Текст книги "Вечеринка в стиле фаду (СИ)"

Автор книги: Екатерина Филиппова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Вкрадчиво запели скрипки. Звон приборов и бокалов затих, разговоры смолкли. Пронзительно вскрикнул кларнет. Зарыдала гавайская гитара. На крошечной сцене, как из ниоткуда, возникла девушка в чёрной шали, и заговорила-запела в тон музыке:

  – Сегодня мы слушаем фаду1). Плач людей, затерявшихся в прошлых веках, оставивших там свою душу. Фаду – это песни боли. Слушайте, и вы поймёте, что такое saudade – настоящая ностальгия, тоска по прошлому, любовное томление...

  На словах о любовном томлении Эрик поморщился, поставил бокал на столик, окинул взглядом маленький зал – все на месте. Ещё раз пересчитал – по два человека за каждым столиком на четверых. Десять столов. Всё правильно, ровно двадцать, на четверых меньше, чем он приглашал. Ну, и ладно. Свободные места ощущения пустоты не создавали, наоборот, придавали атмосфере камерность и внушали гостям ощущение избранности.

  Вздохнув, Эрик откинулся на спинку кресла и приготовился терпеливо слушать, не забывая время от времени проверять реакцию зрителей. Две первые фадишты были неплохи, но не более того. Правда, публика прониклась. Дамы, хотя португальского не понимали – как, впрочем, и любого другого иностранного – мечтательно улыбались. Их спутники рассматривали певиц и улыбались не менее мечтательно, хотя не так заметно.

  На юном португальском красавце, поющем томно и проникновенно, дамы впали в экстаз, а мужики слегка помрачнели. Все, кроме одного. Эрик сделал мысленную отметку и повернулся к сцене: так, теперь ещё одна лиссабонская фадишта, рангом повыше, а потом...

  Тихо, едва слышно зазвучал рояль, его поддержал аккордеон, и на сцену вышла она, королева, Сезария Эвора. Толстая немолодая негритянка двигалась и плавно, и стремительно. При этом казалось, что она излучает неземной свет – Эрик подумал, что не зря столько заплатил осветителю. И никто, даже на секунду, не воспринял её ни как толстую, ни как негритянку, ни как старую. Только как королеву. А когда она запела...

  И не знаешь, где свет,

  И куда надо идти.

  Одиночество – это судьба...2)

  У мужчин смягчились лица, дамы прослезились, хотя опять не поняли ни слова. Эрик слова прекрасно понял, но не смягчился и не прослезился. Ещё раз оглядев зал, он привычно подсчитал присутствующих. Двадцать. Помрачнев, он уже без всякого удовольствия досидел до конца выступления, спокойно, в отличие от гостей, пережил отказ дивы петь на бис, затем на автомате проделал все необходимые телодвижения и ритуалы: благодарность, восхищение, ещё раз благодарность, обещание, восторг и всё прочее, приличествующее в подобном обществе.

  Божественная Сезария отбыла в аэропорт в сопровождении своей труппы и десятка новообретённых почитателей на мерседесах. А Эрик отправился домой и там напился.

  В офис он приехал ближе к обеду, с больной головой и тоской в глазах. Усевшись за пустой стол, он обхватил голову руками, немного покачался из стороны в сторону и решил:

  – Вот и всё, на этом мы закончим.

  Попытавшись вспомнить, какая по счёту это была вечеринка, он запутался на третьем десятке. Вроде бы двадцать пятая была в стиле блюз, потом – линди хоп, за ней – идиотская пиратская. А потом какая? А-ля пионерлагерь? Хотя нет, она была где-то в первом десятке. Хотя какая разница? Результатов-то – ноль!

  В дверь просунулась секретарша:

  – Эрик Янович, там курьер пришёл, вы на сегодня вызывали.

  Эрик хотел послать и её, и курьера лесом, но передумал: даже если эта вечеринка – последняя, схему нужно отработать до конца. Он достал из ящика стола четыре приглашения на вчерашнюю вечеринку, роскошных, с золотом и виньетками, от руки дописал на каждом, что счастлив будет видеть дорогого или уважаемого со спутницей и лично обещает выступление божественной и несравненной Сезарии Эворы. Распихал картонки по заготовленным конвертам. На всякий случай проверил адреса, выматерился, поменял два приглашения местами, вышел из кабинета и вручил один из конвертов курьеру. Остальные он бросил на стол секретарши:

  – Отправлять курьером, по одному в день, утром. Перепутаешь или забудешь – уволю. Всё, меня до конца недели не будет.

  Хлопнув дверью, он спустился в подземный гараж, завёл машину и, нарушив по дороге почти всё, что было возможно, за полчаса добрался до своего достаточно скромного, но невероятно стильного коттеджа на Рублёвке.

  По дороге Эрик старался ни о чём не думать, а дома налил полный стакан виски, набросал в него льда и, прихватив с собой бутылку, уселся на террасе, тупо разглядывая чудеса садового дизайна. Настроение у него было похоронное: два года усилий – и полный провал.

  Стакан как-то незаметно опустел. Эрик задумчиво покатал во рту подтаявший кусочек льда, выплюнул его и щедро плеснул ещё виски. Ополовинив стакан одним глотком, он встал у перил, поднял правую руку и вопросил заинтересованно застывшую на ближайшей ветке ворону:

  – Что, идиот, решил, что умнее Стивена Хокинга? Тому хватило одной попытки, а тебе и тридцати мало?

  Ворона сочувственно каркнула, но улетать не стала, только переступила лапами, отодвигаясь подальше.

  Эрик задумчиво глотнул виски, затем выплеснул остатки на траву, притащил из холодильника бутылку «Боржоми», отхлебнул прямо из горлышка, немного поплевался пеной и продолжил:

  – Только вот какая штука – Хокинг ещё только хотел узнать, существуют ли путешественники во времени. А мне и узнавать не надо, я и так знаю, что они есть. Он есть. То есть я.

  Ворона безмолвствовала.

  – Получается, что есть один. Один я. А такого не может быть, потому что вероятность. И статистика. И если я сегодня приглашу такого вот как я на вчерашнюю вечеринку, он сможет прийти. Если захочет. А если он не такой – не сможет. А если никто так и не пришёл, опять получается, что я такой один. Или те не захотели. Потому что вечерники мои – шлак. Или я не тех приглашал. Понятно?

  Ворона ничего не поняла, поэтому ещё немного потопталась на ветке и улетела. Эрик проводил её слегка расфокусированным взглядом, плюхнулся в кресло и сокрушённо вздохнул:

  – Вот и ты туда же. Ну, значит, сидеть мне в этом времени вечно. Сам, значит, сдвинуться отсюда не могу. И помочь мне, значит, некому. Совсем. Некому. Мне.

  Трагически вздохнув, Эрик отхлебнул виски из бутылки и, безуспешно поискав взглядом хоть какого-то слушателя, и продолжил, обращаясь к слегка двоящейся сосне:

  – А ващще – зачем в куда-то, то есть в когда-то идти? Мне и здесь хорошо. Проживу. К псих, этому, литику пойду. Завтра. И курьера уволю. Опять. – Эрик радостно рассмеялся. – Чтобы он, значит, прглшения вовремя...

  Поудобнее устроившись в кресле, Эрик накрыл ноги стянутым с дивана пледом и начал методично отхлёбывать по очереди то из бутылки с виски, то из бутылки с «Боржоми». Уснул он, уронив бутылки, раньше, чем они опустели. Так что за слиянием на полу двух луж – золотисто-коричневой и пузырящейся бесцветной – наблюдал только случайно забредший на террасу муравей.

  ***

  В конец девяностых Эрик переместился из своего две тысячи сорокового легко и без особых усилий. Сама идея переноса в прошлое родилась у него случайно. В ходе очередного мелкого эксперимента, которые на него, как на младшего в лаборатории, сваливали десятками. Сам эксперимент оказался предсказуемой пустышкой. Но вот побочный эффект...

  Открывающиеся возможности Эрик осознал практически сразу, но благоразумно делиться своим открытием ни с кем не стал – кому захочется остаток жизни провести в какой-нибудь секретной шарашке. Материальное воплощение идеи заняло полгода. В основном – из-за необходимости запасаться деталями осторожно, чтобы никто не заметил.

  Для первого опыта Эрик прыгнул в позавчера, в воскресенье – на выходные здание опечатывали, так что опасности оказаться в лаборатории в двух экземплярах не было. В пустом кабинете он огляделся и подкрался к окну, зачем-то пригибаясь. Опасливо отогнул планку жалюзи, выглянул наружу и облегчённо выдохнул: всё правильно, за институтской оградой, как и всегда по выходным, шумел и сверкал парад очередных меньшинств.

  Уже смелее он включил комп и насладился старыми новостями: Республика Бхарат в очередной раз возвращается к старому названию, Индия; обнаруженный в последнем микро-леднике Гренландии вирус псевдо-менингита грозит новой пандемией; гигантский смерч в Туле, плюс сорок пять в Омске, затоплен последний из Мальдивских островов...

  Когда читаешь по второму кругу – ничего особенного. Особенно когда уже знаешь, что пандемию не объявят, смерч в Туле разрушил только местный кремль, и жертв меньше сотни, Бхарат переименовываться передумал... Да и остальное всё – привычные неприятности, которые или сами рассасываются, или просто никого не волнуют. А как же он психанул, когда в первый раз читал – ведь со времени последней пандемии и года не прошло, и в Туле у института филиал, а там такая цыпочка-лаборанточка...

  А вот Мальдивы всё равно было жалко – он с детства мечтал там побывать: бабка до смерти своё свадебное путешествие вспоминала, и его восторгами заразила. Правда, мечты эти были совершенно абстрактными – острова затопило на две трети, когда он ещё в первом классе учился.

  Эрик ещё немного полазил по старым новостям и пожал плечами: ну, Мальдивы, подумаешь, потеря. Как будто вообще хоть куда-то можно поехать. В Европе тоже много чего смыло, ту же Голландию. И от Англии пшик остался. А там, где не смыло, границы всё равно закрыты. Если где и открыты – сам не поедешь, в те же в европейские Халифаты. Вот в бабкины времена – да, попутешествовал бы вволю.

  Выключив комп, Эрик уничтожил все следы своего присутствия, поколдовал над дисплеем миниатюрной, практически карманной, машины времени, и вернулся обратно, во вторник. Сильно озадаченный, потому что теперь предстояло решить, что делать дальше.

  Нельзя сказать, что в своём сороковом году Эрик жил совсем уж плохо. Работа интересная, он с выпускного класса о такой мечтал. Да, в лаборатории вкалывать приходилось каждый день – в отличие от программеров и всякой офисной шелупони с одним присутственным днём в неделю, а то и в месяц. Зато престижно, деньги платили весьма неплохие, тратить их тоже было куда, хотя и без изысков и экзотики. Правда, кое-что было только по карточкам, но их институту и карточки, и всякие талоны отслюнявливали регулярно и щедро.

  Квартира своя, в пяти минутах ходьбы от института. Ипотеки, за счёт многочисленных премий, осталось всего-то лет на десять. Девицы с отсутствующей социальной ответственностью, категорически не желающие ни семьи, ни, тем более, детей, не переводились. Но почему-то с каждым днём становилось всё неуютнее и тревожнее. Появилась привычка каждое утро, едва проснувшись, первым делом лезть в Сеть с одной только мыслью:

  – Ну, что у нас сегодня плохого?

  Плохое или непонятное, но тоже с неприятным оттенком, случалось если не ежедневно, то, как минимум, через день. Неожиданные отставки и посадки, самумы, торнадо и тайфуны, наводнения и возгорания, не говоря уже об эпидемиях и повсеместно просыпающихся вулканах. Жизнь ухудшалась медленно, незаметно, но неотвратимо. Наверное, если бы его бабка из двадцатых попала прямиком в его время, она бы пришла в ужас. А они – ничего, потихоньку притерпелись. Как та лягушка в закипающей кастрюле. И раз уж появилась возможность свалить отсюда в более уютное время...

  Конечно, вся идея эта сильно попахивала авантюрой. Да, прыжок на три дня удался. Но это ни о чём не говорит: при увеличении интервала ошибки будут накапливаться. Эрик пересчитал ещё раз все выкладки и поморщился: знаний и опыта, чтобы увидеть ошибку, не хватало. Если, конечно, она есть. Был бы он профессором, а не лаборантом... Жаль, что ещё один опыт нельзя провести, на год, хотя бы – на месяц назад прыгнуть: собранный на коленке прибор вряд выдержит.

  Время для эмиграции Эрик выбирал тщательно. Средние века отвратили жестокостью и отсутствием примитивного бытового комфорта. Да и девиц с турнюрами и кринолинами раздевать – ещё то удовольствие. Поколебался по поводу идиллической древней Греции, но понял, что достоверной информации о тамошней жизни нет, язык древнегреческий учить придётся, да и вообще – можно конкретно влипнуть. К тому же совсем далеко, тьфу, давно – непонятно, как прибор сработает. Одна за другой отбрасывались страны, эпохи и периоды. Эрик похудел, стал нервным и раздражительным.

  С друзьями он общаться практически перестал, поэтому неожиданный звонок старого приятеля Юрчика застал его врасплох. Он уже было собрался отговориться занятостью от совсем ненужного приглашения на непонятный юбилей, но вовремя среагировал на почему-то показавшееся важным слово «мемуары», и всё ещё недовольно переспросил:

  – Какие мемуары?

  Юрчик, почувствовав намёк на интерес, зачастил:

  – Ну, ты ведь моего деда помнишь, ну, в честь которого меня назвали? Так юбилей у старикана, восемьдесят стукнуло. Все его друзья уже давно, ну, того, а его ничего не берёт, так и сидит на семейном бизнесе, злобствует. И если не согнать побольше народу ему на празднование, чтобы слушали его мемуарствование маразматическое открыв рот, и вопросы задавали, он нам ад на земле устроит.

  – А сотрудников согнать, директоров там?

  – Не, он подчинённых и так круглые сутки изводит рассказами на тему «а вот в наше время», даже тех, кто на удалёнке. Ему свежие слушатели и восхищатели нужны. И чтобы, типа, свои, а не наёмные, которые за деньги восторгаются.

  Эрик хохотнул:

  – Восхищатели, говоришь? И что мне будет за два, что – три ? – хорошо, за три часа искреннего восхищения?

  Юрчик обрадовался:

  – Да что хочешь! Ну, в разумных пределах. А то как бы мне не разориться – я ещё пяток пацанов из нашей компании сговорил, они со своими девицами придут, и тоже не за так.

  Юбилей прошёл замечательно. Стол ломился от давно забытых деликатесов, приятели и их девицы ели-пили как не в себя, успевая талантливо изображать внимание к дедовым воспоминаниям. Эрик пересел на соседний стул и забросал юбиляра вопросами, снисходительно кивнув Юрчику, который облегчённо вздохнул и исподтишка показал оттопыренный большой палец.

  Дед, крупный старик, слегка подусохший, но всё ещё могучий, сверкая бритой головой и золотым перстнем, отвечал охотно, с деталями и подробностями. В его изложении лихие девяностые были великолепны. А самым великолепным в них был он, Юрча Каширский.

  Эрик втихаря включил диктофон – запомнить все имена, места и события, которыми сыпал как-то даже помолодевший Юрча, было невозможно. Расстались они весьма довольные друг другом, и Эрик рванул домой – записывать и систематизировать.

  Ещё полгода исследований – и время было выбрано: начало девяносто пятого, за два с лишним года до дефолта. Два ноута и кучу флешек он забил информацией, включая ежедневные биржевые сводки на ближайшие двадцать лет. Книги – а как же без них, для попаданцев в прошлое воровство ещё не написанных романов – это святое. Никаких угрызений совести Эрик не испытывал: подумаешь, не появятся несколько писателей – или появятся, только что-то другое напишут, может, ещё лучше. Даты и детали биографий недобровольных интеллектуальных доноров он проверял по несколько раз, чтобы не вляпаться с уже написанным и лежащим в столе.

  Запасся золотишком и камешками. За золото пришлось выложить немало, а камни достались практически даром – как в тридцатом году освоили их промышленный синтез, так и цена на всякие бриллианты-изумруды упала в половину от кристаллов Сваровски.

  К Юрче пришлось наведываться ещё раз пять – уточнять детали. Под предлогом, что книгу решил написать. Момент отбытия оттягивал долго, было страшновато. А потом подумал: какого чёрта, всегда ведь вернуться можно. Для проверки, поменяв чуть ли не половину деталей в своём агрегате, прыгнул налегке в девяносто восьмой, в тот самый август. Пару минут полюбовался на очереди у обменников и вернулся обратно. Успокоенный: никакая это не авантюра, а вполне себе нормальный научный эксперимент. И ошибок в его расчётах нет, выкусите, профессора!

  Убедив себя, что предусмотрено всё возможное и невозможное, Эрик за месяц закрыл все дела и с тяжеленным чемоданом вынырнул в солнечный апрельский день девяносто пятого года, у Ленинградского вокзала. Камера хранения показалось достаточно надёжной, чемодан был пристроен, и Эрик отправился на поиски молодого Юрчи.

  У него всё получилось. Молодой Юрча оказался точно таким, как его описывал Юрча старый. Договориться удалось достаточно легко и относительно недорого, и уже через неделю Эрик оказался обладателем полного набора документов, положенного приличному человеку: паспорт, права, диплом, и даже краткое изложение биографии вместе с фотографиями давно покойных родителей. Маленьким бонусом – удалось сохранить имя, хотя за это пришлось доплатить, и немало. Золото и камни маленькими порциями пристраивались, денежки копились.

  А дальше всё было просто – юный и неопытный фондовый рынок ждал его. Разумеется, Эрик мог заработать намного, намного больше, но он решил не зарываться и не высовываться. На бирже играл аккуратно, понемногу. В олигархи благоразумно не полез, а занял вполне почётное место где-то на полпути к этому почётному званию. А после дефолта сделал мощный финансовый рывок и успокоился – будущее было обеспечено.

  С Юрчей он поддерживал отношения взаимовыгодные и приятельские, но не слишком уж близкие. А после публикации первого романа про Сумрак и Иных, в одночасье ставшего бестселлером, прочно вошёл и в светскую, и в деловую, и в околобандитскую тусовки. К этому времени, правда, они начали сливаться в одну – Эрик обомлел, когда увидел Юрчу без привычного малинового пиджака, застенчиво одёргивающего на себе костюмчик от Бриони.

  Дом на Рублёвке был построен с учётом всех дизайнерских откровений сороковых, и попал во все модные журналы. Вечеринки в новом доме и в многочисленных барах он начал закатывать тоже с учётом развлекательных достижений прошедших десятилетий. Так что попасть на частную вечеринку к Эрику стало считаться одним из признаков успеха. Настроение портили только девицы, которые, в отличие от его современниц, почему-то считали душевно проведённую ночь поводом не только для знакомства, но и для дальнейших отношений. А уж совместная поезда на Мальдивы... Но пока ему удавалось их менять не реже, чем раз в три месяца.

  Жизнь текла удобно, разнообразно, шумно и, на удивление, скучно. Не происходило практически ничего, нигде, ни в России, ни в мире. И Эрик начал тосковать. Как ни странно, больше всего ему не хватало работы в лаборатории. Для развлечения он попробовал расписать эксперимент, который начал, но не довёл до конца из-за ухода сюда, и с ужасом обнаружил, что он не только всё забыл, но и практически разучился думать. В смысле – мыслить.

  Эрик пришёл в ужас – ему и в голову не приходило, что развесёлая жизнь, без необходимости принимать решения и обдумывать их возможные последствия, сделает из него радостного идиота.

  Возникла было мысль заняться здешним прогрессом: если напрячься – много чего можно вспомнить того, что здесь пока неведомо, да хотя бы из институтского курса. Но как представил себе, что заявляется в какой-нибудь полуживой НИИ со своим дипломом зажопинского института культуры и специальностью «организатор художественной самодеятельности»... Попытаться сдать экстерном? Вроде бы в читанных ещё в своём времени романах попаданцы через одного это делали. Так сколько готовиться придётся? Можно, конечно, пойти учиться – ну, причуда такая богатого человека. Но всё это было не то.

  В итоге решение Эрик нашёл – вернуться в своё время. Не очень надолго, на полгодика, поработать на старом месте, пообщаться с современниками, восстановить мыслительные способности. И обратно, в свою уютную нору. Вернее, в несколько нор – у него уже было совсем не модное, но весьма надёжное португальское гражданство, скромный домик в Швейцарии, вилла в Греции и абсолютно легальные, со всеми подтверждающими документами, счета в заграничных банках.

  Вот отдохнёт от чужого времени, восстановится, и тогда уже можно будет решать, чем бы таким созидательным заняться, чтобы не остаться на всю жизнь вечным тусовщиком и тупым рантье.

  Эрик вытащил из сейфа свою машину времени, выставил дату через день после ухода и нажал кнопку. Ничего не произошло.

  Он пытался снова и снова – безрезультатно. Максимум, что удалось – переместиться назад на три дня и вернуться. И возвращение в своё время стало навязчивой идеей. Вплоть до отчаянных обращений к разнообразным магам и экстрасенсам, поездкам в Стоунхедж и прочие «места силы».

  Потом появилась идея поискать других путешественников во времени, чтобы опытом поделились и помогли вернуться. Но как их искать, представления он не имел. Тонны перелопаченных жёлтых газетёнок, детальное изучение светской хроники – при местном уровне Интернета это была адская работа – и никаких подсказок. Просто тонны оккультного полушизофренического бреда и мегатонны сплетен.

  В какой-то момент Эрик вспомнил про неудавшийся эксперимент Стивена Хокинга с приглашением народа на вчерашнюю вечеринку – и вдохновился. Пусть он и не гений, но зато знает, что путешествие в прошлое возможно. И его вечеринки приобрели смысл и цель.

  На каждую он приглашал двадцать человек до вечеринки и четверых – после. Как же тщательно он их выбирал! Учитывал даже легчайшие намёки на минимальнейшую вероятность их принадлежности к другому времени. Как же старательно он выбирал темы вечеринок! Чтобы эти, подозреваемые, соблазнились.

  Приглашённые «до» за право прийти буквально дрались. Приглашённые «после» не появились ни разу. Хотя потом долго звонили, сокрушались, выпрашивали приглашения на следующее мероприятие и требовали уволить курьера.

  С горя у Эрика опять появилась мысль пойти чему-нибудь поучиться, чтобы совсем не одуреть – хоть на МВА, хоть просто на экономику или юриспруденцию. Только бы мозги хоть чем-то занять. А со всем этим бредом заканчивать: вот проведёт последнюю вечеринку с очень подходящими его тоскливому настроению песнями фаду, и будет что-то решать.

  ***

  Проснулся Эрик оттого, что в глаз ему вонзился острый луч солнца. Попытавшись отклониться, он почувствовал, что спина затекла, а в черепе при малейшем движении как будто перекатывается биллиардный шар, замыкая нервные окончания, которые простреливают всё тело импульсами боли.

  Он с трудом выбрался из кресла, застонал, поскользнувшись на остатках лужи, по стеночке дополз до холодильника и обнаружил, что «Боржоми» закончился. Водопроводная вода на вкус показалась омерзительной. Прохладный душ приносил облегчение только пока он под ним стоял. День прошёл в мучениях, полубреду и тщетных попытках прийти в себя.

  А вот следующее утро показалось бодрым и радостным. Проснулся Эрик поздно. Голова не болела. Настроение было превосходным. И решение пришло само собой: учиться. В университете Коимбры. Заодно и фаду поучится петь. Уж чего-чего, а тоски по потерянным временам вряд ли у кого-то найдётся больше, чем у него.

  Не успел он допить кофе, как позвонила идиотка-секретарша. Радостным голосом сообщила, что пришёл срочный факс от госпожи Ирины Шведовой. С благодарностью за чудесную вечеринку и просьбой срочно позвонить.

  Эрик напрягся: никакой Шведовой он не помнил. Или помнил? Да, точно, приглашал, была такая журналистка. Только вот она из основного списка или из особого? Удивительно, но вспомнить он не смог и внезапно севшим голосом спросил:

  – Что за Шведова? Она была во вчерашнем, то есть, в позавчерашнем списке гостей?

  Секретарша радостно отрапортовала:

  – Нет, не была. Я ей, как вы велели, сегодня утром письмо отправляла. Она через три часа факс и прислала. Номер продиктовать?

  Голова у Эрика закружилась, он накарябал номер прямо на стене, присел и начал восстанавливать в памяти позавчерашний вечер. Вот он оглядывает зал, пересчитывает гостей. Двадцать. Нет, двадцать один – за дальним столиком третьей присела смутно знакомая девица. Вот концерт заканчивается, зрители аплодируют, аплодируют, аплодируют. Сезария кланяется, поворачивается, чтобы уйти, и вдруг из конца зала звучит хрипловатый голос:

  – Рог favor, Sodade.

  Сезария возвращается, улыбается, подаёт знак музыкантам:

  Если ты напишешь мне,

  Я напишу тебе.

  Если ты забудешь меня,

  Я забуду тебя.

  До тех пор,

  Пока ты не вернёшься.3)

  Но ведь этого не было! Или было? Было!

  Эрик вскочил, набрал номер и радостно заорал:

  – Ну, привет, подруга!

  Девушка на том конце провода радости его явно не разделила и сухо ответила:

  – Не вижу причин для веселья.

  – Ну, как же не видишь! Мы же нашли друг друга. Ты ведь тоже...

  – Тоже – что? Тоже не могу вернуться? Так я и не хочу. В шестидесятом там очень, очень плохо.

  – Как не можешь?

  – А вот так. Никто не может, вне зависимости от того, из какого ты года и как сюда попал. Возвращение возможно, если ты пробыл в прошлом не больше трёх дней. Да и то – без гарантий. Лучше – не больше суток. Вот так-то, мальчик.

  – Подожди, но как же, почему...

  – Почему – не знаю. И потом, оно хоть кому-то нужно – возвращаться? Может быть, лучше немного подправить это время, чтобы то не стало таким жутким?

  Эрик хмыкнул:

  – Богатая идея. Много мы вдвоём здесь напрогрессорим. А если и много – всё равно не узнаем, что в итоге получилось.

  Ирина удивилась:

  – Почему вдвоём? Нас достаточно много. И из двадцатых, и из тридцатых. Я вот – самая поздняя. Кое-что уже делаем, и прогнозной аналитикой балуемся. Интереснейшие результаты вырисовываются. Теперь вот тебя решили в нашу дружную компанию пригласить. Раз уж ты многих из нас угадал. Очень мы по поводу твоих приглашений веселились.

  – Угадал? Веселились и не приходили? Ну, знаешь ли...

  – Да ладно, не злись. Это проверка такая была. На интеллект и наличие способностей к анализу. Я как раз десятая, кого ты угадал. Так что, считай, что этот тест ты прошёл. И на упёртость – тоже. А то некоторые здесь деградируют до уровня хомчяков в клетке, а нам такие не нужны. Так что завтра ждём. На нашу вечеринку. Форма одежды – свободная. Тема – «Время, назад!». Или что-то вроде того.

  Немного помолчав, Ирина добавила, уже мягче:

  – Между прочим, я фаду тоже люблю.

  Эрик попытался что-то сказать, но смог выдавить только что-то среднее между «куда» и «когда», а Ирина хихикнула и пропела голосом Сезарии:

  – Я напишу тебе...

  __________________________

  1) Фаду – португальский музыкальный песенный жанр. Иногда его называют «португальским блюзом». Fadu переводится как «фатум», «судьба».

  2) Сезария Эвора «Разлука»

  3) Сезария Эвора «Тоска»