Текст книги "Наследники Скорби"

Автор книги: Екатерина Казакова

Соавторы: Алена Харитонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Девушка нетерпеливо поерзала в седле. Неужто сбудется ее мечта, и нынешнюю ночь они проведут в тепле: напарятся в бане, обсушатся, постирают одежу, выспятся?

Ворота крохотной веси, которая насчитывала не более дюжины дворов, еще были открыты, и странники двинулись вдоль пустынной улицы. У избы, стоявшей всего через четыре дома от окраины, крефф спешился. Его спутница удивилась – дом был хоть и добротный, но не из самых богатых. Знать, не старостин. Так отчего же они тут остановились? За забором разразилась истошным лаем сидящая на цепи псица. Клесх тем временем наклонился, пошарил под воротами, сдвинул щеколду, и широкая створка поползла в сторону.

Собака, до того мига рвавшаяся с привязи, увидела чужака и вдруг заплясала на задних лапах, подметая пушистым хвостом сырую землю, заскулила звонко, жалобно, просяще.

На лай и повизгивание сторожа распахнулась дверь избы. На пороге появилась женщина в наспех накинутой на плечи свитке. Хозяйка оказалась не такая уж и юная, лет на семь постарше Лесаны. Но какая пригожая… Косы темные, глаза жгучие, сама стройная, словно березка.

Женщина всплеснула руками и со всех ног бросилась к приезжим, повисая на шее Клесха.

– Приехал! Приехал! – повторяла красавица, осыпая лицо креффа лихорадочными поцелуями. – Приехал! То-то мне уж которую ночь снится, будто сорока к нам в избу залетает… Что ж так долго-то ныне?

Она уткнулась лбом в плечо мужчины, продолжая крепко обнимать.

Лесана же стояла в двух шагах от них, держа в поводу лошадей, и силилась протолкнуть в грудь воздух, который внезапно застрял в горле. Девушку охватило глухое оцепенение. Она смотрела перед собой и не верила тому, что видит.

Следом за женщиной во двор вышла девочка, очень похожая на хозяйку дома, только со строгим замкнутым выражением лица. А потом на крыльцо выкатился паренек, на бегу подтягивавший холщовые штаны. И лишь совершеннейший слепец не заметил бы сходства между отцом и сыном. Лесана слепой не была. Поэтому она смотрела на то, как женщина и мальчонок повисают на ее наставнике, а земля под ногами раскачивалась… Девочка, вышедшая из дома, тоже подошла к приезжему. Но обняла скупо, больше по заведенному порядку, чем от души. И стала в стороне.

– Идем, идем в дом, – ласково потянула Клесха за локоть женщина. – Совсем вымок. А я ведь пирогов утром напекла, как знала.

Он улыбался, потому что ему, видимо, нравилось подчиняться ее заботливому напору. Послушно следуя за хозяйкой, крефф повернулся к выученице:

– Идем, что встала? Эльхит, коней расседлай, – он потрепал жмущегося к нему мальчишку по пепельной макушке.

Послушница Цитадели шла следом, чувствуя себя оглушенной, растерянной. Обманутой.

Изба внутри оказалась небольшой, но очень уютной. Вымокшее, закоченевшее тело с порога обняло ласковое тепло. В горнице пахло пирогами и наваристыми щами. Здесь было чисто и красиво: пестрые половики на полу, вышитые умелыми руками тканки на лавках, расписная утварь на полках вдоль стен, стол, накрытый браной скатертью с большим блюдом румяных сдобных пирогов.

Крефф привычным движением отстегнул перевязь и повесил на стену меч, туда, где нарочно для этого был вбит гвоздь. Разуваясь, Лесана чувствовала себя чужой и ненужной. В душе всколыхнулась злая горечь на наставника, который все это время учил ее никого не любить, ни к кому не привязываться, а сам жил иначе. Ложь. Все ложь. От первого до последнего слова. А она-то, дура, начала считать Цитадель своим домом и почти приняла ее жестокую правду!

– Проходи, проходи, милая! – вдруг спохватилась хлопочущая у стола женщина и повернулась к гостье. – Вот ведь я, на радостях-то, последнее вежество растеряла… Снимай одежду, я тебе сейчас чистое все дам, сухое, а это брось вон в сени, нынче постираю. Бросай, бросай…

Она говорила весело, оживленно, и послушница против воли залюбовалась ее красивым спокойным и безмятежно счастливым лицом. Она давно, очень давно не видела таких открытых лиц – радостных, будто бы источающих свет. Внезапно Лесане стало стыдно за свои давешние злые мысли, за досаду. Эта красивая женщина была такой ласковой, такой приветливой, что можно было понять Клесха, который, как всякий бездомовый мужик, искал теплоты и заботы.

– Как тебя звать-величать? – тем временем расспрашивала хозяйка, расставляя на столе пузатые миски.

– Лесаной, – ответила гостья, стесняясь своей сырой грязной одежды и прелых обор.

Клесх незаметно вышел и женщины остались в избе одни.

– Ну, а меня Дариной, – сказала хозяйка. – Сына – Эльхитом, а дочку Клёной. Клёна, что ж ты сробела? Иди, баню проверь, уж протопилась, поди. Да холстины туда снеси. Иди, иди.

Девочка со стопкой утирочных тканей послушно скользнула прочь, накинув на плечи материну свитку.

Лесана, пользуясь тем, что на нее не смотрят, быстро смотала оборы, сунула их в сапоги и опустилась на лавку, пряча грязные ноги.

– Много ли девушек в Цитадели у вас? – спрашивала тем временем женщина, хлопоча вокруг стола.

– Нет. Я одна осталась.

Хозяйка обернулась, и на красивом лице промелькнула тень.

– Доля у вас… – сказала она и покачала головой. – Ну, хоть несколько денечков отдохнете. Ты не робей только, не стесняйся. Я завтра блинов вам напеку со сметаной.

При мысли о таком роскошном лакомстве у Лесаны набрался полный рот слюны.

Хлопнула дверь, вошел Клесх:

– Иди, мойся. Я после пойду.

Дарина тем временем повернулась к мужчине и спросила:

– Ты надолго ли нынче?

Он подхватил с огромного блюда пирог, откусил и ответил жуя:

– Дней на пять. Говори, что сделать надо, где чего поправить.

Хозяйка улыбнулась, ласково провела ладонью по его щеке и сказала:

– Ничего не надо. Отдыхай.

Лесана никогда прежде не видела, чтобы женщина смотрела на мужчину так, как смотрит на Клесха Дарина. В ее взгляде было столько спокойной и незыблемой любви, словно она не знала и не видела в нем и малейших изъянов. Она была счастлива. Счастлива его приездом. Не всего на пять, а на целых пять дней, она спешила сделать все так, как он любит, чтобы за тот короткий срок, который он проведет дома, обласкать его на несколько месяцев вперед. И Лесана готова была поклясться – сдобные лакомства здесь последние седмицы пекли каждый день, чтобы хозяин, если вдруг приедет – поспел аккурат к щедрому столу.

Тем временем крефф подхватил второй пирог и бросил его Лесане. Та поймала на лету.

– Что затихла, как мышь в клети? – спросил наставник.

Выученица покачала головой и откусила кусочек. Она сроду не ела таких вкусных пирогов. С брусникой на меду…

Клесх закашлялся. Девушка вскинула глаза. Удивленно взглянула на наставника, лицо которого болезненно скривилось. Обернулась и хлопочущая у печи Дарина:

– Что?

Клесх с трудом сглотнул:

– И здесь…

– Что "и здесь"? – Женщина подошла, мягко тронув мужа за плечо. – Не вкусно?

– Грибы… – выдохнул крефф, указывая на начинку пирога.

Дарина засмеялась:

– Эльхит же любит… Что ты хватаешь все подряд, я ж нарочно их круглыми делаю!

В ответ на эти слова Клесх притянул к себе хозяйку и поцеловал.

Лесана покраснела и опустила глаза.

* * *

Когда девушка возвратилась из бани, распаренная, румяная, в длинной белой рубахе с хозяйкиного плеча, потянулся мыться и Клесх. Незаметно за ним следом выскользнула и Дарина, кивнув дочери, чтобы накормила гостью.

Лесана хлебала наваристые щи, заедая свежим ноздрястым хлебом, а напротив нее на лавке елозил Эльхит. Мальчишка не выдержал первым:

– А ты что ж – ратоборец?

Гостья кивнула. Говорить не хотелось, потому что пережитое потрясение, усталость и баня сделали свое дело – мысли в голове ворочались вяло, а в душе поселилось сонное равнодушие.

Клёна шикнула на брата:

– Твое какое дело? Не приставай к человеку. Видишь, устала с дороги.

Она старалась казаться взрослой, строгой, чем напомнила Лесане Стешку, которая тоже силилась держаться сурово и значительно, наставляя братца и молодшую сестренку. Выученица Цитадели улыбнулась.

– У тебя и меч есть? – подался вперед мальчонок.

– Э-э-эльха… – протянула Клёна, и парнишка сразу скуксился.

– Есть. Только я тебе завтра покажу. Спать больно хочу.

Эльхит кивнул:

– Батя тоже, когда приезжает, первый день все спит. Как в вас только лезет, дрыхнуть так? Даже Клёнку вон, и то на столько не свалишь, а уж она спать мастерица у нас.

Сестра свела брови на переносице, и брат осекся. Лесана спрятала улыбку.

– Идем, я постелила, – поднялась Клёна.

Возле этой серьезной девочки с взыскательным взглядом темных глаз Лесана чувствовала себя ребенком.

– А что, отец часто у вас бывает? – осмелилась на дерзкий вопрос выученица.

Клёна посмотрела на нее все так же серьезно и ответила:

– Он мне отчим. Мой отец умер. Я его не помню. Но мама говорит, он был хорошим. Клесх приезжает не часто.

Она так и говорила. Короткими скупыми фразами. Стеснялась, видимо, переодетую парнем чужинку. А, может, просто была не рада приезду отчима.

Брат вскинул голову от своей миски щей и ответил:

– Мама батю постоянно ждет. Ночами все плачет…

– Э-э-эльха… – и снова строгий взгляд Клёны осадил болтливого мальчика.

Лесана посмотрела на этих двоих, а потом повернулась к девочке и спросила:

– В лес завтра пойдем? За клюквой?

Клёна посмотрела удивленно, но кивнула. Она не понимала, отчего страннице, только-только оказавшейся в тепле и уюте, захотелось тащиться в мокрый лес по ягоды, но была рада уйти из дома. Не догадывалась, глупышка, что в точности такое желание снедало и Лесану, которая по-прежнему чувствовала в душе обиду на наставника. Не потому, что у него была семья, нет! Потому, что говорил, будто можно прожить без этого, будто неважно оно, а оттого должно быть забыто, словно глупость.

Слезы обиды на него и досады на себя, что поверила, поддалась обману – жгли глаза, горло сводило судорогой. Но девушка стиснула зубы.

– По ягоды? Я с вами! – тут же встрял Эльхит.

Но сестра посмотрела на него и твердо ответила:

– Нет. Ты останешься дома. Отец тебя давно не видел. И ты его тоже.

– Он все равно спать будет, – заныл мальчонок.

– Значит, по хозяйству маме поможешь, – отрезала сестра.

На этом спор был закончен, и Лесана легла спать, не дожидаясь возвращения Клесха и Дарины. На широкой лавке под меховым одеялом было уютно и тепло. В избе пахло пирогами, через заволоченное окошко доносились звуки дождя. Дом… Как могла она поверить, будто можно прожить жизнь, в которой нет места человеку, что тебя полюбит. И не просто полюбит, но будет ждать. Изо дня в день. Так, как Дарина ждет Клесха.

* * *

Лесана проснулась чуть свет. Будто Встрешник в бок толкнул, не давая понежиться, побаловаться покоем. В избе еще царил полумрак, но Дарина уже хлопотала у печи – беззвучно, чтобы не разбудить спящих. Оставалось только гадать, как умудрялась она отодвигать печную заслонку, подкладывать дрова, переставлять с места на место блюда и горшки так, что те не издавали ни единого громкого звука.

На лавке сопел Эльха, натянув одеяло на самые уши. Мерно дышала Клёна, намаявшаяся за вчерашний день, помогая матери. Спал, уткнувшись лицом в сенник, Клесх.

Дарина подошла к лавке, где отдыхал крефф, осторожно опустилась на краешек и, едва касаясь, погладила пепельную макушку. В этой ласке было столько затаенной нежности, столько любви, что у Лесаны сжалось сердце. Ей стало жаль эту красивую и такую одинокую женщину.

Вчера, досадуя на коварство наставника, девушка как-то совсем не подумала о хозяйке дома, которая выбрала нелегкую судьбу – впустить в свою жизнь воина Цитадели. Родить ему сына, чтобы потом одной растить, вести хозяйство, ночами ложиться в пустую холодную постель, а в помощь по дому зазывать соседей или дальнюю родню, которые за спиной у нее всяко перешептываются, мол, стала полюбовницей заезжему мужику, что когда захочет – явится, когда захочет – уедет. И нет ему дела ни до детей, ни до тяжкой бабской доли. Завянет вдовушка, так другую отыщет – мало ли у него их по другим-то деревням?

Не знавшая мыслей своей гостьи, хозяйка дома все сидела рядом со спящим мужчиной и гладила его по волосам, счастливая тем, что тот, кого выбрало сердце, лежит рядом, что она может слушать его дыхание, прикасаться к нему и просто знать, что он цел и невредим, а не сгинул где-то в Ночи.

Верно, страшная доля у Дарины. Потому что она знает: однажды Клесх не приедет. И ей приснится мертвая сорока с переломанными крыльями. А может, ничего не приснится. И она будет ждать. Месяц, другой, третий… надеясь, что он где-то в пути. Может быть, станет плакать, подозревая, что нашел другую. А может, поймет: ждать бессмысленно. И будет тихо увядать под косыми неодобрительными или жалостливыми взглядами сельчан.

От этих мыслей Лесане захотелось бегом убежать в чащу. Лучше уж прыгать с кочки на кочку под дождем, чем обо всем этом думать. И тошно так… Девушка села, нарочно громко шурша одеялом. Думала, Дарина не захочет, чтобы гостья видела, как она перебирает волосы креффа. Но женщина обернулась, не отнимая руки от пепельного затылка, и улыбнулась:

– Ты что так рано поднялась? Я только-только кашу поставила.

– Я подожду, – негромко ответила Лесана, все еще не понимая простой мудрости Дарины, не догадываясь, что она – из тех редкостных женщин, которые не стыдятся сделанного однажды выбора.

Она любила Клесха, ни от кого не скрываясь. Да, между ними не совершали свадебного обряда, но он был ей мужем, данным Хранителями, и эту правоту не смогли бы поколебать ни досужие деревенские кумушки, ни даже семь сотен сплетников и злоречивцев. Но всего этого Лесана еще не ведала. Оттого пока и казалась ей Дарина… обыкновенной, заслуживающей сострадания.

Клёна, услышав негромкий разговор, нарушивший тишину избы, тут же проснулась.

– Мы по ягоды-то пойдем? – спросила она, убирая со лба выбившиеся из косы прядки.

– Пойдем.

* * *

Они собирали спелую крупную клюкву в берестяные туески и почти не разговаривали. Молчали долго. Девочка нарушила тишину первой:

– Ты любишь Клесха? – она спросила это так внезапно, что Лесана опешила.

– Люблю?..

– Да. Ты его любишь?

Выученица Цитадели прислушалась к себе. Нет. Не любит. И никогда не любила. По первости восхищалась, благоговела и впрямь будто бы хотела назваться его. Но… с той поры столько воды утекло. Она его не любила. Но и чужим не считала. Крефф – себе на уме. Такого любить – все сердце надорвешь.

– Он мой наставник, – спокойно ответила Лесана.

Но Клёна не унялась, отставила в сторону туесок и с жаром заговорила:

– Нет, скажи, вот вообще – любишь? Хоть как-то? Как брата, как отца?

Девушка снова помолчала. Как брата? Как отца?

– Нет. Не знаю. Я его давно не видела, с осени, и когда уезжал, не сильно тосковала… другого лиха хватало.

Девочка сверкнула черными глазищами и быстро-быстро заговорила:

– Вот скажи мне, за что такого любить? Мама говорит, мол, вырастешь – поймешь. А я и нынче знаю, что не пойму! Он приезжает, когда хочет, несколько дней побудет – и был таков! А она ждет! Когда долго нет, все глаза на дорогу проглядит. Вот зачем он нужен? Жили без него и еще бы прожили! – в голосе падчерицы звенел гнев: видимо, побеседовать о Клесхе ей было не с кем, матери подобные мысли она высказывать не могла, Эльхе – тем более, а уж с подружками, если таковые и были – вовсе стыдно было делиться.

По всему выходило – Лесана стала первой слушательницей. Поэтому выученица Цитадели попыталась-таки обелить наставника, оправдывать которого после пережитого обмана ей, по чести сказать, вовсе не хотелось:

– Так у него же сын здесь. И маму твою он любит…

– Сын! – всплеснула руками девочка, чем еще больше стала похожа на взрослую. – Да он об нем три года не знал. Мне уж семь лет было, а Эльхе два, когда Клесх снова через деревню проезжал! Эльхит и слова-то "тятя" не знал тогда! А он приехал, увидел его во дворе, поднял как щенка, на руки взял и глядел долго-долго. Я испугалась, думала, тать какой. Побежала мать из бани кликать, она там рубашонки стирала.

Лесана слушала жадно, ее снедало любопытство: как же так получилось, что крефф, который говорил ей о невозможности Осененным иметь семью и дом, вдруг обзавелся тем и другим?

– Так он не знал?

Клёна сердито бросила в свой туесок горсть собранных ягод.

– Не знал. И не узнал бы, если б Встрешник его к нам не вынес на беду. После этого чуть не каждый месяц ездить стал. А что толку от него? Сначала спит, потом ест, а там и ехать пора…

В голосе девочки звенела обида на мать, на отчима, на жизнь, которая так с ней обошлась.

– Так уж и спит? – не поверила Лесана, которая не замечала за Клесхом столь вопиющей праздности.

– Ну… замялась Клёна, – не прям уж постоянно. Но первый день, окаянный, – лежит как подстреленный!

Выученица Клесха не выдержала и рассмеялась. Клёна сначала посмотрела на нее сердито, а потом неуверенно улыбнулась и через миг тоже звонко захохотала. Они смеялись долго, и это словно бы на короткий срок сняло с душ обеих гложущую обиду.

– У мамы судьба нелегкая, – потом сказала серьезно дочка Дарины. – Ее дядька в закуп отдал, когда родители умерли. Семья у них большая была, да и у дяди немалая. Вот он старших-то взял и свез в город. Маму к гончару в подмастерья. Сестер ее – в услужение в гостиные дома: полотеркой да судомойкой. Они в первый год сгинули – лихорадка весенняя задушила. Мама одна осталась. До пятнадцати лет работала, старалась, все жилы тянула, научилась даже горшки раскрашивать. А как закупная истекла, в деревню вернулась, но дядя сразу, чтобы лишний рот дома не держать, замуж ее отдал. Батя хороший, добрый был. Но у нас судьба горькая. Когда еще мама меня носила, умер он. Утоп. Без него она мыкалась. А потом однажды Клесх приехал. Говорила, увидел ее у ворот во вдовьем покрывале с кринкой в руках, и спрашивает, мол, молоком угостишь? У нас корова одна была. Только ей и кормились. А вот ему на что молоко? Ехал бы к старосте да упился у него, проклятый. Нет, к нам потащился!

Девочка простодушно досадовала, рассуждая о непонятном ей, но столь очевидном для Лесаны.

– Я мала была, того не помню, а может, у дядьев тогда гостила. А потом он уехал, а мама в снежник Эльхита родила. Нарочно его так назвала… Именем этаким, чтоб на отцово похоже было.

Клёна поджала губы и закончила:

– Нам без Клесха твоего так живется хорошо… Вот ну что он ездит? Всю душу вымотал…

Она легко говорила взрослые речи и взрослые слова, не понимая, впрочем, их смысла, который для Лесаны-то как раз был ясен. Остановился как-то крефф у пригожей вдовушки на несколько дней. Эка невидаль. А вдовушка прижила младенчика. Дело тоже, скажем, не диковинное. Другое чудно: что крефф потом, когда снова в деревню попал, опять к вдовушке наведался и, увидев мальчонку, не сгинул вместе с утренним туманом прочь, а наоборот, остался.

Теперь Лесане многое стало ясно. Как сделалась ясна и обида Клёны, которая жалела мать и из-за этого так и не смогла принять бывающего наездами в доме мужчину. Девочка любила брата и хотела ему и себе настоящего отца – опору, защитника, а не такого, который раз в несколько месяцев только и наведывается.

Домой ягодницы вернулись к полудню, как раз к пробуждению креффа и обещанным блинам. Дарина долго и слишком старательно восхищалась удаче девушек, принесших два туеса клюквы. Лесана поняла: мать делает все, чтобы дочь не чувствовала себя лишней и обделенной лаской. Потому-то Клёне досталось немало похвал и ни одного попрека. Хотя и попрекать ее было не за что, уж очень серьезной, степенной и основательной она была.

Эльхит при отце вел себя смирно, а Клёна, полная спокойного достоинства, старалась быть приветливой и покладистой, но все равно это носило у нее какой-то оттенок суровости. Нет, ревности в сердце девочки не было. Но досада на Клесха, хоть и тщательно скрываемая, все еще жила у нее в душе. И Лесана знала: крефф прекрасно все понимает.

…Они пробыли в веси седмицу. За эти дни отоспались, отъелись, наставник все свободное время проводил с сыном, им было интересно друг с другом, и Клесх, судя по всему, не тяготился обществом мальчика, которого видел довольно редко, и который мог бы его сильно утомлять. Крефф давал Лесане полную свободу, ни в чем ее не стесняя и ничего не требуя. Словно не было в их жизни Цитадели, словно оба были обычными людьми, волею судеб вынужденными путешествовать и отдыхать вместе.

Уезжали они ранним утром. Клёна была весела, разговорчива, и только глядя на Лесану, грустнела. Они подружились. Настолько, насколько может подружиться наивно-рассудительный ребенок с девкой-воем.

Лесана боялась проводов, думала, вдруг Дарина начнет плакать, а в воздухе будет витать горькое предвестие разлуки. Нет. Хозяйка собрала странникам еды, наставляя Клесха, что, как и в какой черед лучше съесть, чтобы не испортилось. Она хлопотала, суетилась, забывая то одно, то другое, смеялась над собой и отвешивала легкие подзатыльники лезущему со всех сторон разом Эльхе…

Когда поклажа была собрана, а кони оседланы и взнузданы, пришел черед прощаться. Эльхит вдруг бесславно разревелся, размазывая по щекам слезы, и мигом посуровевшая Клёна увела его в избу, на прощанье помахав Лесане и отчиму рукой.

Дарина не проронила ни слезинки, не висела на шее, не причитала, не уговаривала, только обняла мужа перед воротами и сказала:

– Ты девочку береги, не обижай…

– Ее обидишь… – отмахнулся Клесх и рывком забросил себя в седло. Потом свесился, крепко поцеловал жену и произнес:

– Теперь к концу ветреня жди. Не раньше.

Она улыбнулась и кивнула:

– Хоть к концу ветреня, хоть к началу студенника… Езжай уж, а то скоро смеркается…

Он усмехнулся и направил коня со двора.

– Лесана, ты сердца не держи на него, – обернувшись к девушке, сказала совершенно неожиданное Дарина.

– За что? – опешила странница.

– Он никому ничего сроду не объясняет. Все молчком. Все исподволь. Недоверчивый. Но тому причин много. А зла он никогда не сделает. Ни зла, ни подлости. Мира в пути.

– Мира в дому, – отозвалась Лесана, потрясенно глядя на женщину.

Как угадала хозяйка маленького уютного дома, какие мысли, какие обиды снедали девушку все эти дни? Сие осталось тайной. Однако Лесана ехала из деревни, упрямо кусая губы и собираясь высказать Клесху всё, что накопилось в ней за эти дни.

* * *

– Ты говорил, Осененным не положено иметь семью и дом, – пересушенным хриплым голосом начала девушка, глядя на дорогу и не решаясь смотреть на креффа. – А сам, сам…

– Я говорил?

От прохладного удивления в его голосе послушница встрепенулась.

– Говорил!

Он вскинул брови.

– Не припомню такого…

– Тогда, в Башне…

– Я говорил о тебе и твоих друзьях. Растолковывал, почему вам лучше не водить близкой дружбы: вою, колдуну и лекарке. Я ни слова не сказал про семью.

Она захлопала глазами, силясь воскресить в памяти их разговор.

– Но ты… ты говорил потом, в другой уже раз, что ратоборцу не положено…

– Цитадель запрещает обережникам обрастать семьями, – спокойно сказал крефф. – Это вдалбливают выучам с первых дней послушания. Я никогда не говорил тебе, будто с этим согласен. Лишь предупреждал, что семья и дети для нас – тяжкое бремя.

Лесана открыла было рот, чтобы уличить его в лукавстве, но тут же снова закрыла, потому что поняла – уличать не в чем, Клесх и правда никогда не настаивал на том, что насельник Цитадели не должен иметь семьи и дома. Лишь известил об этом, как заведено, но наставлениями не донимал.

– Все равно нечестно! – рассердилась послушница.

– Честно, – ответил мужчина. – Я предупреждал тебя о том, как это тяжело. Думаешь, мне легко оставлять их? Думаешь, нравится бывать в доме гостем – не мужем, не отцом, а перехожим молодцом? И всякий раз видеть, как вырос за мое отсутствие сын, а падчерица стала еще угрюмее и враждебнее? Думаешь, я хочу себе, им и Дарине такой участи? Думаешь, живу только своими желаниями?

Выученица нахохлилась, пристыженная. Она уже пожалела, что вообще завела этот разговор. Но вдруг Встрешник за язык дернул:

– А как же Майрико?

Клесх натянул поводья, и лошадь под ним стала как вкопанная.

– Что?

Девушка покраснела и отвела взгляд.

– Мне Нурлиса рассказывала… – пробормотала она едва слышно.

– Ты забываешься, – сказал наставник.

Лесана, готовая провалиться сквозь землю, опустила голову еще ниже и пробормотала:

– Простите, крефф.

Он молча смотрел на нее, словно решая, как быть, но потом все же тронул поводья, заставляя лошадь двигаться вперед.

Некоторое время ехали молча. Потом крефф заговорил:

– Ты должна понимать одно. Семья для ратоборца – это страх. Постоянный страх потери. Мы защищаем чужих, но не окажемся в нужное время рядом с близкими, если беда постучится в их дверь. И что, если однажды ты приедешь, а твой дом разорен и все его обитатели погибли? Или вернешься, а твой дом уже не твой? Там обосновался новый хозяин – отец твоим детям, муж твоей жене. И ты не сможешь ее упрекнуть. Ты молча уедешь, потому что станешь лишним. И сам поймешь, что такой поступок будет единственным благом. Не всякая женщина будет из года в год ждать мужчину, наведывающегося только раз в несколько месяцев, да и то на пару дней. А в твоем случае, – он обжег выученицу взглядом, – уж тем более не всякий мужчина. Семья делает жизнь ратоборца сложнее, Лесана. И боли приносит больше, чем радости.

Его спутница молчала, потрясенная такой длинной речью.

– Но, если бы… было можно… она бы жила при Цитадели… – неуверенно заговорила девушка.

– Да. Если бы было можно, – согласился он. – Если бы не было Ходящих. Если бы ночь принадлежала людям. Если бы мы, словно дикие звери, не проводили большую часть жизни, скитаясь по лесу от деревни к деревне. Если бы Осененные жили, как простые смертные – было бы можно. Но, увы… И с этим как-то надо мириться. Поэтому – не повторяй чужой глупости.

Лесана кусала губы.

– Ты за этим меня привез, за этим показал их? – спросила она.

– И за этим тоже. Да и деть тебя некуда. А Клёне нужна подружка. Ей не с кем поговорить. Жалко девочку. Она знает цену моей глупости. И прощать не собирается.

Выученица открыла было рот, чтобы сказать ему, мол, семья – не глупость, глупость – прожить жизнь, никого не сделав счастливым. Однако сообразила вовремя прикусить язык, понимая, как глупо прозвучат эти слова. Она помнила слезы Эльхи и глаза Дарины, стоящей в воротах и смотрящей вслед уезжающим. И как бы та ни улыбалась, как бы ни пыталась казаться спокойной, но скрыть боль, отражающуюся в этих глазах, было невозможно. Каждый раз, прощаясь с мужем, она прощалась с ним навсегда. Вряд ли это было похоже на счастье.

* * *

Три года – долгий срок. Сколькое за это время оказалось переосмысленным, сколькое сделалось понятней. Теперь Лесана была уже не выученицей. Она была равной Клесху. И отношения их изменились. Сегодня девушка уже и на миг бы не задумалась, спроси ее Клёна – любит ли она своего наставника?

Любит.

Понимает ли его? Пожалуй.

Он был ей всем – отцом, матерью, братом, другом. Его дом стал ее домом. Его семья сделалась за три прошедших года и ее семьей тоже. А после того как Лесана побывала в родной деревне, она поняла окончательно – нигде ее не примут, кроме как здесь.

Дом… Девушка лежала, прикрыв глаза, наслаждаясь тишиной и покоем, воцарившимся в груди. Ей было хорошо. Впервые за последние седмицы. Уютно. Тепло. Беззаботно.

Дом…

Рядом в ароматном сене нетерпеливо завозилось, зашептало:

– Да не спит же, не спит!

– А ну – цыц! Брысь отсюда, раз неймется! – громким шепотом ответили ему.

– Не спит она, гляди, как дышит. Когда спит, грудь ровнее вздымается!

– Эльха, ах ты, сопля зеленая, на грудь он еще смотрит!..

– А на чего ж мне смотреть? – обиженно зашипел мальчонок. – На пятки ваши, которые с сушил торчат? Я им, дурындам, молока принес, а меня еще и лают?

Клёна снова на него шикнула, но паренек прошептал:

– Будешь нос задирать, скажу отцу, что ты с Делей целовалась. Он тебя мигом выпорет, – после этого Эльхит задумался на миг и добавил: – И его тоже.

Лесана не выдержала и рассмеялась. Потом открыла глаза и посмотрела на красную, словно брусничка, шестнадцатилетнюю девушку, сидящую рядом.

– Правда, что ли, целовалась? – спросила выученица Клесха.

Эльха, до этой поры стоящий на приставной лестнице и не решавшийся из-за сестриной строгости забраться внутрь, вскарабкался на сушила.

– Говорил же, проснулась… – пробубнил он, доставая из-за пазухи завернутую в холстину горячую ржаную лепешку, обсыпанную крупной солью. – Я им поесть принес, а они…

И паренек ловко расстелил на сене холстину, поверх которой утвердил кринку с молоком, деревянный ковшичек и принесенный хлеб. Лесана, зажмурив глаза, принюхалась. Хлеб благоухал домом, печью…

– Да не целовались мы! Нужен он мне больно, – тем временем проговорила Клёна, досадливо хмурясь. – Еле вырвалась от него, дурака. Пристал, как репей. "Сватать тебя придем", – передразнила она, по всей видимости, Деленю. – Я ему сразу сказала: как придете, так и уйдете, и чтоб мысли не держал.

Лесана смотрела на негодующую красавицу, улыбалась, а про себя думала, что еще год-другой – и очередь сватов выстроится, пожалуй, от Дарининых ворот до самого тына. Уж очень хороша была девка. Вылитая мать. Очи огневые, брови соболиные вразлет, кожа белая. О такой только песни слагать. Клёна, не зная, какие мысли одолевают гостью, ела лепешку, запивая ее парным молоком.

Эльхит тем временем развалился на сене, зажав в зубах соломинку, и смотрел в потолок. Лет ему было столько же, сколько и Русаю. Но от юного порывистого Остриковича мальчонок отличался редкостной рассудительностью и спокойным ровным нравом.

– Ну, допивай, чего тут осталось-то? – кивнула Клёна.

Лесана одним махом осушила кринку и снова откинулась на мягкое сено. Блаженствовать ей оставалось недолго. Они с Клесхом отдыхали в веси Дарины уже четвертый день и завтра должны были тронуться в Цитадель. Оттого хотелось сегодняшнее утро провести в безделье и неге. Прикрыть глаза и лежать, впитывая покой.

Увы. Который уже день девушке было в этом отказано. На душе скребли кошки – это беспокойная совесть точила Лесану изнутри. А виной всему был… Руська. Белобрысый Руська, всеми силами своей детской души мечтавший стать обережником. И Дар, горевший в мальчике, который по дурости и бабской жалости затворила сестра. Правильно наставник говорил ей, мол, девки тем страшны, что сначала сделают, а потом уж думают. А то и просто… только лишь сделают. Подумать же не удосужатся.

И она оказалась той глупой девкой, которая попустилась собственной жалостью, стыдом и неизбывной виной. Жалостью к родителям, которым выпадало на долю потерять единственного сына, да к тому же и поскребыша. Стыдом перед сельчанами и отцом-матерью, что возвратилась такая чужая им, непонятная. И виной. Глубокой дочерней виной перед семьей, кою опозорила на всю деревню, сделалась бельмом на глазу, которое и видеть противно и скрыть нельзя. Не девка, не парень; не дочь, не сын; не сестра, не брат; не близкая, не чужая.