Текст книги "Ода цепным псам"

Автор книги: Екатерина Бобровенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Екатерина Бобровенко
Ода цепным псам

Мое поколение, с кем ты?

В море схем и бешеном темпе

Ни к чему медали, универы

Моих сверстников убила пропаганда, а не гер

(«Поколения», 25/17 feat Хаски, Hash Tag)

Дисклеймер. Строго 18+

Внимание! В тексте содержится нецензурная брань, сцены употребления наркотиков и занятия сексом, а среди героев есть лица с нетрадиционной ориентацией, и все это выписано сознательно и является двигателем сюжета о трудных подростках.

Приступая к чтению, вы подтверждаете свое совершеннолетие и желание ознакомиться с мнениями, которые могут отличаться от принятых в обществе норм.

Авторская позиция не предусматривает пропаганды запрещенных веществ, половых отношений между несовершеннолетними и самовыражения с помощью нецензурной брани. История основана на реальных событиях, все материалы использованы с разрешения автора. Совпадения с настоящими людьми просьба считать случайными.

#1. «Больница эта – край чудес…»

В областной электричке тепло пахло резиной, лакированным деревом и отчего-то – полынью. В откинутые форточки вместе с шелестом воздуха врывался мерный стук колес. Из-за раздвижных дверей пустого вагона тянуло туалетным душком. Но он почти не ощущался.

Гриша вздохнул, потянулся, привалился к тряскучей стене, прикрыл глаза. Запахи пушистыми шариками щекотали ноздри и проникали в легкие. Это была приятная щекотка, не та, что через короткое время переходила в судороги и горячий зуд по всему телу, и он едва не заснул, вдавив висок в мутное стекло.

Маршрут вспоминался с трудом. Чтобы не пропустить выход, перед очередной остановкой Гриша вышел в тамбур. Поезд уже притормаживал возле платформы. Вот-вот мелькнет в мутном окне табличка с названием станции.

– Молодой человек!

Так и знал! Ниточки нервов, вяло болтавшиеся всю дорогу, вздрогнули и натянулись внутри до предела. Гриша обернулся.

…Сзади стоял не милиционер, а всего лишь контроллер в синей жилетке работника РЖД.

– Ваш билетик, – проговорил он с профессионально-жизнерадостной интонацией. Ну да, у стражей правопорядка такого голоса не бывает. Совсем ты, Гришка, скопытился со своей паранойей. Да и товара с тобой всегда – раз-два, и обчелся. Большинство паков спрятаны в таких местах, куда не полезут проверять, если не знают заранее.

А его здесь никто не знает.

– К какой станции подъезжаем? – пропустив намек на вопрос, уточнил он. Проверяющий мелко переступил, попятился – от Гриши и от вопроса разом.

Это был щупленький мужичок лет сорока, с крупной лысиной, морщинистым лбом и бесцветной улыбкой.

Лысина задумчиво напряглась.

– Ховрино. Ваш билет, пожалуйста… Эй, куда?!

Не дожидаясь, пока двери раскроются полностью, Гриша боком просочился наружу. Собравшаяся на платформе толпа отхлынула в стороны, точно воды Красного моря перед Моисеем, и сомкнулась позади, ввинчиваясь в тело электрички.

Мужик с лысиной что-то прокричал вслед, но Гриша соскочил с насыпи и теперь продирался сквозь пожухлые лопухи и заросли дикой ромашки.

Над головой бетонной лентой высилась гудящая эстакада. Ее косая тень ложилась на тротуарную дорожку, ведущую от вокзала. Он прошел мимо кучки одноэтажных магазинов, похожих на стрижиные гнезда, свернул к пустому перекрестку с автобусной остановкой. Еще раз проверил сообщения в телефоне – Санек не прислал адрес. Вот и ищи теперь.

Справа тянулась дорога, слева – бесконечная решетка забора, местами увитая спиралями колючей проволоки. Из глубины заросшей территории выпирало навстречу улице крыло заброшенной многоэтажки. Санек говорил, его отец еще пацаном лазил здесь с друзьями. Мол, охраны никакой, делай что хочешь.

Гриша быстро посмотрел по сторонам.

Было часа три, сверху припекало. Кварцевые вкрапления на асфальте слепили глаза, спина под черной толстовкой взмокла, но ладони зудели холодом, поэтому руки он прятал. А еще в кармане оставались последние крупинки самого дорогого… с которым он сегодня намеревался навсегда расстаться.

Стоило подумать, и внутри аж заскоблило, заерзало наждаком. Гриша почувствовал, как кровь ходит по телу, пульсирует по спине, ногам, лицу, и чуть не взвыл, но решение холодной неотступностью обдало голову.

«Я не тряпка. Слышь! Соберись, мать тебя!..»

Он осторожно взялся за решетку, качнул, проверяя на прочность. Затем уперся ботинком в столб, подтянулся, перекинул себя на другую сторону. Пиная ботинками комья глины, пустые сигаретные пачки и жестянки из-под энергетиков, пошел к зданию.

На стене за углом блестела черными аэрозольными потеками надпись: «Больница эта – край чудес. Зашел в нее и там исчез…». Рядом лестница. Застоялый воздух дохнул сыростью, холодом и сигаретным дымом. Гриша пробрался в длинный гулкий коридор. И понял, что больше не один…

Он должен был заметить раньше. Услышать. Почуять знакомую энергию внутри бетонного лабиринта.

Человек семь или больше – после солнечной улицы глаза с трудом вглядывались в дымный сумрак. Свет оконных проемов зеленил лица сидящих на полу, делая кожу неестественно бледной и какой-то прозрачно-нездоровой. Все остальное – одежда, силуэты – выглядело туманно намеченным, не прорисованным. Парни теснились кругом. Все в разном состоянии и настроении, но одно имелось общее – ватная замедленность движений. Внутри импровизированного кострища металось пламя.

Он сообразил мгновенно. Есть запахи, которые не спутаешь ни с чем. Особенно, если живешь с ними несколько лет. Тонкая, едва различимая смесь аммиака, бензина и медикаментов. Грише казалось, он почувствовал его раньше, чем подошел. Как собака, натасканная на наркоту.

Сознание тряхнуло. В одну секунду по телу пробежали жар и холод, волна острых мурашек скользнула вдоль позвоночника, снизу вверх, и ввинтилась в затылок. Кости заныли, задышали, сделались податливыми, точно подтаявший пластилин.

…Возвращаясь к таким моментам, Гриша помнил, что видел себя со стороны, вне тела, посторонним наблюдателем, зависшим чуть повыше плеча.

Он вздрогнул. Тот второй, под ним, повторил движение. Безошибочно, каким-то особенным чутьем он выделил из чужой компании главного.

Старший поднялся Грише навстречу. Высокий, щуплый, с пустым, «отъехавшим» взглядом, в котором плескалась болотная муть.

– Эй! Ты кто вообще такой?! Нахрена ты сюда приперся?

На всякий случай Гриша оглянулся, бегло ища осколок кирпича или арматурину («Тебе-тебе говорю…»), но тут спасительная рука, бывшая теперь вовсе не его, Гриши, а того, другого, за которым он лишь наблюдал, нащупала в кармане толстовки крошечный шелестящий сверток, судорожно сжала.

«Последний раз… Последний. А больше у меня и нет…»

Гриша улыбнулся, ощущая стянутость и жжение в потрескавшейся нижней губе. Но внутреннее жжение и на этот раз победило, отстояв мерзкое право двойника-уродца быть отравленным и раскрепощенным.

– Раскумаримся, братаны? – дружелюбно спросил он. И показал парню ладонь, которой сжимал прозрачный пакетик серого вещества.

#2. Хиптрип

Мое детство пришлось на конец девяностых и не было радужным, хотя особенно плохим я его тоже не считал. Жили, как все, не выделялись.

Мама с утра до ночи пропадала на работе: посудомойка в детском саду, продавец в рыночной палатке. Благодаря торговле иногда появлялась возможность ухватить что-то из-под полы, для своих, и у меня было больше, чем у сверстников, хотя в глобальном понимании мы по-прежнему не имели ровным счетом ничего.

Если по крупным городам перестройка прошлась железной рукой, и те содрогнулись, то провинциальным захолустьям хватило бы даже ветра от той руки, не то что заметного толчка. Это было время, когда правила диктовало не общество, а стихийно сбившиеся внутри него группы, а понятий «нельзя» или «незаконно» иногда вовсе не существовало.

Все желали, чтобы поскорее наступило светлое будущее, но так и не объяснили, как оно должно выглядеть…

Я рос без отца, но воспитанием моим все равно занимались двое: улица и мать. Вторая – когда успевала.

Близких друзей у меня не водилось. В школе общался с двумя ребятами, с ними же и тусил во дворах или на заброшенной стройке. Компьютеры имелись у нескольких человек на районе, но мы находили более «традиционные» способы развлечений. В пятом классе знакомые за гаражами научили нас «пыжить» и «жопить».

Первое – это когда вдыхаешь пары клея, налитого в пакет, и смотришь «мультики» – часто очень яркие и захватывающие, хотя и непонятные. «Жопить» – значит, до крови растирать репейником кожу, а затем смазывать ранку клеем, чтобы поймать кайф.

Мы занимались этим, сидя в кустах за разбитым городским стадионом, нервно хихикали, повторяли услышанные от старших похабные анекдоты, смысл которых понимали с трудом, и чувствовали себя хозяевами жизни.

Я должен был услышать тревожные звоночки уже тогда, но в пятом классе не задумываешься, куда могут привести игры с удовольствием…

…Они тоже собирались на стадионе – парни из строительного техникума неподалеку. Точнее, только они и общались там открыто: оккупировали длинные, расшатанные «трибуны» с облезшей краской, громко ржали, обсуждали непонятные вещи и неизвестные музыкальные группы. Гриша с приятелями обычно наблюдали за ними из-за забора. Слушали нескончаемое веселье, представляли себя его участниками, равным с недосягаемой и оттого привлекательной компанией. Поведение старших было загадкой.

Однажды Гриша проиграл в споре и подошел спросить, что именно их так веселит.

– Тоже хочешь попробовать? – серьезно спросил один из «технарей» – темноволосый, смуглый, в трениках и клетчатой рубашке навыпуск. Он не выглядел крутым и, видимо, даже не пытался, но в компании вел себя уверенно и оттого внушал особый авторитет. Гриша сразу понял: именно от его решения зависит, как повернется общение дальше.

Другой – рыжий, курчавый тип – довольно усмехнулся, странно посмотрел на приятеля и произнес, пожевывая губу:

– Фаловать собрался, Ромыч? Думаешь, папка тебе за малолетку спасибо скажет?

– Если сейчас не скажет, то потом – обязательно, – ответил тот, которого рыжий обозвал Ромычем, и запустил пальцы в волосы на затылке. Да так и остался сидеть, чуть запрокинувшись. Смотрел на Гришу, и глаза у него были необычные – темные, похожие на две влажные маслины. Грише понравился его взгляд: непривычно открытый, бесхитростный, из самой души. – Пацан шустрый, и видно, с мозгами в башке. К тому же он сам просит. Насыпь ему от меня конфет, братиш.

– А ты не боишься? – неожиданно повернулся рыжий.

Гришка не боялся. Да и как – трухнуть перед старшими ребятами, тем более если сам напросился? Он отрицательно затряс головой. Рома засмеялся, показывая ровные белые зубы. Все в нем было яркое, запоминающееся, но не вызывающее, а такое естественное, что эту покровительственную силу безоговорочно принимали остальные.

Рыжий покопался в карманах толстовки, вынул невзрачный шелестящий пакетик, пристроил на колене осколок стекла, подобранный возле трибуны. Высыпал мелкий порошок тонкой линией.

Гриша следил за ним с любопытством и недоумением. Ромыч же сказал «дать конфет». Он непонимающе поднял глаза. Рома не улыбался, но смотрел выжидающе и внимательно. Подбадривающе кивнул, протянул Грише зеленую купюру – дань моде, таскать в кошельке один-два доллара «на удачу». Доллар оказался скручен в тонкую трубочку. Рома объяснил:

– Вставляешь в нос, неглубоко, зажимаешь вторую ноздрю и сильно вдыхаешь. Только вдохнуть надо резко, иначе никакого эффекта.

– А это не вредно?

Легкая игла сомнения кольнула Гришу.

– Это? – рыжий пацан засмеялся. – Полезно! Давай быстрее, не тупи! Бери, пока предлагают!

Под пристальными взглядами Гриша наклонился к мутному стеклу и увидел в нем собственное бледное отражение. Потом взгляд сфокусировался на «дорожке». Гриша судорожно вдохнул и… не почувствовал ничего особенного.

– Ну? – нетерпеливо спросил кто-то из компании. Гриша не видел кто.

В носу покалывало, как если бы он залпом выпил стакан газировки. В теле звенела непривычная легкость – не возбуждение, а четкая и непоколебимая уверенность, что любые проблемы можно решить одним движением руки. Гриша распрямился, провел ладонью в воздухе перед собой, но ничего, конечно же, не произошло.

А уверенность все равно осталась.

– Ему понравилось, – усмехнулся вихрастый рыжий. Черноглазый Рома спокойно кивнул, будто и не ожидал другого.

– М-мне, мне хорошо, – заикаясь, подтвердил Гриша. Внутри пенилась и требовала выхода пьянящая беспричинная радость. Неужели мир всегда был настолько многогранным и прекрасным, просто раньше он почему-то этого не замечал?

– Держи, тебе на завтра, – Рома извлек откуда-то такой же прозрачный пакетик с порошком, похожий на тот, который они опустошили несколько минут назад, и протянул Грише. – Если понравится, вечером придешь еще. Понял?

Гриша благодарно кивнул, схватил подарок, наспех сунул его в карман джинсов. Хотелось движения. Хотелось бежать, прыгать и вопить. Орать и кувыркаться.

– Не расшибись, обормот, – с особенной, даже ласковой интонацией предостерег Ромка.

Ромка. Он почему-то сразу его так прозвал. Похожего на неуклюжего, лохматого щенка алабая с шоколадными глазами.

Выбегая со стадиона, Гриша не оглянулся. И не попрощался с ребятами, наблюдавшими сцену сквозь щели забора. Они не посмели подойти к компании, частью которой, сам того не подозревая, Гриша теперь стал…

Домой я вернулся под ночь. Мама не ругалась, лишь обеспокоенно проводила до комнаты, когда я сказал, что очень устал и не хочу ужинать. Я лгал. Ужинать мне не хотелось по другой причине.

Я ощущал себя выше этого – выше остальных людей, выше потребностей вроде поесть, выпить воды, надеть теплые ботинки, чтобы не заморозить ноги. Мне казалось, для меня внезапно открылось тайное знание о мире.

Как бы ни было сладко и хорошо, ко сну все равно клонило. Я разделся и почти сразу же завалился на кровать.

Тогда я впервые почувствовал, что значит – сон в марафоне. Я крутился и перекладывался, вставал, расправлял несуществующие складки простыни, и снова пытался заснуть. Ноги мерзли, к лицу подступал жар, липкие струйки пота стекали по шее и делали влажной подушку.

Я бродил по комнате, открывал и закрывал форточку. Сердце то стучало где-то под горлом, то болезненно замирало в глубине живота. Мысли вязли в ленивой мути, а потом вновь срывались в безудержные и пустые метания. Я проверял, не постирала ли мама джинсы, оставленные на спинке стула. Или думал, что ей окажется нужна хрестоматия для второго класса, в которую я перепрятал пакет с порошком.

Заснул я с отвратительным ощущением и оставшуюся ночь видел кошмары, которые не походили ни на реальность, ни на сон, скорее, на бред.

Проснувшись субботним утром, я почувствовал потребность в чем-то диком и неестественном. Горло скоблило, тело ломило, в носу развернулась жаркая пустыня. Я услышал, как мама готовит на кухне. Желание броситься к ней, обнять, уткнуться носом в пахнущий накрахмаленный фартук, заплакать и сознаться во всем стало почти не выносимым.

Я подскочил, но замер посреди комнаты. Я понял, в чем нуждался все это время. Маленький прозрачный пакетик в учебнике детской литературы.

Еще несколько минут я тупо стоял, пялясь в стену, и колебался.

Думаю, понятно, какой путь я выбрал…

#3. Почем гречка?

С того дня в жизни появились новые радости. А короткие моменты страха, когда в тайниках не оставалось порошка, скрашивал Ромка.

Ромка. Единственный спаситель. Он всегда знал, как поступить, всегда был спокоен. И всегда оказывался рядом.

Ждал возле школы, хотя виду не подавал – притворялся, будто просто шатался поблизости. А если Ромки вдруг не оказывалось на крыльце, я прибегал сам, как щенок. Терся об ноги, подметал пыль хвостом, преданно заглядывал в глаза, и мы вместе шли куда-нибудь, чаще всего – на репетицию его рок-группы. Счастье, которое я испытывал при виде Ромки, тоже было почти собачьим. На остальных оно не распространялось – сразу меркло. У других не было и капли того очарования, что наполняло моего нового друга.

Ромка познакомил меня со своей компанией – парнями, собиравшимися в гаражном кооперативе за пустырем.

Когда они принимали дозу и начинали играть, то делались похожи на свою музыку – что-то дикое, безобразное, жуткое, топорщившееся острыми углами. Лица резкие, заостренные. Глаза блеклые, серые, мутные, словно в паутине. Даже их крашеные волосы, даже пирсинг и цветные шмотки – все выглядело серым и потускневшим.

Как ни странно, мне нравилось. Со временем я подсел, втянулся в их музыку, хотя инструмент в руки получал редко. Я был «мелочь». И только Ромка относился ко мне всерьез, выделял среди остальных.

Обычно мы ждали конца репетиции, шли за гаражи и заваривались там отдельно. Нам казалось интересным – специально оттягивать момент, чтобы острее и красочнее ощутить металлическое горло в кровеносной жиле, а общая тайна добавляла ощущениям остроты…

На героин меня подсадил тоже Ромка…

Сидя около костра, Гриша сравнивал их терпеливые марафоны с детскими походами к зубному – сначала ты тянешь до последнего, потом сдаешься, пережидаешь секундную вспышку боли, за которой приходит избавление.

Но если страдания от больного зуба вряд ли захочется повторить, то здесь тянуло сделать это снова и снова. Главное – не довести сладостное ожидание до момента, когда вены ноют уже по-настоящему. Можно было скрасить часы по-всякому.

Широко раскрыть глаза, вдохнуть воздух, дать мыслям уйти в сторону. Нет, не в сторону негатива и того, как плохо воздействует наркота на организм. Просто подумать о чем-то отвлеченном. Не выходить на улицу. По закону подлости или дьявола обязательно встретишь там тех, кто предложит переброситься вместе с ним, а вероятность, что ты и сам попросишь, слишком велика.

Сегодня хватило даже короткого пути от станции до заброшенной стройки, чтобы внутри заурчало, зашевелилось. Это проснулось персональное чудовище и потребовало огня. Под огнем оно подразумевало струйку мутноватой белесой жидкости, и хоть в лепешку расшибись, но ты должен принести пищу зверю, когда тот просит.

Гриша вспомнил все места, где прятал когда-то вес и где хранились аккуратно свернутые пустые зипки. Представил, как идет туда… нет, мгновенно оказывается рядом, готовит, медленно вводит иглу в канал, и кровь густо обволакивает ее, а мягкий поршень впрыскивает внутрь Гришин персональный рай. Становится тепло и мягко, как под бабушкиным пледом, и окружающее перестает волновать.

Сейчас зверь снова получил прикорм и тяжелым клубком свернулся в животе, отодвинув желудок. К горлу подкатывала тошнота, смешанная с жестокой радостью. Вот тебе! Получай, скотина, а ведь клялся больше не брать, на коленях перед портретом матери ползал.

Гришу скрутила тугая внутренняя пустота, отсутствие чего-то важного. Будто не досчитался почки. Лучше уйти отсюда прямо сейчас, позвонить маме, другу, без разницы кому, лишь бы обменяться парой приятных слов.

«Я соскучился, как ты там, братан, живой еще?»

Но звонить было некому, телефон молчал. Гриша не был уверен, не сменил ли Санек номер. Может, получится, что он приперся в Ховрино просто так. Гриша хотел встать, но вялая тоска свинцом налилась во всем теле, не позволяя шевельнуться. Перед глазами пролегла пелена – вроде не слезы, просто муть, какая бывает, если долго пялишься в одну точку. В центре нее подрагивал на догоревших углях последний алый лепесток костра.

– Слу-ушай, а с цыганами что у тебя там?

– Да ну их нахер… Гандоны все!

– …все еще работаешь там у них?

– …да бред! Гречку продают в оравах и дань отчисляют этому барону. Из-за того цена на грамм просто вверх! А у меня клиенты все на дно.

– Ну и сливайся! Хули ты с ними трешься?!.

…Где-то над головой двое или трое жарко спорили заплетающимися языками. Звуки доносились словно сквозь несколько меховых шапок. Гриша улавливал отдельные фразы, не помня ни начала, ни причины разногласий.

– Бля, не гони! Ахмед тебе мозги пудрит, а ты нам решил!

– Ццццц. Замолкни! Батя яйца оторвет, узнаешь, как базар разводить!

– Пошли, выйдем, поговорим?

Гришу толкнули в плечо, он обернулся. От бывшего ощущения лопающихся в голове пузыриков и следа не осталось.

– Слышь?! – рядом сидел пацан, может, на год, а может, на два постарше. Сальная белесая челка косыми прядями падала на глаза, но была слишком жидкой для модной прически. – Почем гречка сейчас? Ты ж неместный?

– Я из Нижнего.

– Ну.

«Гречка» – он же «гера», он же «герыч», он же «главный», «медленный», «дурь», «ковырялка» – отборный героин, плед ласковой бабушки, прочный заслон от тревог и проблем внешнего мира. Большой аквариум, в который можно залезть и наблюдать, как жизнь течет в стороне, не затрагивая тебя.

С трудом фокусируя взгляд, Гриша назвал сумму. Парень присвистнул, оттопырил гармошкой губу.

Внезапно крепкая рука схватила Гришу за шиворот, вцепилась и отодрала от деревянного овощного поддона, которые здесь служили табуретками. Но то была не рука говорившего – голос по-прежнему звучал откуда-то издалека, продираясь сквозь толщу дурманного тумана.

– Вставай, Гришань, пошли отсюда… – интонация казалась смутно знакомой и даже родной.

У передачи был только звук, картинка упрямо смазывалась,, и Гриша видел только цветной, дрожащий туман.

Пальцы, продолжавшие держать, потянули на себя. Цепляясь ботинками за выбоины в полу, Гриша послушно поплелся следом. Свернули в коридор – не тот, что вел к выходу рядом с надписью, а какой-то другой. В конце светился квадратный оконный проем.

Гриша вспомнил, что говорили бывалые про «пятно в конце тоннеля» и усмехнулся такой банальной галлюцинации. Уличный свет ударил по глазам. Оказалось, еще был день, и солнце стояло высоко, совершенно по-летнему, несмотря на наступивший октябрь, жаря асфальт.

Он не помнил, как преодолели забор, но, кажется, серая больница осталась позади. Гришин конвоир молчал, только сопел устало и недовольно, но не зло. Миновали короткую улицу, свернули во дворы. Гриша понял по тому, как мягко навалилась на спину тень, укрыла от палящих лучей. Укрыла – и сбила наконец с плеч героиновое покрывало. Окружающему вернулась четкость.

Жесткая ладонь не отпускала. Гриша обернулся и встретился взглядом с Саньком Егоровым – бывшим одноклассником, приятелем и счастливчиком, вытащившим в споре на стадионе длинную спичку, а не короткую.