Текст книги "Разум победит"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Екатерина Лесина
Разум победит

   А потом закончились патроны. Пустая лента стеганула по пальцам, и по бронированной шкуре пулемета прошла рябь. Раздутый зоб его опал, а трехствольный хобот свернулся улиткой.

   – Вот теперь жопа, – сказал Врочек и сунул палец в нос.

   – Задница, – поправил Майор.

   Он ничего никуда совать не стал, и даже сигару спрятал в нагрудный карман, где уже хранился партийный билет, фотография Майорши и старое письмо от любовницы, сбрызнутое духами "Генеральская жена".

   – Врагу не сдае-е-е-с-ся... – затянул Колька, расколупывая дыру на тельняшке. Должно быть, он мечтал встать в полный рост и рвануть тельняху на груди, пугая пепелацев отчаянной храбростью. Они же, чуя этакую подлянку, держались в отдалении. Пули и те подлетать не осмеливались. Одна, особо наглая, с натертым до блеска телом, зависла над Колькиной головой. Пуля судорожно молотила крыльцами, пытаясь сохранить момент инерции, и посвистывала.

   Подпевала.

   – Свалить бы, – заметил Врочек, ударом кулака вбивая пулю в доски, и сам себе ответил: – Так ведь некуда... Разум победил.

   И голова Врочека разлетелась красно-желтыми брызгами. Майор слизал одну, кисловатенькую, и охнул, оседая на мокрый асфальт.

   Колька, перевернув тело ничком, освободил нож и ловким ударом вспорол подбрюшье пулемета

   – Разум – победил, – сказал Колька, вытирая клинок о штанину.

   Затем он достал из Майорова кармана сигару, прикурил и, усевшись на тело предателя, изготовился ждать.

   Сердце мое.

   Помни: жизнь – отрезок между бойком и целью. В метрах длиннее, в секундах короче.

   Но я мыслю. И я существую.

   За полгода до...

   Равновесие было нарушено, когда в лаборатории создали новый вирус. Месяц спустя Великий Пепелац разомкнул веки и сказал:

   – Разум.

   Послушник, придремавший, как дремали многие до него и, вероятно, надеялись дремать многие после, не сразу понял, о чем речь.

   – Разум, – повторил Великий Пепелац и сдул паутину с бороды. – Победит. Разум...

   Послушник проворно вскочил и кинулся прочь, оглашая коридоры Храма криком:

   – Разум победит! Разум победит!

   К рассвету Великого Пепелаца, завернув в сотню листов золоченого папируса, усадили на танк особой, белой породы. Броню смазали кокосовым маслом, костяные наросты крепежных болтов вызолотили, а на башне раскатали красный ковер.

   Танк косил лиловым глазом, всхрапывал, но вел себя соответствующе моменту.

   – Разум победит! – Верховный жрец ударил плеткой по гусенице. – Разум победит!

   Крик подхватили и выбросили за ворота, где уже собралась толпа. Танк неторопливо полз сквозь людское море, кроша кости и натирая скользким алым древние плиты мостовой. Послушники швыряли на кровь смесь песка и мела, а Свита – золотые монеты.

   – Разум победит!

   На зиккуратах открылись зеркала, отражая солнце. И яркая вспышка на долю мгновенья оглушила всех. Великий Пепелац смежил веки, прикрыв левым дыру.

   Пуля уже вгрызалась в сочную мякоть мозга. Достигнув теменной кости, она издохла, но, двигаясь по инерции, проломила-таки окно во внешний мир, забрызгав ковровую шерсть божественной сутью Пепелаца.

   – Разум... – Верховный жрец, первым почуявший неладное, успел отскочить, когда деревянное тело мертвого божества скатилось вниз.

   – Победит! Победит! – ухнула толпа, надвигаясь на танк. Жадные руки тянулись к Великому Пепелацу, срывая папирус, кожу и мышцы.

   Танк зажмурился: ему было страшно.

   На другом плече мира курсант Николай Топоров отработанным жестом воздел пятерню к небесам. По знаку его развернулись полотнища штандартов, явив миру Лик Солнца.

   – Пусть всегда будет Солнце! – ударили первые слова гимна.

   Ветер тревожил ткань, и Солнце морщилось, точно брезгливо было видеть ему собравшихся людишек. Весело громыхал гимн, а Государственный хор скопцов выводил вечное:

   – Пусть всегда буду...

   -...йааа... – взвизгнула пуля и, сбив тюбетейку с головы Лидера, ударила в грудь курсанта.

   Курсант упал, гимн захлебнулся, толпа задохнулась. Лидер же, вытащив пулю из складок ткани, поднес к преисполненным истинной доброты очам, и поинтересовался:

   – И как это понимать?

   – Пепелациды, – сказали Советники. А пуля ничего не сказала, но закатила глазки и издохла. Тельце ее Лидер возложил на трибуну и, придавив толстым пальчиком, заметил:

   – Происшествие, однако... Разобраться.

   Второй рукой Лидер махнул в сторону Топорова, который сумел подняться и теперь изучал дыру в мундире.

   – Наградить.

   Колька все трогал и трогал дырку в груди, которую уже успели прикрыть медалькой, но она все равно ощущалась через тонкую латунь. В дырку сквозило, и сквознячок этот полз по кривоватому Колькиному хребту, пробираясь сквозь поры кожи внутрь.

   – Вранье это все, – нашептывал сквознячок. – Тебя даже не поцарапало.

   Голос у него был сипловатый, как у матушки. Она вечно простужалась и ходила по дому, обмотав горло шарфом, а к переносице прикладывала вареные яйца. Непременно деревенские, в рыжей скорлупе. Однажды яйца не помогли, и матушка умерла.

   И Колька едва не умер...

   -...за проявленное мужество...

   ...лежал бы сейчас в прозекторской...

   -...пролитую во имя страны и Лидера кровь...

   ...или в гробу...

   -...награжден...

   ...форма парадная... берет... погоны... салют... В школе им бы гордились. Портрет в Красном углу повесили бы, пополнив скудноватенькую галерею местных героев. Да и какие там герои? Передовики производства. И один кандидат наук.

   – Ура, товарищи!

   Вот только Колька живой. И из дырочки под медалькой сквозило:

   – Догадаются... обязательно догадаются... тебя даже не поцарапало.

   – Ура! Ура! Ура!!!

   Стрелка нашли сразу. В тенечке лежал, только ботинки неосторожно на солнышко высунул. Вот и нагрелись, слиплись пятками с текучим битумом. Пришлось отскребать. И мозги тоже, которые выплеснуло на крышу сероватой лужицей. На лужицу слетелись мухи, грозя причинить вещественным доказательствам невосполнимый урон.

   Но в копошении мушином Майору виделся высший смысл, тогда как людская суета была суетой обыкновенною и скучной до невозможности. Майор жмурился, сопел и мучительно подбирал рифму к слову "роза". В голову лезла только "поза" и весьма себе конкретная, сбивавшая с романтического настроя. За позой маячили панталоны оттенка "страстная незабудка" и потраченные купоны. За них еще предстояло отчитаться перед супругой, женщиной строгих нравов и точных расчетов. И в данный момент жизни рассчитывала она на спальный гарнитур "Надежда", очередь на который уже подходила...

   – Вот же сука-пепелац, – печально заметил старший пулицмейстер, отгоняя муху. – Вечно, как ЧП, так в мою смену...

   Он протянул мятую сигаретку, которую Майор принял с опаской: прежде подобной щедрости за пулицмейстером не водилось.

   – Теперь до вечера застряли...

   – Точно.

   И неприятный разговор отложится.

   – Ты, если чего, не забывай. Заглядывай, – пулицмейстер скрутил фигу особым образом, и Майор качнул ресницами: мол, понято и принято.

   Готов служить Отечеству!

   Пулицмейстер же исчез, смешавшись с человечьим муравейником, которого лишь прибавляло. Сигаретка, чей фильтр самоотделился и сгинул в Майоровом рукаве, несколько скрасила ожидание. В лиловом дыму мерещились то розы за два-пятьдесят штука, то позы, то искореженное гневом лицо жены.

   Лишь бы жаловаться не пошла... за аморалку точно премию снимут.

   Уже дома, сбежав от скандала в туалет, Майор вытащил из фильтра капсулу и свиток. Инструкции не допускали иного толкования.

   Винтовку Врон Чеков по прозвищу Врочек получил издыхающей. Говоря по правде, ей давно следовало бы преставиться, но СВД-шки – твари живучие. И эта, несмотря на переломанный хребет, продолжала дышать.

   – Потерпи, – сказал Врочек, перенеся винтовку на операционный стол. – Уже недолго.

   СВД-шка прикрыла глаза. Легочные мешки ее почти слиплись, а подвздошник с горючими газами был опасно полон. Где-то под ним сидело гнездо с пулями.

   – Имеется предположение, – влез сопровождающий спецушник, – что в ней имеются пули новой селекции. Имеется необходимость извлечь.

   Врочек кивнул: извлечет.

   Пробив кожу, он откачал газы, затем расширил разрез и сунул руку в горячую плоть. Пальцы сразу наткнулись на жесткий ком гнезда.

   – Есть, – сказал Врочек. – Личинок пять будет. Странно...

   Он высунул руку и вытер, оставляя на белой простыне желтоватые масляные разводы.

   – ...зачем столько? Выстрел один. А пуль...

   Крюк легко перерезал опорную жилу и, впившись в ноздреватую поверхность, поволок гнездо.

   – ...шесть, – Врочек пересчитал крапины коконов.

   – Не ваше дело, – спецушник, отлипнув от стены, оказался рядом.

   – Не мое, – согласился Врочек, передавая цинковый лоток в белые мягкие руки. – Эт точно. А вы бы поторопились. Без матричного раствора они долго не протянут.

   И спецушник ушел.

   Врочек же, склонившись над СВДшкой, сказал шептом:

   – Дело не мое, но... ты да я... мы-то знаем, что пули свистят.

   Кожистое веко слегка дернулось, а острие мизерикордии вошло точно в теменную ямку, оборвав мучения. Сунув пальцы в рану, Врочек нащупал жировик капсулы. Задание, находившееся внутри, было предельно ясно.

   Пандемия гриппа, накрывшего оружейные фермы, отвлекла людей от недавнего происшествия. Благо вакцину нашли вовремя и обороноспособность страны не пошатнулась.

   Солнце мое.

   Помни: воздух – твердь, сдирающая кожу. Огонь, им пробужденный, негасим.

   И я смиряюсь.

   Про войну Колька услышал по радио. Он булку доедал, молока еще с полстакана оставалось и масла кубик, сдвинутый на край ломтя. Колька предвкушал, как масло – сливочное, желтое – попадет на язык, крутанется по нёбу, обволакивая сытным жирком – а тут радио и про войну.

   – ...коварно напали на...

   Колька поперхнулся, и масло слетело прямиком на брюки. Только никто не заметил и не стал пенять на внешний вид, герою не подобающий. Все тоже застыли и к радио повернулись, небось, думая, что ошиблась оно.

   Ничего подобного.

   – ...вчера приблизительно в 20 часов помещение радиостанции в Глейвице было коварно захвачено пепелацами...

   Масло Колька все-таки подобрал и сунул в рот, уже безо всякой радости. А рука сама на грудь легла, прикрыв дырочку, никем, кроме Кольки, не видимую.

   – ...проявив мужество...

   И шепоток в голове:

   – Живой, живой... не поцарапало...

   – ...в кровопролитном бою...

   Голос диктора, нажористый, как мамкин борщ, потонул в грохоте сапог.

   Армии столкнулись, как два барана. Стальные рога артиллерии высекли искры. Копыта бронетехники взрыхлили землю, и щедрой рукой упало в нее стальное семя перезревших пуль.

   Люди шли за удобрение.

   Сигнал тревоги, раздавшийся в пять-сорок, заставил Майора поморщиться, а на горизонте уже показались тени бомбовозов. Они шли неторопливо и чинно, как гувернантки, в окружении роя непоседливых истребителей.

   Желтые трассеры разодрали небо. Эхо прокатило отголоски взрывов и скрылось в бункерах. Майор же застыл, глядя на кипение воздушного боя.

   Дойдут? Не дойдут?

   Вот крайний в стае нырнул и устремился к земле, отчаянно молотя крылами. Из распоротого пулеметной очередью брюха сыпались недозревшие икринки бомб. Они разрывались, не долетая до земли, и казалось, что бомбовоз разбрасывает огненно-желтые астры. Точно такие же украшали комплект белья, заботливо припрятанный супругой для спального гарнитура "Надежда".

   Выдали... авансом выдали. А бельишко она все равно не распаковала, найдя новый повод.

   Поведя плечами – сирена голосила все громче, все натужней – Майор сдвинулся с места. К условной точке он не шел – бежал неуклюжей несолидной рысцой, прижимая к боку тонюсенькую папку. Внутри были бумаги. Пять страниц, писаных от руки. В них – два месяца работы, которые не имели значения. Но бумаги еще казались кому-то важными настолько, чтобы послать связного.

   Он вынырнул из арки и замер, вытаращив блеклые глаза.

   – Вали отсюда, – сказал Майор, протягивая папку.

   Связной выхватил ее и скрылся в подворотне. А Майор неторопливым шагом направился к площади. Огненные астры догорали в небе, посыпая город смесью пепла и желтой маслянистой крови.

   Сирена откашлялась и завела:

   – Пусть всегда будет солнце...

   Эхо взрывов лупило по окнам. Стекла дребезжали, но держались. И Врочек тоже держался: одной рукой за стол, другой – за мизерикордию. Рука подрагивала, и клинок то опускался, то поднимался.

   – Бей уже! – рявкнул помощник, которому страсть как хотелось бросить все и спрятаться в бронированной утробе бункера. – Бей!

   И Врочек ударил. Неудачно. Клинок скользнул по лобовой броне и вошел в глазницу криво.

   – Извини, – сказал Врочек, исправляясь. Со второго удара добивать – прежде с ним подобного не бывало. Но гранатомет, измученный допросами, был рад уйти.

   Помощник тоже.

   Ну и хрен на него. Сука. Все вокруг суки. Воюют, воюют, а Врочеку убирать...

   Должно было получиться иначе.

   Он вытер мизерикордию о халат и достал из кармана флягу.

   – Соотечественники! – голосом Лидера произнесла радиоточка. – Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы Пепелац бомбят Столицу. Но в моих словах не горечь, а надежда. Я верю в судьбу нашей страны...

   Здание содрогнулось, и стекла все-таки выстрелили, осыпав Врочека осколками. Они сияли, словно драгоценные камни.

   Все должно было получиться иначе!

   – Мы переживем этот мрачный и горький час. Знайте же, что не далек, близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога...

   – Вопрос, куда? – сказал Врочек, допивая остатки спирта.

   – Да здравствует народ! – крикнули в ответ. – И пусть гибель наша не будет напрасной! Наш подвиг кровью будет записан в анналы истории...

   – В анале, – поправил Врочек.

   Мать же вашу! Иначе все быть должно! Иначе!

   – На баррикады, друзья, на баррикады! Ни шагу назад.

   Врочек кинул флягу в ящик с останками и поднялся. Шел он покачиваясь. Под ногами хрустело. Из распоротой щеки кровило, а снаружи, перекрывая грохот канонады, доносилось:

   – Пусть всегда будет небо...

   Колька видел, как летит снаряд, оставляя серый след на сером же небе. Вот распускаются костяные закрылки, выравнивая траекторию. Вот вздрагивает и раскалывается крыша, а после взлетает, подброшенная ударной волной. И стеклянная крошка дробью прошивает стены.

   А Кольку опять не задело.

   Здание, разорванное пополам, еще держалось, точно не желая верить в случившееся. А потом вдруг взяло и рассыпалось. И это было до того неправильно, что Колька оцепенел. Он так и стоял на площади, под ревущим репродуктором, прижимая к груди полученную папку и глядя на останки Штаба.

   Где-то под ними находился бункер, попасть в который у Кольки не выйдет.

   Опоздал.

   Подвел.

   А ему поверили... поручили... понадеялись... как на героя... не знали, что герой – не настоящий.

   – Не стой! – крикнул кто-то, выдирая папку из Колькиных рук. – Пристрелят.

   Пули и вправду свистели, разбиваясь с лету о камни мостовой.

   – Двигай, двигай! – кричали Кольке в ухо. – На баррикады!

   – Пусть всегда буду... йааа...

   Мачту с динамиком все-таки сшибло.

   – Ты кто? – спросил Колька, глядя на нежданного спасителя. Тот был невысок, сутуловат, грязен и явно нетрезв. – Кто ты такой?

   – Врочек, – ответил Врочек, думая, на кой хрен ему было связываться с этим щенком: все равно до точки не доберется. Самому бы успеть.

   А с другой стороны: зачем?

   – Это... это секретные бумаги.

   – Неужели?

   Мальчишка дернулся к пистолету, такому же молоденькому и доходяжному.

   – Сиди, – велел Врочек, раскрывая папку. – А то пристрелю.

   Бумаги он просматривал по верхам, злясь на неразборчивый почерк писавшего. Паренек сопел, но не дергался, только затылок взглядом сверлил.

   – Вот, значит, как... – Врочек закрыл папку и, не целясь, метнул в урну. Белые листы закружились на радость ленивым пулям.

   – Но это же...

   – Просто бумажки. Выпить хочешь?

   Парнишка мотнул головой, не в силах отвести взгляд от погибающего отчета.

   – Ну и правильно, что не хочешь, потому как нету. Вставай. Пошли.

   – Куда?

   – На баррикады.

   К баррикаде Майор вышел первым и занял место у пулемета. Стрелял короткими очередями, не целясь, но просто давая знать о том, что точка существует. Врочек, протиснувшись между ящиками и мешками с песком, потеснил Майора.

   – А... а это вы? – спросил Колька, присаживаясь в уголке. Он не очень представлял, что принято делать на баррикадах. Майор кивнул, дескать: совершенно точно он – это он.

   – А... а он бумаги уничтожил.

   – Стукач, – сплюнул Врочек и похлопал пулемет по холке. – Хрен с ними, с бумагами... поздно уже.

   И Майор снова кивнул: дескать, хрен и совершенно точно – поздно. Тогда Колька просто сел и принялся ждать. Он не знал, чего именно ждет, и жалел об оставленной дома медали: надеть бы ее и, глядишь, унялся бы сквознячок в груди.

   К обеду наступило затишье. Небо и то прояснилось, припрятав портянки пороховых туч. Но ветер все равно приносил запах гари.

   – Значит, ты с той стороны? – Врочек лег возле пулемета, прикрываясь согнутым локтем от солнца. – Наших заражал?

   – А ты – наших? Пепелац?

   – Точно.

   Повисла пауза, которая показалась Кольке целой вечностью. Даже облака успели перестроиться в два фланга. Наконец, Майор спросил:

   – Чего по своим тогда?

   А Врочек ответил:

   – Да хрена с два там мои. Или твои. Чьи – не знаю. Ихние теперь. Курить будешь?

   Майор покачал головой и вытащил сигару:

   – Как-нибудь потом...

   – А я сейчас, – в пачке Врочека сигарет осталось две, но Кольке он предлагать не стал.

   – Вы нам. Мы вам. Логично, – Врочек выдыхал дым в сторону от пулемета. – Правда, одного не учли. Пули – свистят.

   – В смысле? – Майор закрыл глаза. Смешалось все. Оружейные фермы. Капсулы. Вирусы. Розы. Позы. Спальный гарнитур "Надежда". И белье с желтыми астрами, похожими на взрывы недозревших бомб.

   – Да без смысла. Свистят и все.

   Колька прислушался: пули и вправду свистели. Но разве ж это новость? Вот то, что Майор с пепелацем беседы беседует – это новость. А пули... они всегда свистели.

   – Думаешь, они? – Майор пнул жестянку, в которой еще оставалась парочка пулеметных лент.

   – А хрен его знает. Сначала мы...

   – Разум победит?

   Врочек засмеялся, и Майор тоже засмеялся, а Колька снова не понял, чего смешного-то? И в дырочку сквозило, пусть и осталась она на старой форме, прикрытая латунной медалькой, которую дали незаслуженно.

   – Разум... разум... – Врочек поднял стреляную оболочку. – Все понадеялись на разум. В теориях красивенько. Если пуля себя осознает, она не захочет умирать. Конец войне. Конец насилию. Благая цель.

   Над головой стрижом мелькнул истребитель. Зацокотал по крышам стальной дождь, а рокот возвестил о приближении танков. Врочек вновь прилип к пулемету. Он стрелял прицельно, невесть зачем экономя патроны. Но они все равно закончились, как закончились и Колькины раздумья.

   Теперь он знал ответ и удивлялся его простоте.

   – В бою не сдается... – затянул он, подбадривая сам себя. Ладонь легла на теплую рукоять.

   Все правильно.

   Никто не думает о смерти. Наоборот: они жить хотят. И живут. Только иначе чем люди. Но кто виноват в таком?

   Ответ был перед Колькой.

   И когда голова Врочека разлетелась серо-желто-алыми брызгами, Колька пожалел пулю: ее существование было очень коротким.

   Небо мое.

   Помни: наша встреча – предопределена. Ждать недолго. Колыбель моя созрела.

   Ты готово?

   Докурив до половины – сигара оказалась на редкость крепкой – Колька снял пистолет с предохранителя и приставил к подбородку:

   – Разум победит, – сказал он и нажал на спусковой крючок.

   Колька еще услышал сухой скрежет бойка и эхо взрыва, толкнувшего пулю в ствол. За этим эхом пряталось другое, недоговоренное:

   – ...разум...