Текст книги "Найти Доктора (СИ)"

Автор книги: Екатерина Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Чайки. Их скорбные стоны далеко разносятся над холодной гладью небольшой бухты. За тысячелетия ветер и волны превратили берег в подобие бесплодной пустыни – только море, и камни, и острый, искрошенный в пыль серый песок. В этой звенящей, болезненно-острой тишине, разрываемой только птичьими криками, негромкий колеблющийся гул телепортации кажется особенно неуместным.

  Более неуместной, пожалуй, выглядит только прерывистая цепочка следов, глубоко отпечатанных во влажном песке. Просто – следы. Они никуда не ведут – точнее, они не идут ни откуда. Они просто появляются, проявляются в песке в нескольких сотнях футах от моря – и тянутся дальше, к темной линии прибоя.

  Она идет к морю. Светлые волосы безжалостно треплет влажный вечерний ветер, но их хозяйка не обращает на это внимания. Она похожа на призрака – чужая, чуждая здесь, она кажется еще более неуместной в этой многовековой пустоши, чем ее следы. Сиреневая кожаная куртка, кроссовки, слишком большие, по-детски полные губы и слишком густо подведенные глаза. Юное лицо и глаза, из которых, кажется, смотрит сама вечность.

  Она кажется ровесницей этого древнего, словно застывшего в своем изначальном облике, пейзажа.

  Роза идет к морю. Сама не зная, зачем – просто тихий, еле слышный голос в ее сознании – голос Злого Волка, умоляющий и приказывающий – требует идти. Туда. Туда, где холодные стальные волны накатывают на светлый прибрежный песок, с болезненной нежностью касаясь берега, стирая следы некогда стоящих – НЕ стоящих – там людей...

  Розе приходится прилагать усилия, чтобы вспомнить – это не Бухта Злого Волка. Это побережье Корнуолла, Земля – настоящая, правильная, родная до боли Земля. Земля, где есть Доктор. Ее Доктор. Доктор, которого она рано или поздно найдет.

  Ноги вязнут в песке. Он шуршит под ногами, продавливается под подошвами, заставляя ноги увязать в зыбкой, чуть влажной поверхности, набиваясь в кеды, налипая на джинсы, оседая соленой скрипучей крошкой на губах.

  Она смахивает с лица соленые брызги близкого уже моря, останавливается на минуту, щурясь и пытаясь понять, что – кто – зовет ее туда, к темной кромке воды? Из каких глубин памяти вырывается этот образ – полупрозрачная фигура на фоне холодных северных волн? Что еще она должна сделать, чтобы этот образ ушел, отпустил ее из своего вечного, персонального, для нее одной созданного Лимбо?

  Она идет к морю. И вместе с тоскливым криком чаек и горьковатым привкусом морского холодного ветра бьется в воздухе эхо давних, многократно повторенных, проклЯтых, прОклятых слов.

  На зубах скрипит соль.

  ***

  Она останавливается возле самой воды. На Корнуолл давно опустилась ночь, но одинокую девушку на пустынном побережье это не волнует. Роза стоит на берегу. Стоит лицом к воде, к морю, к серой линии почти неразличимого горизонта. Ветер отбрасывает с лица пряди светлых волос, хлещет острыми солеными брызгами в глаза, заставляя невольно щурится. Она стоит и смотрит вдаль. Смотрит – и не видит.

  Голос, который звал ее сюда, стал еще более навязчив, еще более различим, еще более... Отчаян? Словно крик, словно мольба о помощи, стон страдающего, но уже не надеющегося на спасение существа.

  Она сама не может ответить на вопрос, что заставило ее прийти сюда. Что заставило ее несколько месяцев добиваться разрешения на пробный перенос – уговорами, угрозами, теоретическими выкладками и практическими исследованиями, слезами... Несколько месяцев работы. Несколько миллионов фунтов, которые с Торчвуда еще спросят, если ее авантюра не увенчается успехом. Несколько...

  Неважно. Она замирает на минуту, оглядываясь – и решительно поворачивает вправо, ступая вдоль самой кромки прибоя. Песок, песок, песок... Серый, обкатанный морем песок, серые, свинцово-тяжелые волны, серые, вылизанные ветром и водой гладкие скалы... С некоторых пор она не любит серый цвет. Ветер срывает с волны верхушку, бросает прямо в лицо холодную водяную пыль – и девушка невольно вздрагивает, стирая со щек соленые брызги.

  А потом мрачная, вылизанная волнами гладь скалы по правую руку остается позади – и сердце дает сбой.

  Доктор.

  Тардис лежит на боку, наполовину зарывшись в серый песок. И в памяти против воли бьется безнадежное, безжалостно-горькое – «Дай ей умереть. Годы будут идти, и о Тардис забудут...»

  Она не помнит, как преодолевает последние несколько десятков футов до нее. Помнит только знакомую деревянную дверь и холод металлической ручки под пальцами. А потом дыхание перехватывает, и она замирает на пороге, неверяще глядя на то, что осталось от знакомой обстановки.

  В Тардис почти ничего не видно из-за кружащихся в воздухе хлопьев гари, горло забивает горький, едкий дым. Дым – его здесь много, очень много. Он сочится из-под покореженной, разбитой консоли, вытекает черными жутковатыми змейками откуда-то из-под пола, закручивается небольшими вихрями вокруг обрушенных кусков обивки.

  Она прижимает ладонь к лицу, давя крик, и с ужасом смотрит на то, что осталось от... От... От дома. Ее – их – дома. Тардис... Его Тардис. ИХ Тардис. Спокойная, безопасная, уютная... Надежная. Что с ней случилось? Что случилось с НИМ?

  Тардис кажется намного больше, чем она помнит – нет ничего, напоминающего уютный и немного аскетичный интерьер. Вместо золотистых, похожих на стебли диковинных растений, опор – витые колонны темного золота и мрамора, уходящие куда-то в неразличимую высоту...

  Уходившие. Когда-то. Теперь от всего этого великолепия – лишь мраморная крошка и зловещие пятна гари. Роза закрывает нос и рот натянутым на ладонь рукавом свитера, но это не слишком помогает. Дым пробивается сквозь ткань, лезет в горло, разъедает глаза. В душной полумгле кое-где мелькают затухающие огоньки пламени – и все. Нет ни привычного мерного гула, ни мерцания консоли, ни упругого подрагивания палубы. Только дым, только обломки стен, аппаратуры и еще Бог знает чего. Трудно представить, что кто-то мог остаться живым в этих руинах.

  В Тардис нестерпимо пахнет смертью.

  Пошатнувшись, она медленно, словно во сне, делает шаг вперед – нога соскальзывает по наклонной палубе – и, не веря себе, входит в корабль. Голос, звавший ее, требовавший, умолявший, почти затих, но она все еще чувствует, куда ей нужно идти. Она осторожно обходит покореженную консоль.

  И задыхается от ужаса.

  Он лежит на боку, неловко подогнув под себя одну руку и вытянув вторую в беспомощном, пугающе-неудобном жесте. Сознание хватается за эту руку, за пальцы, неосознанно цепляющиеся за какой-то неопознаваемый обломок. И Роза смотрит – смотрит на эту руку, на пальцы, привычно-знакомые, надежные, смотрит, не в силах отвести взгляд и отрешиться от острого чувства неправильности.

  Проходит несколько секунд – минут? Вечность? – прежде чем она понимает: это не он. Это не тот Доктор, который тянул к ней руку, когда Пустота жадно тащила ее к себе. Не тот, кто сжег солнце, чтобы не-сказать то, что они оба знали. Не тот. Другой.

  Знакомый. Привычный. Родной. Надежно смыкающиеся в замок пальцы, широкая улыбка и смешные уши. «Сегодня все выживут, Роза!»

  Все это время она боялась, что опоздает. Но она никогда не думала, что может прийти слишком рано.

  Он кажется измученным и не похожим на себя – ни на того себя, что когда-то спас ее в подвале универмага, ни на того себя, что оставил ее когда-то на холодном берегу Дарлик Ульф Странде. Странная, непривычная одежда. Дурацкий пиджак, похожий на старинный камзол – или, скорее, на ошметки старинного камзола. Один рукав оторван почти до плеча, от него остался только обугленный болтающийся клок, второй разодран чем-то острым, и уже задубел от побуревшей, пугающе-настоящей крови. Пальцы, вцепившиеся в обломок обшивки. Нелепая поза. Две тонкие темные струйки, тянущиеся по запрокинутому лицу из ноздрей.

  «Могло быть и хуже, но эти уши!..»

  Вот, значит, как все было...

  Он выглядит так, словно побывал в битве. Словно он УМЕР в битве. Что случилось с ним? Она смотрит на кровь, запекшуюся на лице, и горло перехватывает, словно удушьем. Только вот это – не удушье. Это было. Это с ним уже было – когда-то, еще до того, как они встретились. Это было – это было – это...

  ...Почему ей кажется, что еле слышное, прерывистое дыхание в любой момент может оборваться?

  Сейчас ей страшно – как не было страшно уже очень, очень давно. Она знает, что он будет жить. Он должен жить! Он ведь спас ее в Генриксе. Взял за руку и приказал – «беги». И она побежала, раз и навсегда доверившись странному незнакомцу в синей будке. Он останется жив, и скоро, совсем скоро, она – другая она – впервые войдет в эти двери, за которыми не будет руин и дыма, и инопланетянин с северным акцентом ехидно улыбнется в ответ на ее изумление. Она знает это – умом, а сердце сбоит от удушающего, панического страха.

  Не в силах оторвать взгляда от его окровавленного лица, она медленно, как сомнамбула, делает шаг вперед. Останавливается рядом, неловко опускается – сперва на одно колено, потом на оба. Рука с дрожащими пальцами тянется вперед – и замирает возле лица. Горло сдавливает почти позабытой за последние месяцы безумной работы болью. Она шла из такой дали...

  Она нашла его – но нашла слишком рано. Рано...

  С трудом оторвав взгляд от его лица, она поднимается на ноги и делает шаг к двери. Все должно быть... Должно быть так, как было. Уйти. Повернуться и уйти. Оставить его одного – раненого, быть может, умирающего... Оставить, чтобы потом другая она могла задать свой глупый вопрос – «Доктор – кто?»

  Каждый новый шаг дается все труднее, и ей кажется, что в спину ей смотрит чей-то укоряющий, измученный взгляд.

  Уже на пороге Роза бросает последний взгляд назад. Не прощание, не прощание, нет! Она найдет его. Она его найдет. Она...

  Решимости переступить порог и закрыть за собой дверь этой, слишком ранней, Тардис, не хватает. Она впивается ногтями в собственную ладонь, раздирая в кровь тонкую кожу – и не чувствует боли. Рухни сейчас небо на землю – она вряд ли заметила бы это. Она знает, что должна уйти и позволить сбыться будущему. И чувствует, что не может уйти.

  – Помоги мне! – отчаянно шепчет она, прижимаясь лбом к теплому дереву обшивки. – Что мне делать? Что делать? Это было? Это должно было быть?! Я не знаю, я ничего не знаю...

  Тардис молчит. Она могла бы помочь. Могла бы подсказать...

  Тардис...

  Пораженная новой, пронзительной, словно разряд тока, мыслью, Роза выпрямляется. Оставляет в покое исцарапанную ладонь и медленно поворачивается – туда, где под мертвой консолью едва ощутимо мерцает знакомое золотое пламя. Пламя, частью которого была когда-то и она сама. Тардис... Понимание приходит естественно, как дыхание, и девушка невольно улыбается. Она все-таки успела. Она пришла туда, куда надо. Туда, КОГДА надо.

  Туда, куда ее позвали.

  Путь назад дается легко и почти незаметно. Она больше не обращает внимания ни на едкий дым, ни на обломки. Вновь опустившись на колени рядом с Доктором, она тратит несколько секунд, чтобы еще раз взглянуть на него. Что с ним случилось? Почему он регенерировал? Почему у него не хватило сил на восстановление? Она никогда этого не узнает...

   Это и не требуется. Порой нужна безнадежно-белая стена с алыми каплями крови из разбитых рук и соленый холод северного ветра, чтобы понять – есть вопросы, на которые не стоит отвечать.

  Осторожно протянув руку, она прикасается к его щеке – холодной, застывшей... Из него почти ушла жизнь. Из него – и из Тардис. Некому отогреть, некому поделиться собственным теплом.

  Некому – было бы. Теперь она уверена, что делает все правильно.

  «Я вижу то, есть, что было, то, что могло быть...»

  Ей больше не нужно спрашивать, что делать. Не нужны ни подсказки, ни разъяснения.

  Золотое пламя в глазах, обжигающий, ослепляющий огонь внутри. Боль, настолько острая, что почти не отличима от наслаждения. Расширенные от отчаяния и ужаса глаза Доктора – совсем рядом, на расстоянии шага. Протянутые к ней руки. Понимание в его глазах – понимание, которое к ней самой придет намного позже. «Тебе нужен доктор»...

  Невесомый, болезненно-нежный, дарующий жизнь не-поцелуй.

  Большее из того, что было им отпущено.

  Некоторые вещи нельзя понять. Только почувствовать. Ей не нужно объяснять, что она должна сделать. Глаза застилает знакомое золотое сияние, практически без усилий с ее стороны, и она вновь слышит музыку – пение, которое слышала наяву лишь однажды... И которое вновь и вновь возвращается к ней во снах. Странно было бы думать, что можно забрать то, что стало твоей сутью, твоей душой, твоей кровью. Ей понадобилось почти три года, чтобы понять это. Доктор... Знал ли он?

  Роза с усилием переворачивает тяжелое неподвижное тело. Он не противится и не помогает чужим рукам, голова безвольно перекатывается по полу. Он не шевелится, когда губы девушки касаются его губ, обжигая принадлежащим не ей огнем, возвращая то, что однажды было так щедро ей отдано. Едва заметное, почти неощутимое прикосновение – скорее прощание, нежели поцелуй. Ей не нужно вспоминать, что именно говорил он, забирая силу и давая взамен – жизнь. Ей не нужно объяснять, как поделиться той силой, что однажды и навсегда поселилась внутри нее.

  И там, где под тонким слоем костей и мышц почти замерли два измученных сердца, наконец вспыхивает и начинает медленно разгораться крошечная золотая искра. И, так же медленно, пока еще неуверенно, разгорается пламя под затихшей, изуродованной консолью.

  ...А потом слепящий жар уходит, оставляя после себя пустоту и боль в груди, заставляя давиться неосознанными, сухими рыданиями. Она выпрямляется, закрывая глаза и пытаясь восстановить прерванное дыхание. А когда наконец открывает глаза...

  Он лежит все в той же позе, и, казалось бы, ничего не изменилось... Но больше он не напоминает умирающую бабочку со сломанными руками-крыльями. Он спит, до боли напоминая себя почти год спустя, и на лицо постепенно возвращаются краски. Роза, не в силах бороться с собой, вновь наклоняется к его губам и несколько минут сидит с закрытыми глазами, чувствуя у самого уха размеренное, спокойное дыхание – лишь ненамного более прохладное, чем у людей.

  Он будет жить.

  Роза медленно выпрямляется, достает телефон и включает интернет. Загружает страницу новостей и долго смотрит на дату. Чуть меньше суток до дня, когда в подвале Генрикса ушастый тип в кожанке схватил ее за руку и сказал «беги». Чуть меньше суток до дня, когда началась ее жизнь. Горло сдавливает от подступающих слез. За все надо платить... И она никогда – ни тогда, ни сейчас – не считала, что цена слишком велика.

  Она выключает телефон. Осторожно проводит пальцами по консоли, чувствуя, как где-то глубоко внутри пульсирует еще слабое, чуть было не погасшее навсегда, пламя. Тардис... Тардис, машина, которая совсем не машина, ее прошлое, ее будущее. Верный друг, пытавшийся спасти своего Доктора. Это она позвала ее сюда – теперь Роза не сомневалась в этом. Сквозь пространство, сквозь время, сквозь границы миров докричалась до единственной, кто мог услышать. Кто мог спасти. Неважно, что Розы – той Розы, что переписывала историю, создавая себя из золотого тумана и рваной вязи букв – еще не существует. Что значит время для той, что была – и остается – Злым Волком?

  Девушка в кожаной сиреневой куртке отворачивается от консоли, вновь глядя на знакомое, родное лицо. Как странно... Он еще не видел этого своего лица. Она – больше уже не увидит. Нестерпимо хочется отменить будущее. Переписать одним властным движением руки. Не позволить ему уйти так рано, не позволить ему – другому, тому, ради кого она пришла – отпустить ее, оставить там, где есть существование, но нет жизни.

  Она протягивает руку – почти касаясь лица, но так и не дотрагиваясь. Пальцы щекочет теплое дыхание.

  Через день у девочки-продавщицы в розовой кофточке начнется новая жизнь. И труднее всего – не завидовать. Той себе, для которой впереди еще целая жизнь, которая еще не знает, что сказки имеют обыкновение заканчиваться.

  Роза поднимается и, не оглядываясь, выходит из Тардис. Она обязательно найдет своего Доктора. Она НАШЛА своего Доктора.

  Ночь вступала в свои права. Для продавщицы из Генрикса начиналась ее сказка.

  У Розы Тайлер, сотрудницы Торчвуда, впереди был долгий путь.