Текст книги "На пороге Белых Врат (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

   "Вопросы, вопросы... Эх ты, головастик! Мог бы и сам сообразить, если б задумался..." – Суахим, придерживая двумя пальцами трость, оперся на перила рядом с Мартисом. Раздробленная ядром годы назад кость больше не болела; уже давно не болела. Для других он, может быть, и выглядел немощным больным, но сам чувствовал в теле силу и легкость, словно в юности. Приноси разложение боль – терпеть было бы проще, но приходилось терпеть, как есть. Постоянно приходилось что-нибудь терпеть...

   – Зачем Алга так поступила, хочешь знать? – Суахим скосил глаза, убеждаясь, что Мартис по-прежнему в состоянии слушать, и указал на багровый треугольный шрам на скуле. – Тогда скажи, где ты заполучил эту безделицу?

   – Бездилицу?! – Мальчишка дернулся, будто схлопотал пощечину. – Да стреляй те сволочи, меня б уже и не было на свете, как... – он прокашлялся, и голос его окреп. – Это случилось в Орикане, мастер Суахим. Наместник налог поднял, бунты... Вместе с беженцами через границу прорывались. Тогда и зацепило.

   – Тот, которого больше нет на свете. Кем он был?

   – Столяром. Но делал справные пики. Какая вам разница, мастер?! Я не хочу об этом вспоминать.

   – Не хочешь. Однако будешь. Но мне можешь не рассказывать... Орикан, значит. Значит, после ты ехал через Виншу. И как тебе знаменитые зеленые хоромы?

   – Столько камня в пустую перевели, на три квартала бы хватило. Зря только крюк делал. Этот урод меня потом чуть не.... – Мартис с опаской оглянулся на то, что называл "Оглоблей", и тут же, вцепившись в перила, снова уставился на горизонт.

   – Зря, говоришь, камень перевели... Молод ты пока врать, головастик. Бока в толпе крепко намяли, пока глазел?

   – Намяли. Чуть кошель не срезали, – помедлив, буркнул Мартис. – Вам серебра моего, что ли, жалко? Тогда отсыпьте горсточку – век благодарен буду.

   – После Орикана серебра у тебя в кошеле не было: готов поспорить, ты его вытряхнул там до последней монеты. А потом расстался и с тем, что было припрятано в одежде. – Суахим указал на аккуратно зашитый нитками в тон, едва приметный разрез на брючине: сам бы головастик ни за что так ловко не управился бы с иголкой. – Горячая, небось, попалась девица, а? Фигуристая, рукастая, жаль только – воровка...

   – Да вам-то какое дело?! – Щеки Мартиса заалели.

   – Помню, когда я впервые оказался у зеленых хором, приятелям пришлось волочь меня до гостиницы на плечах. Я перед тем как раз решил промочить горло – да так обалдел, что хлебал, пока не выхлебал весь бурдюк.

   – Да? Сочувствую вашим приятелям. Но я все равно не понимаю,– ворчливо сказал Мартис. – К чему это вы вспомнили?

   "К тому, что я и сейчас не отказался бы от пары глотков", – Суахим подавил новый приступ раздражения. Трижды он пытался зайти в каюту, чтобы снять маску и глотнуть вина, но трижды головастик Мартис, боясь остаться один рядом с немертвыми, увязывался следом. А снимать маску при нем до поры, до времени не хотелось – в его глубоко посаженных глазах и так плескалось отвратительно много сочувствия; проще уж было перетерпеть жажду. В сравнении с неведением, которое приходилось терпеть последние дни, это была не заслуживающая внимания малость, но и она могла стать той каплей в трюме, что пускает судно ко дну...

   Суахим на миг прикрыл глаза. Чем меньше оставалось ждать, тем тяжелее давалось ожидание, и он много раз отступился бы уже от глупого маскарада, если бы не огонек стыда и страха внутри, сковывающий волю. Мартис Бран топтался рядом, требуя ответов, и если и было что-то подходящее моменту в его навязчивых расспросах, так это то, что они не давали задуматься о том, о чем задумываться совсем не хотелось...

   – Ты проехал через три государства. Встретил по пути стольких людей, сколько не наберется во всем твоем родном городишке, – неторопливо заговорил Суахим, стараясь придать голосу, искаженному болезнью и огрубевшему за годы, проведенные на воде, всю теплоту и мягкость, на какую только был способен. – Ты видел чудеса и беды, пересек великую реку, добрался до Белой бухты. И все еще спрашиваешь меня, зачем Алга велела тебе доставить сюда ее прах?

   – Я не понимаю...

   – Ты не понимаешь, а я не могу знать наверняка. Но, думаю, Алга хотела, чтоб ты получше узнал жизнь. Чтобы лучше разглядел сушу, увидел море.

   – Море, да?! И, непременно, весь тот мусор, что плещется в этой огромной луже?

   – От которой ты час не мог оторвать взгляда, когда я вчера привез тебя на Лисий мыс.

   – Я... я тогда всего лишь задумался, – буркнул Мартис, но уже безо всякой уверенности в голосе. – Так вы говорите... За этим?

   – Верно, головастик. Именно за этим.

   "И еще кое за чем – но это ты поймешь позже". – Суахим поправил маску. В синих сумерках вырисовывались очертания Врат. – "Если поймешь. А не поймешь – так тоже неплохо...".

   – Я подумаю над вашими словами, мастер, – буркнул Мартис. Размышлять над чем-либо было определенно не самым любимым его занятием.

   – Подумай. А пока оглядись.

   Из сумеречной дымки с обеих сторон "Трепета" выступали серо-белые исполины скал. Будто рама вокруг картины, будто железный обод вокруг стакана, будто гигантские пенистые буруны над волнами – любое сравнение было верным и неверным одновременно. Таковы были скалы Белых Врат, за которыми открывалась свинцово-серая, вечно подвижная, равнина Хладова моря.

   "Белые Врата". Рукотворные или нет – знала, может быть, только Алга Мараин; если и знала, то молчала.

   Суахим постоял с минуту, вглядываясь в скалы – терпение, Страж, терпение! – и лишь после того забрал у онемевшего Мартиса сверток с урной и отдал матросу, спешащему к носовой пушке. На море опускалась ночь; в темнеющем небе зажигались первые звезды.

   – Ломкий, небось, камень... Только на поглядеть и годен, – ворчливо сказал Мартис, рассматривая Врата – будто сам, еще минуту назад, не любовался ими в немом восхищении.

   – Редкий пловец доплывет до этих скал, – думая о своем, заметил Суахим, и с удивлением заметил, как в глазах Мартиса мелькнул азартный огонек. Головостик, вопреки прозвищу, вряд ли хорошо умел держаться на воде, и Врата были ему совершенно без надобности – но, по-видимому, всякий вызов казался ему привлекательным.

   Команда сворачивала паруса и заряжала пушки: всякий знал, что делать, хотя Суахим даже не притронулся к тяжелой звезде змеиного хрусталя, висевшей на груди. Хорошая команда, отличная команда – лучшая из всех, что ему доводилось собирать... И корабль – немного потрепанный долгой службой, но лучший из всех, что он выводил в море.

   "Трепет" лег в дрейф. По обоим бортам матросы подняли сигнальные флажки.

   "Наконец-то!" – Суахим подхватил трость и пошел на нос.

   – А Оглобля... то есть, этот полуживой... он после этого исчезнет? – канючил тащившийся рядом Мартис. "Оглобля" шел на шаг позади, ничуть не замечая качки.

   – Увидишь. Приоткрой рот и ухватись за что-нибудь.

   От орудия с поклоном отступил широкоплечий канонир. Суахим невольно усмехнулся. Поклон вышел не слишком-то почтительным: при жизни малый подвизался в команде удачливых головорезов и однажды отправил на дно шлюп самого Обнимающего Ветер. Прежде Суахим иногда задавался вопросом – не этот ли малый пустил ядро, искалечившее ему ногу. Но ответа немертвый не знал. Да и не имело это значения...

   Суахим вскинул трость, пробуждая к жизни наложенные часом раньше чары. Огонь никогда не было его сильной стороной – но чародей его ранга слабых сторон позволить себе не мог. На лакированном дереве заплясало зеленоватое пламя.

   – Правый борт – огонь!

   – Левый борт – огонь!

   – На исходную!

   "Трепет" сотрясался от отдачи.

   – Это называется фейерверк, – крикнул Суахим на ухо оглушенному Мартису.

   Грохочущее небо цвело огненными цветами – золотыми, синими, серебряными.

   – В добрый путь, Говорящая с Камнем! – Суахим, сплетя вокруг пушки щит из воздуха, загнал пылающую трость в запальное отверстие.

   – Правый борт – огонь!

   – Левый борт – огонь!

   Грохнула носовая пушка; щит, погасив отдачу, рассеялся. В пылающем небе исчезли пепел и осколки – а "Оглобля", сбросив на палубу полуистлевший плащ, с легкостью акробата пробежал по бушприту и, раскинув руки, спрыгну в море. Светлая спина мелькала среди волн в разноцветных всполохах – все реже и все дальше от корабля.

   – На исходную!

   Три залпа. Алга Мараин, "Говорящая-с-Камнем", занимала третье кресло в Малом Кругу.

   Суахим украдкой оглянулся на Мартиса. Тот стоял, едва дыша, вцепившись обеими руками в удерживающие спасательный круг канаты. Головастику явно было нехорошо – но он всеми силами старался не испортить церемонию, и, кажется, проникся ею даже больше, чем стоило ожидать.

   – Левый борт – огонь!

   – Правый борт – огонь!

   Грохот стихал, искры в небе гасли, оставляя после себя едкую пороховую гарь – но и ту ветер сносил к гавани.

   – Вот и все, – Суахим подошел к Мартису и положил руку на плечо. – Все закончилось.

   – Скажите, мастер... – одними губами прошептал Мартис. Вряд ли он осознавал, что его круглые мальчишеские глаза сейчас влажны от слез. – Почему... так вышло? Это был ее долг... перед Кругом?

   – У нас есть только один долг, сынок, – вкрадчиво сказал Суахим, поймав его взгляд. – Только один. – Ступая бесшумно и осторожно, Суахим увлек Мартиса за собой к загодя подготовленной шлюпке. – Долг перед нашей силой, перед людьми... перед самой жизнью. Тот, о котором мы чаще всего забываем.

   – Какой, мастер? Долг...

   Глаза Мартиса Брана закрывались, но он все еще сопротивлялся гипнозу, неумело, но упорно.

   – Долг бороться до конца, – Суахим бережно опустил обмякшее тело в шлюпку на сложенный старый парус. – Отдыхай, головастик. Пусть тебе снится теплое спокойное море.

   Мартис задышал глубоко и ровно. Суахим Тарнак выпрямился, размял плечи – все же, весу в мальчишке было немало – и уверенной походкой направился к борту. Обгорелые обломки трости валялись где-то на палубе, и не было больше нужды притворяться хромым, как прежде. Впрочем, ее давно уже не было – так, привычка...

   Суахим остановился у перил, в десяти шагах от брошенного на воду каната. И принялся ждать, вглядываясь в темные волны.

   "Терпение, Страж, терпение..." – от подвижной черноты воды резало глаза. Шли минуты. Очень долгие минуты. На скалах затихли потревоженные чайки. – "Пожалуйста, Алга... Или ты решила иначе?"

   Сперва мелькнувшая вдалеке белая точка показалась ему пенным буруном. Но она приближалась, все быстрее, все ближе – чтобы, наконец, взяться за канат.

   – Твои шутки стали жестоки, Говорящая-с-Камнем, – выдохнул Суахим. Подать чародейке руку он не решился. – Я уже начал думать, что ты не вернешься... И весь этот спектакль. Что, если бы новости добрались до меня раньше? Если бы я сразу тебя не узнал?! Эй, полегче! – он не успел отскочить, когда Алга Мараин, взобравшись на палубу, обрушила на него водопад брызг.

   – Это тебе за теплый прием, Суахим! Подумать только – велеть мне мыть полы! Не узнать ты меня не мог – ты же не головастик...

   – Так уж и не мог. Круг ведь тебе удалось ввести в заблуждение? – Суахим тяжело оперся на перила, почувствовав себя вдруг бесконечно усталым. По иссохшей коже под маской текла вода. Пожалуй, принуждать Алгу надраивать его дом в самом деле было чересчур... Чересчур подлой шуткой. С наивным расчетом – кто сказал, что годы избавляют от наивности? – на то, что вспыльчивая чародейка немедленно сбросит чужую личину, и ему не придется ждать еще три наполненных тревогой дня. Он уверен был в своей догадке, но все равно боялся ошибиться, так как не имел больше достаточного доверия к собственным ощущениям – как знать, не исказила ли их уже болезнь? Долго – в тысячи раз дольше, чем жалкие три дня – он ждал этого свидания, но когда встреча стала возможна и близка, понял, что страшится ее не многим меньше, чем того, что она никогда не состоится. Ему невыносимо было от мысли о том, что Алга видит все, что с ним сталось, видит его насквозь, он стыдился своей слабости и – еще больше – своих неумелых попыток ее скрыть.

   – Круг я обвела вокруг пальца. И всех остальных. Но не тебя, Суахим. – Алга пристально разглядывала его.

   Алге-"Говорящей-с-Камнем", как и ему, давно минул век, но по человеческой мерке ей можно было дать и двадцать лет, и тридцать, и сорок, и нельзя было называть ни худой, ни полной, ни высокой, ни низкой: переменчивая, как море, крепкая, как камень. Глиняная корка, удерживавшая иллюзию полуживого, исчезла в море; лохмотья, маскировавшие облик, сплелись с тиной и превратились в свободное сер-зеленое платье. От облика "Оглобли" – не мог головастик выдумать прозвище поумнее?! – не осталось и следа. В сумерках невозможно оказалось разглядеть, действительно ли длинные темные пряди, разметавшиеся по открытой спине, тронула седина – или то были лишь запутавшиеся волосах стебли морского остролиста...

   Немертвая команда безмолвно вычищала жерла пушек, а Суахим любовался чародейкой, тонкими струями воды, сбегавшими с ее волос на палубу. Как не раз и не два любовался прежде – но никогда его еще не переполняло такое счастье и такая горечь.

   – Столько лет прошло, Алга. Люди меняются, меняемся мы... Я думал, ты давно забыла меня.

***

   "Стоило бы влепить тебе пощечину", – Алга со свистом выдохнула сквозь сжатые зубы. Стоило бы, безусловно. Но не поднималась рука.

   – Твой ум – самая большая твоя беда, Суахим – тихо сказала Алга, овладев собой. – Всегда ты о чем-нибудь думаешь. И всегда о чем-нибудь не том.

   – Но не гвозди же мне головой забивать? – неловко отшутился он.

   – Почему бы и нет? Раз уж мне пришлось драить в твоей конуре полы... – Алга остановилась в шаге от него. Он не отступил вопреки обыкновению последних дней, но крепче сжал перила. – Я ничего не знала, Суахим. Только летом до меня дошел слух, что "Трепет" все реже выходит в море, и все чаще – без тебя на борту... Кругу не с руки болтать о том, что Первый Страж теряет силу – даже среди своих. Треклятые... Не хочу о них даже вспоминать. – Алга в последний миг сдержала готовое сорваться с губ ругательство, которое непременно заставило бы Мартиса Брана, будь он в сознании, покраснеть. – Как там, кстати, мой бывший подопечный? – Она искоса взглянула на шлюпку.

   – Я погрузил его в сон на пару часов. – Суахим тоже оглянулся. – Ты не против, я надеюсь? – быстро добавил он.

   – Зачем спрашиваешь, раз сам все уже решил?

   – Ну...

   Алга сосредоточилась на ноющей боли в суставах. Смена облика всегда давалось непросто, и сейчас это пришлось весьма кстати: боль позволяла удерживать себя в руках. Просто стоять и говорить. Им нужно было поговорить – пусть время для разговоров прошло, не наступив.

   – Ты узнал меня, Суахим. Но я тебя не узнаю... Поговаривают, ты каждый вечер сидишь на вышке и чистишь ружье, к которому растерял все, кроме одного, патроны. Благодарение небесам, хоть вчера ты про это забыл.

   – Я просто не хотел, чтоб мальчишка заметил, – быстро буркнул Суахим. Соврал – что не могло не радовать. – Почему ты сама им не займешься? А насчет ружь... насчет этого... – он запнулся, не решившись прямо назвать черное – черным. – Насчет этого... Я до сих пор этого не сделал, Алга. Значит, и дальше не сделаю. Так что в твоем большеголовом подарке нет нужды.

   – Мне показалось, Мартис тебе понравился.

   – Он забавный. Но, ты сама знаешь – я неважный учитель. Особенно, – Суахим провел ладонью по горлу, – теперь, когда времени у меня даже меньше, чем сил.

   – Для него ты учитель намного лучший, чем я. Хоть полвека назад, хоть теперь. Это не подарок. Это просьба, Обнимающий Ветер.

   – Лучший? С чего бы вдруг? Ты всегда была техничней меня. Неужели случилось что-то серьезное, и?.. – В его сиплом голосе послышалась тревога.

   – Всегда что-то случается, и всегда что-то серьезное. Но опять ты думаешь не о том.

   – Рад слышать. И в чем же тогда дело?

   Алга невольно улыбнулась, встретившись с ним взглядом. Тень уходящей тревоги, облегчение – и любопытство, легкое, едва заметное, но теплое, живое. Вокруг чародея по-прежнему перешептывались на своем наречии бесплотные морские дхервы, пусть сам он больше и не мог их слышать. Мельтешили и другие странные создания, для большинства из которых Алга не знала даже имен... Суахим всегда притягивал их, чуждых людям, как воздух – камню, опасных или дружелюбных, осторожных или любопытных, но вечно ищущих что-то – свое, непонятное, неуловимое... Также он притягивал и "ал-ар-дарен", "непринявших смерть", немертвых. Когда-то мастера-наставники недоумевали – почему способный выбирать из сотен дорог молодой чародей связал себя Клятвой Порога. Алга удивлялась лишь, почему он не сделал этого раньше. Он ни в чем не знал удержу – и бич связанных клятвой настиг его, потому как не мог не настигнуть... Но какую бы он не причинял ему боль, как бы ни калечил тело и ни ломал волю – болезнь не могла затронуть его суть. Его едва можно было узнать – и все же Суахим Тарнак оставался собой, так или иначе.

   – Я не могу ничего сделать для этого болвана, Суахим. Проходя через Эрвенков лес, он прежде всего думает о стертых ногах, а глядя в небо – о затекшей шее... Мартис далеко не худший из них, но и с ним сладить – выше моих сил. Представь себе, оказавшись на полдня в синих садах – он три часа потратил на поиски, где бы подешевле набить брюхо, а еще три часа – и три дня потом – ныл, что жаркое было переперчено! Я чуть его не....

   – Могу себе представить.

   – Научи его смотреть и слушать, Суахим. Мне это не под силу, и мало кому под силу, если только выпороть и подвесить вниз головой не называется – "научить". Временами мне кажется, в чем-то нынешние молодые похожи на твоих немертвых. Головастик Мартис – еще из лучших... Я не жду от будущего ничего хорошего. Но если наше искусство выродится в ремесло? Это будет...

   – Понимаю тебя, – перебил Суахим. – Но, честно сказать, вынужден усомниться, что в твоих словах много истины. Всегда ты видишь все хуже, чем есть.

   – Поверь: сейчас я не преувеличиваю, а, скорее, преуменьшаю.

   – Не будем спорить. Признаю, последние годы... я мало следил, что происходит вне бухты, и не могу судить об этом. – Суахим едва заметно нахмурился.

   – Тебе бы это зрелище не добавило радости. – Алга невольно усмехнулась: радости бы не добавило, но поверить, что все меньше молодых стремятся к чему-то, кроме как набить желудок и кошелек – все равно не заставило бы, таким уж тот был человеком.

   – Чем сейчас занят Круг?

   – Создает видимость.

   – Войны или мира?

   – Попеременно. Он и сам давным-давно видимость – ты был прав, Суахим, когда расколотил призму о стол и послал все это к дхервам. Нынче Круг вздумал копаться в реликтах эпохи великих войн, не зная даже, что ищет – большей власти, большей силы, большего богатства? Без разницы, чего, лишь бы – побольше!

   Суахим понимающе кивнул.

   – Последний поднятый мной артефакт, по замыслу, якобы, безобидный талисман удачи, мог высосать до капли полгорода, успей наложить на него лапы местный казнокрад прежде, чем я разобралась, что это за чудо ювелирного искусства, – Алга поморщилась, вспоминая поспешный побег. Неприятно было вспоминать как погоню, так и то, что без головастика Мартиса ей тогда, пожалуй, пришлось бы худо. – Любопытная была вещица, но пришлось ее уничтожить: передать на хранение по нынешним временам – и то некуда. То, что они пытались скрыть от меня, что с тобой случилось – это стало последней каплей. Хватит с меня Круга и его грызни.

   – Куда ты теперь? – помедлив, спросил Суахим. – На Алракьер?

   – Откуда ты знаешь?

   – Я знаю тебя.

   – Ты просто угадал! Да, туда. Вроде как, в пещерах у побережья отыскали нечто чрезвычайно странное – и занимается раскопками этим никто иной, как сам Хозяин Камня, вышедший из летаргии.

   – Слыхал. Чушь, как по мне... Но чем дхервы не шутят.

   – Да.

   – Значит, я верно рассудил, что тебя это заинтересует, – Суахим с снял с шеи цепь с зелено-синим кристаллом – контрольную звезду немертвых. – "Трепет" и его команда будут рады послужить Говорящей-с-Камнем: готов поспорить, ты не разучилась управляться с этой штукой. Судно в полном порядке, припасов в трюме до Алракьера хватит с запасом – я эти три дня зря времени не терял. – Маска на его лице самодовольно ухмылялась. – Ну как, годится моя голова для чего-нибудь, кроме гвоздей?

   – Ты же не думаешь, что я ради того, чтоб раздобыть корабль... Нет. Не думаешь, благодарение небесам. И на том спасибо, – с облегчением выдохнула Алга, с опозданием распознав в сиплом голосе обыкновенное глупое, мужское бахвальство. Впервые в жизни она была рада слышать подобное, и впервые в жизни на ум не шла ни одна приличествующая случаю отповедь. Алге казалось, будто в сердце ворочается тупая игла. – Суахим. На Алракьере лучшие в мире целители. А если Хозяин действительно вернулся, он, согласно старым записям, способен создавать новые тела, и...

   – Не стоит беспокоиться, Алга, – перебил Суахим, вложив звезду ей в ладонь.

   Алга сжала амулет. Она не приносила клятвы и неспособна была поднять немертвых сама, но управляться со своими подопечными Суахим однажды ее научил – и кристалл сверкнул изнутри, откликаясь на касание ее силы. Немертвая команда ни на миг не оторвалась от дел, но теперь каждый из них знал, кто на судне старше капитана. И она знала каждого из них. Это было неприятное чувство; но куда хуже был скрытый смысл вот так, походя, сказанных слов.

   – Лучше выпей со мной. Полдня как глотка пылью забита, – Суахим с показной небрежностью сдвинул маску на затылок. Болезнь почти не изменила некогда красивое лицо: отслоившиеся полосы кожи на щеках были аккуратно подрезаны, губы сохранили свои очертания, и лишь черная с проседью бородка росла неаккуратными клоками, обходя омертвевшие пятна. Иной, переживший оспу, издали выглядел бы хуже. Но там, где с лица отслоилась живая кожа, уже проступала черная вязь клятвы – старинные письмена, которыми при инициации покрывали тело связавшие себя с Порогом.

   Оба они знали, что это значило.

   – Небо! Я надеялась, осталось хотя бы полдюжины лет, – прошептала Алга, больше не пытаясь скрыть дрожь в голосе.

   Ухмыляющаяся маска притягивала и страшила ее еще со дня приезда в город, с той самой минуты, как она увидела Суахима в кабинете Чендера. Пожалуй, только маска и заставила ее доиграть проедставление до самого конца, не отступая от роли "Оглобли". Всякий раз, намереваясь прямо заговорить с чародеем, избавить его и себя от ожидания, узнать, как он, Алга принуждала себя молчать – предчувствуя, что увидит, желая видеть, но не уверенная в том, сумеет ли это вынести.

   – Провались все это, я подозревала, что дело плохо, но надеялась ошибиться...

   Суахим покачал головой.

   – Год, самое большее, два; но, скорее всего – меньше... Так как насчет вина?

   Лишь огромным усилием воли ей удалось вновь овладеть собой.

   – Досадно было бы упустить случай выпить на своих похоронах. Бадэйское крепленое найдется?

   – Конечно: не так уж много вин, за которые меня чуть не отправили в казематы. Помнишь? – Суахим жестом отдал приказ команде, и отиравшийся неподалеку толстощекий матрос, хоть и не был больше связан с чародеем силой, поспешил в трюм.

   – Как не помнить: мне еще тогда пришлось здорово расстараться, чтоб охмурить сержанта: иначе б он ни в жизнь не поверил, что ты в том погребе искал сбежавшего щенка, а не наполнял бурдюки из бочонков.

   – Так уж и пришлось: если мне не изменяет память, вы разошлись весьма довольные друг другом.

   – Кому уж точно свезло, так это щенку: твой дядька, мир его праху, так до смерти и не дознался, что это не бадэйская гончая, а блохастый отпрыск дворянской породы... Кстати. Спасибо за пекрасные проводы: если серьезно, всегда мечтала о чем-то подобном...

   – Я надеялся, что тебе понравится. – Суахим улыбнулся уголками губ. – Фейерверк был виден издали. Я позаботился о том, чтобы повод узнали Чендер с приятелями; уж они-то растреплют по всей бухте. А слухи о том, что как прощальную жертву я затопил "Трепет", разойдутся и того дальше – думаю, этого вполне достаточно, чтобы каждый, кто сомневался в твоей смерти, с сегодняшнего дня уверился в ней.

   – Я-то собиралась одолжить у тебя шлюпку и на выходе из Врат взять на абордаж какого-нибудь торговца. – Алга покачала головой. – Что-то внутри говорит мне, что такие подарки – это слишком... Но спасибо тебе еще раз; так, конечно, гораздо проще.

   – Не слишком: в самый раз.

   Толстощекий матрос явился с запечатанным кувшином и парой серебряных бокалов. Алга через амулет чувствовала его неуверенность – кому услужить первому: старому хозяину или новой, наемной госпоже? Когда-то этот малый был недурным корабельным коком, но буря уравняла его с пьяницей-рулевым и лентяем-капитаном – как и всю команду.

   – Пока мастер над ветром на борту – он здесь старший, – приказала Алга, подмечая одновременно радость матроса и неудовольствие Суахима. Дхервы вокруг головы чародея сердито свистели, пока матрос откупоривал бутылку.

   – К слову о том сержанте. – Алга разглядывала чародея поверх бокала: Суахим пил маленькими долгими глотками, пытаясь прочувствовать вкус. Должно быть, теперь для него это было непросто, если вообще возможно. – Он сейчас генерал-майор в Викене, и мне еще раз довелось мельком поболтать с ним: Далрей впутал его в свое предприятие.

   – Далрей? А-а, припоминаю... Тот смешной парень, который клялся перегнать "Трепет", когда достроит свою чудовищную махину на пару, да? Мы, вроде как, с ним смертельные враги.

   – Верно, Далрей Диг. Представь себе: он ее достроил. Она взорвалась, но он построил следующую, затем еще одну, и еще. Последний макет, который я видела, может приводить в движение лодку, хотя до "Трепета" ей пока, как блохе до гончей. Этот смешной парень не знает ничего в точности, но как-то пронюхал, что с тобой неладно. И горюет об этом едва ли не до слез. Для него невыносимо думать, что ты можешь и не увидеть его триумфа.

   – Бедолага. А я его едва смог вспомнить. Позор на мои седины, да?

   – Еще какой.

   – Но пока существуют такие люди, как уважаемый господин Далрей – нам не о чем беспокоиться, Алга: мир будет стоять крепко, – Суахим пригубил вино. – Долгой жизни этому чудаку. И счастливой.

   – Мне всегда казалось, у нас впереди море времени... У нас у всех. – Алга одним глотком осушила бокал, но ком в горле стал только больше. – Прости меня. Прости, если сможешь.

   – Лучше "Трепету" выйти за Врата до рассвета, – продолжил Суахим, как ни в чем не бывало. – Раз уж ты поручила мне распоряжаться... Второй шлюп на воду!

   Немертвые матросы засуетились у лебедки и крепежей. Шлюпув со спящим Мартисом поднялась, нависла над бортом и поползла к воде.

   – Суахим.

   – Что?

   Он отшатнулся, когда Алга шагнула к нему, но она крепко обвила его шею, вдохнула всей грудью соленый, пахнущий смертью воздух, приникла к растрескавшимся, в черных шрамах, губам. На вкус они были, как пропитанная вином бумага. Алга закрыла глаза. Суахим обнимал ее бережно и мягко, будто боясь сломать, и отвернулся сразу, лишь только она позволила.

   – Ну, и каково это? – шепотом спросил он, нерешительно и в то же время нетерпеливо. Пахнущее вином дыхание чуть грело висок.

   – Ничего особенного, Обнимающий Ветер, – соврала Алга, сдерживая слезы. – Не слишком отличается от того, что было раньше.

   – Что говорит камень Врат? Ты ведь плавала сегодня туда...

   – Камень смеется, Суахим. Смеется – и ничего больше.

   Он промолчал.

   – Тот вопрос, который ты задал головастику Мартису. По-твоему, ради чего древние из века в век пытались пробраться за Врата?

   – Не знаю, Алга. Может быть, их просто влекло море...

   Суахим смотрел куда-то поверх ее плеча, и н сложно было догадаться, о чем он думает. Жизнь в пораженных бичом некромантов поддерживала почва – будь то суша или морское дно – где лежали отторгнутые части останков подвластных им немертвых. Болезнь уже развилась слишком сильно, чтобы Суахим Тарнак мог оставить Белую Бухту и добраться живым до Алракьера. Но искушение окончить жизнь на воде было велико.

   – Почему ты не уехал, не попытался спасти себя, пока еще мог? Почему за столько лет сам не написал мне ни строчки? И как только небо терпит таких гордецов! – Алга гладила ладонями его широкую спину, чувствуя через ткань незаживающие раны. Где-то во тьме скрывался берег, неухоженный, но уютный дом. Алракьер мог подождать. Мог. Год, два года? Если судить здраво, два мучительных для обоих года, но по сравнение с минутой – вечность...

   – Береги себя, Говорящая-с-Камнем.

   Суахим вдруг коснулся на миг, ее губ, рывком отстранился – и в следующую секунду, перемахнув через борт, уже стоял в спущенной на воду шлюпке. Та едва покачнулась. Повинуясь последнему приказу чародея, толстощекий матрос сбросил в шлюпку отвязанный канат.

   – Там, где рождается ветер -

   Холодное солнце.

   В поступи снежных собак

   Скрип отпираемой двери,

   Там, где холодное солнце.

   Через долины и горы

   К бликам на листьях опавших...

   Сиплый голос чародея с каждым словом набирал силу – и ветер с берега с каждой секундой все уверенней нагонял волну, трепал края свернутых парусов. Десятки раз Алге доводилось слышать песни Стражей, и каждая казалась не похожа на предыдущую; но эта была особенно необычна – и кровь от нее закипала в жилах.

   – Суахим! Времени нет, но я все же попробую... – Алга стискивала пустой бокал, не замечая, как мягкое серебро поддается под ее пальцами. – Выжму из твоей посудины все, на что она способна, найду этого клятого Хозяина и заставлю нам помочь... Или отыщу еще какой-нибудь способ... Ты только не делай глупостей. Жди. Постарайся дождаться, слышишь? Суахим!

   Суахим Тарнак, не прерывая песни, зажег на носу шлюпки фонарь и махнул рукой: "Слышу". Он улыбался с какой-то веселой обреченностью, но, кажется, готов был ждать. Ей очень хотелось так думать...

   – Кх-хех.

   Алга вздрогнула, когда немертвый с рубцом от веревки на шее – мужчина по имени Брэл, капитан, привлек ее внимание тихим покашливанием. Команда ждала ее распоряжений.

   – Чем отличается повинность от долга? – тихо спросила Алга. – Пытка напрасной надеждой от борьбы?

   Немертвые редко вступали в разговоры, если к ним не обращались напрямую. Даже в бухте многие полагали, что некромастера способны обратить в немертвого всякого по своему желанию – и заблуждались. Люди, умирая, возрождались вновь, все, кроме "ал-ар-дарен" – тех, кто не желал принять смерть. Только они, если им случалась встретить мастера до того, как небытие полностью разрушало их дух, связывали себя Клятвой и становились немертвыми. Все называли их просто – "немертвые", но все же они были немертвыми людьми. У каждого из них была на то своя причина – и она редко располагала к пустым разговорам... И к честным разговорам. Суахим когда-то говорил, что неприятие перерождения – та глупость, которой даже он никогда не сделает. Однако Алга сомневалась в его искренности.