Текст книги "Негромкий выстрел"
Автор книги: Егор Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
40. Вена, май 1913 года
Началась ночь с субботы на воскресенье. В массивном новом здании военного министерства окна этажа, где с апреля размещалось отделение контрразведки Эвиденцбюро, так и не гасли. Здесь кипела напряженная работа, о сути которой знали во всем бюро только два человека – Урбанский и Ронге. Остальные были техническими исполнителями различных экспертиз, которые срочно проводились по приказанию фон Гетцендорфа. Для того чтобы скрыть истинный смысл следственных действий по делу Редля, которое пока не было открыто официально, проводилось еще два десятка различных срочных контрразведывательных операций якобы по поимке черногорских террористов.
…Если бы доктор Поллак задержался на несколько минут, провожая полковника Редля домой, в гостиницу, то он увидел бы, как в полночь за ближайшим углом остановился большой серый автомобиль военного ведомства, из него вышли четыре офицера в парадных мундирах и позвонили у дверей «Кломзера». Старик швейцар начал было ворчать, что согласно правилам пользования отелем после одиннадцати вечера всякие визиты к его гостям воспрещены, но офицеры бесцеремонно оттолкнули его.
Генерал постучал в дверь с виньеткой «No 1».
– Войдите! – говорит Редль охрипшим голосом.
Офицеры входят, затворяют дверь. Полковник, до этого сидевший за столом, машинально встает. Он в домашнем парчовом халате, с мертвенно бледным лицом. От его гордой осанки ничего не сохранилось. Несчастье, кажется, просто придавило его.
– Я знаю, господа, по какому делу вы пришли, – полковник еле выговаривает слова, – мне ничего другого не остается, как умереть. Я пишу прощальные письма…
Генерал желает учинить допрос по всей форме. Он приказывает члену комиссии, аудитору венского гарнизонного суда Форличеку сесть за стол и писать протокол.
– Кто ваши сообщники? – задает первый вопрос Гофер.
– У меня их не было… – быстро, почти скороговоркой отвечает Редль давно заготовленную фразу.
– Подумайте, мы не торопим вас… – призывает Урбанский.
Редль бросает на него взгляд, полный муки.
– Повторяю, у меня не было сообщников! Я работал один…
– Кому вы передавали информацию? – включается в допрос Ронге.
– Бесконтактно. Направлял почтой в условные адреса…
Урбанский уже успел сообщить Гоферу пожелание фон Гетцендорфа избежать разрастания этого политического скандала, и ответы полковника вполне удовлетворяют председателя комиссии. Он не видит в них характера политической бомбы, которая могла бы взорваться, как если бы вместе с Редлем работала целая группа противников монархии.
Для формы генерал задает еще один вопрос:
– Сообщите, какие важнейшие данные вы успели передать противнику?
– Все документы вы найдете в моей казенной квартире в помещении корпусного командования в Праге, – уже с холодным спокойствием отвечает полковник Редль. Он сделал выбор, утвердился в своих намерениях и ждет продолжения допроса.
Комиссия больше спрашивать не собирается. Лишь ее председатель интересуется:
– Имеете ли вы при себе огнестрельное оружие, господин Редль?
– Нет, не имею.
– Вам следует просить какое-нибудь огнестрельное оружие…
– Я… покорнейше… прошу… дать мне… револьвер! – твердо, с расстановкой произносит полковник Редль.
Но ни у кого из членов комиссии также нет с собой револьвера. Тогда майор Ронге быстро отправляется к себе домой и возвращается с маленьким браунингом, каковой вручает Альфреду Редлю. Твердой рукой полковник принимает оружие и сразу же загоняет патрон в ствол.
Форличек и Ронге невольно пятятся – оба синхронно подумали о том, что ничто не мешает сейчас полковнику перестрелять всю комиссию и скрыться. Но генерал и Урбанский лучше знают старого офицера разведки, не сомневаются в его понятиях об офицерской чести. Помедлив минуту, члены комиссии, не кланяясь, выходят.
Но на улице сомнения в том, что Редль покончит с собой, вспыхивают и у председателя комиссии. Офицеры остаются на углу Банкгассе и Херренгассе, чтобы видеть выход из отеля «Кломзер». Окно комнаты, где за глухими шторами при свете ночника предатель пишет сейчас предсмертные письма, им не видно, оно выходит во двор. По переулкам от Ринга еще идут редкие прохожие, кое-кто начинает обращать внимание на четырех офицеров Генерального штаба. Полковник Урбанский предлагает по одному съездить домой и переодеться в штатское платье.
В гостинице все тихо – ни выстрела, ни шума, ни суматохи, которая сообщила бы о развязке всей истории. Проходят часы. Снова по одному офицеры ходят в кафе «Централь» и пьют там по чашке кофе, подкрепляя силы.
Полная неизвестность продолжается до пяти часов утра. Члены комиссии должны выехать с первым поездом в Прагу, чтобы произвести обыск в квартире Редля, а поезд уходит в 6.15. Нужно доложить и фон Гетцендорфу, что предатель покончил с собой. Полковник Урбанский вспоминает, что те двое агентов, которые вчера выследили Редля, уже принесли присягу в том, что никогда слова не вымолвят о всей этой истории. Шеф отдела разведки вызывает по телефону одного из них. Тут же, на углу, разрабатывается план операции, как узнать, что все уже кончено. Сыщику вручают записку в конверте, которую якобы старый друг господина полковника Редля поручил ему доставить к нему в номер ровно в половине шестого утра. В дополнение к записке генерал дал инструкции агенту не поднимать шума, если он найдет в номере что-либо необычное, а вернуться и доложить.
Пронырливый агент тихо проскользнул в отель мимо дремлющего вахмистра и через три минуты примчался к офицерам:
– Господин генерал, комната была открыта. Я вошел, а он лежит у стола, скорченный и холодный. Рядом валяется браунинг…
Агента услали. Урбанский решил позвонить из кафе «Централь» в отель и попросить портье вызвать к телефону господина полковника Редля. Он не стал ждать ответа, поскольку по суматохе, вспыхнувшей в гостинице, понял, что труп обнаружен.
Через несколько минут администрация уведомила полицию о случившемся у них самоубийстве постояльца. Комиссия, заранее приготовленная и проинструктированная, в составе обер-комиссара полиции доктора Тауса и старшего участкового врача доктора Шильда явилась немедленно. Врач констатировал самоубийство господина полковника Редля, который, стоя перед зеркалом, выстрелил себе из браунинга в рот.
Доктор Таус тем временем уложил в свой портфель письма, лежавшие на столе, – два запечатанных и одну открытую записку. В конвертах были обращения к старшему брату Редля и корпусному командиру барону Гислю фон Гислинген, а записка гласила: «Легкомыслие и страсти погубили меня. Молитесь за меня. Смертью искупаю свои заблуждения. Альфред».
И постскриптум: «Теперь три четверти второго. Сейчас умру. Прошу тела моего не вскрывать. Молитесь за меня».
Было совершенно очевидно, что произошло самоубийство, которое в те годы было отнюдь не редкостью среди офицеров европейских армий. Пулей искупали карточные долги, которые было невозможно отдать, неизлечимые болезни, скуку гарнизонной жизни в захолустье, неразделенную любовь к даме из света, позор пьяных оскорблений, обиды, невозможные стерпеть от начальства, и «позорную» для офицера нищету. Именно поэтому комиссия из полиции спокойно констатировала смерть полковника, сложила и опечатала его вещи, а труп поздно ночью, чтобы не волновать постояльцев «Кломзера», отправила в закрытом фургоне в морг при гарнизонном лазарете.
Первая часть истории – венская – закончилась ровно через двенадцать часов после того, как полковник Альфред Редль, он же «коммерсант Никон Ницетас», получил на главном почтамте свои письма до востребования.
В вечерних венских газетах императорское и королевское телеграфное агентство поместило небольшое извещение о самоубийстве начальника штаба VIII пражского корпуса. Оно было составлено в самых уважительных выражениях:
«Генеральный штаб и весь офицерский корпус императорской и королевской армии с глубоким прискорбием извещают… Высокоталантливый офицер, которому, несомненно, предстояла блестящая карьера, в припадке душевной болезни… Несколько месяцев страдал упорной бессонницей… В Вене, где он находился по делам службы…».
41. Прага, май 1918 года
В полдень 25 мая полковник Урбанский и майор-аудитор Форличек прибыли в Прагу. Фон Гетцендорф предупредил своего старого приятеля барона Гисля о приезде начальника главного разведывательного отдела Генштаба с важным поручением. Корпусного командира известили в той же телеграмме, что его любимец, полковник Редль, покончил в Вене ночью самоубийством.
Генерал от инфантерии Гисль фон Гислинген любезно встретил полковника Урбанского фон Остромиец, усадил его на самое почетное место за столом. Обедали они вдвоем, и, когда лакей, принесший блюда, вышел, Урбанский открыл Гислю истинную причину смерти Альфреда Редля.
Гисль фон Гислинген был поражен как громом. Он долго не мог прийти в себя и все вытирал лысину крахмальной салфеткой вопреки этикету, до которого был весьма охоч.
– Какой ужас! Какой ужас! – то и дело повторял генерал, едва не теряя сознание от поразившей его вести.
Кое-как офицеры доели свой обед и решили сразу же идти на квартиру Редля. Она была совсем рядом – на той же лестнице, увенчанной символической картиной «Гибель богов». Денщик полковника Иосиф Сладек, как оказалось, был со своим хозяином в Вене, куда и увез второй комплект ключей. Дубовые двери не поддавались усилиям солдат. Генерал приказал позвать гарнизонного слесаря, но оказалось, что по случаю воскресенья он мертвецки пьян и раньше утра приступить к работе не может. Сердитый Гисль потребовал от своего адъютанта «приволочь тогда любого штатского, лишь бы он владел молотком и всякими там железками»… Этот приказ корпусного командира вызвал в дальнейшем последствия, которых так старательно пытался избежать начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф…
В воскресенье 25 мая в Праге должен был состояться футбольный матч между чешским ферейном «Унион» и немецким футбольным клубом «Штурм». Немцы рассчитывали побить в состязании своих извечных соперников чехов, но с самого начала игра складывалась не в их пользу. Болельщики, кипевшие на трибунах, узнали, что два лучших защитника «Штурма» – Маречек и Вагнер – не явились на игру. Хавтайм немцам еще удалось сыграть 3:3, но превосходство ферейна «Унион» к концу игры стало преобладающим, и он победил со счетом 7:5.
Больше всех переживал старшина немецкого клуба, который только недавно оказал большую услугу этому самому «герою» Вагнеру, лучшему беку ферейна, и тот в благодарность обещал больше не пропускать матчи. Старшина «Штурма» за пределами футбольного поля был редактором пражской газеты «Прагер тагеблатт» и корреспондентом берлинского вечернего листка. Он принял на следующий день Вагнера в своей клетушке общего редакционного зала. Редактор источал суровость и недружелюбие.
– Я на самом деле не мог прийти, – мямлил бек, по вине которого команда проиграла.
– Можешь теперь уже не объясняться, это никому не поможет, скотина, – сурово выговаривал редактор.
– Но меня увели из дома, когда я уже собрался ехать на матч, – пытался пояснить Вагнер. – Пришел офицер из штаба корпуса и сказал, что их слесарь заболел и надо идти открывать замок в квартире.
– Это пятиминутное дело, – возмутился редактор, – а мы тебя ждали целый час и не начинали игру, ублюдок ты эдакий!
– Но, кроме входной двери, мне пришлось вскрывать и другие замки в этой офицерской квартире – в шкафах и столах!..
Услышав эту тираду, журналист весь обратился в слух.
– Кому же принадлежит эта квартира? – с ехидцей спросил он слесаря. – Может быть, ты нарочно придумал эту сказочку, чтобы оправдаться?
– Что вы, господин старшина! – опять принялся объяснять простодушный слесарь. – Квартира наверняка генеральская – такая богатая…
– А где же был сам генерал?
– Эти господа из комиссии – а комиссия приехала из самой Вены – все искали какие-то документы, фотографии, и господин корпусной командир высказывался в том смысле, что хозяин квартиры, большой барин, умер вчера в Вене…
Старшина перестал покрикивать на своего футболиста, он уже был весь поглощен рассказом слесаря. А Вагнер, почувствовав в нем благодарного слушателя, готового забыть проступок, все наворачивал и наворачивал подробности вчерашнего обыска.
Он поведал, как при каждом листочке, вынутом из письменного стола и показанном генералу Гислю, старик кивал головой и бормотал: «Ужасно, ужасно! Кто бы мог подумать!»
Оказывается, в квартире имелась богатая фотолаборатория, где тоже нашли какие-то пластинки и старые отпечатки, при виде которых генерал и полковник пришли в ужас. Третий офицер из тех двух, что прибыли из Вены, все сидел и записывал каждую бумагу в особую тетрадь. А когда обыск закончился, генерал вытер лысину от пота и сказал: «Ах эти русские! Ну и помог им этот мерзавец чех! Доверяй им после этого!»
Слесарь-бек ушел, обласканный редактором, который не только простил ему вчерашнюю неявку на матч, но и предложил пяток крон на пиво. Журналисту стало совершенно ясно, что обыск вчера производился в квартире полковника Редля, начальника штаба корпуса, о неожиданной смерти которого в Вене была уже перепечатка в пражских газетах, в том числе и его собственной. Во всех газетных листках города Праги были даже помещены хвалебные некрологи в память этого видного военного. Для опытного журналиста это служило явным признаком того, что из правдивого сообщения об истинных причинах смерти полковника Редля, как их понимал редактор, цензура не пропустит ни строчки.
Простая мысль о том, как обойти все рогатки, очень быстро пришла в голову журналисту, много лет воевавшему с цензурой. «А не поместить ли сообщение в форме опровержения? – подумал он. – Ведь только патентованный идиот сможет не понять такого опровержения».
Прием этот был для пражских газетчиков ненов. Сколько раз им приходилось до этого в аллегорической или опровергательной форме писать, например, о жестокой эксплуатации и зверском обращении с чешскими рабочими в замке эрцгерцога Франца-Фердинанда Конопиште, что под Прагой. Цензура не могла придраться к таким, например, заметкам:
«Нам сообщают, что слухи о том, будто чешский батрак в имении его высочества эрцгерцога Франца-Фердинанда Конопиште был жестоко избит телохранителями эрцгерцога за то, что осмелился пересечь парк по дорожке для гостей эрцгерцога, не подтвердились». Вся Прага умела читать между строк, правильно понимала такие сообщения и ненавидела австрияков, хозяйничавших на чешской земле.
Редактор помчался к главному редактору и владельцу газеты с предложением опубликовать заметку по материалам, сообщенным Вагнером, но в форме опровержения. Спорить пришлось долго. Шеф не хотел рисковать конфискацией вечернего номера газеты, но журналистская страсть в конце концов победила: он дал согласие на публикацию заметки на последней странице петитом, рядом с объявлениями.
Тогда редактор помчался в типографию и сам отлично набрал пятнадцать строк:
«Из высокоавторитетных кругов нас просят опровергнуть циркулирующие главным образом среди офицерства слухи о том, что начальник штаба VIII корпуса императорского и королевского Генерального штаба полковник Альфред Редль, как известно, два дня назад покончивший с собой в Вене, будто бы передавал наши военные тайны и занимался шпионажем в пользу России. Назначенная для расследования этого дела комиссия, прибывшая в Прагу из Вены и производившая в воскресенье обыск в присутствии корпусного командира, господина генерала барона Гисля фон Гислингена, в квартире Редля при штабе корпусного командования, со вскрытием всех ящиков и других хранилищ, пришла к заключению, что в трагической смерти полковника Редля сыграли роль преступления совершенно другого рода».
В тот же вечер газета вышла, благополучно миновав цензуру. Пражский цензор думал, вероятно, что опровержение исходит от корпусного командования, а штаб корпуса, которому немедленно доложили про заметку, решил, что опровержение из Вены.
Политическая бомба разорвалась. Тут же опровержение было передано по телефону в Вену, и за него схватились столичные газетчики. Редактор послал его уже в форме заметки, в Берлин, в свою «Берлинер Цайтунг ам Абенд», пражским корреспондентом которой являлся. Бомба детонировала в столице Германской империи…
42. Прага, май 1913 года
Вечерние венские газеты приходили в Прагу с вечерним экспрессом в тот же день. Уже на вокзале, у почтового вагона, мальчишки-газетчики вечером 25 мая начали кричать: «Экстр-р-ренное сообщение, экстр-р-ренное сообщение! В Вене прошлой ночью застрелился начальник штаба пражского корпуса полковник Редль! Торжественные похороны в Вене! Самоубийство полковника Редля! Начальник штаба пражского корпуса покончил с собой!»
Постепенно газетчики сбегали вниз, в город, растекались по вечерним воскресным улицам, где чинно прогуливались перед оном обыватели, неторопливо, по-воскресному, цокали копыта фиакров и шелестели шины-дутики дорогих колясок. Последние лучи заходящего солнца отсвечивали зловещим пурпуром над Градчанами и Малой Страной, предвещая ясный день на завтра, когда всю идиллию воскресного вечера неожиданно нарушили эти пронзительные голоса о самоубийстве полковника Редля.
Одного из мальчишек-газетчиков, надрывавшегося на площади святого Вацлава как раз напротив подъезда Живностенского банка, поманил из коляски господин в светлом летнем костюме. Он кинул ему геллер, принял газету и ткнул кончиком зонта кучера, чтобы тот тронул. Прекрасные серые лошади легко повлекли экипаж, владелец которого небрежно развернул газету как раз на той самой странице, где сообщалось о неожиданной трагической смерти высокопоставленного военного, прибывшего по служебным делам в Вену.
Господин в коляске, пробежав глазами заметку императорского и королевского телеграфного агентства, вдруг побледнел и, приподнявшись на сиденье, скомандовал кучеру: «К ближайшему кафе, где есть телефон!»
Через минуту коляска остановилась у кафе, господин в светлом костюме, презрев косой взгляд швейцара, инстинкт которого не одобрял такого наряда в вечернее время, вошел внутрь и разыскал кабинет с телефоном.
– Фройляйн, 2-17-33, пожалуйста!.. Профессор, это вы у аппарата? Добрый вечер! Вы еще не видели вечерних венских газет?.. Выходите на улицу через четверть часа, я заеду за вами…
От Вацлавки до Томашовой улицы ровно четверть часа езды в экипаже. Когда господин вице-директор Пилат подъезжал к дому профессора, «Градецкий» уже нервно прогуливался возле парадного.
Грузный пожилой профессор с седеющей бородой неожиданно легко вскочил на подножку экипажа, пока кучер еще не успел остановить, Пилат подвинулся на сиденье, освободив место для профессора. «На набережную!» – скомандовал вознице хозяин, и экипаж стал спускаться по довольно узким улицам к Влтаве.
Было еще достаточно светло, чтобы профессор смог прочитать сообщение в венской газете. Он быстро пробежал глазами по строчкам.
– Что-то за этим кроется! – решительно высказался он, дочитав до конца. – Возможно, полковник был арестован и допрошен! Вы не исключаете такого оборота событий?
Пилат уже вновь натянул маску спокойствия на свое лицо и иногда кивком головы раскланивался со знакомыми во встречных экипажах.
– Совершенно не исключаю! – мгновенно ответил вице-директор. – Более того, я уверен, что Редль попал в Вене в какую-то ловушку.
– Вы не знаете, зачем он туда поехал?
– Последний раз он говорил мне, что собирается ремонтировать автомобиль и уладить кое-какие финансовые дела. К тому же он регулярно встречался там с полковником Урбанским и передавал ему так называемую информацию из Праги о деятельности «подрывных» элементов, то есть нас с вами, – сыронизировал Пилат.
«Градецкий» глазами показал ему на спину кучера.
– Я ему всецело доверяю – он выполняет для меня иногда деликатные поручения, – успокоил профессора Пилат. – Но вы правы, на всякий случай давайте пройдемся пешком.
Они остановили экипаж, медленно вышли на набережную, нашли свободную скамью.
– Я думаю, что ему приказали покончить с собой, – как бы размышляя вслух, вымолвил профессор. – Очевидно, мало людей знает истину, но если бы полковник выдал нашу группу, то уже утром мы могли быть арестованы…
– А если мы не арестованы, – продолжил его раздумья вице-директор, – то, значит, Редль нас не выдал!
– Логика в этом определенная имеется, – оживился профессор, – но вдруг бюрократический механизм империи не сработал за воскресенье?! Ведь тогда нам надо немедленно уезжать из Австро-Венгрии! Это во-первых! А во-вторых, следует предупредить всю группу!.. У вас есть связь с Филимоном?
– Да, я могу послать к нему одного человека, но не раньше среды… Если же до среды меня самого… – не договорил Пилат и сглотнул комок, появившийся вдруг в горле.
Профессор понял его состояние и поспешил успокоить:
– Не надо отчаиваться! Я уверен, что полковник держался молодцом, если и было какое-то следствие. Уверяю вас, если бы австрийские жандармы получили хоть какой-нибудь след, они немедленно были бы уже у наших дверей… – Профессор успокаивал финансиста, но сам отнюдь не был уверен в безопасности группы, в том, что за разведчиками не установлено тайное наблюдение, чтобы выявить их связи и знакомства. Он лихорадочно перебирал в памяти последние месяцы, вспоминал, когда и где он встречался с полковником, кто при этом присутствовал, может ли эта встреча привести к провалу всю группу, если полковник сошлется на знакомство с ним одним, но не находил такого факта, который был бы способен скомпрометировать его в глазах контрразведки.
Вице-директор также продумывал все свои контакты и решал, выйти ли ему из этой опасной игры сейчас, когда есть еще возможность, или продолжать борьбу с немчурой и дальше в рядах группы, возглавляемой Стечишиным. Он был по природе своей человек не робкого десятка, весьма сметливый, умеющий пойти на риск. Все эти качества привели его на вершину пирамиды в Живностенском банке, создали ему состояние и имя. Теперь Пилат боялся потерять все, угодить в тюрьму или даже просто быть арестованным на некоторое время, которое выбьет его из финансовой игры и разорит дотла, обесчестив и отвратив от него всех партнеров. Но усилием воли он поборол в себе страх, твердо сказав профессору:
– Я выйду на связь с Филимоном. Временно нам надо прекратить все встречи членов группы. Я передам Стечишину ваше пожелание свернуть пока сбор информации впредь до выяснения всех обстоятельств. А теперь я отвезу вас домой.
– Не надо привлекать лишнего внимания. Я пройдусь пешком, – ответил профессор, поднялся со скамьи и откланялся. Пилат остался пока на месте: он хотел посмотреть, нет ли уже слежки за профессором.
…Спокойное утро вторника, 27 мая, не предвещало особых забот консулу России в Праге Жуковскому. Он не торопясь вышел к завтраку в своей квартире на втором этаже виллы «Сильвия» (первый этаж занимала контора консульства, и здесь жил привратник – отставной фельдфебель пограничной стражи) и с наслаждением приготовился откушать кофе с теплыми венскими булочками, которые регулярно приносил лакей Михайла из ближайшей пекарни. Внизу, под скалистым холмом, по гребню которого пролегала улица из особняков, возникших десятилетие-полтора назад, тянулись железнодорожные пути и возвышалось здание Главного вокзала Праги, а за ним скопище современных многоэтажных домов с красными черепичными крышами, лесом каминных и печных труб. Эта часть города, особенно выросшая в последние десятилетия бурного развития капитала в Чехии, уже начинала становиться признанным центром столицы.
Жуковский привычно глянул в окно, дабы определить погоду, взял со столика в прихожей газету «Прагер тагеблатт» и отправился с ней за стол, где уже был накрыт завтрак. Методично и профессионально просматривал консул газету, изредка подчеркивая карандашом некоторые заметки, пока не наткнулся на то самое «опровержение», которое уже вызвало страшный скандал в Вене и Берлине.
Консул читал в венских газетах сообщение о скоропостижной смерти Генерального штаба полковника Альфреда Редля и, верный своей привычке брать на заметку все примечательные события, касающиеся его консульского округа, приготовился передать соответствующую информацию в Петербург. Однако сообщение «Прагер тагеблатт» заставило его поторопиться с завтраком и почти бегом спуститься в свой рабочий кабинет. Здесь его уже ждал священник консульской церкви, отец Николай Рыжков, обеспокоенно мявший в руках ту же злополучную газету.
– Здравствуйте, батюшка, – приветствовал консул священника. Он весьма удивился, когда вместо приветствия услышал от взволнованного попа:
– Вы уже читали, ваше превосходительство?!
Жуковский сразу понял, что речь идет о самоубийстве полковника Редля и что интерес священника к этой истории был не бескорыстным. Как уже давно подозревал консул, батюшка регулярно оказывал услуги не только председателю Славянского благотворительного общества генералу Паренцову, но и начальнику киевского разведпункта полковнику Галкину. Теперь Жуковскому стало совершенно ясно, что святой отец страшно озабочен перспективой провала всей сети информаторов и компрометации тех, кто мог оказывать влияние в пользу России, коль скоро стали широко известны связи полковника Редля с русской разведкой.
– Да, батюшка, я уже читал и восхитился, насколько высокая персона сотрудничала с российским Генеральным штабом, – искренне посочувствовал консул. – Жаль только, что он покончил с собой.
– Воистину жаль, что несчастный полковник принял на душу столь тяжкий грех перед святителем нашим, – вздохнул и перекрестился священник. – Но он показал перед живом смерти большое мужество… А вам не было никакого представления насчет недозволенной деятельности?
– Не было, святой отец, – ответствовал консул. – Ведь австрийские власти еще не успели очухаться от такого страшного удара… Погодите, может быть, через неделю они возьмутся за ваших прихожан!
– Помилуй бог, – опять закрестился поп. – А не могли бы вы позондировать почву в полицейпрезидиуме? Разумеется, под каким-нибудь достойным предлогом? А?
Консул подумал несколько минут. В конце концов он не нарушит инструкций министерства иностранных дел, если попытается защитить интересы России, навестив кое-кого в пражском полицейском управлении.
– Ваше превосходительство, – еще раз встрепенулся священник, – а в Петербург вы уже направили свою телеграмму по поводу сообщения этой газетки? – потряс он свернутой в трубочку «Прагер тагеблатт».
– Только собираюсь, – ответствовал ему Жуковский и подумал, что на самом деле стоило бы спешно информировать шифрованной телеграммой начальство в столице Российской империи, дабы потом не упрекало оно за опоздание или бездействие.
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – поднялся со своего места расстроенный священник и пояснил: – Весьма важно узнать и успеть сообщить нашим друзьям, раскрыл ли несчастный полковник свои источники информации той комиссии, которая приговорила его к смерти…
Когда батюшка вышел из кабинета, консул ненадолго задумался, а затем принялся набрасывать на листке цифровой текст сообщения, который спустя три часа был получен в Петербурге в министерстве иностранных дел и передан самому министру Сергею Дмитриевичу Сазонову.
