Текст книги "Святитель Лука. Факты, документы, воспоминания"

Автор книги: Екатерина Каликинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Были и другие чудесные знаки, которыми Господь укреплял Своего избранника. В Енисейске однажды перед литургией он увидел в комнате престарелого монаха Христофора, прибывшего из Красноярска, потому что «народ не хочет иметь общения с неверными священниками и решил послать его в город Минусинск, верст за триста к югу от Красноярска, где жил православный епископ». Монах признался, что как будто неведомая сила влекла его в Енисейск. Увидев вошедшего в комнату епископа Луку, старик буквально остолбенел. Святитель вспоминал: «“А почему же ты так остолбенел, увидев меня?” – спросил я его. “Как было мне не остолбенеть?! – ответил он. – Десять лет тому назад я видел сон, который как сейчас помню. Мне снилось, что я в Божием храме и неведомый мне архиерей полагает меня во иеромонаха. Сейчас, когда Вы вошли, я увидел этого архиерея!” Монах сделал мне земной поклон, и за литургией я рукоположил его в иеромонаха».

Немало сомнений и исканий было в жизни святителя. Когда его оклеветали патриаршему местоблюстителю Сергию в 1927 году, он попросился на покои и оставил на время архиерейское служение. А после обрушившихся на него несчастий – аварии, в которую попал сын, болезни глаз – случилось чудесное событие. «Я стоял в алтаре. Когда приблизилось время чтения Евангелия, я вдруг почувствовал какое-то непонятное, очень быстро нараставшее волнение, которое достигло огромной силы, когда я услышал чтение: “Симоне Ионин, любиши ли Мя пане сих?… Паси овцы Моя…” — я воспринял с несказанным трепетом и волнением, как обращение не к Петру, а прямо ко мне. Я дрожал всем телом, не мог дождаться конца всенощной… Еще в течение двух-трех месяцев, всякий раз, когда я вспоминал о пережитом, при чтении одиннадцатого Евангелия, я снова дрожал, градом лились слезы из глаз».

«Пастырю добрый, душу свою готовый положить за овцы своя…»

Святитель Лука всегда пламенно служил Богу и людям. В 1930-е годы он сознательно готовил себя к мученическому венцу. «Весной 1930 года стало известно, что и Сергиевская церковь предназначена к разрушению. Я не мог стерпеть этого, и когда был назначен страшный день закрытия, я принял твердое решение: отслужить в этот день литургию и после нее, когда будут должны явиться враги Божии, запереть церковные двери, сложить грудой на средине церкви все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре… Я думал, что мое самосожжение устрашит и вразумит врагов Божиих и остановит разрушение храмов. Однако Богу было угодно, чтобы я не погиб в самом начале моего архиерейского служения: закрытие церкви было отложено… в тот же день меня арестовали. В своей знаменитой пасхальной проповеди Иоанн Златоуст говорит, что Бог не только “дела приемлет”, но и “намерения целует”. За мое намерение принять смерть мученическую да простит мне Господь Бог множество грехов моих!»

Четыре раза святителя арестовывали за антисоветскую деятельность. Однажды ему пытались приписать даже уголовное дело, пособничество убийце, когда он, пытаясь помочь своей прихожанке, жене профессора Михайловского, написал справку, что ее муж психически болен, что было правдой. Справку должен был дать психиатр, профессор-хирург Войно-Ясенецкий не имел права этого делать, но он готов был «жизнь положить за други своя». Марк Поповский писал, как советская идеологическая машина попыталась воспользоваться этим случаем и замарать честное имя хирурга-архиепископа. По материалам этого дела были написаны роман «Грань» Михаила Борисоглебского и пьеса Константина Тренева «Опыт», поставленная в театре Завадского, а затем пьеса Бориса Лавренева «Мы будем жить!». В них епископ Лука, конечно, под вымышленными именами, выступал в роли антигероя, душителя науки, исчадия ада и разговаривал на церковнославянском языке. У святителя Луки, к счастью, не было времени читать подобные измышления. Благодарность же верующих людей и спасенных пациентов сопровождала его всю жизнь.

«Исцеляя недуги и раны вождей и воинов отечества земного, непамятозлобием и любовию удивляя всех творящих ти напасти…»

Когда началась война, политзаключенный епископ Лука сразу послал телеграмму на имя председателя Президиума Верховного Совета М.И. Калинина: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука».

Епископ Лука с персоналом эвакогоспиталя в Красноярске

И в июле святителя назначили главным хирургом эвакогоспиталя в Красноярске, где он сразу взвалил на себя нечеловеческую нагрузку. В декабре 1942 года он писал: «…Уже четыре недели я не работаю вследствие очень тяжелого переутомления, главным образом мозгового. Три недели пролежал в больнице крайкома, теперь лежу у себя на квартире. Врачи говорят, что по выздоровлении я не должен работать больше четырех часов и не делать больше двух операций. А до сих пор я работал до восьмидевяти часов и делал четыре-пять операций…»

В эти дни в его жизни случилась огромная радость: «Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа». Своему старшему сыну, который гордился отцом как врачом и ученым и не понимал его служения Церкви, святитель Лука писал: «Помни, Миша, мое монашество с его обетами, мой сан, мое служение Богу для меня величайшая святыня и первейший долг… А в служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера… Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять… Даже если бы не изменилось столь существенно положение Церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь активного служения Церкви. Ибо вы, мои дети, не нуждаетесь в моей помощи, а к тюрьме и ссылкам я привык и не боюсь их… О, если бы ты знал, как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с Богом любящих Его…»

«Архипастырский подвиг совершая в земле тамбовской… многими труды храмы обновляя и созидая…»

Архиепископ Лука приехал в Тамбов в феврале 1944 года. По воспоминаниям жителей города, записанным Марком Поповским: «Он служил… и обратился к верующим: “После долгого духовного голода мы можем снова собираться и благодарить Бога…” Потом благословил каждого человека в храме. Теперь этого не увидишь. Не только епископы, но и священники порознь прихожан не благословляют».

«Сначала не было у него облачения для службы… Прислали ему облачение перед Великим Постом», – рассказывали прихожане. Архиерей жил очень скромно, но никогда не жаловался. В его комнате были только книги: свою библиотеку ему оставила монахиня Любовь, из рода князей Ширинских-Шахматовых.

Старый Тамбов

В марте 1944 года архиепископ Лука написал обращение ко всем православным христианам Тамбовской области, призывая всех взяться «за великое и трудное дело восстановления церкви тамбовской и жизни ее». Послание было расценено властями как проявление самостоятельности и независимости. Ему запретили служения на дому у верующих, объявив их незаконными. Под давлением Совета по делам религии патриарх дал письменные указания архиепископу Луке умерить свою активность.

Несмотря на это, архиепископ, пользовавшийся большим авторитетом в городе как врач-хирург, постоянно вел переговоры с уполномоченным Совета по делам РПЦ об открытии второго собора – большого, двухэтажного. Ему все время обещали это сделать. Как-то председатель облисполкома пригласил его к себе и спросил, чем его можно премировать за работу в госпитале.

– Откройте городской собор, – немедленно отозвался владыка Лука.

– Ну нет, собора Вам никогда не видать!

– А другого от Вас мне ничего не нужно.

Какой наивностью, святой простотой надо было обладать, чтобы в 1945 году просить открыть для богослужения сохранившийся в Тамбове собор у людей, разрушивших десятки тысяч церквей по всей стране, преследовавших Церковь уже тридцать лет!

Похожий случай произошел в 1937 году, когда святитель Лука работал в Ташкенте. В горах возле Душанбе, в то время Сталинабада, в альпинистском отряде от приступа аппендицита слег Горбунов, личный секретарь Ленина, видный партиец. Местный хирург сделал операцию, но занес в рану анаэробную инфекцию, Горбунову становилось все хуже. Было ясно, что в случае его смерти произойдет смена местной власти. В Ташкент послали телеграмму и доставили самолетом хирурга Войно-Ясенецкого, который спас Горбунова. Святителя стали уговаривать перебраться в Сталинабад, где уже работал его старший сын. Он почти согласился: город красивый, больница хорошо отстроена, только попросил построить в городе православную церковь. И долго убеждал, что это не сложно… А услышав решительный отказ, переезжать не захотел.

В Тамбове первое время он очень страдал оттого, что чувствовал себя отчужденно, но еще тяжелее ему было видеть, насколько люди отошли от Бога.

«О, как тяжело мне ходить по улицам Тамбова, видя и чувствуя, что чужд я и не нужен огромному большинству народа. Не нужны им мои призывы на путь Христов, мое служение, не знают они тоски моей об ожесточении их сердец… Если ищут меня, то только как врача, от которого ждут исцеления своих телесных недугов, а о недугах душевных со мной не говорят, о помощи духовной не просят, в ней не нуждаются…» – сокрушался уже немолодой архиепископ.

В докладной МГБ[4]4
  Министерство государственной безопасности. – Прим. peg.


[Закрыть] 2 октября 1947 года приведены слова из его проповеди в соборе Тамбова: «Никто не идет ко мне за помощью и советом о религии, о вере, о Боге. Мы возненавидимы всеми людьми и терпим-страдаем за веру Христову». Многие верующие слушали его и плакали.

Постепенно владыка Лука обратил к себе сердца многих жителей Тамбова. При расставании с ними, отправляясь на служение в Крым, он сказал: «Вы знаете, как тяжело вам расставаться с детьми вашими… а подумайте, каково мне расставаться со всеми вами – вы же дети мои. Это тяжело, это чрезвычайно тяжело…

Я уеду от вас, увозя много вещей, с тяжелым багажом, но самый ценный мой багаж – это ваши сердца, которые я увезу с собой. Я буду всегда с ними, я буду их ласкать. Вот какую радость послал мне Господь. Но вместе с тем и печаль, ибо тяжко, тяжко порывать узы любви. Но что же делать, так устроил Господь, такова воля Божия… Я имел только словесное попечение о душах ваших, я старался явить пример следования Христу. Если видели добрый пример, то подражайте ему, как велит святой апостол. Тогда благословит вас всех Христос, тогда любовь Его и благословение будут со всеми вовеки…»

«Нужды бедных предварял в различных местах отечества своего…»

Всегда и везде святитель искал нуждающихся, чтобы помочь им. В Тамбове он дал денег на постройку дома вдове с пятью детьми.

Из своей Сталинской премии – 200 тысяч – 130 тысяч пожертвовал на сирот, обездоленных войной, остальное раздал бедным, хотя сам жил очень скромно.

Его племянница Вера Владимировна Прозоровская вспоминала, что не было в Крыму у него денег даже на марку, чтобы наклеить на конверт и послать письмо. Другую племянницу, нашедшую приют в его доме, Нину Павловну Сидоркину, он всегда просил подлатать ему рясу со словами: «Латай, латай, бедных еще много».

Его внучатый племянник Николай Николаевич Сидоркин рассказывал, как в детстве они с братом Юрой по поручению дедушки регулярно отправляли посылки и переводы по 100 рублей в разные концы страны. Будущий святитель устраивал обеды, самые скромные, для нищих и старых, двадцать человек постоянно садились за стол, и владыка Лука всегда спрашивал, всех ли накормили.

Поэтому сыновья святителя, ставшие профессорами медицины, считали своим долгом материально помогать отцу, несмотря на его архиерейское жалованье.

«Радуйся, чина церковного строгий блюстителю… церковного благочестия насадителю…»

К исправлению православного богослужения архиепископ Лука всегда относился очень строго, несмотря на то что за годы советской власти многие люди позабыли уставы и молитвы. Он считал, что в этом вопросе не может быть компромисса. Но при всей строгости владыка сохранял смирение и умел признавать свои ошибки.

В Тамбове произошла такая история. Прихожанин, кассир Иван Фомин, читал на клиросе Часы, постоянно путая и небрежно произнося слова. Владыка неоднократно поправлял его и после службы еще раз объяснял, как надо читать правильно. Взволнованно размахивая книгой, он случайно задел Фомина. Прихожанин сказал, что архиерей его ударил, и отказался посещать храм. «Надев крест и панагию, глава Тамбовской епархии через весь город отправляется к обиженному прихожанину просить прощения», – писал Марк Поповский, которому эту историю рассказали очевидцы из Тамбова. Кассир не принял владыку, и тот ходил к нему несколько раз. Только перед отъездом «простил».

Смирению святитель Лука не только учил прихожан, но прежде всего исповедовал сам своей жизнью.

Так, после областного съезда медицинских работников в Тамбове, на котором полуторачасовой доклад владыки Луки был принят с восторгом, коллеги пригласили его в театр. Он согласился и в облачении сидел в партере, благосклонно слушая актеров. После этого две студентки-медички заявили своему пастырю, что он «не должен был в духовном облачении появляться в театре. Такое его поведение разочаровывает верующих. Нельзя клеймить на проповедях чужие соблазны и соблазняться самому». На следующий день в праздник Святой Троицы владыка Лука перед переполненным храмом произнес обличающую себя речь и сказал, что он недостоин вести праздничную службу: «Вот я стою перед вами без панагии и прошу у вас прощения… верните мне ваши сердца». Народ в благочестивом порыве повалился на колени, умоляя его служить. Только после этого он ушел в алтарь, облачился и провел праздничную службу. Об этом долго помнили в городе.

Он был строг к себе и к своей пастве. А вот с людьми неверующими никогда не спорил, не впадал в гнев, был мягок и доброжелателен. Когда вскоре после принятия сана ташкентская студентка-практикантка Капа Дренова говорила ему, что он «кокетничает рясой», он только молча улыбался. «Зная многих нас как безнадежных безбожников, он никогда нам ничего не проповедовал, не агитировал, не стремился наставить на путь истинный», – писал его коллега Л.В. Ошанин. Однажды в 1926 году, встретив Ошанина с женой и дочерью, запросто пожал всем руки и, улыбаясь, сказал: «Здравствуйте, здравствуйте. Целое безбожное семейство по улице идет, и как только земля терпит».

Он считал неверующих слепцами, убогими и испытывал к ним только сострадание. Коллегам запомнилось его сравнение большевиков с дальтониками, неспособными различать цвета.

«Неустанно возвещая слово истины во всех храмах земли нашей Таврической…»

Назначенный владыкой в Симферополь, архиепископ Лука приложил все свои силы, чтобы навести порядок в Крымской епархии, а ее состояние в ту пору было ужасно. «По воскресеньям и даже праздничным дням, – писал он, – храмы и молитвенные дома почти пустуют. Народ отвык от богослужений, и кое-как лишь сохраняется обрядоверие. О венчании браков, об отпевании умерших народ почти забыл. Очень много некрещеных детей. Причина отчуждения людей от Церкви… лежит в том, что верующие лишены возможности посещать богослужения, ибо в воскресные дни и даже в Великие Праздники в часы богослужений их принуждают исполнять колхозные работы или отвлекают от церкви приказом привести скот для ветеринарного осмотра, устройством так называемых “воскресников”».

Он неустанно проповедовал, служил строго по уставу, несмотря на то что силы его уже были не те, что в молодости. Внучатый племянник Николай Николаевич Сидоркин рассказывал: «На первом совещании благочинных он передал всем приходам, что не принимает никаких приношений, просил не устраивать ему пышных встреч, потребовал строгого соблюдения канонических правил, а в случае нарушения грозился применить взыскания: перемещение, увольнение за штат, понижение в сане и даже снятие сана. Не откладывая, он занялся улучшением служения в Крымской епархии, объезжая приходы, выступая в восьми городах и селах с большими, полуторачасовыми беседами об истории и происхождении сектантства, хлопоча о снабжении просветительской и богословской литературой, проповедуя в Симферопольском соборе на догматические темы… По правде сказать, по-настоящему духовных людей в Церкви в то время было мало, многие были малодостойны своего служения – кто пьяница, кто старался набрать денег побольше, потому что жизнь была у них трудная, много налогов, поборов. Владыка был очень недоволен такими пастырями, запрещал нередко служение, переводил в другие приходы, там возникали свои клики, неприятности церковные преследовали его. Дедушка должен был во всем разбираться, когда кто-то кого-то выживал из священников, а он вел прием и разбирал все эти ситуации. Я сначала не видел этого, потому что он принимал в маленькой своей комнате, где все было очень скромно, бедно – только кровать и тумбочка с умывальником. А на выездах я его сопровождал, мелкие церкви деревенские еще были не закрыты, под Симферополем были еще тогда такие, их потом закрыли. Большие соборы – в Керчи, в Ялте – слава Богу, не тронули, и его там всегда принимали хорошо, с большим почтением, но потом начинались разборы церковных дел, и часто это было неприятно и тяжело для него. К обязанностям своим относился он неукоснительно и ревностно, служил каждую субботу и воскресенье, не говоря уже о праздниках. И регулярно совершал поездки по епархии. Время было послевоенное, по Крыму с его разбитыми дорогами добраться до дальних деревень было нелегко, но владыка хотел, чтобы архиерея видели не только в Симферополе. На стене у него висела карта Крыма и крестами были отмечены приходы, сначала их было много. Но самым большим горем этого пожилого больного человека было уменьшение числа этих крестов».

Вскоре в Крыму люди вновь пошли к нему за советом и помощью, с вопросами, как жить дальше, к чему стремиться, где найти путь к Богу.

Вот рассказ раненого врача, обратившегося к нему в Симферополе за помощью. Владыка внимательно выслушал его исповедь, вникая во все жизненные обстоятельства, а потом сказал: «Истинный путь к Богу пролегает только через Христа. Я думаю, сколько людей, столько и путей к Богу. У каждого свой путь. В наше время он намного труднее… Ведь мы живем в стране, где “Бог” пишется с маленькой буквы, а КГБ – с большой. Современному человеку пройти по водам невозможно. Уж если апостол Петр тонул в море, то мы все в этом житейском море барахтаемся, как котята. Не стремитесь совершать великие подвиги и дела. Не всякий на это способен. От неудач возникает разочарование и апатия. Прежде всего будьте добросовестны в малом, и Бог, видя ваше старание в малом, подведет вас и к большому делу».

Он посоветовал врачу уехать в деревню, подарил Библию и не забыл осмотреть больную ногу, дав несколько ценных советов по лечению. Встреча с владыкой изменила жизнь этого неверующего человека, он стал на путь христианства.

Святителю Луке была чужда религиозная нетерпимость, он говорил: «Относитесь бережно ко всякой чужой вере, никогда не уничижайте, не оскорбляйте». Вместе с руководителем Крымской археологической службы профессором Шульцем он пытался защитить армянскую церковь XIV века, расположенную на дороге из Симферополя в Старый Крым. Спасти храм не удалось, профессор получил взыскание и едва не лишился партбилета. В личном же деле владыки Луки, которое продолжало исправно пополняться в МГБ, добавилось еще несколько листов.

Но вот пришло хрущевское время гонений на веру. Церкви закрывали, разоряли, все ценности из них свозили в другие, сохранившиеся церкви и в канцелярию епархии – иконы, богослужебные книги, предметы церковной утвари.

Н.Н. Сидоркин вспоминал: «Бывало, дедушка говорил: “Опять всю ночь не спал из-за неприятностей с уполномоченным”. А здоровье его все слабело. Около 1956 года наступила полная слепота. И все же владыка продолжал исправлять службу». Это еще одно из чудес его жизни. Протоиерей Евгений Воршевский, сослуживший ему, вспоминал: «Кто не знал о слепоте владыки, тот не мог бы и подумать, что совершающий Божественную литургию архипастырь слеп на оба глаза. Архиепископ Лука касался осторожно рукой дискоса, благословлял Святые Дары… не задевая их ни рукой, ни облачением… Все тайные молитвы владыка читал на память… Мы смотрели на все это как на проявление Божиего водительства, умудряющего и слепцы». Сам он принял слепоту свою смиренно, как еще один крест: «Господь Бог сам позаботился… и мое тяжелое положение облегчил… Я принял Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу». Святитель учился передвигаться ощупью, ощупью подписывать епархиальные бумаги и писал по этому поводу патриарху: «Для моей ахиерейской деятельности слепота не представляет полного препятствия, и думаю, буду служить до смерти».

Так и случилось. В последние годы, по воспоминаниям внучатых племянников, служить ему было очень тяжело физически, почти невыносимо: «Дома рубашку снимаем – хоть выжми, под снятыми бинтами на ногах – глубокие рубцы, черные голени с блеском. Только вера в Господа давала силы выстоять».

«Сладостью писаний твоих насыщая вся алчущие и жаждущие правды…»

В конце службы владыка всегда произносил чудесную, полную глубоких мыслей и горячих чувств проповедь. Ему был дан Господом дар благовествования слова Божия. Прихожане и те, кто специально приезжал послушать его, уходили после службы глубоко потрясенные, многие со слезами.

Властям это не нравилось. Совет по делам Русской Православной Церкви в докладной в Совет Министров в 1949 году архиепископа Луку охарактеризовал так: «Реакционер и большой фанатик, стремящийся к разжиганию религиозности». В марте 1949 года патриарх Алексий I провел с ним беседу и сделал замечания по поводу проповедей. В ответ на это архиерей сказал: «Я считаю своим долгом как можно чаще проповедовать слово Божие, потому что вижу, как оно действует на людей. Уже собор всех не вмещает, кто хочет послушать меня. Сколько подростков окружает меня! Сколько комсомольцев и комсомолок причащается! Сколько интеллигенции приходит послушать меня! Я объясняю Евангелие и апостольские послания. В них есть немало того, что неприятно неверующим, но я ничего не пропускаю из слова Божия и считаю, что я должен говорить не только приятное, но и неприятное, чтобы заставить людей задуматься над тем, куда они идут. Конечно, я характеризую материализм с надлежащей стороны, как это ни горько слушать атеистам». Однако по настоянию патриарха он согласился ограничиться Святым Писанием и проповедовать только по воскресеньям и большим праздникам.

И все же органы решили, что его «в благоприятный момент при наличии надлежащего повода необходимо подвергнуть изоляции». Это не удалось. Ежедневными проповедями владыка по-прежнему собирал большое количество прихожан. Так, в воскресенье, 23 сентября 1951 года в Алуштинскую церковь пришли сто пятьдесят человек помолиться и услышать его проповедь на Воздвижение Креста Господня. Он снова один стоял за слово Божие против безбожной власти в одичавшей, разоренной в духовном смысле стране.

7 июля 1954 года было подготовлено постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения». Началась крупномасштабная атеистическая пропаганда, в результате которой двери храмов были закрыты. А полуслепой архиепископ продолжал служить в заполненном до отказа кафедральном соборе и проповедовать: «Не бойся, малое стадо! Малое стадо Христово непобедимо, оно ничего не боится, потому что всегда хранит великие слова: Созижду Церковь Мою и врата ада не одолеют ее…» Эта проповедь была мгновенно размножена и дошла до каждого верующего Крыма. Так архиепископ Лука отреагировал на антирелигиозную пропаганду, а при встрече с уполномоченным сказал: «Мне многие говорят, что после пропаганды посещаемость церквей увеличилась».

В 1956 году после сообщения о закрытии Киево-Печерской Лавры владыка в своей проповеди сказал: «Трудно нам нынешним христианам стоять и держаться против буйных ветров безбожия. Но мы устоим».

Свидетельство о смерти архиепископа Луки

Даже после смерти святителя Луки его слова иногда оказывали влияние на всю жизнь человека, подвигая сделать жизненный выбор, они поражали даже неверующих людей. Вот что рассказал в своих воспоминаниях его внучатый племянник Юрий Николаевич Сидоркин: «В 1963 году я служил в армии и уже дослужился до ефрейтора. Как-то раз во время занятий хозяйственными работами на узле связи во время перекура разговорился я со старшиной одного из взводов нашей роты Семеном Хивренко. Вдруг он и говорит: “А ты знал архиепископа Луку, который жил в Симферополе?” И он мне рассказал, что Лука был профессором медицины и что когда его спрашивали, как же он – ученый и верит в Бога, “которого никто не видит”, то Лука отвечал: “А вы свою мать любите?”– “Ну да, конечно. А при чем тут Бог и мать?” – “А при том, – продолжал Лука, – что я не раз во время операции вскрывал и сердце, и мозг, – и нигде любви не видел”. Этот рассказ Семена Хивренко затронул во мне чувства ни с чем не сравнимые. Я, конечно, прекрасно знал этот дедушкин пример, это удивительное сравнение. Он много раз при мне повторял этот образ, иногда немного по-разному. Я сам использовал в жизни не раз эти его слова, но тут было другое. Я был поражен, как этот образ глубоко воспринял Семен – простой сверхсрочник, старшина, как мне казалось, простой и бесхитростный малый. Вот сила Слова, сила Веры! Дедушки уже несколько лет нет на свете, но он как бы испускает особое духовное сияние, реально действующее на людей. В тот момент меня переполнило чувство просветленной радости. Однако я ничего не сказал Семену, что это мой дедушка и что прожил я с ним большую часть своей жизни. Почему? Наверное, не хотелось нарушать таинство моего открытия и силу воздействия дедушкиного слова. Хотя была тут и другая сторона. Все же Хивренко был старшиной взвода нашей роты, и мое “признание” могло выглядеть как желание иметь через старшину какие-то поблажки по службе. Мне показалось, что я могу его поставить в несколько неловкое положение. И все же, несмотря на этот случай, я через несколько лет после окончания службы был поражен, узнав, что Семен Хивренко стал дьяконом, а потом священником. Встретил однажды уже отца Семена. Обнялись и расцеловались как старые армейские товарищи. Вот теперь я уже не таился и рассказал, вспомнив тот давний разговор, что не чужой мне был Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий.

Похороны архиепископа Луки, 1961 г.

С грустью думаю о слишком ранней кончине отца Семена. Как много он сделал и как много мог бы еще сделать! Хочется еще рассказать об отце Семене. Для меня все, что с ним связано, – пример подлинно чудесного духовного воздействия архиепископа Луки. Так вот, случай, что называется. Отец Семен еще не был отцом Семеном, а был доблестным старшиной комендантской роты штаба корпуса (я уже в то время не служил). И приходит в штаб генерал Язов, да-да тот самый – ГКЧП и прочее в будущем. Сообщают ему как-то, что есть, мол, старшина в комендантской роте и – о ужас! – видели его в церкви. Вызывает Язов Хивренко и держит речь: “Я, старшина, закончил два института и говорю тебе: Бога нет! Так что кончай это”. А старшина ему в ответ: “А у вас есть мать, товарищ генерал? Верит она в Бога?” Осерчал генерал, дал распоряжение проревизовать склады, за которые отвечал Хивренко, найти недостачу и старшину посадить. Встречает через какое-то время Язов старшину, удивился: “Как, ты еще не сидишь?” Не смогли отыскать ревизоры недостачи у старшины. А судьба распорядилась сидеть не старшине, а самому генералу Язову за ГКЧП. И был уже тогда старшина отцом Семеном. Видно, запал он в память генералу и даже в семье генеральской его знали. Получает отец Семен письмо от жены Язова. Слезно просит она молиться за несчастного генерала. Вот такая история».

Когда владыки Луки не стало, многие тайные и явные его почитатели хлынули в Симферополь, чтобы отдать последний долг великому подвижнику и целителю. Его секретарь Евгения Павловна Лейкфельд рассказывала: «Улицу заполнили женщины в белых платочках. Медленно, шаг за шагом шли они впереди машины с телом владыки… Три ряда протянутых рук как будто вели эту машину. И до самого кладбища посыпали путь розами, и неустанно звучало над толпой белых платочков: “Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас”. Что бы ни говорили этой толпе, как ни пытались заставить ее замолчать, ответ был один: “Мы хороним нашего архиепископа”».

Похороны архиепископа Луки