Текст книги "Завеса"

Автор книги: Эфраим Баух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Бес ли в облике Вайсфиша?

В начале 1956 года о войне говорили на всех перекрестках Бней-Брака. Религиозные жители городка пользовались информацией из местной газетки, но больше верили слухам, которые приносили те, кто по разным делам пересекал улицу, по другую сторону которой уже был город Рамат-Ган. По сути, даже не надо было улицу пересекать. Прямо напротив въезда в Бней-Брак почти круглосуточно работало радио в кафе, и можно было, немного напрягая слух, слушать последние известия, делая при этом вид, что занимаешься своими делами, например, раскачиваясь, читаешь псалмы Давида.

В Египте, Сирии и Израиле была объявлена боевая готовность. Доказательством, что жители Бней-Брака держали ухо востро, явился тот факт, что только было объявлено по радио о необходимости строить общественные и частные бомбоубежища, многие ринулись в муниципалитет с требованием немедленно этим заняться. Берг-сын тоже вызвался помогать строительству.

Шли месяцы. Все словно бы успокоилось.

Вечером, 29 октября, в девять часов прозвучало экстренное сообщение.

Армия обороны Израиля вторглась в Синай. Парашютисты захватили позиции на Суэцком канале. Началась «Операция Кадеш». В течение считанных дней был захвачен весь легендарный полуостров, на котором сорок лет вершилась мистерия Исхода евреев из Египта, описанная в Торе.

Египетская армия была разбита наголову, пять тысяч солдат и офицеров сдались в плен. На фотографиях в газете, перепечатанных из центральной «Едиот ахронот» – «Последние новости», было видно, как масса египетских солдат, босых, изнывающих от жажды, брела по пустыне в сторону Суэцкого канала. К вечеру Бней-Брак замирал, синагоги были полупусты. Все случайно оказывались напротив кафе, раскачиваясь в вечерней молитве. Владелец же кафе включал радио на полную мощь.

Несмотря на такую ошеломляющую победу, напряжение не спадало. ООН беспрерывно осуждала Израиль. Не только русские, назвавшие эту войну «тройственной агрессией Англии, Франции и Израиля», но и американский президент Эйзенхауэр – требовали отступления Израиля.

Прошло почти пять месяцев. И в марте пятьдесят седьмого «этот Бен-Гурион», которого глубоко религиозные бнейбраковцы чуточку зауважали за то, что он вернул евреям гору Синай, на которой Святой, благословенно имя Его, даровал пророку Моисею Тору, чуть не плача, выступил в кабинете министров. Радио разнесло по всему окружающему пространству знакомый дискант: «Я тот человек, который отдал молодым людям приказ идти сражаться не на жизнь, а на смерть, теперь вынужден им объяснить, почему мы должны отступить».

Час от часу не легче. Какой-то псих по имени Моше Двейк сумел пробраться в Кнессет и швырнуть гранату, ранив Бен-Гуриона, Голду Меир и других членов правительства.

Юноша Берг в эти дни был как-то далек от всего этого, витал в воздухе, вернее, готовился к своей свадьбе. Предвкушался большой праздник в среде брацлавских хасидов.

Бней-Брак превращался в единый двор.

Жители взирали с кровель, с балконов, из окон.

Отдельно сидели женщины. Почтенные раввины и их молодые последователи, возглавляемые Бергом-отцом, читали благословения жениху и невесте под свадебным балдахином. Сладкое благословенное вино вкушали молодые, а за ними и все остальные.

И тут вступали в дело клейзмеры в традиционных картузах и жилетках – кларнет, флейта, скрипка, контрабас. Песни же рабби Нахмана знали все, от мала до велика.

Хасиды Брацлава ни на миг не забывали завет своего великого учителя: мелодия – основа мироздания и высшая форма служения Богу. Тяжек удел человека, но, главное, не бояться, ибо, как завещал в песне рабби Нахман, «Великий завет – жить в радости» – «Мицва гдола лихьет бесимха». Плясали до поздней ночи, носили на плечах жениха и невесту.

Затем наступили будни. Жена Малка ждала первого ребенка. Пришло время зарабатывать на жизнь.

Не юноша, но муж Берг пошел работать подручным в мастерскую к Вайсфишу, который чинил всему Бней-Браку утюги, пишущие машинки, арифмометры, замки, примусы, керогазы. Запах машинного масла – генетический запах таких мастерских тех лет, не выветривался из давным-давно не обновляемых известкой, закоптелых стен.

Сам в чем-то похожий на эти стены, в ермолке, со следами масла, ибо он пальцами катал ее со лба на затылок и обратно, худой, с огромным кривым носом, Вайсфиш, казалось, сошел с карикатуры на еврея из какого-нибудь антисемитского журнала. Но самым выдающимся в его несколько змеином облике были огромные оттопыренные уши – настоящие локаторы, делавшие его похожим на огромную летучую мышь.

Все это бросалось в глаза до того мига, как он открывал рот. Работал он быстро, ловко и беспрерывно философствовал, как бы с самим собой, даже не глядя на Берга, который с первого дня ошеломленно, в испуге, слушал нечто такое, что совпадало с его собственными мыслями, от которых он пытался бежать ночами после уроков, даваемых отцом ученикам.

Вайсфиш не то, что бы говорил, а как бы бормотал, иногда подпевал себе, нередко держа в зубах какие-то шурупы, вдруг переходил на английский, которым владел в совершенстве, ибо родился в Англии, заставляя Берга напрягаться, чтобы ничего не пропустить из того, что в словах Вайсфиша казалось ему чрезвычайно важным. Переспрашивать он просто не осмеливался.

«Вай-вай-вай, – напевал себе под нос Вайсфиш, – как же он прав, этот немчура Шопенгауэр, да-да, в мире господствует ад, скепсис, уныние, упадок духа. Но, говорю я, есть лишь одна великая радость и душевный подъем – вера. Только за то, что ваш рабби Нахман провозгласил, что – главное, не бояться, надо его уважать, но не боготворить. Святой, благословенно имя Его, у нас один, и Он во всей своей бесконечной сущности что? – Свободная воля. И Он ее никому не навязывает даже тогда, когда говорит Моисею: «Иди и скажи народу Израиля…» Велик Моисей, но он тоже человек. Вот он всего лишь на шаг отдалился от Святого, благословенно имя Его, и уже начал терять Божественное чувство свободы воли, которое ощущал вблизи Него. Вай-вай-вай, Всевышний по-иному не может: не дать человеку свободу воли и выбора. Человек же быстро впадает в ярость, начинает давить на слабых, которых – большинство. Видишь, как получается: Святой, благословенно имя Его, наделил человека уймой эмоций, импульсов, которые уже сами по себе враждебны свободной воле. Можно ли сегодня отличить свободный порыв от диктата? Это превратилось в страшный бич для мира. Параноики одержимы манией преследования, ибо обрели невероятную власть и боятся ее потерять. Они стали царями, деспотами, диктаторами, а, по сути, палачами. Они убивают миллионы ни в чем не повинных людей.

– Но в этом же не виноват Святой, благословенно имя Его?!

– Конечно же, нет. Он ведь ввел в мир покаяние. Человек по злой натуре своей сопротивляется покаянию, но это его изводит. Совесть мучительна, как муки ада. Так что не все потеряно. По правде, только благодаря сжигающей душу совести и покаянию, человечество еще не отправило весь наш «дивный мир», по выражению английского писателя Олдоса Хаксли, на тот свет.

– Святой, благословенно имя Его, спасет этот мир.

– Ты, верно, уже обратил внимание, что я не щедр на похвалу, льстить тебе не собираюсь, но скажу, у тебя, молодой человек, незаурядные способности. У меня на это глаз наметанный. Вот, всего лишь месяц назад я научил тебя передвигать шахматные фигуры. Ну, дал несколько книжечек с разбором партий. Теперь ты меня обыгрываешь без труда. Ты считаешь это делом обычным так запросто рассчитывать наперед пять-шесть ходов?

– Я не считал.

– Еще бы. Ты просто не замечаешь этого. Но, дружище, душа у тебя наивна, как у младенца. И все же, можешь ли ты себе представить, что Святой, благословенно имя Его, однажды излил свой гнев на мир людей, наслал всемирный потоп. И это не было внезапным Его решением. За сто двадцать лет до этого Ной стал строить ковчег, чтобы люди спрашивали его, зачем он это делает, а он бы отвечал: Святой, благословенно имя Его, нашлет на вас потоп за все ваши преступления. Поверил ли кто-то, исправился ли кто-то? Сам-то Ной не очень верил и зашел в ковчег лишь тогда, когда начался сильнейший ливень. Вошел в полдень, ибо окружающие его говорили: «Увидим, что Ной входит, убьем его и разрушим ковчег». Святой, благословенно имя Его, приказал: «Войди. Поглядим, чьи слова сбудутся». Так вот. Ну, и что? После этого мир стал еще хуже. И тогда Он решил отгородиться от мира сего, опустил между Собой и миром Завесу, как говорится, до лучших времен. Тебе, естественно, такое в голову не приходило. Слышал ли ты такое имя – Мартин Бубер?

– Конечно. Это философ. Но его запрещено читать.

– Кто это запретил? А, понятно, твой отец. Еще бы, он же «адмор» – господин, учитель и раввин. Он-то уж точно знает, что можно, а что нельзя, что – зло, а что – благо. Но ведь мудрецы наши, благословенной памяти, говорили «благими намерениями вымощена дорога в преисподнюю».

Ладно, извини. Пора молиться.

Они вставали лицом к одной из стен. Начертанный на ней Вайсфишем знак указывал точно направление на Храмовую гору в Иерусалиме.

Затем Вайсфиш поковырялся в подсобке, которая чудилась Бергу не складом, а кладом. Вынес книжку Бубера «Рассказы рабби Нахмана».

– Читать будешь здесь. Увеличу тебе время на обед. Ты, конечно же, знаешь, что рабби Нахман считал себя продолжателем великих Баал Шем-Това, рабби Шимона Бар-Йохая, написавшего святую книгу «Зоар», и рабби Ицхака Лурия, их-то ты читал?

– Отец не советует их читать.

– Погоди. Но сам-то он их, верно, не просто читает, а изучает. Не так ли?

– Так.

– А ты, конечно, послушный сын. Или читал? – Вайсфиш хитро прищурился. Показалось, даже локаторы его ушей удлинились.

– Читал, – смущенно признался Берг. Лгать он не умел и не хотел.

– Честь и слава. Молчу, молчу, – Вайсфиш поднял обе руки ладонями к Бергу, как бы защищаясь. Некоторое время работали молча.

– Вот что я тебе скажу, сын мой, – Вайсфиш набрал воздух в легкие, и это означало, что монолог будет долгим. – Слышал ли ты такое пышное и страшное слово – «концепция»? Так вот, появляется человечек, и его по стадному сговору большинство ученых мужей, глупость и слепота которых стала притчей во языцех, объявляет, не более и не менее, как «отцом философии» современного мира. Естественно, он опять же немчура по имени Гегель… Георг Вильгельм Фридрих. Можно подумать, что число имен прибавляет ему величие. Чем же он так велик? А он, понимаете ли, создал удобную и, главное, понятную даже ослу «концепцию». Ну, а кого же больше всех не любит немчура? Кого не выносит на духу все их немецкое племя? Ну, конечно же, евреев. И что сей ба-а-льшой философ вещает миру, который заглатывает его слова, как сладостную облатку католик из рук папы римского.

Вайсфиш снова нырнул в подсобку и вынес книжицу на немецком.

«Интересно, – подумал про себя Берг,– китайский он тоже знает?

– Слушай и запоминай, – сказал Вайсфиш, – память у тебя феноменальная… ««Все состояния еврейского народа, вплоть до самого гнусного, самого постыдного, самого отвратительного, в каком он пребывает еще и в наши дни, являются последствием развития изначальной судьбы евреев, связанной с тем, что бесконечная мощь, которой они упорно противостоят, с ними всегда грубо обходилась и будет грубо обходиться до тех пор, пока они не умиротворят ее духом красоты и тем самым не упразднят свое упрямство духом примирения».

Этот мерзавец отмечает у нас вялую животность, полное уродство, пассивность и, главное, неспособность «умереть евреями». Вывод: евреи, не исправитесь, пеняйте на себя. Теперь только остается «концепцию» успешно развивать. Ну, и, как говорится, свято место пусто не бывает. Появляется Ницше, чтобы в свою очередь швырнуть пару камней в евреев. Камни эти со временем превратятся в град пуль. Ну, Ницше по рождению поляк, Ницки. Эти тоже весьма «обожают» евреев. Но вот, в самой Неметчине, в религиозной еврейской семье рождается мальчик, нареченный Мордехаем. Ему неймется. Он становится мешумедом, выкрестом, берет имя Карл, как ты уже догадываешься, по фамилии Маркс. У этого же ненависть к своему народу перехлестывает все границы. Тут уже совсем немного осталось до появления Гитлера под красным знаменем со свастикой, с правой стороны, и Лениносталина под красным знаменем с серпом и молотом – слева. Обрати внимание, у всех у них усики шевелятся, как у смертоносных микробов. Ну да, тебе же запрещено заглядывать в микроскоп. То, что они в облике человеческом, не отменяет их бактериальную сущность. И шесть миллионов братьев наших вылетает в дымовую трубу крематория. Сжигать то надо всех, и задушенных, и расстрелянных, чтобы замести следы… Погоди, дай-ка, я тебе объясню. Я понимаю, у тебя особый интерес к арифмометру. Такой, казалось бы, нехитрый приборчик, а считает в уме, как живое существо. Но, дружище, твоего ума дело намного сложнее. Можешь ли ты себе представить игру в шахматы с Големом?

– Отец нам рассказывал о рабби Лива из Праги, который слепил из глины искусственного человека – Голема. Рабби знал тайну магического сочетания букв. Он вкладывал в глиняный рот Голема листок, на котором было написано непроизносимое имя Святого, благословенно имя Его, – «Шем Амэфураш». И Голем оживал. Правда, говорили, что жил Голем, пока его создатель пребывал в экстазе. Как только подъем духа угасал, угасала и жизнь Голема.

– А слышал ли ты такое имя Артур Самюэль?

– Н-нет.

– Погляди в тот угол, на груду железного лома. Тут один житель Рамат-Гана привез из Америки такой волшебный ящичек, который зовется компьютером, то есть счетной машинкой. Хозяин решил, раз я чиню арифмометры, может, починю и эту штучку, которая категорически отказывается работать. Конечно же, это мне, мастеровому, не под силу. Но, как ты уже немного со мной знаком, это не дает мне покоя. Перечитал я всякие книжечки, статьи, инструкции по компьютерному делу, но это не моего ума дело. Я, конечно, могу тебе кое-что перевести с английского, но предлагаю, во имя не только твоего, но и общего нашего будущего, а я знаю, что говорю, выгодную для тебя сделку. Я готов оплатить или дать тебе время за счет работы на изучение английского. Есть такие трехмесячные курсы. А ведет их мой хороший знакомый. Нет, твой внешний вид его не напугает, ибо он тоже верующий. Главное, чтобы твои близкие не узнали. Ну что, или тебя пугает нечистая сила, скрытая в этом ящике?

– Вы назвали имя Артура Самюэля.

– Да, так вот. Этот самый Самюэль создал компьютерную программу игры в шахматы с расчетом на 10 ходов вперед. Более того, он ввел в один компьютер две одинаковые программы, и дал им свободу играть друг против друга. Ты представляешь, машина быстро училась играть у себя самой. Кончилось это тем, только не падай со стула: Самюэль проиграл своему детищу, этому машинному Голему.

Компьютерные наркоманы

Незаметно, в трудах, заботах и учебе, подкрались шестидесятые годы. У Берга родилась вторая дочь. Большим благом для семьи было то, что он работал в мастерской Вайсфиша и неплохо зарабатывал. А тут еще пришел черед стиральных машин.

Брацлавские хасиды, придававшие первейшее значение омовению и чистому белью, покупали эти машины, которые довольно часто ломались, и Берг проявил себя большим специалистом по их ремонту.

Удалось ему тайком завершить курсы английского языка. Теперь он все свободное время, катая в коляске ребенка или сидя в парке, недалеко от дома, читал статьи о компьютерах в научных журналах, неизвестно где доставаемых Вайсфишем.

Так тот добыл уникальный журнал на английском «Мысль» 1959 года издания со статьей Аллана Тюринга «Computing Machinery and Intelligence» – «Счетные машины и мышление» и сочинение Артура Самюэля «Some Studies in Machine Learning Using the Game of Checkers” – «Система обучения машины шахматной игре».

Берг, не в силах унять волнение, корпел над этими статьями, уверенный какой-то вгоняющей его в страх интуицией, что тут скрыто то, что откроет ему смысл его собственной жизни.

Берга потрясало: тюринговские постулаты математической логики странным образом подтверждали слова Вайсфиша о том, что вера основана не на логике, а на свободной воле.

Теперь Берг, ссылаясь на большой объем работы со стиральными машинами, до поздней ночи пропадал в мастерской, обхаживая, разбирая, изучая внутренности коробки, собирая нечто, называемое компьютером.

Бергу показалось, что он проваливается в преисподнюю, когда впервые перед ним засветился экран. Всегда такой уверенный в себе, Вайсфиш, подвигнувший Берга, обладающего невероятными способностями, на это дело, даже боялся заглянуть в тот закуток, где у светящегося экрана, понурившись, сидел Берг, явно испытывающий муки.

Одна четкая картина, явившаяся ему во сне, не давала покоя.

Бездонная пропасть рассекала надвое пространство мира. Благо бы, – по одну сторону пропасти – Святой, благословенно имя Его, по другую – человек. Но расположение-то иное. Святой, благословенно имя Его, – на высотах, а человек – на дне пропасти. Неизбывна молитва первого стиха 130-го Псалма: «Из глубин взываю к Тебе, Господи».

Как спастись человеку, находящемуся на дне пропасти, сухого бездыханного колодца?

И Берг молился.

«Не карай меня, Святой, благословенно имя Твое, если я слишком жажду приблизиться к Твоим тайнам. Ты не сбросишь мне в пропасть нить спасения, я должен сам карабкаться по отвесной стене бездны вверх. Я могу в любой миг свалиться и разбиться насмерть. Но путь избран: смотреть надо только вверх, ибо оглядка назад, в бездну означает одно – страх. Я боюсь даже подумать об этом, но этот Голем, эта машина, компьютер, соблазняет и манит меня приближением, быть может, кощунственным, к Тебе. Сам того не ведая, я случайными путями прикоснулся к знаниям таких людей, как Тюринг или Самюэль. Они явно были связаны с ангелом смерти Самаэлем. Великий Аллан Тюринг покончил собой. Он тоже съел яблоко с древа познания, но окунул его в яд. Начинал я наивным запоминанием всего, что шло в руку, от секретов математической логики до простых комбинаций в шашки и шахматы. Но в один из дней я пробудился весь в поту и страхе: все как-то странно и стройно сложилось в моем сознании, словно бы я открыл своего Голема, искусственного человека, как великий рабби Лива из Праги, о котором рассказывал мне отец».

Берг, в эти дни преклоняющийся перед Тюрингом, разгадавшим код германской машины «Энигма», передававшей шифрованные передачи в течение Второй мировой войны, благодаря чему союзники с 1942 года расшифровывали 50 тысяч сообщений в месяц – одно в минуту, и знали все намерения врага, испытывал мучения идолопоклонника. Берг не мог смириться с мыслью, что великий Аллан Тюринг съел яблоко, окунув его в цианистый калий лишь потому, что его обвинили в гомосексуализме (помилуй, Господи) и присудили к принудительному лечению. Берг был уверен, что Тюринг рискнул преступить последнюю грань, был смертельно ослеплен Ликом Святого, благословенно имя Его, и душа его не выдержала.

«Не хватало, чтобы душа Тюринга вселилась в меня», – в ужасе отгонял эту мысль Берг и постился несколько дней.

Боясь себе признаться, он ощущал компьютер и вправду, как связанное с ним дитя, которое ждет его указаний, чтобы раскрыть свои возможности, и понимал, что находится лишь в самом начале пути. Он верил и боялся этой уверенности в том, что именно каббалистические штудии и открытия на протяжении тысячелетий были провозвестниками компьютерного мира.

Древние каббалисты тщились обнажить символический шифр всего сущего, и Берг ощущал эту отягчающую душу жажду заглянуть за край Завесы.

Завеса эта, в понимании хасидов, ткется синим пламенем, и прикрывает Престол Его славы. Все души призрачными прообразами как бы вплетены эту Завесу. Прообразы – на иврите «парцуфим» – лики души являются источниками ее скрытой жизненной силы. Душа не исчезает, она рождается, приходит и уходит из тела, но жизненная ее сила вечна.

Экран компьютера подобен листу чистой бумаги, девственность которой взывает к самым незамутненным и чаемым истокам человеческой души, ибо является частью Завесы.

Но вот, на ней начинают чертить линии, знаки, скорее, коды, называемые буквами и цифрами. И через них ткется текстура, Священный текст, обозначающий сети для души человеческой и суть судьбы. Текст начинает жить сам по себе. Душа человека приникает к нему, но не более, хотя жаждет до смертной истомы слиться с ним.

Надо успокоиться, думал Берг, ощущая дрожь во всем теле, надо снизить чаяния, чтобы не впасть в отчаяние.

Приходя в себя, он понимал, пусть ненадолго, что подобен компьютерному наркоману, который неизвестно какими путями находит себе подобных, – каких-то, главным образом, американцев, не знающих иврита, слетающихся к мастерской в полночь на мерцание экрана, как бабочки, благо Вайсфиш изготовил для Берга копии ключей к замкам. Американцы добывали требуемые детали. Слово «чип» беспрерывно носилось в воздухе. Компьютер, насыщаясь программами, совершенствовался на глазах. Они предлагали Бергу новый компьютер, но он суеверно держался за старую потертую коробку.

Американцы рассказывали то ли быль, то ли анекдот, бытующий среди программистов: объясняют приехавшему в Америку русскому ученому-программисту, как работает машина, играющая в шахматы. Он слушает с большим недоверием, и вдруг в ужасе восклицает: «Да кто же разрешает вам делать такие вещи?!» А ведь в этом что-то есть. Конечно же, мечта каждого программиста создать программу, побеждающую весь мир. И нам, вероятно, придется с этим смириться. Ну, одолеет компьютер человеческий мозг. Одни в испуге начнут пугать человека потерей власти над миром. Другие будут из кожи вон лезть во имя компьютерного воспитания, компьютерной войны, компьютерных правительств. Реакция и тех, и других, слишком поспешная и несправедливая, нагонит страху, приведет к панике.

Из всего этого идея компьютерной войны казалась Бергу наиболее близкой к осуществлению и весьма его занимала.

И все же, после этих, казалось бы, невинных и даже легковесных разговоров, Берг не мог уснуть ночью. Ему и самому казалось, что он зарвался, что слишком забежал вперед, не зная куда, и вот, обернется, а там – пустота, срыв в безумие.

Помощь приходила всегда с неожиданной стороны. Американцы принесли ему статью, опубликованную еще в 1943 году неврологом Уорреном Мак-Кулохом и математиком Вальтером Питсом, «Логический расчет идей, властвующих над нервной деятельностью». За два года до появления компьютеров они уже говорили о клетках человеческого мозга – нейронах, которые работают по принципу включения и выключения, как в двоичной системе машины Тюринга: включение – 1, выключение – 0. Статья в свое время произвела впечатление разорвавшейся бомбы: еще бы, открыт ключ к искусственному мышлению. Но, конечно же, это был слишком ранний забег, слишком громадный отрыв от реальности в неизвестное, коварное и мстительное пространство.

Это могло показаться странным, но, прочитав эту статью, Берг немного успокоился. Если мышление, думал он, явление биологическое, что же тогда такое – мышление кремниевой памяти компьютера? Особое ли это сознание, тайно заложенное в него Святым, благословенно имя Его, до поры до времени, которое, вероятно, ныне постепенно открывается человеку?

В компьютере каждая цепочка ячеек, хранящих информацию, расположена в строгом физически ограниченном месте магнитной ленты. Техник под микроскопом видит и говорит: именно здесь находится такая-то память. Он может ее извлечь, как берут, к примеру, книгу с определенной полки в библиотеке. Опыты ученых еще в 50-е годы привели к выводу, что в мозгу человека нельзя локализовать определенные элементы памяти. Она находится везде. Все клетки мозга действуют все время вместе. Нет специфических мест для специфической памяти. Любое действие вводит в работу миллионы нервных клеток, в то же время включенных и в другие действия. Факт, что информация находится во всех клетках коры мозга, потрясает по сей день.

Берг понимал, что, оказавшись в конце дороги, ведущей в тупик, ученые приняли компьютерную модель Фон-Ньюмана, и даже не осмеливались моделировать нейроны – клетки мозга.

Берг же осторожно думал о том, что нейроны – это корни Божественного начала, быть может, те самые искры, осколки «большого взрыва» по учению великого каббалиста рабби Ицхака Лурия, осевшие в мозгу, который является алмазом в короне Вселенной, высшей сфере, так и называемой в Каббале «короной» – сфирой «кетер».

Думая в этом направлении, Берг начинал усиленно молиться, пытаясь отогнать непозволительную, даже преступную мысль: можно ли рисковать в усилии – перекрыть игрушку Фон-Ньюмана – поиском пути к нейронам, подступиться к глубочайшей тайне Создателя мира? Не то же самое ли это, что пытаться увидеть Его в лицо, что даже запрещено было пророку Моисею на Синае? Не случится ли то, о чем предупреждал рабби Акива: примешь мраморные глыбы за воду и погибнешь?

Надо было осторожно отступить назад, умерить пыл.

Берг вспомнил программу Самюэля, как далекое начало, первый пробужденный в нем Вайсфишем интерес к компьютеру.

Берг вышел из своего закутка, протирая натруженные глаза и, словно бы впервые, видя Вайсфиша, непривычно притихшего, ковыряющегося в очередной стиральной машине, и даже с каким-то испугом поглядывающего на Берга, как некогда доктор Франкенштейн смотрел на свое творение, вышедшее из-под его контроля. Именно, в этот миг Берга внезапно осенила идея: ведь гораздо проще, чем программу шахматной игры разработать программу «морского боя», любимого занятия нерадивых школьников во всем мире.

Он ввел в компьютер две одинаковые, разработанные им, программы «морского боя», и хотя догадывался о результате, был до глубины души потрясен, проиграв машине.

Тень доктора Франкенштейна витала над этой, казалось бы, развалюхой, называемой мастерской, даже без всякой вывески, в одном из закоулков городка Бней-Брака.

Программа усложнялась. Память уже не в силах была свести столь огромный, расползающийся груз сведений. И тут происходил внезапный скачок, тот самый, открытый в древности великим каббалистом Авраамом Абулафия – «скачок» из одной сферы ассоциаций в другую, невероятно расширяющий сознание, как, например, скачок из сферы природной в духовную, могущий в некий миг привести к границам сферы Божественной. Этот скачок соединял отдаленные нити в нечто ясно сотканное, ведущее вглубь, и душа таяла от страха и наслаждения на грани собственного исчезновения.

В такой, обрывающий душу, миг, когда чудится, слышишь шелест ангельских крыл, Берг просто бежал от компьютера, из мастерской, словно сбрасывая с себя, как пламя, слишком объявшее его наваждение. Быстро шел по улицам, отряхиваясь, как пес, попавший под обвал неизвестно откуда обрушившихся на него вод. Замирал за углом, вглядываясь в светящиеся окна синагоги. Не входил, а как бы виновато прокрадывался внутрь. Истово молился, чувствуя с облегчением, что с каждым в тысячелетиях отточенным сочетанием слов приходит в себя. Прекрасно отчужденный от души канонический текст спасал от чересчур личностного эмоционального срастания ее с потрясающей до корней волос близостью Святого, благословенно имя Его.

Успокоившись, возвращался домой, укачивал ребенка, а на бумаге опять же чертил буквы, цифры, линии, напевая на ломаном русском песенку, которую отец ему пел в младенчестве, убаюкивая:

 
Мы поедем в Палестину,
Там дадут нам десятину.
Мы увидим с корабля —
Там хорошая земля,
Ой-лю-ли и ой-ля-ля —
Там хорошая земля.