъ нимъ хворостъ. Баба, причмокивая, облизывала ложку и послѣ каждаго глотка клала ее на траву; говорила она, почти не останавливаясь:

– Вотъ плакала, вотъ плакала, – разсказывала она, точно сама видѣла это. – Тутъ-то она и открылась Аринѣ, что княжескаго роду: я, говоритъ, княжна и Лидинька моя должна бы княжной быть, да люди то кругомъ насъ не допускаютъ этого…

Мужикъ усмѣхнулся и буркнулъ себѣ подъ носъ:

– Чего «этого», говори толкомъ…

– Не допускаютъ, говоритъ, чтобы мать свое дитя не бросала, чтобъ не стыдилась его: вотъ моя и моя! и не стыдно, и не боюсь никого!.. Этого нельзя! Надо забросить, да чтобъ никто не зналъ, гдѣ и какъ, чтобы и думать забыть… И знать де знаю и вѣдать не вѣдаю! Я, говоритъ, рада всю кровь свою за Лидиньку отдать, да срамъ для папаши и мамаши… Это важнѣе всего… А сама такъ и плачетъ, такъ и заливается плачетъ…

– Тятенька! Не горитъ! – обратилась княжна къ мужику.

Хворостъ, дѣйствительно, подымился, скрючился и потухъ.

– Эхъ ты, руки-крюки, – полушутя сказалъ мужикъ, – набери суши побольше да и раздуй хорошенько…

Княжна взяла приготовленныя ею же сухія вѣтви и стала ломать ихъ о свое угловатое колѣно и подкладывать подъ котелъ.

– Вотъ и пошла дѣвчонка въ деревню за княжну: княжна да княжна!.. Мать сулилась еще навѣдываться, да больше и не была ни разу, а деньги и по сю пору шлетъ аккуратно… Хорошая барышня…

А Парамониха, молчавшая до тѣхъ поръ и жадно ѣвшая квасъ и лукъ, сказала:

– Хорошая! А дѣвку чуть не замучили въ конецъ… Пойдешь, бывало, въ Раменцово, душа надрывается: княжна грязная, нечесаная, вся въ рваньѣ… Да худая, да желтая…

– Почему же?

Рыжая баба, пріемная мать дѣвочки, заговорила скоро и безъ перерыва:

– Очень плохо ей было у Арины… И голодно, и грязно… А тутъ разъ объѣздный и ѣдетъ… Знаете: объѣздный? Отъ Воспитательнаго ѣздитъ дѣтей провѣрять… Вотъ ѣдетъ онъ и видитъ: двѣ нищенки идутъ… «Вы куда?» «По кусочкамъ»… «Чьи»? Одна-то оказалась – своя, а другая – казенная… Объѣздный сейчасъ: «Съ какого двора? Какъ смѣли шпитонку христарадничать посылать?!» Отняли у Арины дѣвчонку… А мы давно хлопотали взять себѣ шпитоночку… Вотъ намъ княжну и дали…

– Разгорѣлось! – точно про себя сказала княжна и облегченно вздохнула.

– Ты чего же, дочка, не ужинаешь? – обратилась къ ней рыжая. – Садись, поѣшь…

Княжна сѣла немного сзади отца, вытянула ручку, взяла коричневое печеное яйцо, кусокъ хлѣба и жадно стала ѣсть. Чашка съ квасомъ была уже пуста, и только Домашка отскабливала приставшія къ ея краямъ перышки зеленаго луку. Всѣ теперь ѣли яйца, и молодой мужикъ громко икалъ.

– Чай-то скоро? – спросилъ онъ.

– Живо вскипитъ, – отвѣтилъ старшій мужикъ. – Княжна! Подсыпь-ка вѣточекъ-то.

Княжна опять вскочила и стала возиться у котла и ея тоненькія руки показались Ольгѣ Дмитріевнѣ еще тоньше и вся княжна особенно жалкой и хрупкой.

– И честитъ же тебя теперь Арина на всѣ корки, – сказала Парамониха, обращаясь къ рыжей.

– Погоди еще она! – проговорила рыжая. – Вѣдь знаешь, барышня, она ни гроша не хотѣла намъ давать изъ того, что отъ матери ейной изъ Москвы получаетъ. Ужъ люди пристыдили, такъ кады рупь дастъ, кады гривенъ шесть. А сама по пятеркѣ получаетъ… Только бы намъ адресъ въ Москвѣ узнать – ужъ мы бы отняли отъ нея эти деньги…

– Ищи вѣтра въ полѣ! – сказалъ старый мужикъ, зѣвая во весь ротъ.

Ольга Дмитріевна вдругъ замѣтила, что на землю тихо подкрадывалась ночь. Всѣ краски потухли, откуда-то потянуло сырымъ вѣтеркомъ, вся трава сдѣлалась мокрою. Она вскочила и стала прощаться. Всѣ встали тоже и ласково провожали ее.

– Спасибо не побрезговали поговорить съ нами…

Рыжая баба отвела Ольгу Дмитріевну въ сторону и сказала:

– Барышня! Поспроси-ка ты въ Москвѣ, не найдешь ли тамъ эту самую княжну?

– Да какъ же ее искать? Ты вѣдь не знаешь, какъ звать ее?

– Вотъ то то же, что не знаемъ… А надо бы ей сказать, чтобы не Аринѣ направляла, а намъ…

– Я ничего сдѣлать не могу, – сказала Ольга Дмитріевна и взялась за велосипедъ. – Ну, прощайте. Прощай, княжна!

Она взяла дѣвочку за голову и поцѣловала.

Ее предлагали проводить ее, спрашивали, не боится ли она одна, но Ольга Дмитріевна ничего не боялась и одна пошла по дорогѣ. Но не прошла она и двадцати шаговъ какъ услышала сзади себя топотъ босыхъ ногъ: бѣжали за ней. Она остановилась.

– Что вы?

– Мы проводить тебя… Вонъ до поворота.

– Пойдемте, пойдемте, милыя! – радостно сказала Ольга Дмитріевна, растроганная ихъ вниманіемъ. – Вы ко мнѣ въ гости приходите въ Ильинку… Придете?

Дѣвочки молчали и шли рядомъ съ барышней. Потомъ Ольгѣ Дмитріевнѣ показалось, что старшая что-то шепнула маленькой.

– Ты что? – спросила она.

– Ничего… – смущенно отвѣтила дѣвочка.

– Устали? Спать вамъ пора… Ступайте, дѣти, – сказала Ольга Дмитріевна и опять поцѣловала и княжну, и Домашку.

Дѣвочки остановились, а Ольга Дмитріевна быстро пошла впередъ. Вечеръ былъ еще свѣтлый и теплый. Свѣтло и тепло было и на душѣ Ольги Дмитріевны. Безцвѣтное небо сливалось съ безцвѣтной землей и все, что было между этимъ небомъ и; этой землей, было закутано неуловимо-безцвѣтной дымкой.

– Вотъ задача: овладѣть этими полутонами, изобразить эту сѣрую прозрачность, эту теплую тишину и безмятежность, – подумала Ольга Дмитріевна и остановилась.

– Барысня! – услышала она нерѣшительный зовъ.

Она оглянулась. Дѣвочки стояли все на томъ же мѣстѣ и о чемъ-то шептались. И эти два пятнышка подъ громаднымъ небомъ показались Ольгѣ Дмитріевнѣ такими безпомощными, такими заброшенными, что она кинулась къ нимъ чуть не бѣгомъ.

– Что, маленькія? Что? Довести васъ назадъ?

Дѣвочки переглянулись и стояли молча.

– Что же? – спросила барышня.

– Дай гривенничекъ, – прошептала Домашка.

– Что? – не понявъ сразу, переспросила Ольга Дмитріевна.

– Дай гривенничекъ.

– На что тебѣ?!

Домашка помолчала, взглянула на старшую дѣвочку и сказала:

– Она велѣла…

– Не ври, не ври! Сама, сама, – громко заговорила княжна.

Домашка сразу стала вся красная, какъ макъ, и залопотала скоро и шепеляво:

– Вресъ! вресъ! Ты велѣла: проси, говоритъ, сейчасъ проси… Еще тамъ, на горкѣ, все шептала: проси…

– Ей-Богу, барышня, вретъ! – горячо воскликнула княжна. – Она такая врунья, такая врунья…

Маленькая подбѣжала къ Ольгѣ Дмитріевнѣ и, поднимаясь къ ея лицу, точно признаваясь въ чемъ-то, прошептала:

– Коли выпросисъ гривенникъ, говоритъ, тебѣ копѣйку выплачу!..

Княжна всплеснула руками и, мотая головой, проговорила:

– Эка вретъ-то! Эка вретъ!..

Ольга Дмитріевна стояла и смотрѣла на дѣвочекъ. Она не знала, которая изъ нихъ лжетъ, но ей стало мучительно жаль ихъ обѣихъ.

Ек. Лѣткова.

1902