Текст книги "Дичь (СИ)"

Автор книги: Екатерина Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Белоусова Екатерина Анатольевна
Дичь

Над озером занимался рассвет. Солнце сегодня пришло красное, и вода осветилась кровавыми разводами.

Совсем как в последнюю охоту, подумала Лапка. Тогда жуки забрали десяток её сородичей. Кровь встречалась на земле то там, то здесь, по пути преследования жуками своей добычи.

Теперь прошло уже достаточно времени, и новая охота близка. При мысли об этом нос Лапки невольно потянул воздух, сама она напряжённо заозиралась и, слыша стук трусливого сердца в груди, бросилась прочь от озера.

Она уже вполне взрослая, чтобы родить зайчат. Пока она будет кормить их молоком, её не тронут. Может, даже дольше – пока зайчата не научатся бегать.

Вот только далеко ли убегут малыши, и каково будет ей смотреть на пятна их крови на земле? Нет. Лапка отогнала от себя мысли о потомстве. Она будет бежать за себя и только за себя. А если кто-нибудь из сородичей захочет овладеть ею, она спрячется у Крылатого.

Лапка притормозила. Бег привёл её в рощу, где жил Крылатый. Лапка опустилась на землю у его дерева, и в тот же миг сверху упала верёвка с петлёй. Крылатый свил её специально для своей трусливой подруги, чтобы она не срывала всякий раз кожу о жёсткую кору дерева.

Лапка затянула петлю вокруг туловища, прочно ухватилась передними лапами за верёвку, а задними стала перебирать по стволу. Крылатый тянул сверху, и очень быстро Лапка оказалась в гнезде на средних ветках огромного дерева. Жукам не подлететь снизу, заросли слишком густые. А сверху гнезда не видно. По крайней мере, Крылатый уверен в этом. А он пережил уже с десяток охот с тех пор, как его перекинули сюда из родных угодий.

– Мой нос чует жуков, – сообщила Лапка.

Крылатый издал нервный стрёкот, и Лапка задрожала.

Он исчез в тонких верхних ветвях, кроны соседних деревьев зашевелились, но спустя несколько десятков ударов сердца Крылатый вернулся и пропел:

– Пока никого не видно, зайчишка-трусишка.

Лапка обиженно засопела:

– Ты тоже трусишь, просто бегать не умеешь.

Крылатый нахохлился.

– Я птица, и не моя воля была жить среди зайцев. В наших угодьях мы летали, и порой нападали на жуков. Но здесь я один, мне нечем чинить крылья, и я могу лишь сидеть в гнезде и слушать о своей трусости от маленького зайца.

– Я не маленькая, – вскрикнула Лапка.

– Тогда тебе лучше найти самца среди своих и хоть немного пожить спокойно, нянча зайчат.

Лапка взлянула исподлобья:

– Нет. Я не хочу рожать новую дичь для охотников.

Крылатый молчал. Потом нехотя произнёс:

– В птичьих угодьях был старик. Он рассказывал, что раньше не было дичи и охотников. Все были людьми.

Лапка ответила:

– Мы уже говорили об этом. Наш старейший тоже рассказывает эти сказки, вот только что в них проку? Ни один заяц ещё не летал на жуке, и ни один охотник ещё не бегал по земле.

– Я летал на жуке. Связанный и обессилевший, но летал. А охотник сидел впереди и с виду был почти как я или ты.

– Я помню того жука, который привёз тебя. В нём был не охотник. Он не стрелял по нашим, а только выгрузил тебя и улетел.

– Да, из-за болезни, что выкосила моих сородичей, меня перенесли сюда. Жук поднялся очень высоко в воздух, никто из птиц не мог взлететь так на своих крыльях из дерева и кожи. Я летел на жуке и наблюдал за тем, кто сидел впереди. Он управлял жуком и разговаривал с кем-то невидимым. «Вхожу в зону двенадцать», «Снижаюсь», "Оставляю дичь в квадрате «Эм», – говорил он, хотя сам сидел на месте, а двигался жук. А этот нажимал руками куда-то и поворачивал колесо перед собой.

– И что, ты мог бы так же? Мог бы управлять жуком?

– Если бы не был связан, – по-птичьи, переливчато хохотнул Крылатый.

– А я могла бы? – спросила Лапка.

Крылатый с грустью провёл когтистой лапой по её светлой шёрстке над ухом.

– Если кто из зайцев и полетит, то это будешь ты, Лапка. Остальные твои сородичи даже разговаривают с трудом. И старейшего слушаешь только ты, хоть и говоришь, что он рассказывает сказки.

Лапка хотела ответить, но слова превратились в хрип и тело привычно задрожало мелкой дрожью. Очень близко и очень внезапно раздался мерный гул: над деревом навис жук. Вскоре гудело уже громче – значит, к нему присоединились другие.

Лапка затихла, стараясь не дышать. Крылатый замер. Они смотрели друг на друга, пережидая опасность. Обычно жуки не задерживались над рощей надолго, стараясь уйти туда, где лучше видно бегущую дичь.

Обычно, но не сейчас.

Гул стих, но не исчез. Один жук продолжал шуметь прямо над гнездом.

– Уходи, – еле слышно пропел Крылатый.

Но Лапка не могла двинуться с места. Жук должен был улететь, должен. Ведь гнездо сверху прикрыто кронами, его не видно...

Крылатый вскрикнул так резко и пронзительно, что Лапка подпрыгнула на месте. Она взглянула на него – птичий друг смотрел удивлённо, широко распахнув глаза. А по груди текла ручейком кровь.

И тогда Лапка сделала то, что умела лучше всего – побежала. В мгновение ока накинула верёвку, выпрыгнула из гнезда, поджав задние лапы, ударилась боком о ствол у земли и кинулась наутёк.

Она мчалась не оглядываясь, стараясь держаться под густо сошедшимися кронами, потом метнулась в сторону опушки, пропетляла по жидкому перелеску, успев немного успокоиться оттого, что гул жуков остался позади, рванула зигзагами через узкий лужок, чтобы добраться до безопасного холма, где давно присмотрела себе укрытие...

Жук повис перед ней в тот момент, когда она подбегала к холму. Он выплыл с другой стороны, где прятался и оставался неслышным, и гул, теперь близкий и громкий, парализовал Лапку.

Она застыла прямо напротив жука, судорожно решая, в какую сторону кинуться. Но решить не успела. Жук аккуратно приблизился, и из его утробы выглянул охотник:

– Не бойся, крошка, – мягко сказал он. – Я тебя не обижу.

Он поманил к себе:

– Давай лапку, крошка. Хочешь полетать на моём автоплане? Понимаешь, что я говорю? Иди же сюда, да, да, вот так, – он делал зазывающие жесты.

Даже если бы Лапка не понимала его слов, было вполне ясно, что он не будет стрелять. Она шагнула к нему. Остановилась. Может быть, всё же рвануть прочь?

Но всё решил гул. С той стороны холма нарастал шум будто бы от целой стаи жуков.

– Скорее! – торопил охотник. – Давай лапку, крошка.

И она дала ему лапку и прыгнула внутрь жука.

Санч не любил корпоративные вылеты на природу. Обжираловка, купание голышом, перелётные девочки по вызову, танцы на остатках пиршества, песни фальшивыми голосами, – а на утро непременная тошнота или головная боль. Иногда и то, и другое.

Теперь он занимал достаточно высокий пост в корпорации, чтобы хотя бы изредка пропускать корпоративы. Но начальство проявляло настолько искреннее внимание к своим сотрудникам, что Санчу предложили «кое-то интересное», «уникальное», «соответствующее уровню», «только для самых верных сотрудников». Ему предложили поохотиться.

Сначала Санч даже не поверил. Он о таком только читал и думал, что охота давно стала частью истории.

Вплоть до середины двадцать первого века люди вполне легально могли охотиться на животных. Стрелять в птиц, загонять кабанов, выслеживать лис. Потом защитники животных подняли бучу, было несколько громких скандалов с наверняка подделанными фото и видео результатов охоты, граждане дружно возмущались, и был принят закон о полном запрете уничтожения животных вне населённых пунктов. Отлавливать стало можно только бродячих собак, крыс на помойках да голубей. Но кому это могло быть интересно?

Инстинкты невозможно обмануть ни шутерами, ни подпольными тирами с живыми меховыми мишенями. Да и зверюшек жалко. Верно говорят зоозащитники: животинки не могут постоять за себя, они не решают, что готовы стать добычей охотника. А человек как высшее существо не должен превозносить себя над беззащитными тварями.

И тогда какой-то гений придумал легализовать охоту на людей. Отбоя не было не только от охотников, но и от будущих мишеней. Бедняки валили толпой в надежде отбегать заход-другой, получить хороший куш и спрыгнуть с темы. Были и отчаянные, кому отпротивела богатенькая жизнь, молодёжь с неустойчивой психикой, смертельно больные, желающие прожить остаток дней на воле, пытаясь обогнать смерть.

Двадцать второй век стал золотым веком охоты. Расслоение в обществе продолжало расти. В угодья уходили целыми семьями, уже не желая обогатиться, а лишь чтобы расплатиться с долгами, иногда за несколько предыдущих поколений. Для создания атмосферы, приближенной к старинной охоте на животных, добыче запрещали оставлять себе и давать своим детям человеческие имена, учили новым повадкам. Территорию огораживали колючей проволокой под напряжением – старая, но действенная мера против побегов.

Говорят, отработав дичью по договору, некоторые люди настолько менялись, что уже не могли вернуться к жизни в обществе. И шли подписывать новый договор с хозяевами угодий.

Но всё хорошее рано или поздно кончается. Пришёл конец и охоте на человекозверей. В самом начале двадцать третьего столетия у правящей верхушки стали так явно подгорать пятки, что единственным способом умаслить народ стал запрет охоты. За это ратовали низы, ведь почти из каждой семьи кто-то ушёл в угодья, им подпевали хомозащитники. Влияние последних было очень значительно, и власти пришлось считаться с ними.

А теперь Санча позвали на охоту. Понятно, что речь шла о каком-то тайном месте с нелегальной, возможно, рабской добычей. Это было очень интересно и волнующе! Ощутить себя мужчиной, почувствовать азарт погони и насладиться отточенной в стрельбе из автоплана по картонным мишеням меткостью!

Реальность превзошла все ожидания. Ни на одном корпоративе Санч не чувствовал такого подъёма командного духа. Никогда в жизни он не испытывал подобного охотничьему азарта, не ощущал физически, как адреналин бурлит в крови. Ни разу до первой удачной охоты он не чувствовал себя по-настоящему победителем. Погоня и стрельба по человекозверям оказалась настоящим наркотиком. Санч теперь работал вдвое усерднее, чтобы начальство не дай бог не забыло про него, когда вновь соберётся на вылет.

Коллеги рассказывали разное. Кое-кто хвастал, что побывал во всех существующих угодьях. Их было наперечёт, но сама информация об их местоположении стоила таких денег, что Санч лишь облизывался и слушал рассказы с открытым ртом. О суровых кабаньих угодьях, где добыча порой могла дать отпор охотникам, о птичьих лесах, где выслеживать дичь приходилось с помощью инфракрасного навеса на автоплан, об озёрном крае, где требовалось лишь терпение и внимательность, чтобы заметить едва уловимые круги на воде и резко, сильно ударить острогой. Такие приключения вызывали у Санча восхищение и безграничное уважение, но оставались лишь в мечтах.

Их компания вылетала только в заячьи угодья, где добыча была примитивной и беззащитной, а сопротивление проявляла лишь быстротой и ловкостью.

Только на третьем вылете Санчу удалось подстрелить дичь, да и то не матёрого человекозайца, а мелочь, детёныша с короткими ногами, ещё не наловчившегося как следует удирать.

Но это лишь раззадорило стрелка. И вскоре он уже мог похвастать отличными трофеями. Однако время от времени Санч возвращался мыслями к тому первому зайчонку. Ведь можно было его просто поймать, взять живьём. Это было бы очень интересно – заиметь такую экзотическую зверюшку. При том уровне конфиденциальности личной жизни, в его охраняемом доме этот малыш мог бы расти и развлекать семью Санча, можно было бы удивить начальство. Конечно, вывозить живых человекозверей за пределы угодий запрещено. Но люди его положения делают много чего запрещённого, таков порядок вещей. Могут себе позволить, в конце концов.

Эти мысли были скорее беспорядочными мечтами, но однажды оформились в чёткий план. В тот день, когда он увидел крошку. Белокурый зайчонок усердно скакал через поле, длинноногий и гибкий. Это была самка. Он залюбовался и не выстрелил. А после стал наблюдать за ней. На каждой охоте, отстреляв минимум, он летал над угодьями с одной целью – увидеть свою крошку. Сперва ему хотелось её прикормить, приручить и забрать с собой, когда она будет готова. Но по здравом размышлении Санч отказался от этой идеи. Во-первых, крошка могла разболтать другим человекозайцам. Как-то ведь они общаются между собой, хоть и не люди в полном смысле этого слова. Во-вторых, Санча могли засечь свои, и тогда мало того, что объяснений не избежать, так ещё и приглянувшуюся крошку могли пристрелить хозяева угодий, чтоб избежать проблем.

Санч решил держать её в поле зрения и ждать подходящего момента.

Ждать пришлось долго, крошка успела подрасти, теперь она могла бы уже родить зайчат, если б захотела. Хозяева угодий говорили, что самки рожают при первой возможности, потому что в период вынашивания и выкармливания потомства их нельзя отстреливать. Кстати, хозяева чётко дали понять, что нарушение этого запрета не покрыть никаким штрафом. Нарушители попадают в чёрный список во всех угодьях. Навсегда. А для настоящего охотника, каким себя чувствовал Санч, это было бы равносильно смерти.

Однажды Санч осторожно, полунамёками поделился своей идеей с женой.

– О, это будет чудесно! – воскликнула Олла. – Наша Лулочка придёт в полный восторг! Все подружки будут ей завидовать! Она будет счастлива, Санч. О, ты лучший!

Он объяснил, конечно, что всем подружкам рассказывать о дичи в доме не нужно, нельзя, строго запрещено. Но полагаться на здравомыслие дочурки Лулочки не приходилось. Санч ещё и поэтому не торопился с реализацией своей идеи вывезти крошку из угодий.

Однако сейчас Лулочка уже поступила в университет, она готовится пойти по стопам отца и работать в крупной компании на ответственной должности. А правила корпоративной этики, в том числе умение держать язык за зубами, когда это требуется, Лулочка должна усвоить как можно раньше. Олла тоже не будет трепаться попусту. Ей хватило того раза, когда её с женой заместителя директора застали голыми на главной площади городка, танцующими сиськотвёрк в исступлённом наркотическом угаре. Теперь она ведёт себя куда более сдержанно.

Санч готовился старательно. Он отследил, что крошка стала часто бывать в роще с раскидистыми деревьями, где помимо неё обитал человекоптиц, вывезенный из закрытых угодий. Хозяева сказали, что он ещё не оклемался, но после будет интересной мишенью. Но Санчу он лишь мешал. Пришлось озаботиться хорошей оптикой, чтобы подстрелить того, в чьём гнезде прячется крошка.

Ещё Санч прикупил специальную сумку со вставкой, недоступной для рентгена. Крошка должна поместиться внутрь, и её не заметят на посте при уходе из угодий. Будет видна лишь дребедень типа термоса, запасного костюма и жратвы, напиханной между вставкой и внешними бортами сумки.

Санч так долго готовился к этому дню, что чуть не упустил момент. Он остался один за холмом и не видел крошку, она ускользнула от его взгляда ещё в роще. Санч собрался с мыслями и решил вылететь на поиски своих, чтобы хоть пострелять в кого-то, кроме бесполезного птица, которого он прикончил в гнезде. Каково же было его удивление и радость, когда вылетев из-за холма, он оказался нос к носу с крошкой. Его накрыла волна торжества, смешанного с чем-то сродни нежности, он выглянул и сказал:

– Не бойся, крошка. Я тебя не обижу.

Лапка поняла, что от неё требовалось: залезть в узкую нору и притвориться мёртвой. Не двигаться, не издавать никаких звуков, дышать пореже. Охотник – или всё же не охотник, но тогда кто? – застегнул сумку, и вскоре Лапка почувствовала, как жук поднял их вверх. Сердце замирало, и от страха, и от восторга. Она летит. Скованная, почти неживая, но летит.

Лапка вспомнила о Крылатом. Никого из сородичей ей не было жалко так, как друга из чужих угодий. Теперь он мёртв, и она неуверена, что сородичи-зайцы похоронят его, как обычно хоронят своих убитых.

Лапка думала о том, что Крылатый был прав, и она первая из зайцев летит на жуке. Только вот куда принесёт её жук? Вдруг в чужие угодья? К сильным и злым кабанам или водным жителям, о которых рассказывал старейший...

На какое-то время жук завис, и снаружи послышались голоса. Слов в норе было не разобрать, а вскоре звуки пропали, и жук полетел дальше.

Лапка думала о Крылатом, о старейшем, о своих глупых сородичах, изо всех сил старающихся быть зайцами и не верящих в сказки. Жук летел и летел. Лапка не заметила, как уснула.

Очнулась она от яркого света и близкого чужого дыхания.

– Вылезай, крошка, – сказал охотник.

Лапка попыталась, но это оказалось нелегко: тело затекло и болел бок, которым она приложилась о дерево. Лапка встала в рост, но чуть не упала – перед глазами плыли белые круги.

Охотник поддержал её и помог идти. Лапка озиралась кругом. Она оказалась в очень странной норе.

– Это наш дом, – сказал охотник. – Здесь живу я, моя жена Олла и наша дочь Лула. Ты им понравишься.

Жук остался позади, а Лапка с охотником двинулись вглубь норы, которую он называл домом. Здесь всё было удивительно: цвета, формы, запахи. У Лапки разбегались глаза, она не успевала рассмотреть и запомнить всё, что хотела бы.

Но больше всего Лапку поразил сам охотник. Он выглядел точь-в-точь как все её сородичи и Крылатый, у него были передние и задние лапы, уши, нос, – словом, всё как у всех. Только вместо тряпья, в которое кутались зайцы, вместо перьев и кожи, как у птиц, охотник носил на себе красивую разноцветную ткань.

Он без конца повторял ободряюще: "Давай крошка, идём", вёл себя суетливо, похохатывал с какой-то нездоровой радостью. Ещё он поглаживал Лапку то по голове, то по заду, и юная зайчиха была рада, когда на встречу им вышла самка охотника. Она была очень яркой и красивой, от неё приятно пахло.

– Олла, дорогая, это та дичь, о которой я тебе рассказвал. У меня получилось.

– Какая прелесть! – взвизгнула Олла. – Санч, как жаль, что Лулочка сегодня не приедет, ей бы непременно понравилась эта зверюшка.

Лапка внезапно осознала, что не проронила ни слова с того момента, как на её глазах подстрелили Крылатого. Ей захотелось сказать что-то приятное хозяевам норы.

– У тебя большая нора и красивая самка, охотник, – проговорила Лапка тихо.

Самка Олла откр

ыла рот и округлила глаза, но не издала ни звука.

Охотник, которого самка назвала Санчем, напротив, затараторил:

– О, так ты умеешь говорить? У вас все так могут? Или только ты? Ты всё понимаешь из нашей речи? Как тебя зовут?

Лапка пыталась ответить, хотела хотя бы кивнуть или отрицательно мотнуть головой на эти вопросы, но поняла, что Санч не слушает её, он говорит себе. Он боится и оттого болтает. Чего опасаться охотнику в собственной норе? Но от него потянуло запахом страха, и Лапка решила говорить поменьше.

– Лапка, – сказала она, указывая на себя.

– Хорошо, Лапка, – Санч задумался. Потом указал на себя и сказал, – Санч, человек.

Мужчина.

Олла последовала его примеру:

– Олла, человек.

Не самка, а женщина.

Они выжидательно смотрели на Лапку, и она сказала:

– Лапка, заяц.

Санч заметно расслабился.

– Она смышлёная, – довольно заметил он.

И шепнул Олле: «Для зайца. Тем более для самки». Олла хихикнула.

Человек и его женщина предложили Лапке помыться в маленьком белоснежном прудике. Вода была тёплая, почти горячая. Лапка смыла грязь, а Олла показала ей, как причесывают шерсть на голове. У Лапки это не получилось, но милая Олла обещала позже сделать ей такую же гладкую шёрстку, как была у самой женщины.

Олла дала Лапке новые мягкие яркие тряпки, и ходить в них оказалось очень удобно.

Потом хозяева и зайчиха сели на деревянные пни причудливой формы и стали есть. Санч и Олла орудовали какими-то когтями, тонко рвущими еду на части, но Лапка ела, держа кусок в передних лапах, как привыкла. Всё было так вкусно! Зайчиха запоминала названия: хлеб, сок, помидоры, мясо. Мясо! Когда она откусила первый кусок, то поняла – это то, что она хочет есть всю оставшуюся жизнь.

– А что вы едите в своих диких лесах? – спросила Олла.

Лапка поняла, что речь об угодьях.

– Жуки привозят нам еду. Морковь, капусту, твердые лепешки. Можно есть кору деревьев и траву.

– Жуками они зовут автопланы, – пояснил Санч.

Почувствовав сонную сытость, зайчиха отёрла лапы о новое тряпьё. Олла, заметив это, шлёпнула её по лапам.

– Хоть ты и животное, но теперь ты будешь жить здесь. Портить вещи я не позволю!

И тут же широко улыбнулась и показала перепуганной Лапке, как надо вытираться маленькими шуршащими тряпочками.

– Ладно, давай покажем ей какую-нибудь технику. Это будет забавно.

И Санч с Оллой и впрямь забавлялись, наблюдая, как Лапка шарахается от шумящего жука, ползающего понизу и пожирающего мелкий сор. Они хохотали, когда Лапка закричала и отскочила от говорящего камня, из которого вдруг полились громкие звуки.

– Что ещё тебе показать? – сквозь смех спросил Санч.

– Большого жука, – сказала Лапка. Вряд ли Санч сейчас поднимет его в воздух, но...

– Автоплан?

Лапка кивнула.

И он с гордостью показывал и рассказывал, как управлять жуком. Лапка не всё понимала, но кое-что запомнила: поворот маленького колеса оживляет жука, большое колесо поворачивает его, а палка сбоку велит жуку подниматься и опускаться.

– А как он вылетит из норы?

Санч вновь хохотнул над её глупостью.

– А вот так, – и показал, куда следует нажать, чтоб одна из стен норы поднялась и открыла путь жуку.

После Олле захотелось показать Лапке место, где готовят еду. Там был холодный белый камень, который открывался и давал пищу. Там были раскалённые чёрные плоские камни, подходить близко к которым Лапка побоялась, чем вызвала новый приступ веселья у хозяев.

Зайчихе стало неуютно, она вспомнила угодья, сородичей. Ей захотелось пробежаться по лугу и устроиться на ночлег в свитое из сухих еловых веток и мягкой травы гнездо. Но просыпаться от гула жуков и бежать поневоле она больше не желала.

Хозяева тянули её дальше, показывали всё новые чудеса.

А Лапке захотелось под кустик, но она не знала, как об этом сказать. В угодьях все делали свои дела, когда хотели, отбегая подальше от нор и гнёзд. Помимо воли Лапка начала переминаться с ноги на ногу и оглядываться в поисках выхода. Свет в нору поступал через ровные дыры, и Лапка показала на себя и на одну из дыр, давая понять, что хочет выйти.

Хозяева переглянулись, Санч подошёл к стене и открыл новый проём! Лапка кинулась наружу. Вокруг росла мягкая низкая трава, были здесь и кусты с огромными белыми цветами, и деревца настолько ровные, будто ненастоящие. Лапка забежала за ближайший куст и выпустила скопившуюся воду.

Блаженно выдыхая, Лапка подняла глаза. Санч и Олла смотрели на неё со смесью интереса и отвращения.

– Животное, – с неприязнью проговорила Олла.

– Можешь наказать её, если хочешь. Но сперва научи, как ей следует себя вести, – спокойно ответил Санч. – У зверей нет стыда, в этом и весь прикол, понимаешь? Мы сможем её дрессировать, как захотим.

– Это гадко. Она гадкая, грязная и тупая. Не знаю, смогу ли я терпеть животное в своём доме. Пойду спать, – сказала Олла холодно.

Санч пожал плечами и остался с Лапкой. Его глаза блестели. Он проводил её в дом и показал место для ночлега. Тут было очень тепло и тихо, на возвышении лежало много мягких тряпок. Лапка очень устала за этот долгий день. Она скинула с себя всё, сбила в кучу большие тряпки и свернулась калачиком.

Санч стоял над ней и тяжело дышал. Лапка села в своём новом гнезде, Санч шагнул к ней. Он покраснел и чуть слюну не пускал, обшаривая глазами её тело. От него пахло желанием обладать.

Если она родит от него, кто будут эти детёныши – зайцы или люди? Лапка не хотела быть с ним. Она не хотела быть ни с кем, решила бежать лишь за себя. Но теперь ей не надо бежать...

Мысли мелькали в голове, а Санч тянул к ней лапы. Он тронул её сосок, потом другой, толкнул её в гнездо из тряпок, но тут издалека донёсся пронзительный голос Оллы:

– Са-а-анч! Куда ты запропастился?

Человек будто очнулся. Заулыбался, зашептал:

– Спи пока. Я зайду позже, крошка.

Алекс сидел в участке, пиная балду. Как же ему опротивела эта работа. Городок коммерсов, рай напоказ и лютый ад за закрытыми дверями.

Раз в неделю стабильно он задерживал подростков с нелегальной наркотой, и всякий раз спустя почаса их папочки и мамочки вносили залог и вызволяли ненаглядных деток.

Бывало, он выписывал штрафы за брошенные посреди улиц автопланы. Или находил на поле для гольфа стреляные гильзы. Скукота. Но приносит деньги в бюджет округа.

Сам Алекс был из бедного рабочего посёлка. Его прадед в давние времена сгинул в медвежьих угодьях, но выкупил небольшой дом для семьи. Алекс смог учиться и поступил на службу в охрану порядка.

Местные жители были ему неприятны. Зажравшиеся наглые скоты. Наварились на всяких махинациях, с улыбочкой оплачивают штрафы, откупаются от более серьёзных обвинений. Алекс знал, что у многих из жителей городка рыльце в пушку, но когда поступала интересная информация, он обязан был сообщить начальству, а начальство тут же давало Алексу отпуск, и вопросы решались без него.

Хотелось реальных дел, славы и справедливости. Тем более, государственная политика теперь нацелена на сглаживание общественного расслоения. Собственно, он сам, парень из низов, служит в одном из богатейших мест страны благодаря программе хомозащитников. Кто-то считает их фанатиками, но Алекс чувствует разумное зерно в их заявлениях: что все люди равны, нельзя допускать резерваций для бедняков и попустительства преступлениям богачей, государство должно обеспечить жильём, бесплатным образованием, здравоохранением всех людей.

Пока больше похоже на сказки, но кто знает, может, когда-то и вправду люди станут равными.

Или хотя бы забудутся времена охотничьих угодий. В семье каждого бедняка есть история о том, как прадед или целая семья двоюродных родственников ушла в угодья за куском хлеба для своих

и стала добычей охотников.

Алекс встряхнулся. Его вызывали по видеосвязи:

– Пятый, я седьмой. На углу Липовой и Алмазной авария. Девка тут голая. Обдолбанная или больная, не пойму. Давай сюда, захвати тест на наркотики. Как понял?

– Вас понял. Тест взял. Вылетаю.

Когда он прибыл на место, то сразу понял, что дело не в наркотиках. Тест это подтвердил. У девчонки был осмысленный взгляд, полный боли и отчаяния. Очень знакомо. В городке, где вырос Алекс, такие глаза были у половины людей.

Они с седьмым препроводили девчонку в камеру, седьмой уехал описывать повреждения автопланов и искать владельца того, которым управляла девчонка. Алексу нужно было допросить виновницу аварии.

– Имя, – начал он.

Девчонка не ответила. То ли не слышала, то ли на самом деле не поняла.

– Имя, – повторил он.

Она молчала. Алекс вздохнул. Тыкнул себя кулаком в грудь, сказал:

– Алекс.

Девчонка повторила его жест.

– Лапка, – сказала она.

И добавила:

– Заяц. Самка.

Алекс решил, что это шутка. Но дальнейшие вопросы показали, что девушка в камере на самом деле считает себя зайцем, выросла в отдалённой местности среди таких же дикарей. Она рассказала, как охотник забрал её и увёз на своём жуке сюда, в красивую большую нору. Она много чего рассказала.

Алекс должен был связаться с начальством и как можно скорее арестовать Санча и его жену, наглых ублюдков.

Но набирая номер Алекс понял, что даже это им спустят с рук. Если он хочет наконец изменить хоть что-то в этом дерьмовом мире, надо действовать в одиночку. Хотя нет, вдвоём. С Лапкой.

Он дал ей накинуть запасную нательную рубаху, которая смотрелась на ней как платье, велел слушать его и действовать быстро.

– Ты быстро бегаешь? – спросил он девчонку.

– Я заяц. Зайца ноги носят.

Алекс взял её руки в свои:

– Запомни: ты человек. Но сейчас мне надо, чтоб ты бежала, как заяц.

Он велел ей бежать до конца улицы, прячась за деревьями и кустами у широкой тропы, и ждать его там.

– Я прилечу на жуке и возьму других жуков. Мы должны освободить твоих сородичей и показать всему миру, что творят эти сволочи – охотники.

Он назвал её человеком. Так странно. Он говорил спокойно и уверенно, и она чувствовала, что его язык не лжёт.

Когда Лапка подняла жука Санча в воздух, она не знала, куда лететь, а вскоре её ослепил яркий свет, жука тряхнуло, она ударилась головой и дальше мало что помнила.

В себя Лапка пришла, когда Алекс заговорил с ней.

До конца тропы она добежала быстро и увидела, как один за другим к ней приближаются жуки. Они выстроились полукругом. Из одного высунулся Алекс:

– Залезай. Покажешь, как найти твоих сородичей.

Лапка поверила ему, потому что он не хотел от неё того, что хотел Санч, и не пытался понравиться. Он был больше похож на сородича, чем на человека. Или эти люди – Санч, Олла и охотники, стрелявшие в дичь, – просто были не лучшими из людей?

Лапка не знала, как добраться до угодий. Она рассказала лишь то, что помнила: об озере с двумя притоками, похожими на заячьи уши, о полукруглом лесе на окраине угодий и трёх высоких каменных скалах, в пещерах которых зайчихи рожали и выкармливали зайчат.

Пока она говорила, Алекс трогал плоский камень перед собой, и на нём появлялись зелёные, серые, голубые картинки. Когда он нашёл заячье озеро, а рядом полумесяц рощи и три серых пятна скал, они уже были далеко от городка, а вокруг них летел рой жуков без охотников внутри.

– Это беспилотники. Чтобы создать видимость, что нас много. В случае сопротивления хозяев угодьев эти жуки помогут нам их убрать.

Но убирать никого не понадобилось. Пост охраны пустовал.

– Их предупредили, – сказал Алекс. – Надо действовать быстро. Сколько людей сейчас в угодьях?

Лапка поняла, что он говорит о зайцах.

Она два раза раскрыла ладони и добавила ещё четыре пальца.

– Это взрослые. Сколько зайчат, я не знаю, – она замялась. – Как называются маленькие люди?

Когда жуки нависли над поляной, уже светало. Лапка спрыгнула и побежала. В последний раз она бежала по родным неласковым местам, крича радостный заячий клич. Она созывала всех, крича, что жива и свободна.

Когда Лапка вернулась на поляну, то большая часть сородичей выглянула из-за укрытий. Они опасливо приблизились, требуя рассказать.

И она сказала им всё, что узнала сама. Что все они люди. И больше не надо бежать. Что они улетят и найдут новые норы, совьют гнёзда среди людей.

– А птицам без крыльев там найдётся место? – спросил такой знакомый голос.

– Крылатый! – завопила она и стиснула его так, что он скривился от боли.

На жуках-беспилотниках всем хватило места. Зайцы, ещё не привыкшие к тому, что они люди, устроили свою перекличку, издавая звуки, от которых Алексу приходилось зажимать уши. Не хватало только старейшего. Лапка сказала об этом Крылатому.

Тот пропел горько:

– Он нашёл и выходил меня. Он рассказывал мне сказки и сам верил в них. Он жил этими сказками, а сегодня, когда вы прилетели, он ушёл. Я свил ему последнее гнездо.