Текст книги "Иосиф Сталин. Последняя загадка"

Автор книги: Эдвард Радзинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Мой новый друг

Берия ждал в машине.

– Я вашу машину отпустил. Подвезу, если не возражаете.

Еще недавно он выбивал мне зубы. Сейчас мы сидели в его огромном ЗИСе и молчали. Начал я:

– Вы здорово придумали с М-им.

– Это не я. Это он. Мы должны быть, как пауки в банке, – миролюбиво пояснил он. – Ему нужно, чтоб драчка между нами не прекращалась…

Я не успел удивиться, почему он так смело говорит. Не успел даже подумать, не провокация ли это, как он пристально посмотрел на меня.

Здесь я мог бы написать: «И инстинктивно я почувствовал…». Но это будет неправдой.

Просто в глазах его читалась такая ненависть к моему другу, которая могла сравниться только с моей. И вновь наступило молчание.

Наконец он сказал:

– Это я попросил вас к себе. Мне показалось, что я… вас понимаю. Мы ведь оба грузины… Гордые, униженные грузины.

Я молчал.

Он продолжил по-грузински:

– Теперь о деле. Приехал английский министр Х. У него переводчик. У этого переводчика брат работает в Лос Аламосе. Их покойный отец – коммунист. Мы завербуем переводчика завтра… – Далее он изложил мне план завтрашней операции и спросил: – Ну как?

– Нехитро.

– Но вы не хуже меня знаете: хитрые планы редко успешны… Впрочем, иногда приходится задействовать мозги. – И он тотчас словоохотливо поведал об одной своей довольно остроумной операции: – Когда брали Берлин, Хозяин уже был помешан на бомбе. Я доложил фамилии немцев-физиков, работавших над этим проектом у Гитлера. Он распорядился всех перевезти в Союз. Но наши генералы, к сожалению, интересовались немецким барахлом, а не немецкими мозгами. Потому самый главный физик нобелевский лауреат Гейзенберг успел удрать из Берлина к американцам на велосипеде. Надо было ловить остальных, пока не удрали вослед. Я приказал вывесить объявление: «Все население Берлина мобилизуется на разбор завалов и захоронение трупов. Освобождаются лица, обладающие научными степенями и представившие документы в комендатуру. Тотчас голубчики явились с дипломами для освобождения. Мы их быстро рассортировали, ненужных выпустили, нужных отправили вместе с семьями в Сухуми. Я там переоборудовал в лаборатории пару пригородных санаториев. В них сейчас трудятся Герц, лауреат Нобелевской премии… короче, много их там…

Еще помолчали. Не выдержал, поправил пенсне и сказал грубо:

– А ты не выбил бы зубы, если бы он приказал? То-то! Так что носи пока свои зубы. Боюсь, недолго он тебе это позволит.

(Доверительно, на «ты»!)

Я почувствовал, что эта хитрейшая, жестокая гадина, ненавидевшая моего друга Кобу, возможно, единственный человек в мире, который был мне сейчас нужен.

Мы подъехали. Особнячок с белой колоннадой едва выглядывал из-за высокого забора. Вкатились во двор. Здание оказалось маленьким дворцом конца XVIII века, одним из немногих не сгоревших во время московского пожара в дни Наполеона.

Это был особняк госбезопасности для встреч с агентурой.

Он сказал:

– Я покажу барышню, которая будет завтра главной артисткой в операции. Кстати, селить приезжающих связников нужно здесь, в этом особняке. Наша барышня будет ими заниматься. Ей нет равных в этом деле. – Он с усмешкой смотрел на меня: – Так что если и вас она заинтересует…

Он изо всех сил предлагал союз. Все-таки я ему не верил, хотя интуиция подсказывала: верь. Он был из тех людей, которые, обняв вас, заведут на минное поле и там оставят. Все это выглядело смертельно опасным и… очень обещающим!

Вошли в особняк, поднялись на второй этаж. Здесь в маленькой комнате на кровати лежала блондинка. Она лежала на животе, полуодетая, в прозрачном немецком пеньюаре, и покачивала длинной, немного полноватой ногой в ажурном (конечно, немецком) черном чулке с черной подвязкой. Лениво потягиваясь, она повернулась к нам, и из золотых волос глянули неправдоподобно огромные темные глаза. Лицо будто нарисованное, идеально правильное, только рот великоват – крупный, чувственный, с хищными блестящими зубками. Я никогда не видел такой красавицы.

– Джентльмены предпочитают блондинок. – Лаврентий усмехнулся.

Она пристально поглядела на него и захохотала.

– Ты что, сука?

– Ну, все-таки я Даша… Даша – лучше. А то товарищ и вправду подумает, будто это мое имя. Они что, нарочно здесь вешают? – так же лениво она показала ногой в окно.

Гигантское лицо Берии величественно проплыло вдоль окна и замерло на здании напротив. (Приближался майский праздник, и огромные портреты членов Политбюро, как всегда, вывешивались на домах.)

Она весело смеялась.

Берия начал объяснять ей завтрашнюю операцию (продолжал показывать, что мы вместе и у него нет от меня тайн). Она слушала, по-прежнему поигрывая ногой. И постепенно его маленькие глазки загорались, лицо багровело. Наконец он нажал кнопку на столе. Вошел офицер.

Прерывисто, торопливо Берия сказал мне:

– Я, с твоего… – (опять на ты!) – позволения, тут задержусь. В этом доме у тебя теперь тоже кабинет, ты здесь тоже хозяин. Он проводит… все покажет.

Огонь разгорался, лицо стало безумным. Уже уходя, в зеркало я видел, как он пригнул ее голову. И громко со страстной ненавистью прохрипел:

– Шлюха… Блядь… Повернись!

Офицер спешил уйти, я – нет… Я слышал ее голос, спокойный, насмешливый:

– Вы меня всегда представляете кобылой, дорогой друг. Но в этот раз это даже забавно. Чувствовать вас сзади, а видеть спереди… в окне. – И ее смех.

Дверь захлопнулась с грохотом! Он закрыл ее ногой.

Ее смех преследовал меня.

Коктейль-холл

После военной нищеты в столице шел пир трофейной роскоши.

В то время как разрушенная страна еще не поднялась из развалин и женщины по всей России ходили в ватниках и обносках, а мужчины донашивали военную форму, комиссионки были буквально набиты дорогой немецкой одеждой и немецким ширпотребом. Их привезли победители, точнее, высшие офицеры. Их дети и дети партийной номенклатуры стали столичными модниками. Молодые люди щеголяли в длинных немецких плащах, шляпах с очень широкими полями. Молодые женщины соблазняли трофейными шелковыми чулками, платьями, игривыми шляпками, вуалетками и мушками. Порой на улице Горького передо мной возникал призрак довоенного Берлина, который я так хорошо помнил. Рассказывали истории о генеральских женах, которые принимали немецкие пеньюары за вечерние платья и появлялись в них в театрах…

Продуктовые магазины по всей стране были пусты, а Елисеевский магазин в Москве ослеплял. Приехавшие в командировку в Москву из голодной провинции ходили сюда как в музей. Изукрашенный золотом и лепкой потолок, гигантские люстры, горящие тысячами огней… Здесь можно было купить розовую, нежную, «довоенную» колбасу, белый хлеб, сыр, икру, отличное грузинское вино (Коба как-то передал мне комплимент Рузвельта: «Если бы я не был президентом, я стал бы коммивояжером по продаже грузинских вин»). Продавали кофе, но домашние кофемолки были редкой роскошью, так что большинство покупателей просили «помолоть». В Елисеевском всегда витал восхитительный кофейный аромат.

Однако за всем этим пиром, за привезенной западной «роскошью» наблюдали внимательные глаза моего друга.

Уже на следующий день после речи Черчилля началось безумие – свирепая, яростная антизападная компания. Иностранные названия исчезали. «Бары» теперь назывались «пивными» и «рюмочными», но «Коктейль-холлу» на улице Горького, куда ходили в основном иностранцы, Коба велел оставить прежнее название.

В этот манящий мир сладкой капиталистической жизни всегда выстраивалась очередь из наших граждан и иностранцев. Очередью управлял стоявший за стеклянной дверью огромного роста швейцар. Он конечно же работал на Лубянке. Для «советских» очередь была длинная и неподвижная. Иностранцев швейцар пускал без очереди. Некоторые посвященные «наши» проходили мимо ожидающих и стучали кулачком в дверь (из кулачка торчала смятая солидная купюра, не заметная для очереди, но видимая швейцару). Счастливца впускали. Его встречали глаза и уши: за столиками постоянно сидели несколько «посетителей» – дежурных агентов Госбезопасности. Каждый вошедший брался на заметку. Все разговоры фиксировались.

В это время в Москву приехал мой американский «связник».

Чтобы не пугать его угрюмостью столицы, я решил встретиться с ним в «Коктейль-холле», на этом более привычном ему островке западной жизни.

Швейцару было приказано в тот день: никаких трехрублевок и, главное, никаких иностранцев, в «Коктейль-холле» должны быть только «свои» (то есть наши сотрудники) и несколько завсегдатаев – знаменитых представителей творческой интеллигенции (для антуража). Уверен, что Коба уже готовил некоторых из них для будущего процесса интеллигенции, и беседы подвыпивших деятелей культуры старательно записывались.

Я вошел. В зале за столиком сидели «творцы»: в белом смокинге с бабочкой – автор самых популярных тогда песен композитор Богословский, усатый с армянским лицом – знаменитый поэт Константин Симонов, щеголявший фронтовой гимнастеркой с орденами… К ним подсел человек в грязноватом шарфе и в шляпе, из-под которой глядели длинные усы и хищный нос. Шляпу он не снял, так и оставался в ней. Это был писатель Олеша, когда-то знаменитый, а нынче совсем не печатающийся и сильно пьющий…

Увидев меня, Симонов вздрогнул и даже на мгновение привстал. Но уже в следующее мгновенье с облегчением опустился на свое место. (Я сбрил бороду, оставил усы и стал вновь похож на Кобу. Но не на его бесконечные портреты, а на реального, нынешнего узкоплечего, старого Кобу. Только те, кто видел его в жизни (как Симонов), вот так же вздрагивали и срывались со стульев.)

Я поднялся по винтовой лестнице в отдельный кабинет.

За занавеской ждал господин в клетчатом пиджаке. «Связник» радостно узнал меня, расцвел в улыбке. Он был в восторге от «Коктейль-холла». Перешли к делу. Он привез мне бумаги из Лондона от Чарльза.

– Почему вы молчали все эти годы? Мы уж начали думать, что вас…

– Как видите, это не так, – перебил я сухо. – Что с Чарльзом?

«Связник» рассказал. Пока Чарльз работал в Лос-Аламосе, он постоянно долбил тамошним ядерщикам «о политической ответственности ученых в ядерную эпоху». И очень уважающие его Ферми, Оппенгеймер и Сцилард стали решительно настроены против создания водородной бомбы. Нынче Чарльз, к сожалению, покинул Лос-Аламос. Уезжая, он составил бесценный список работавших над бомбой сотрудников. Этот список – тридцать страниц текста с подробными характеристиками – «связник» и привез мне.

Мы расстались до завтра. Такси повезло его в особняк. Даше предстояло поработать и с ним. Там был установлена фотокамера, и их утехи должны были быть сняты. На всякий случай, если когда-нибудь придется «прищемить ему хвост»…

Эта Даша… глупо, даже смешно… но с того первого дня она не давала мне покоя. Я постоянно видел восторженные огромные глаза, белую плоть над черным чулком и мучившую меня ленивую, тигриную грацию. Я представлял… что там сейчас будет, и мне не хотелось жить. Потому расставшись со «связником», я сошел вниз, уселся у барной стойки и попросил коктейль покрепче.

Писатели играли в пословицы. Слово «дело» заменяли в них словом «тело» и пьяно хохотали…

– «Телу время – потехе час», – картавил Симонов.

– «Тело мастера боится», – отвечал Богословский.

– «Кончил тело – гуляй смело»! – кричал Симонов…

Олеша слушал мрачно. Наконец, все так же молча, встал и пошел к бару. Уселся рядом со мной. За барной стойкой трудились три наших сотрудника – двое молодцов и дама в перманенте с необъятной грудью (эти труженики до глубокой ночи составляли коктейли, а на следующий день писали отчеты в Комитет).

Олеша обратился к барменше:

– У Достоевского написано: «Вошел черт», и я верю. Эти напишут, – он показал на Симонова и собутыльников, – «Вошла официантка», а я не верю!

Он порылся в кошельке, но, видно, ничего не нашел. Я тотчас попросил у барменши:

– Два коктейля.

Он понял, молча ждал. Она готовила, а я смотрел, как по лезвию ножа стекали в стакан струйки виски, ликера. Я подвинул один из коктейлей ему. Он мрачно посмотрел на меня, но поблагодарил. Вместо потягивания через соломинку выпил коктейль залпом, как чарку водки. Потом слез со стула, пошатнулся… и упал (видно, хорошо потрудился до этого). Его тотчас подняли два сотрудника, изображавшие посетителей. Он с ненавистью посмотрел на поднявших и сказал:

– Ненавижу! – Затем закричал: – Стрелять в низкий лоб!

Его повели к выходу.

– Члены! – хохотал он, уходя. – Они не просто хуи, а члены… Члены Союза Советских Писателей. Когда-нибудь, наконец, издадут Полные Собрания сочинений Членов… Там будет последний том, тисненый золотом: «Письма… и доносы».

Его выводили, когда в зал вошли две молоденькие женщины.

Все деятели культуры дружно на них оглянулись. Это и вправду было странно. Дамы не ходили одни в «Коктейль-холл», а проституток сюда не пускали.

Они заняли столик в глубине. Одну женщину я узнал сразу и понял, почему их пропустили. Это была жена министра Ш., высокого сорокалетнего красавца с седыми волосами. Я видел ее на новогоднем приеме в Кремле. Кажется, она была актрисой.

Я пил и любовался ею. Откровенно, открыто любовался. Загорелая, хотя на дворе только апрель месяц, в прелестном открытом шерстяном платьице… В ней была такая чистота, такое очарование… После третьего коктейля мне стало казаться, что она смотрит на меня. Впрочем, количество выпитых коктейлей ни при чем, профессия не позволяет мне пьянеть.

Когда тебе скоро семьдесят, а ты желаешь женщин, как в двадцать, это очень опасно. Ибо в голову приходят идиотские мысли. Я отважился быть смешным. Слез с высокого стула, подошел к ним. К моему изумлению, молодая дама, сидевшая с ней, тотчас встала, сказала:

– Ну, мне пора. – И, попрощавшись, явно нарочно оставила нас вдвоем.

Смешинки в уголках рта… Смешинки в глазах. И сильное, маленькое смуглое тело… Она произнесла:

– Наконец-то! Я очень хотела, чтоб вы подошли. Я еще в Кремле хотела, но постеснялась…

После чего она заговорила… о несчастной поэтессе Н.! Она спросила, слышал ли я о ней? Я, естественно, ответил, что не слышал. (Хотя знал, что несчастная давняя моя подруга все-таки вернулась в СССР, и у нее тотчас арестовали и мужа, и дочь! Знал, что ее саму не тронули… Но оказалось, я не знал финала.)

– Как, вы не в курсе? – собеседница наморщила лоб. – Она покончила с собой… Она была великая поэтесса! Мы с вами всего лишь ее современники. Сейчас это трудно понять. Вот Николай I – всемогущий царь был, да? А теперь он известен лишь потому, что был современник Пушкина, – говорила она с радостной догадкой школьницы.

Начала читать ее стихи. Надрывался джаз (единственное место в Москве, где Коба разрешил играть эту капиталистическую музыку). Оттого, к счастью, ее чтение плохо было слышно.

Она накрыла ладонью мою руку и проникновенно сказала:

– Я слышала от мужа, что вы близки к «самому». Попросите за ее дочь. Она ведь погибнет в лагере. Попросите, что вам стоит. Это благородное дело!

Наш сотрудник за соседним столиком сильно перегнулся, чуть не упал, пытаясь слушать.

Я предложил ей:

– Давайте я вас провожу. Погода отличная.

Мы вышли на улицу.

– Запомните раз и навсегда: в этом месте не надо говорить… Все, что вы говорите, записывается…

Она посмотрела на меня удивленно:

– Но вы ведь знаете, кто мой муж.

– Поверьте, это не имеет значения.

– Но я ничего такого не говорю…

– И это тоже не имеет значения.

– Вы не забудете, о чем я вас попросила?

– Нет, – ответил я, понимая, что не стану говорить с Кобой, потому что боюсь и потому что бесполезно.

– Спасибо. Ну, я пошла. Муж уже проснулся, пора ему обедать и на работу. Они ведь работают по ночам…

– У меня машина. Давайте подвезу.

Она мне очень нравилась. И я пытался забыть ту ,страшную.

– Спасибо, я лучше пешком, немного прогуляюсь. Сегодня редкий день, нет спектакля.

– Жаль.

Она улыбнулась:

– Не жалейте. Вы необычайно обаятельный товарищ, но мы с мужем, как это нынче ни странно, безумно любим друг друга.

Бедная поэтесса Н.! Я шел, пытаясь вспомнить все, что у нас было. Но помнил очень смутно. Так у меня всегда, я ихне помню.

Вербовка

На следующее утро я был в Кремле. В кабинете у Кобы докладывал Берия:

– Проститутки, работающие у нас, установили устройства в нескольких номерах английской делегации. Но главное – в номере самого министра…

– Погорели на базе бабской части, – развеселился Коба. – Включай!

Берия замялся:

– Министр беседует за завтраком по-английски.

– Я в курсе: англичане, как ни странно, говорят по-английски, – усмехнулся Коба. – Ничего, нам помогут. – И приказал мне: – Переводи… но только все.

Надо сказать, министр говорил интересно. Он пересказывал своему помощнику то, что слышал о Кобе от приезжавшего в СССР де Голля. (Я в это время проживал в лагере.)

«Де Голль предупредил меня, – говорил министр, – Сталин – человек, привыкший маскировать свои мысли, безжалостный, не верящий в искренность других. Сплотить славян, распространиться в Азии, получить доступ в свободные моря – это его сегодняшние цели. Он и нынче удачлив среди бесконечных руин и могил своей страны. Ему повезло: народ в России до такой степени живуч и терпелив, что самое жестокое порабощение его не парализовало. В России земля полна таких ресурсов, что самое ужасное расточительство не смогло ее истощить… Сталин – коммунист в маршальской форме, коварный диктатор с добродушным лицом. Но прежде всего – он жестокий монстр…»

– Спасибо, – прервал Коба. – А о тебе, Лаврентий, тоже есть?

– Конечно, Иосиф Виссарионович. Чуть дальше.

– Ну ладно, насладимся потом. Сейчас пора мне поспать, – (он теперь всегда спал после обеда). – Сегодня вечером мы будем встречаться с этим аналитиком моей души. Я «монстр»! – И прыснул в усы. – Ну, что с его переводчиком?

Берия посмотрел на часы:

– Сейчас его уже должны арестовать и везти ко мне.

– Ладно, действуйте.

Мы поехали в особняк. После нескольких дней апрельского тепла вдруг наступил холод и… пошел снег! Берия был в шляпе, надвинутой на глаза. Шарфом укутал часть лица. Толстый, огромный, он очень походил на этакого гангстера по прозвищу «Малютка» из американского фильма.

В особняке ждала Даша… Весело глядела шальными глазами, протянула пленку:

– Товарищ Берия, ваше задание выполнено и даже перевыполнено.

– Заткнись. – Берия включил магнитофон.

Раздался Дашин голос:

– Мальчики после войны у нас в большой моде… Мы мальчиков теперь очень ценим. – И вдруг запела:

– «Ах ты, Гитлер косоглазый, тебе будет за грехи.

На том свете девки спросят: «А где наши женихи?..»

Раздался мужской смех.

Ее голос:

– Ну, раздевайся, миленький… – и продолжила петь:

– «Вот и кончилась война!

Как бы нам не прозевать:

По желаньям, по талантам будут мальчиков давать».

Ее смех и смех мужской.

А она все пела – нагло, бесшабашно:

– «Девок много, девок много!

Девок некуда девать!

Если лошади подохнут,

Будем девок запрягать!» – ее шепот: – Ну!.. Запрягай, милый мальчик!..

Долго слышались звуки любви…

Его голос по-русски с легким акцентом:

– Так! Так! Так!

Ее голос:

– Слушай, ты такой страстный мальчик. Я ведь сидеть потом не смогу.

И снова – звуки любви…

– Ну и тварь, – сказал Берия.

– Самое смешное – ревнуете.

И опять те же звуки. Наконец ее крик:

– Ой! Ой!.. Мне плохо…

Мужской голос все с тем же акцентом:

– Милая… что с тобой?

– Боже, я умираю!

Он испуганно, торопливо:

– Может быть, уйдешь в свой номер, вызовешь скорую помощь?

Она:

– Душно! Умираю, родненький. Звони гостиничной врачихе. Не бойся, она моя подруга. Она знает, что мне нужно… Скажи, погибаю! Звони девять три! Клаву!

Его голос:

– Алло, Клава? Вашей подруге очень плохо. Мы… я… она у меня в номере.

Уже через минуту другой голос молодой женщины:

– Даша… Дашенька! Она умирает. Вы что, не видите… Ее нужно в больницу… У нее припадок астмы. – Кричит, видно, в телефон: – Алло, «Скорая»? Здесь девушка умирает. Боже мой… Даша! Милая! Держись!..

В этот момент появился офицер с погонами майора.

Берия выключил запись.

Офицер доложил:

– Привезли.

Мы спустились на первый этаж и вошли в большую комнату.

Несчастный переводчик сидел у стола. Он был в черном костюме – через два часа начинался прием в Кремле. Было ему на вид чуть больше двадцати, совсем мальчишка. Насмерть перепуганный.

Я расположился на стуле у двери, Берия – за столом, будто бы просматривая бумаги. Наконец поднял глаза, строго начал:

– Вам уже сообщили, молодой человек, что ваша знакомая, точнее, близкая знакомая умерла в больнице? Вы знаете, от чего она умерла?

– У нее случился припадок астмы.

– Если бы. Астма тут не при чем. У нее в желудке найден яд.

Переводчик побледнел:

– Как это может быть?

– Этот вопрос и нас интересует. Прочтите медицинское заключение.

Он протянул ему лист бумаги. Все шло как по маслу.

– Я должен вернуться в гостиницу, – лепетал несчастный. – У нас сегодня прием в Кремле…

– Надо сказать, что и я тоже приглашен в Кремль. Дело в том, что моя фамилия Берия…

– Боже мой! – воскликнул переводчик.

– Но я туда попаду, – продолжал Берия. – А вы, боюсь, нет. Вы понимаете, я должен обвинить вас в убийстве проститутки. Она ведь проститутка… Сколько вы заплатили ей? Впрочем, об этом вас спросят на следствии. Вы, как мне сообщили, требуете вызвать людей из посольства или консула? Мы удовлетворим вашу просьбу…

– Нет, нет, ради Бога! – вскрикнул бедняга. – Придумайте что-нибудь другое…

– Вижу, вы догадались, что я придумал.

Переводчик глухо сказал:

– Да.

Он заплакал. Мне было смертельно жаль этого птенца.

– По-моему, расстраиваться не стоит, – добро улыбнулся Берия. – Жизнь продолжается, положение ваше не так уж плохо. Вам удастся выйти отсюда не только свободным, но и с немалыми деньгами… если будете помогать стране, которую так любил ваш покойный отец. В вашей стране немного горячих коммунистов, он был одним из них. Ваш отец был нашим товарищем. И, повторюсь, много нам помогал. Теперь ваша очередь. Вот главная причина, по которой мы обратили внимание на вас. Короче, решайтесь. Ваше право – сказать «да» или «нет».

Как же долго он думал над ответом, надо было видеть его несчастное лицо.

Я так хотел, чтобы он отказался. Но он произнес:

– Да.

– Хочу вас познакомить с человеком, хорошо знавшим вашего отца.

Я занял место за столом, а Лаврентий вышел из кабинета.

– Я действительно хорошо знал вашего отца… Уверяю вас, будь он жив, он объяснил бы вам почетность вашей задачи. Как нам известно, ваш брат работает в группе, занимающейся атомным проектом. Превосходство западных держав, имеющих сверхмощное оружие, создает у ваших правителей соблазнительную идею – использовать его. Применить против единственного в мире оплота социализма. Против СССР. Это порождает огромную угрозу не только нашей мирной жизни, но всей мировой цивилизации. Поэтому наша с вами задача, как граждан мира, ликвидировать это превосходство. Нам помогают все независимые настоящие ученые…

С каждой минутой переводчик все больше… успокаивался! Он уже не чувствовал себя жалким предателем. Нет, ему предстоял почти подвиг. Короче, он получил задание (детали я не вправе разглашать, ибо люди, участвовавшие в той истории, до сих пор живы), и в результате мы должны были получить еще одно описание американской атомной бомбы. Самое нужное. Последнее.

В этот момент вернулся Берия с двумя великолепными немецкими цейсовскими фотоаппаратами. Он обратился к переводчику.

– Когда приедете на прием в Кремль, скажите охраннику внизу, что вот этот аппарат – подарок для господина Власика от вашей делегации.

– Кто такой господин Власик?

– Этого вам знать не надо. Фамилию его вам напишу, чтоб вы не забыли.

– А если охранник не захочет принять?

– Охранник захочет. Остальное вас не касается. – И добавил: – Второй фотоаппарат возьмете себе. На память о начале вашей новой жизни. Берегите его. Он когда-то принадлежал самой Еве Браун.

В заключение нашей беседы переводчик подписал бумагу о сотрудничестве.