355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Лесина » Крест мертвых богов » Текст книги (страница 8)
Крест мертвых богов
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 18:16

Текст книги "Крест мертвых богов"


Автор книги: Екатерина Лесина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Яна

Желаний не было никаких. Работа… неужели когда-то мне это нравилось? Никогда, это муж мой, упокой Господь его душу, решил, что мне надо чем-то заниматься, и заодно решил чем и как, а я согласилась. Все равно было. И сейчас тоже, хотя привыкла, добилась, сделала себе имя.

И имидж хладнокровной суки, которой лучше не перебегать дорогу.

Зачем мне это? Конкуренты меня ненавидят. Сотрудники боятся и тоже ненавидят. Подруги… когда они были, подруги? В детском саду? В школе? А потом куда делись?

– Яна Антоновна, – голос секретарши профессионально любезен. Интересно, по вечерам она рассказывает своему мужу, какая стерва ее начальница? Или она не замужем? Значит, рассказывает любовнику, девочки любят посплетничать. Мальчики, впрочем, тоже.

– Яна Антоновна, так пускать?

Кажется, витая среди проблем и мыслей, я что-то пропустила.

– Кого пускать?

– К вам Константин Сергеевич… – профессиональный голосок непрофессионально дрогнул. Девочка влюблена? Что ж, Костик красив, жаль, что гей.

– Впускай. И чаю сделай.

– А Константину Сергеевичу что?

– Вот у него и спроси.

Господи, ну почему она такая идиотка? Или это я снова слишком многого требую от людей?

– Привет, красавица, – Костик поцеловал в щеку, ничего не означающее прикосновение, а в горле с чего-то ком. – Снова плачем?

Он понятлив, он знает меня, как никто другой, впрочем, никому другому я не позволила бы подойти столь близко. Костик – это школа, один класс, одна парта, почти одна жизнь на двоих, дружба, которая плавно переросла во влюбленность с моей стороны, и так же плавно вернулась к дружбе. Тогда – господи, как же давно это было-то, – Костик отдавал предпочтение спортивным брюнеткам, я же была неспортивной блондинкой.

Последний звонок, прощай, школа, и здравствуй, университет. Негаданная разлука, долгая и безболезненная – у каждого свой мир, и на чей-то другой не остается ни времени, ни желания, – случайная встреча в кафе. Долгий разговор о пустяках вроде погоды и бывших одноклассников, потом еще одна встреча… параллельные дороги, иногда рядом, но без точек пересечения. Мое замужество и Костиковы неудачные романы, уже с брюнетами – хоть какая-то иллюзия постоянства.

Его присутствие – единственная нить, связывающая меня с тем, что ныне принято гордо называть социумом.

Он просто здесь, рядом, и мне уже легче. Ком тает, и я почти в норме.

– Вот так-то лучше, – Костик мизинцем снял слезинку. И секретарша, которой вздумалось подать чай именно сейчас, едва не уронила поднос. Хотелось бы знать, что она теперь придумает. Хотя нет, вру, не хотелось бы. За редким исключением на людей мне плевать.

– Это тебе так кажется, – пробурчал Костик. Надо же, не заметила, что вслух говорю. – Ты просто закрылась в себе, выстроила стену, даже не стену – камеру-одиночку.

– Не начинай, – чай безвкусный, зато приятный с виду, прозрачный, золотистый, с едва заметным оттенком зелени.

– Не буду. Я вообще по другому поводу. Тут… дело такое, в общем… относительно племянника твоего.

Костик сел в кресло, значит, разговор будет не из приятных. Вон и руки на груди скрестил, и выражение лица такое, официозное. Я знаю его столь же хорошо, как и он меня. Наверное, это плюс.

– Ян, ты, главное, не думай ничего такого, я просто проверить хотел. Ну, понимаешь, очень это на подставу похоже. Богатая одинокая тетка, бедный племянник, радостная встреча, привязанность… потом мальчику нужно будет получить образование, желательно тут, ведь там, где живет твоя сестра, приличных вузов нету… жить у тебя станет.

– Меньше слов, – впервые за все время нашего с Костиком знакомства я испытала не то чтобы раздражение – неприятное удивление.

– Я о тебе, дуре, забочусь. Да мальчишку использовать могут… там компания серьезная, очень серьезная. Игры в нацистов – прикрытие, детский клуб. А что, удобно, старые технологии работают, детки кушают идеологическую кашу, растут сильными и злыми, главное, преданными хозяину и не требующими денег за работу. – Костик горячился, тонкие ноздри дрожали, тонкие пальцы мяли галстук, на тонком запястье отливал золотом тонкий браслет.

– На самом деле там бабки вертятся, и не хилые.

– Наркотики? – спросила и испугалась: а вдруг и вправду Данила с этим дерьмом повязан?

– Археология. Черная, запрещенная археология, местами откровенное гробокопательство. Что смеешься?

А мне и вправду стало смешно, Господи Боже ты мой, тоже проблему увидел… археология… глиняные вазы Древней Греции, растрескавшиеся статуи, истлевающие картины, которые отчего-то считают великими. Прошлое, безопасное, безобидное прошлое, которым можно любоваться, восхищаться, играть в интеллектуальность и образованность.

– Яна, послушай ты, – Костик вскочил с кресла. – Это все серьезно, очень серьезно!

– Если ты сейчас скажешь, что они раскапывают курганы и разоряют гробницы древних царей, я снова рассмеюсь. Какие у нас цари, все, что можно было раскопать, давно уже раскопано, распродано и забыто.

– Не все, – Костик был упрям. – Двадцатый век. Революция 1905 года, крестьянские мятежи и бунты, потом Первая мировая война, революция 1917-го и тут же переворот, Гражданская война, уничтожение бандитских группировок, репрессии, Вторая мировая… в земле много мертвых, а у этих мертвых много интересных вещей, таких, которые можно продать.

– И что? – честно говоря, веселья у меня поубавилось, одно дело – древние цари, жившие тысячи лет назад, и совсем другое…

– И то, что это, во-первых, незаконно, а во-вторых, опасно. Нельзя отбирать у мертвых последнее, нельзя торговать солдатскими медальонами и чужими наградами, информацией о месте захоронения и даже костями. А они торгуют. Все, что угодно! Можно скелет, даже с остатками одежды, можно череп… если с пулей, которой был убит человек, то дороже. Детские по другому тарифу, к счастью, таковых очень мало. Ян, ты пойми, это не просто вопрос морали или этики, но и в самом деле есть вещи, которые опасны, очень опасны. И еще есть мнение, что твой племянник прибыл в Москву с товаром, который должен был передать…

Данила

– Это правда? – тетка спрашивала тихо, но голос у нее был такой… такой… по позвоночнику вниз побежали мурашки. Еще и она.

– Данила, пожалуйста, ответь, правда ли то, что ваша организация разоряет могилы?

– Нет, – Данила обнял Принца, с ним как-то спокойнее. – На кладбищах не копаем, это туфта.

– А не на кладбищах?

– Ну… а почему нельзя? Мы ж не просто так, типа, чтоб позырить, мы по натуре, серьезно. И зарегистрироваться хотели, только нам не дали. Потому что уроды.

– Великолепный аргумент, – тетка не смотрела в глаза, и почему-то от этого становилось совсем не по себе. Хотя нет, не от этого, а от Ратмирова звонка, от ультиматума и от того, что Данила совершенно не представлял, что делать. Искать? А что искать и, главное, где? И как искать, если понятно, что он совершенно ни при чем, что не трогал никаких медалек и пакета не раскрывал.

Весь день прошел в раздумьях, точнее, в попытках думать, от которых почти сразу начинала болеть голова. А теперь еще тетка со своими претензиями, пришла и сразу отчитывать начала, чушь какую-то нести, будто он, Данила, могилы разоряет и кости продает.

Смешно, какой лох за кости платить будет?

Ну, раскапывать и вправду раскапывали, Ратмир вывез куда-то под лес, вручил лопаты и велел рыть, ну и рыли. Кости нашли, их пришлось доставать аккуратно, чуть ли не кисточкой песок стряхивать, но этим уже Гейни занималась, на брезенте раскладывала, сортировала. У Гейни опыт, и Ратмир ее часто с собой берет. Ну так они ж не разоряют, они, наоборот, людей ищут, чтоб похоронить нормально… а если и вещи какие берут, так мертвым-то зачем уже?

Мысли прыгали, метались в голове, вызывая тошноту и молотки в висках. Хотелось лечь, свернуться клубочком да заснуть.

Ратмир дал три дня, чтоб вернуть медальки. Нужно завтра к Ольгерду съездить, пускай подтвердит, что Данила все отдал.

Правильно. Данила так и сделает. Съездит и Принца с собой возьмет. А потом, когда выяснит все, пошлет тетку с ее нотациями подальше, и Ратмира тоже… и вообще всех. Никто больше не нужен, раз не верят.

– Данила? – холодные руки коснулись висков. – С тобой все хорошо? Ты очень бледный.

– Все. Хорошо. Пирожком отравился. – Стало страшно, что сейчас она позовет врача, а тот в больнице закроет, тогда не выйдет с поездкой, и Ратмир…

– Давай-ка иди в кровать, – тетка помогла подняться. – Принца я сама выгуляю, а ты ложись.

Данила не стал спорить, даже обрадовался, что теперь тетка точно вопросами доставать не станет, а завтра, глядишь, и наладится все. А там домой, дома хорошо…

Стоило прилечь, как Данила моментально провалился в сон. Во сне он убегал и что-то кому-то пытался доказать, а ему не верили.

День выдался горячим, пыльным и душным, парило, ну точно гроза будет. Правда, небо чистое, но это пока, еще час-другой, и затянется, закроется тучами, а там и молнии, и гром. Успеть бы вернуться, мокнуть не хотелось жутко.

Утром Данила проснулся с нехорошим предчувствием, хотя, конечно, во всю эту хрень с гороскопами и приметами не верил, но вот неспокойно было как-то. Хорошо хоть тетка на работу укатила, деловая. Даже обидно как-то, будто ей наплевать, что с ним, с Данилой, будет. Вот мамка вчера точно врача вызвала бы и потом бы дня три следом ходила, каждые пятнадцать минут спрашивая, все ли хорошо.

Плохо. Все плохо.

Он провалил задание. Он заболел – ведь ясно же, что и голова неспроста болит, и тошнит, – и заболел серьезно. Может, даже смертельно. И теперь умрет, и, наверное, скоро… а медалек – наверное, в пакете медали были, – не найдет. И все будут думать, что Данила – не только трус, но и вор.

Принц остался дома, с Принцем такси поймать сложно, а одному совсем неуютно.

– Приехали, выметайся, – таксист высадил Данилу в том же месте, что и в прошлый раз. Вот прикол, таксист другой, а место то же самое. Правда, этот взял дороже, но благодаря тетке проблем с деньгами не возникало.

Заборы, заборы… вот и калитка, открыта, как и в прошлый раз.

А дом заперт. Данила постучал в дверь, сначала вежливо, потом, когда на стук не ответили, посильнее, в конце концов, пнув пару раз ногой дверь, уселся на ступеньки. Понятно, что Ольгерд вышел, но ведь вернется же, там собаки, и вообще, куда ему из дому деваться? Значит, следует запастись терпением и ждать.

Данила ждал. Долго, наверное, час или даже больше, когда надоело сидеть, встал, прошелся по двору, заглядывая в окна, мало ли, вдруг повезет и Ольгерд дома, просто… просто не открывает. Об этом думать не хотелось.

Думать вообще не хотелось, жарко, душно, воздух точно кипяток. И время тянется медленно-медленно, Данила, присев на ступеньку, придремал. А проснулся от тычка в бок – не сошедшие еще синяки моментально дали о себе знать.

– Утро доброе, – человек в синей форме держал в руках дубинку. Данила моргнул, но видение не исчезало, хотя и четче не становилось.

– Вставай, говорю, – приказал мент. – Поедем.

– Куда?

– Куда надо, туда и поедем.

Руслан

Парень был тот самый, во всяком случае, Гаврикова свидетельница божилась, что это – именно он, при этом вздыхала, закатывала глаза и в десятый раз переспрашивала, не дознается ли задержанный, кто на него указал. В общем, разговаривать с ней было тяжело.

Впрочем, с парнем, как выяснилось, не легче. Тот вообще ни слова не произнес, имя и то по паспорту узнали, как и то, что регистрация у него не московская.

– Так и будешь молчать? – больше всего Руслану хотелось отвесить мальчишке подзатыльник, но пока сдерживался. – Что ты делал во дворе дома? Ты приехал в гости? Ольгерд Тукшин – твой друг? Знакомый? Коллега?

Молчание. Подростковое упрямство, беспричинное, бестолковое, лишь бы назло всем, в данном случае Руслану.

– Крутой, значит, с ментами не базаришь.

Опять молчание.

– И кто ж тебя, крутого, так отделал?

– Не твое собачье дело.

– Не мое, – согласился Руслан. – Любопытно просто.

Парень не ответил. Он сидел, упираясь скованными руками в стул, конечно, наручники можно было бы снять, на психа вроде не похож, хотя, конечно, кто их, скинов, знает.

– Итак, Суздальцев Данила Ильич, пятнадцати лет от роду, проживающий в Кисличевске, на улице Комсомольской, дом пять, квартира семнадцать… и за какой надобностью в Москву?

Спокойный тон удавалось сохранять с трудом.

– Достопримечательности посмотреть, – огрызнулся парень. Смотрит прямо в глаза, с вызовом, в котором Руслану чудилась изрядная доля страха. Интересно, с чего бы, об убийстве ему пока не говорили, выходит, либо знает из иных источников, либо дело в чем-то другом.

Если знает, тогда зачем торчал у дома? Долго торчал, настолько долго, что давешняя свидетельница дозвонилась до Гаврика, тот – до местного патруля, который успел приехать и задержать мальчишку. Патрульный вообще утверждает, будто пацан спал.

– Я на адвоката право имею. И на телефонный звонок.

– Имеешь, – Руслан подвинул к парню мобильный телефон. – Звони.

– А… а мою трубу можно? Я на память номера не знаю, – сказано это было совершенно другим тоном, в котором не осталось и следа агрессии. – Пожалуйста. А то тетка волноваться станет.

Руслан не сомневался, что тетка и без того разволнуется, но телефон дал. Задержать мальчишку не выйдет, во-первых, несовершеннолетний, во-вторых, предъявить, кроме сидения на чужом пороге, ему нечего, а выпусти – и черта с два потом найдешь. А родственница – хоть какая-то возможность зацепить то ли свидетеля, то ли подозреваемого.

Правда, вот чего Руслан на дух не переносил, так это общения с престарелыми родственницами.

Она не была престарелой, родственницей – да, но даже не пожилой. Ухоженная стерва. Наглая.

Никаких скандалов, никаких угроз, никакого разговора, на который Руслан рассчитывал – вдруг удалось бы узнать, когда парень объявился в Москве – вежливое приветствие и короткая, но более чем внятная – в плане допущенных прокуратурой нарушений – речь профессионального адвоката.

Чертовски хорошего адвоката.

Но у подобных стерв все по высшему разряду, что духи, что сумочки, что адвокаты. Правда, адрес Руслан все-таки выбил. И имя с фамилией, так что адвокат – адвокатом, но от беседы ей ускользнуть не удастся. Он даже решил, когда явится для этой самой беседы. Завтра. В шесть утра, чтобы поднять с постели, заспанную, растрепанную, обыкновенную.

– Пойдем, Данила, – парню она руки не подала, тот как-то сник, осунулся, послушно поднялся и… начал оседать на пол.

Твою мать!

Да что с ним такое?

Широкая лестница двумя дугами подымалась вверх. Дубовые перила, низкие ступеньки, почти чистый ковер.

Тепло. После мороза так даже жарко.

 – Шинельку сымай, и наверх, Никита Александрыч заждались небось.

Озерцов, значит… признаюсь, мелькнула мысль о несправедливости происходящего, однако отступать либо доказывать что-то в данном случае было бесполезно, да и недостойно как-то. Подымался я по ступенькам медленно и, хотелось бы думать, с достоинством. На втором этаже было сумрачно, свет, проникая сквозь окно в дальнем конце коридора, растекался по выбеленным стенам узкими полосами. Красная ковровая дорожка, темное дерево уцелевших во всех пертурбациях панелей.

Дверей было много, и я замер, не зная, куда направиться, однако же вскорости затруднение разрешилось само собой – Озерцов вышел навстречу. Не думаю, чтобы он специально подгадал момент, однако же вышло как нельзя более кстати.

 – Сергей Аполлоныч? Неужто наконец-то прибыли? – он усмехнулся. – А я уж, признаться, и не чаял… что ж долго так? Гришка!

На крик явился один из конвоиров, тот, который показался мне старшим.

 – Самовар поставь, – велел Никита. – Мне чаю и товарищу Сергею тоже. А мы пока в кабинету пройдем, погутарим маленько.

Никитина «кабинета» разительно отличалась от ставших уже привычными госпитальных интерьеров. Нельзя сказать, чтобы комната поражала роскошью, однако и бедной она не казалась. Скорее тут царило золотое равновесие, свидетельствовавшее о хорошем вкусе прежних хозяев. Помнится, я был представлен господину Анничкову, но и только….

 – Тута я работаю, – Озерцов, сдвинув кипу бумаг в сторону, сел на угол стола. – И квартирую недалече… чего мрачный такой? Гришка с Мишкой обидели?

 – Да нет, не обидели, – я счел возможным, не дожидаясь приглашения, присесть на стул. Никита хмыкнул, он провел руками по волосам, разгребая пальцами спутанные пряди. Он не спешил начинать беседу.

Никита смотрел, вернее, рассматривал меня, я – его. Не сказать, чтобы Озерцов так уж сильно изменился с нашей последней встречи, единственно худобы поубавилось да цвет лица потерял тот восковой оттенок, что свойственен нездоровым людям.

 – Знаешь, я долго думал, чего с тобой делать… – Никита по-прежнему улыбался, вроде бы дружелюбно, но вместе с тем я неким шестым чувством ощущал приближение очередной вспышки ярости. – Проще всего было бы забыть, про тебя, про Харыгина… про все ваше госпитальное болото. Выжил, и ладно.

Пауза. Внимательный взгляд, зрачки расползаются, и от всей исходной синевы остается узенькое кольцо, едва различимое на фоне диковатой тьмы.

 – Я так и собирался. Поначалу. Только вот, понимаешь, Сергей Аполлоныч, привык я долги отдавать, кому бы то ни было.

 – Вы мне ничего не должны.

Сумасшествие, нельзя возражать и перебивать нельзя, Никита не любит, когда его перебивают. Никита не способен контролировать приступы ярости. И себя во время этих приступов.

С тихим скрипом приотворилась дверь, пропуская Гришку с подносом.

 – Поставь и сгинь, – буркнул Никита, мрачнея еще больше. – Скажи Мишке, чтоб к выезду готовился, дело будет. И к тебе, Сергей Аполлоныч, дело… не должен, говоришь? Так не тебе судить! Слышишь ты, контра? Думаешь, что раз я из простых, то и чести не имею? Что не ровня, чтоб должником считать? – Он аж побелел, только на скулах проступили резкие пятна румянца. – Это ты мне не ровня! Я – Озерцов Никита, три дня тому назначен полномочным представителем ОГПУ… Я теперь первый после Господа… я теперь вместо Господа, слышишь? И я решаю, кому должен, а кому нет… и кому по каким долгам платить! Я и никто другой!

Он замолчал, будто захлебнулся собственным криком, и спустя недолгое время уже улыбался, словно и не было этой вспышки.

 – Извини, работа вот… нервная, – Никита указал на бумаги. – Город хоть и небольшой, а врагов советской власти хватает… помощников же, наоборот, нету. Что молчишь? Ну почему ты все время молчишь, а, Сергей Аполлоныч? Точно бирюк какой.

Я пожал плечами, хотелось бы, чтоб жест этот вышел небрежным, но в то же время изящным, однако мышцы вдруг свело судорогой.

 – Плохо? – поинтересовался Никита, не делая, однако, попыток помочь. – Перетрудился? Все с больными да несчастными? Или дрова сгружал? Печи растапливал? Вот скажи, Сергей Аполлоныч, ты ж из благородных, не противно ли на черной-то работе?

 – Не противно, – плечи отпускало, уже и шеей пошевелить можно.

 – И хорошо. Работа – она ведь разною бывает… грамотный? Пишешь разборчиво?

Уже понимая, к чему клонит Озерцов, и постановив себе отказаться от предложения, столь заманчивого на первый взгляд, я все же ответил утвердительно. Не люблю обманывать по пустякам, тем паче с Никиты станется не поверить.

 – Вот и ладно. Секретарем будешь, – Озерцов поднялся. – С сегодняшнего дня… на обеспечение уже поставил, вечером паек доставят, а теперь поехали, Мишка уже небось заждался.

Он не стал спрашивать моего согласия, как не стал бы, верно, выслушивать отказ. Он уже все решил, и сопротивляться не имело смысла.

Во всяком случае, если думать так, становилось немного легче.

Дом стоял на самой окраине города, дорогу занесло, и Мишка, который числился в штате водителем, матерился да каждые десять минут говорил, что лошадей закладывать нужно было при такой-то погоде, а машина – она больше для города, и мотор того и гляди заглохнет.

Однако же, несмотря на опасения, доехали. Правда, не знаю, зачем мы здесь, а Никита говорить не спешит, и остальные помалкивают. Рядом со мною Григорий, сопит, кутаясь в тулуп, накинутый поверх куртки, и, признаться, я ему завидую, потому как примораживать стало изрядно, и удивляюсь, как Никита в одной щегольской кожанке поверх рубахи не замерз.

А дом ничего, добротный. Из трубы к темнеющему небу тянется узкая нить дыма, дорожка расчищена, по обе стороны из толстого снежного одеяла торчат черные ветки-плети, видать, сад тут, летом красиво, теперь же отчего-то страшно.

 – Ну, Гришка, тебе первым, следом я и Мишка, – сказал Никита. – А ты, Сергей Аполлоныч, в машине пока посиди… до приказу.

Я и сидел, долго сидел, стараясь не думать о том, что происходит в доме. Правда, оттуда не доносилось ни звука, и вполне могло статься, что ничего такого страшного и не случилось, что Озерцов наведался в гости и хозяева рады принимать его, а все прочее – суть мои выдумки, слухами порожденные.

Время текло, сумерки сгустились, вечер перевалил в полноценную ночь, машина выстыла, стекло затянуло морозными узорами, да и шинель моя больше не грела. Но выйти означало нарушить приказ.

Кажется, я придремал, засунув онемевшие с холода руки в подмышки, кажется, даже снилось что-то доброе и светлое, вроде Рождественской службы… кажется, я пребывал в том редком состоянии полного душевного покоя, которое прежде почитал за счастье.

Я почти достиг неба и почти встретил Бога…

 – Эй, офицер, просыпайся давай… – кто-то тряс меня за плечо, не позволяя подняться выше. – Давай, давай, благородие, Никита Александрович кличут… и что ж ты на морозе-то спать вздумал? Этак и помереть недолго.

Гришка или Мишка? В темноте не различить, да и с глазами что-то, раскрываю с трудом, лица не ощущаю вовсе и рук тоже.

 – Давай двигай в хату, там тепло. – Он буквально выволок меня из машины и потянул к дому. – Эх и приморозило ж тебя… слабый… сразу видно, что из аристократов.

Я ждал, что Гришка или Мишка – даже любопытно стало, кто все-таки, – добавит про контру, но тот сдержался.

 – Ступеньки тута, осторожней.

Дверь открылась бесшумно, изнутри дохнуло теплом, которое, вместо того чтоб отогнать холод, отчего-то заставило почувствовать, как я замерз. Правда, почти до смерти.

Узкий коридор, если не ошибаюсь, он называется «сени», и еще одна дверь. И ноги поперек порога, босые, белые, мертвые.

То ли Гришка, то ли Мишка переступил через них, а я замер перед этой неожиданной преградой. Значит, не в гости приехали, значит, не к родственникам, значит, не ждали хозяева. Отступить, вернуться назад, в машину, но не участвовать.

Я склонился над телом, пытаясь нащупать пульс, но пальцы онемели. Наверное, это тоже сон, мерещится все, женщина эта в ночной рубашке, задранной по самые колени, круглые, сдобные, с черными крапинками синяков… и растрепанные ее волосы тоже мерещатся, и топор в ее голове, и крестик на шее.

 – Ну, Гриш, я ж велел прибраться… Сергей Аполлоныч у нас натура благородная, а значится, чувствительная без меры, – в моем сне нашлось место и для Никиты. – Все уже. Закончилось. Видишь, сами управились. А теперь твоя работа. Чего бледный-то весь?

 – Заснул, – откуда-то из темноты донесся голос. Все-таки Мишка. Раз это мой сон, то пускай будет Мишка. – Вымерз, как бы не прихворал, выпить бы ему.

Выпить налили, поднесли целую кружку, и я залпом опрокинул, какая разница, если сон… самогон опалил внутренности, выжег, вытеснил холод и вернул сознание.

 – Ну, полегчало? – Никита почти заботлив. – Ты не переживай, по первому разу оно у всех так… А потом ничего, привыкаешь.

 – К этому? – я пьянел, стремительно и счастливо, потому как опьянение приглушало ощущения и возвращало в недавнее состояние полусна.

 – И к этому тоже. – Никита подал руку, точнее, вцепился в рукав и дернул так, что я едва не упал на убитую. – Давай, работать надо. Протокол писать, ты ж у нас теперь секретарь. Мишка, деньги на место положь… и икону тоже… и пить не смей, кому сказано, еще назад добираться!

В комнате горели свечи, пять или шесть, и неровный нервный свет их непостижимым образом подчеркивал невозможность происходящего. Нет, разгрома учинено не было, наоборот, комната удивляла чистотой и порядком, дорожки на полу, скатерти, вышитые занавески, отгораживающие угол, белый бок свечи, широкий стол и стул. А на стуле тело… вернее, поначалу мне показалось, что это именно тело, потому как представить, что в этом окровавленном месиве может теплиться хоть капля жизни, было невозможно. Однако же человек замычал и мотнул головой, будто желал избавиться от полотенца, которым ему заткнули рот.

 – Давай, садись, – Никита подвинул стул, и вышло так, что я оказался возле допрашиваемого. Воняло кровью и блевотиной, еще паленой шкурой. Передо мной положили пару чистых листов бумаги, походную чернильницу и стальное перо.

 – Пиши. Я, Митрофанкин Валерьян Сигизмундович, пятидесяти семи лет от роду… свету хватает? Да не смотри ты на него, все уже, закончилось… признался, верно? – Никита похлопал жертву по плечу и тут же, нахмурившись, вытер руки рушником. На светлой ткани остались темные разводы… не смотреть на Озерцова, не смотреть на Валерьяна Сигизмундовича, писать… выводить буквы как можно тщательнее, а вернувшись домой, зарядить все семь патронов – и пулю в лоб.

 – На чем мы остановились, – склонившись над моим плечом, Никита скользнул взглядом по бумаге. – Ага, значит, дальше… чистосердечно и безо всякого внешнего принуждения сознаюсь… он и вправду сознался, верно, Гришка?

Гришка прогудел что-то невнятное. Не оборачиваться, писать… было бы оружие, всех троих положил бы.

 – Не дури, Сергей Аполлонович, – прошептал Озерцов на ухо. – Ты хоть и образованный, но многого не понимаешь, потому прислушайся к совету… не дури.

Холодное дуло уперлось в затылок.

 – Я тебе шанс даю, слышишь?

Я использовал этот шанс, я ненавидел себя за трусость, но умирать вот так, в крови и блевотине, под Гришкин смех да Мишкино бормотание? Лучше самому.

Седоватый рассвет вползал на улицы, грязный снег чуть подтаял, поплыл редкими лужами, видать, оттепель, а я не чувствую, ничего не чувствую. Остатки самогона гуляют в крови, приглушая эмоции. Не знаю, кого я больше ненавидел: Никиту, который окунул меня в это дерьмо, или себя – за то, что не хватило силы воли отказаться.

Жить, жить, жить… ради чего?

Ради Оксаны. Нет, не любовь – наваждение, болезнь, но если так, пусть буду же больным… безумным трусом, но еще немного жизни, еще немного ее глаз.

Оксана ждала, Оксана поняла все без слов, Оксана спасла меня этой ночью… спасибо.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю