Текст книги "Стихи"

Автор книги: Егор Фетисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Фетисов Егор
Стихи

Егор Фетиcов

Стихи

Сизиф

Не кончается день, камень не так тяжел, может быть, в чужой огород кинуть через низкий плетень или просто чашкой об пол новый год. Или был вчера и прошел грудой серебра на столе. Камень закатился под стол, капля замерла на весле. Горизонт лежит на холмах, и на каждый нужно взойти. Чтобы там почувствовать страх Перед странным словом "лети". И лицом упав в пустоту каждый раз порвав в себе нить камень укатить за версту, укатить. Броситься к подножью горы, кубарем скатиться в траву, так и не взглянув на миры все вложив в трепещущий звук сломанной флейты. Где ты камень не скажет, камень хранит секреты. Под него и вода не течет, разве что дождь. Разве что чудовищный ливень. Чаша опрокинута в рот, сам себе вождь, сам себе камень.

Осень в карандаше

Пейзажных дел, увы, не знаток. Жаль: краски – Моне-Сёра. Но каждый сверчок свой шесток занял еще вчера. И вот он – мой вкопанный в землю шест, высшая точка сфер. Хотя это тоже красивый жест, саркастический взгляд химер. Пейзажных дел не мастер, увы. "Кодак" – не тот подход. Тень от упавшей вчера листвы камера не возьмет. Не угадает сплетенье жил в кленовых ладонях дня и то, чем я так всегда дорожил, и самого меня. Пейзажных дел не любитель, увы, Не вижу простейших черт. Мне лишь поворот твоей головы и чем тут не шутит чёрт. А если ничем не шутит, как знать... Химеры хранят секрет: будет ли осень страдать не знаю, я не эстет. И не ценитель пейзажных дел, я не замедлю шаг возле берез обнаженных тел, когда их ласкает мрак, когда от контраста света и тени можно сойти с ума... Но где-то в долине твои колени, похожие на дома, манят в свое между тем, нежданно, не открывая глаз, манят сорвать поцелуи с тайны, не удостоив фраз. Пейзажных дел, увы, не мастак. Жаль. Краски – Мане, Ван Гог. Растут деревья, замедлив сок, как мы замедляем шаг.

* * * Как ты? не простыла? не заждалась лета? факты говорят, что осень не будет долгой. Такты путает дождь. Вдоль по парапету несет листья своей дорогой. в Гану или куда-нибудь в чисто поле, странно, что с этим связано чувство грусти. рвано тянутся мысли. На антресолях преет зима в кислой капусте. пиво не выбивает из равновесья, криво, однако ложится кисть на краски, ты даже не знаешь, что красива, и часто ходишь без маски. как ты? я постигаю строй сонета, факты говорят, что это бесперспективно. но что-то должно быть достойно цвета твоих темно-синих, спонтанных и дивных...

Осенняя любовь.

Когда птицы собираются в стаи, Выхожу на берег реки. Чувствую будущий снег. Остаюсь. Руки в карманах. Сваи Это то, что забито навек: Ты. Ветер стучится в виски.

Напрасно само стремление в небо, Оторванность от земли Привлекательна, но бесполезна. Казалось бы – выпей, закуси хлебом, И вот она, твоя бездна, Сделай шаг, не скули.

Долгие проводы – лишние перья, Выпавшие из крыла, Необходимые для полета. Просто выдохнув дверью, Оставив пустоты, Ты снова ушла.

Птичий крик. Эхо сразу теряется где-то: Мы живем не в горах. Пустыри поглощают все звуки. Интересно, во что ты одета И не мерзнут ли милые руки Не в моих одиноких руках?

Одиночество

Одиночество неделимо, неделимо ни с кем, ни на что. Просто кто-то проходит мимо, запахнувшись в свое пальто,

и торопится в глубь туннеля, где повешен фонарь на крюк и мерцает так еле-еле и не требует чьих-то рук.

Одиночество неделимо на секунды, часы, минуты, мимо тихих развалин Рима пролегают его маршруты.

Мимо тихих развалин Рима в неизведанность пустоты. Когда кто-то проходит мимо, я все думаю: это ты.

Одиночество неисчислимо в листьях клена, в порывах ветра, когда кто-то проходит мимо, до него не хватает метра.

До него не хватает шага, до него не хватает крика, когда рвется листвы бумага, не найдешь больше места стыка.

Остаются лишь листья клена, римской цифрой ложась под ноги. Из-под низкого капюшона плохо видно изгибы дороги.

Среди тихих развалин Рима глухо рвутся чьи-то шаги, просто кто-то проходит мимо, не коснувшись ничьей руки.

Дедал

Ты ушла, Вечер пахнет цветком гиацинта И змеей заползает в мой мертвый стакан. Как дела? Эхо бродит в ходах лабиринта. Как дела... Я влюблен и, мне кажется, пьян.

Я влюблен в гиацинт, В его цвет темно-зимнего утра И в стакан, отдающий холодным стеклом. Лабиринт Это где-то вдали, в лепестках перламутра... Отчего же, скажи, Минотавр со мной здесь, за столом?

Нет числа Дням из ветра, из снега и ливней. Может, всё зашвырнуть – и в кино? Ты ушла. Может быть, я и стал чуть наивней, Только мертвый стакан – это мертвый стакан всё равно...

Жаль одно: ты не видела новые крылья. Всё на воске, как в давние дни. Чу... Окно Уже манит в себя эскадрилью... Извини.

Нет черты, за которой нет слез лабиринта. Можно строить его, можно просто сидеть у окна. Только ты Не забудь: вечер пахнет цветком гиацинта. Это значит – весна...

* * *

Солнце село за вершины вязов, И скамейку в парке затенило. Дилан Т. на томике рассказов. Ты в разъездах. Только б не простыла.

Верный друг мой в поисках алмазов, Верный конь мой на лугах под ветром. Дилан Т. на сборнике рассказов. Ты в разъездах. С каждым километром

От меня всё дальше, всё нежнее... Сердце? Или выжатая губка? С каждым днем становится южнее Стрелка компаса в душе моей, голубка.

Твои ботинки

Метафора ложится в руку и выскользает из руки как тень. Ни шороха, ни звука, ни зги, ни дальних стран, ни ветра в поле, ни расписанья поездов на юг, ни радости, ни боли, ни нужных слов, ни детских сказок, где картинки весь мир – а буквы – ерунда, ни счастья, чтоб твои ботинки не уходили никуда.

А ты говоришь – лето...

А ты говоришь – лето... На холод наложено вето, и словно в ветер одета та, которая читает с листа мои мысли, считает до ста, слонов, перед тем, как уснуть, чуть-чуть надувая губы. А ты говоришь – трубы... и ломит железом зубы, когда в тебе умирает горнист. Я – оптимист, софист, кубист в отношенье рисунка: одобряю еще две экспрессии Мунка и жирафа у Пиросмани. Все остальное – из расчета: money на квадратный метр изящной длани и за вычетом взора пугливой лани дает искусство. На душе пусто. Поверь мне – действительно пусто. Та, что читает с листа мои мысли, опять занята, и ее неразобранность снов, череда все тех же слонов это весь мой улов в этот поздний час. А ты говоришь – лето...

* * *

Слова не долетают по губам читаю смысл чеширский кот что скажешь мне перед дорогой? мур-р...ашки по спине от тишины хоть полстакана грога плесни в живот тоска пройдет но до весны так далеко ты в рукопись мою вписал свои слова мур-р-р...а ты скажешь, мне ж было дорого как мало что мне дорого теперь когда твоя улыбка догорит в моем больном воображенье скажи тем, кто придет ребенок спит он съел варенье перед сном и спит вы слышите дыханье? допей вот грог стаканы я помыл исчезнем оба по команде три но ты потом не говори что я когда-то был

***Л. С.

С губ сними поцелуй. Он, как снежинка, ждет твоего тепла, чтобы превратиться в каплю, не быть больше в себе, в себе одном. Виноградная гроздь не одинока, и все же спешит стать вином, потому что вино – это больше, чем просто терпкость. Оно раздвигает пространства, и близость юга протяни руку, с ладони отпусти мысли. Они выберут сами розу ветров, и ты вспомнишь, что в этом твое детское счастье: подставить щеку, и любовь побежит по ней, как капля дождя по стеклу с той стороны. С губ сними поцелуй. Он никого не ждет. Он твой, как и те города, которые я подарю тебе в самый будний из дней. Иначе в них мало толка.

В кафе

Никто не расскажет тебе о тебе И мне обо мне – никто. Я молча доем никудышный обед, Так и не сняв пальто. Мне будет неловко потребовать счёт, Как будто за чьи-то мечты. И время в стакане уже не течет, И я не теку, и ты. Никто не расспросит тебя обо мне, Меня о тебе – никто. Лишь тени в этом царстве теней, А это не то, не то...

Зачем всё это

Зачем всё это Скажи мне хоть ты. Колонны, аркады, сфинксы, мраморные киты, Хрустальные колокола – девятое чудо света... Резьба по резьбе Я больше не вижу граней декора. Какой-то безумец рисует Тибет На стенах вечного коридора, Я знаю, ты мне объяснишь Внутреннее пространство. Зачем это всё: Прага, Мадрид, Будапешт, Париж... Ведь есть постоянство Ветра, дующего на юго-восток, Влюбленного в зной и в восходы солнца над морем. Только и он одинок На цветном мониторе Космоса, живущего по законам Когда-то сгоревшей мечты. Зачем всё это – затерянная по чужим телефонам, Скажи мне хоть ты. К чему парапеты, гранит, абажуры в залах Подсвечники и мечи... Почему мое сердце стучать устало И всё же стучит. Стучит...

Дания

Да...ния. Да. Не я. И не ты, мой Горацио, будешь на тех площадях, где салют. Разводные мосты Никуда не ведут. Даже в небо, хоть кажется – это и так, Или это итог... Или это... и туго Затянута где-то петля. Помолчим. Я купил камертон, нота ля Так протяжно, красиво звучит.

Да...ния. Да. Не я. И не ты, мой Горацио будешь смотреть фейерверк Из вип-ложи зевак. Да, сегодня обычный четверг, Хоть и кажется – это не так, Или это итог. Или это... И туго Затянутый галстук. Мерси. Помолчим. Я купил камертон. Нота си Так протяжно, красиво звучит.

Да...ния. Да. Не я. И тебе, мой Горацио, лишь остается "Токай". Улетающих птиц, растворившихся стай Вопросительный знак. Может, это и так, Или это итог, Или это... и туго Натянуты струны на гриф. Да...ния. Да. Не я. Только миф.

Дождь

Дождь. Вдруг смыло остатки зимы... И задумчивый Ной одиноко сидит у гондолы. Тихо курит и молча читает псалмы, И откуда-то с ветром доносятся ритмы Пьяццоллы.

Только дождь. И, как брошенный бандонеон, Я растянут во мне умирающим звуком. И пустая гондола, и город закатный, как сон, И тяжелые капли с глухим ударяются стуком

Об асфальт, и отплывший недавно ковчег Еще виден сквозь теплые струи. Он уныло дрейфует в сплетенье каналов и рек, Дождь растрепанность кудрей целует

У брюнетки, спешащей домой без зонта, И задумчивый Ной одиноко сидит у гондолы... Ты спроси его: "Как?" Он ответит: "Да так, суета..." Лишь откуда-то с ветром доносятся ритмы Пьяццоллы.

Эпизоды

Мы все простыли. Снег переменился, Но никому нет дела до погоды. Я до тебя вчера не дозвонился. Мы вместе где-то не были и где-то были Поодиночке. Снова эпизоды. И город как в растрепанной сорочке В метельных хлопьях. Сними с мизинца круг порочный, Надень утопию. В ней тоже мало толка, ведь невзгоды Не вышьешь кружевом. Но я ищу в ней эпизоды, Когда кому-то нужен Уставший несговорчивый прохожий С моим движеньем губ и цветом кожи, И цветом флейты чудной древесины, В его кармане города и годы, Но жизнь как раньше с привкусом осины. Он тоже ощущает эпизоды И фонаря глазную впадину, Которой оборвали веки. И то, что у меня украдено Или утеряно навеки...

* * *

Порвалась нитка горизонта, Слеза повисла на лице. В начале – еле слышно – pronto... И неразборчиво в конце.

И словно тень от эвкалипта В невыносимый солнцепек Твоя рука. Она же крипта Всего, что я так и не смог.

Низкие размышления на верхней полке поезда, идущего из Новороссийска в Петербург

I. О, интуиция в вопросах тишины, когда слышны лишь мысли о тебе, и жесткость верхней полки не приближает к небу. В словесной молотьбе рожденные осколки пристали к небу. Не спится. Душно. Сломанность цитат, не собранных в конструктор, в паззл... Пат. Мне некуда ходить, Инструктор.

II. О, интуиция в вопросах тишины, хотя видны все контуры соседей, и губы их, плюющие слова. Но мне со стороны так ясно: едем едва-едва. Хоть времени запас пока что прочен: часы стоят. Но каждый час порочен: в нем яд осенних фруктов, сок тишины... Все тот же пат... Мне некуда ходить, Инструктор. Кругом слоны, и Африка, и дюны единый ком. Мы слишком юны, чтобы ходить пешком.

III. О, интуиция в вопросах тишины, когда слышны все оклики цикад, что умерли вчера при лунном свете в пятнадцать ватт, о лете так ничего и не успев понять. Быть может, тоже пат?.. Как знать...

* * *

Какого цвета глаза у лета? Синего, потому что море. Зеленого, потому что травы. Прозрачного, потому что ветер за волосы твои спорит. И птица кричит: "Куда вы?" И небо опять ей ответит дождем. Все на потом: дела, заботы, забеги. Потому что твои руки. Потому что твои губы. Потому что твоя ласка... Потому что твоей неги хватит на тысячу лет муки, а потом все равно – трубы: а потом все равно – сказка. Какого цвета глаза у лета? Желтого, потому что пляжи. Серого, потому что грозы. Игривого, потому что ветер на волосы твои ляжет, окутает их запахом розы и все, что где-то видел на свете, забудет. Так неизменно будет. Потому что твои ресницы, потому что твои взгляды, потому что твое тело дочитать до последней страницы. Больше мне ничего не надо. Остальное все – дело

листопада,

когда лес ранен

ближе к осени, и довольно странен

тогда ряд вопросов на этой грани

любви.

Хомелесc

Как щенок, кусающий себя за хвост, думаю о том, что не вышел ростом если, конечно, сознавать, что рост синоним чего-то большего. Сохраним для тоста. Мысли теперь появляются значительно реже, хотя кушаю, наверное, вдвое чаще. В свободное от жизни время немного брежу: кажется, что мир, дескать, ненастоящий. Доливаю в него еще больше эфира, расставляю акценты: где плюс, где минус, и пью пиво на самом обрыве мира. Если сядешь рядом, то я подвинусь. Хотя места, признаюсь, и без того много: край земли, понимаешь, такая штука вроде как обочина, где-то шумит дорога, то есть, ты знаешь – шумит, но не слышишь ни звука. А то, что там твердят про слонов – все враки, галактики вращаются по другой системе, и люди – отраженные зодиакальные знаки, что-то похожее уже написал Беме. Между прочим, и вправду – великий мистик, такие вечно плетутся не в ногу, с миром, пережившим расцвет публицистик, говорящих, что он, дескать, подобен Богу. Интересно, каким же таким местом... Понимаю, конечно, вопрос праздный, просто кроме, как риторическим полупростестом ничего не выскажешь. Мир такой разный. Времени мало, топчем свое татами, словно последний раунд, и на кону – корова. Но мачо останутся мачо, щенки – щенками, правда, и те и другие – без крова.

Система.

Возьмем за точку отсчета Направленье полета Птичьих стай, когда-то Проводивших лето Близ нашего эшафота, Переложим на привычные ноты, Забыв, что это passato, И, в общем, давно забыто (Для нас-то это вендетта Враждуем с убогим бытом). Цель – получить dolce vita, Это почти как суббота: То есть отдых после работы, Постоянного чтенья санскрита. А если кому-то охота Бах на пластинке компакта, Важно не сбиться с такта. Если завалишься в снег, то Сразу найдется некто, Кто скажет, что точка отсчета Может быть иной, и суббота Тоже есть отчасти passato. И вряд ли найдется нота, В которой направленье полета Отразится хотя бы на йоту, А, значит, и в итоге – зевота, Бесцельное стремленье куда-то, И легкий аромат бергамота, Не дающий ни вкуса, ни цвета Чаю. Не наша забота. Он конструирует лето. Возьмем за точку отсчета Направленье полета Облаков. Их белая вата Укрывала когда-то Купола от света. Теперь они где-то Уже не фигурки, а strata, Так перисты, словно пернаты. А в общем-то тоже passato, Remoto И прочая Лета...

Икар

Тридцать солнечных дней в году где уж тут опалить крылья. Стая розовых какаду знак цикличности и бессилья.

В силах города взлет проклясть, но пустуют его капканы, тут и яблоку негде упасть. Где ж упасть тогда дельтаплану?

В мягких войлочных тапках, малыш, вновь беззвучно сную по квартире, в сотый раз пролетая Париж в одинок-о-динаковом мире.

То ли Карлсон, то ли Икар, то ли в зеркале отображенье. А на улице – птичий базар. Шум гуляющих, крики и пенье.

Что есть сил – туда, на лету обрывая плакаты с крыши. Стая розовых какаду тает в небе. Все выше. Выше.

А навстречу оттуда – снег, первый, августовский, колючий. Тридцать солнечных дней за век, но сегодня не этот случай.

Я опять никуда не пал. Неизвестной рукой – записка: "В лабиринтах. Привет. Дедал". Хлеб. Вареное мясо. "Плиска".

Стая розовых какаду узнаю их полет в эфире. Они ищут свою звезду В одинок-о-динаковом мире.

* * *

Не говори тех слов, что отбросят меня назад В пространство между работой и сном. Раньше я собирал перья орлов, Потом голоса цикад. Потом сам хотел быть орлом. Теперь собираю мысли про чувства, Чувства про встречи, Встречи с ландшафтами разных стран... И все меньше люблю искусство. Но усердно толкаю речи В карман. Как же так, ты скажешь, есть за и против, Есть контра и про. В конце концов, есть душа. В моей печени что-то бродит. Я сижу в бистро И думаю, как ты хороша. Как хозяйка холмов за рекой, где лето так хмельно и ленно, как последний мёд. Я устал вращаться, как своя планета Не в своей вселенной Круглый год. Говоришь, галактика входит в созвездие Рака. Значит, зашла на последний круг, Приближается к черной дыре. Мой знак Зодиака Выпал из рук, лежит на ковре. Приходи. Обсудим весну две тысячи пятого года, Футбольные матчи, влияние звезд на цветы... Что-то будет там впереди, Кроме восхода. Может быть, ты...

Прелюдия любви

Не прячь глаза в фиалковой улыбке, дай руку. День без тебя. Все очертанья зыбки, и все по кругу. Не то чтобы слоняюсь – нет, но в уличном безлюдье ищу твой силуэт как вечную прелюдию любви.

Рисунок

Твои волосы углём По бумаге моей души. Глаза и улыбка – цветные карандаши, И мелками – дверной проём... Ты уходишь или пришла? Я не помню, какого числа Я в последний раз был так уверен, Что у жизни есть чьи-то черты. А не только раскрытые рты И закрытые наглухо двери...

* * *

Просыпаюсь от твоих плеч. Никуда никто не зовет. И не нужно никуда течь, и удачу ни к чему – в лёт. И цветы лежат на руках, словно родились в кулаке, и апрель тобой весь пропах и опять пропал вдалеке. Я сижу, считаю часы, их проносит мимо рекой, и весна колышет весы, на которых – пыл и покой. Но не перевесит ничто, потому что мир – два штриха: ты в своем коротком пальто, я опять в начале стиха. Просыпаюсь от твоих плеч, от прикосновения слов, сказанных в присутствии свеч где-то в бесконечности снов. Как Тантал, я жду вечеров, когда появляешься ты. Ставлю в вазу розу ветров, вытряхнув оттуда цветы. И сижу, считаю часы. Их проносит мимо рекой, и на небе гончие псы тянутся за чьей-то рукой.

* * *

Когда я перестану верить в огни Самолета, летящего в Гватемалу, В этом буду виноват только я сам. Извини, Что так мало Живу по твоим часам. Я даже не знаю, На борту ты сейчас или нет, И кому ты машешь рукой Не видно из-за тумана. Я ищу Гавайи На картинах Мане, С запрокинутой головой Под тяжестью самообмана. Помнишь, я говорил тебе о бесконечности галерей? 365 шагов от первой до последней картины... Потом все по кругу, прав был старик Галилей Мало места остается после рутины. Я пишу тебе письма – в четверг перед дождем И смотрю на дорогу через провалы кювета. Она пахнет Бодлером и, покидая наш дом, Тоже ведет в Гватемалу и тоже теряется где-то.

Чужой мир

Старается день не сойти с ума. Счастливая тень от твоих волос падает на дома так всерьез.

И я так неказист в своем пиджаке, утренний лист ищет точку опоры. Заходит в пике. На лица опущены шторы.

Время стоит. Стоит уставший прохожий. Кончается август, дождит, и хочется остановиться и вспомнить, на что так похожи ни на что непохожие лица.

Tout compris

Ты себя не кори. Всё получится, как суждено. Допивая перно, Не забудь – tout compris. Ты сотри Все дожди и все тени у глаз, Ничего про запас, Всё в единственный раз Tout compris. Твой grand prix Так изящен, но очень тяжел, Словно кто-то ушел И оставил свой крик. Ты замри, На секунду замедли свой шаг И почувствуешь, как Tout compris.

* * *

Судьба... Как будто кто-то судит. И присужденье третьих премий навряд ли голову остудит и поубавит озарений. Пространство школьных коридоров он мог бы променять на прерии и блеск тяжелых луидоров, а позже – на доверие князей и королей, ведь в жизни каждого, ей-ей, есть этот шанс: сесть рано утром в дилижанс и укатить, куда глаза... Но "Муравей и стрекоза" они читали в этот год. Он объяснял, что все придет и к муравью, и к стрекозе, если раз выбранной стезе не изменять. Не изменил. И та, которую любил, однажды канула в апрель. В тот день они с 9 "А" читали Гоголя. "Шинель". Судьба. Точнее, не судьба. И в стопки разложив тетради под подоконник у стола он думал, что она ушла чего...или кого-то ради. И без конца пил чай с лимоном и детям мысли исправлял: там правил бал дух Покемона, но шанс – тот шанс – существовал. Судьба... Как будто кто-то судит и приговаривает к сроку. Не Бог, не ангелы, не люди... Одно всевидящее Око. Года сожрало одиночество. Он не завел себе собаки, и неуместным стало отчество, и метким – прозвище "Акакий". И утром, на крыльце у школы, смотря в фарфоровое небо, он невесомый и тяжелый мгновенье был. Мгновенье не был.

Фуга смерти

Сумрачно. Сумчатые сучат лапками, Прислушиваются к сучкам сломанным, С ужасом, выношенным в сумках, судорожно, Слушают фугу смерти.

В сутолоке с умностью на лице тапками Суживаю пространство, скомканным Шагом. Муторно и тошно – муторошно Вслушиваться в фугу смерти.

Пуще пущего зарываюсь в подушку Вылущенный, как орех, выпущенный ли, Выброшенный... Обнимаю тебя, подругу, И шепчу тебе в самое ушко: "Слышишь... фугу?"

Чу... солнце заштукатурено тучами, Ветер гудит и бубнит гулко. Что же ты, душа моя невезучая, Выбралась не вовремя на прогулку?

В трубах пусто. Пусто и холодно. Кутаюсь, Напиваюсь, снова кутаюсь, напеваю Фугу смерти.

* * *

Ты вошла из другого мира, принесла с собой запах снега и в вазу моего сердца поставила свои цветы. Вечер цвета сапфира удобный предлог для побега, в потолке у меня есть дверца и шаг до безумия от твоей красоты.

И когда я прошу о жизни и о смерти, во время пира, (мои слезы от дыма и перца), я мысленно обращаюсь к тебе: поприсутствовать на этой тризне, хоронят вечер цвета сапфира, его прах сожгут в урне моего сердца, что странно само по себе:

Для меня он всегда был браслетом, украшающим твою руку (мы тебе подберем другой. Подумай, может, из сердолика). И так странно, что не встретимся летом, не разольем по бокалам скуку, не позабавимся пустотой, разбавляя ее глубиной крика.

И я буду совсем один складывать твое лицо из снежинок и ждать отклика твоего сердца, и мучаться от своей немоты, и слушать скрип берез и осин как скрип тех чудесных пружинок, на которых открывается дверца и шаг до безумия от твоей красоты.

И ты снова придешь из другого мира, принесешь запах юности и цветы, чудесные и живые только сердце уже не ваза, а погребальная урна для вечера цвета сапфира, чуть нелепая в этой своей ненужности и отверстия ножевые: доведение до экстаза.

Твои губы, ресницы длинные прерывают мое дыхание. Ощущение, в чем-то сходное с ощущением высоты. Бьют двенадцать часы старинные. Я все знаю опять заранее: и то, какая ты бесподобная, и путь до безумия от твоей красоты.

* * *

Волос твоих печальная река в долине слов моих так одинока. Изгиб тревожный у виска, переходящий в шелк потока, в мечту срывающийся с плеч бесстрастным водопадом. Куда мне течь? Как быть мне рядом? Когда на берегу игривом, привычно балуясь словами, я чувствую, как под губами прилив сменяется отливом.

* * *

Тебе не нужны цветы, вплетенные в локон, и распахнутость окон и огарок звезды, погасшей не в этом эоне. Дело не в фоне. Тебе не нужны мосты на заднем плане на снимках, где ты в шаловливых ботинках наступаешь в листы апрельского света в преддверии лета. Тебе не нужны слова. Все в твоих чертах и движеньях: без малейшего напряженья дважды два. И куда бы ты, где бы ты ни мир со вкусом твоей помады, и безумно тянутся дни, когда ты не бываешь рядом.

Ожидание

Пересекаемся. Расходимся. Встречаемся опять Спросить, что нового в Норвежском королевстве: Ведь в Датском все по-прежнему. Назвать Хотя бы Гамлета. Все так же бродит в детстве.

Офелия чего-то ждет: мужской руки? Мужского слова? Вечные капризы... Тень ивы чуть касается реки, Чья мгла по-прежнему способна на сюрпризы.

На берегу скучает Фортинбрас, Он не сорвет ее улыбки шелка. Бежит поток неприхотливых фраз. Любовь засела в сердце как иголка.

И ничего не крикнуть в пустоту, И зимний день не встретить с теплым сердцем, Беззвучно птицы мерзнут на лету, Так и не попытавшись отогреться.

Пересекаемся. Расходимся. Куда? Еще Евклид добрался до предела: Пересеченье рук есть та звезда, Что миллионы лет назад сгорела.

Мы видим вспышки давнего разрыва, Мы видим место, где она была, Мы видим, как божественно красива И как пуста космическая мгла.

Утро

Ты родилась опять во мне сегодня рано. Мир спал. Горели две звезды на небе, как на плоскости экрана. Твое дыхание баюкало сады, и заросли бамбука, и коал... В моей душе все пело и смеялось, я тень твою тихонько целовал, ведь ты вчера ушла – она осталась. И запах твоей кожи был во всем, как будто ты присутствовала рядом. Твой образ светом заполнял весь дом. И больше ничего. И ничего не надо. К тебе уходят мысли – посмотреть, во что ты, милая, оделась на работу, и остается лишь желание согреть и снять губами с губ твоих зевоту. И вечером, когда ты ляжешь спать, уставшая от корабля и бала, тебе глаза и руки целовать, и положить звезду на одеяло...

* * *

Вечер полон тобой. Вчерашний вечер был полон тобой. В этом их схожесть с утром. октябрьским перламутром затянуто небо, небо полно тобой дождем, как слезами – твоей красотой. И, кажется, только скажи: постой, помедли, мгновенье твоей улыбки, стань тенью, стань отраженьем улитки... Твои волосы как летописные свитки: в них гибель империй и волшебство эмпирей. Возвращайся скорей здесь воздух полон тобой, ветер гудит в свой гобой гимн твоему совершенству. Время подобно блаженству тем, что полно тобой. Ты – "орел" и "решка" на всех монетах, ты – живые цветы на всех планетах, твой образ слышно во всех сонетах, но важно то, что осень полна тобой, и лето было полно тобой, пусть здесь тебя плачет гобой твой смех в золотых кастаньетах...

Прощание

Когда ты взбежишь по трапу Туда, откуда город Не узнаваем по крапу Домов и деревьев, Я соберу целый ворох Птичьих опавших перьев, Я соберу целый ворох Листьев в твоем далеке Мой маленький мир отпорот Сумкой в твоей руке, Переходящей в лето Нахлынувшая бирюза... Во что ты будешь одета, Мне будет не видно из-за Домов, взгромоздивших крыши В бездонную вертикаль. Ветром почти не дышит Май. Ничего не жаль За то, чтоб легли счастливо Звезды на твой маршрут. Твоя неплакучая ива Согнется под тенью минут, Когда ты взбежишь по трапу Туда, где Питер Неузнаваем по крапу Мостов и палаццо. В моем отчаянии литер Долго будет смеяться Твоя красота на солнце, Когда ты взбежишь по трапу...

* * *

Мой странный ангел с изумрудно-серым блеском В глазах, скажи мне, кто я. Что ждет меня за этим перелеском, За полем дальним, полным сухостоя?

Зачем та туча надо мной нависла Карнизом-горизонтом вниз... Скажи мне, ангел мой, какие нынче числа. Хотя... как знаешь. Это лишь каприз.

Каприччо, если хочешь музыкальный термин. Напой мою судьбу, в одну октаву Всё вместится. Без лилий и без терний. В простейшую оправу. Без стекла.

Вечер

Спят два кита на моем мониторе, В шахматы туч не играет ветер. Чья-то рука на чужом заборе Пишет странное слово "вечер".

Ты допоздна пропадаешь где-то. Я до утра пью кефир на кухне, Читаю рекламу во вчерашних газетах: Все на курорт, там, дескать, ухнем.

В Турции шоппинг – везут дубленки, Во все века продавали шкуры. На кленах листья, как на клеенке Следы варенья. Свои цезуры

Расставит время, кефир на виски На час заменит, потом обратно. Как на Парнасе – стихи, сосиски Что тут полезно, то там приятно.

Белые ночи. Всё наизнанку: Все неприкрыто как на прилавке И уместимо в консервную банку. Вместе с китами. В Лебяжьей канавке.

Ты допоздна пропадаешь где-то. Я вспоминаю тебя с улыбкой. Под покрывалом Изиды лето Пахнет дождями... И чьей-то ошибкой.

* * *

Опять февраль. Достать чернил и – в картридж, картридж – в принтер. Пусть алкоголь нам заменил Грааль, Я чувствую движенье крови... Дрожу как пойнтер... Наготове Исчезнуть, испариться, быть не здесь. А где-то в направлении востока. На завтрак я опять готовлю смесь: Немного спирта и немного сока. А птицы... А мосты... А облака? Рожденный ползать тоже рвется в выси. Но тянут вниз его исподтишка Какие-то невидимые кыси. Опять февраль, и плавятся листы От холода, от скуки, от невроза. Служенье муз не терпит суеты, Не терпит долгосрочного прогноза. Закапанный чернилами паркет Все что осталось от потери духа. И муза, появившись лишь в обед, Опять уйдет и поцелует в ухо.