Текст книги "Стратегия. Логика войны и мира"
Автор книги: Эдвард Люттвак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
При совершении осознанно парадоксального действия некоторая часть силы будет потеряна наверняка, но на успех в реальном достижении внезапности можно лишь надеяться. Цену парадоксального действия при этом возможно точно рассчитать, однако вероятность и масштабы выгоды должны оставаться неопределенными до завершения дела. Теоретически, по крайней мере, риск тоже поддается исчислению, и существует отдельная научная дисциплина (и профессия) – анализ рисков. Но провалы в достижении внезапности наносят урон и чреваты катастрофой не только потому, что часть сил осознанно приносится в жертву и не участвует в бою (это отправная точка всех расчетов в управлении рисками), но и вследствие психологического потрясения, вызванного расхождением между оптимистическими ожиданиями и суровой реальностью. Тот, кто замышляет внезапное нападение, во многом мыслит подобно биржевому игроку, который сознательно вкладывается в «рисковые» ценные бумаги. Оба могут проиграть, но никакому биржевому игроку не потребуется вступить в смертельный бой сразу после того, как станет ясно, что надежды на легкий успех не развеялись в дым. Кровопролитнейшие поражения Первой мировой войны, самым известным из которых стал разгром наступления Нивеля в 1917 году[8]8
Французский генерал Р. Нивель, назначенный в декабре 1916 г. главнокомандующим, разработал план разгрома немецких войск, предполагавший «победу Франции за 48 часов». В апреле 1917 г. французы предприняли наступление по этому плану, но были отброшены с колоссальными потерями (почти 200 000 убитых и раненых). – Примеч. перев.
[Закрыть], сокрушивший французскую армию, оказались результатами неудавшихся попыток достичь внезапности. Негибкие военные планы, по которым сражения подпитывались все новыми и новыми частями (при наличии железных дорог и наземной телефонной связи большей гибкости ожидать не приходилось), обернулись бойней, когда выяснилось, что у врага уцелело достаточно живой силы после массированной артподготовки (предполагаемого средства достижения внезапности) и что наступающую пехоту косит пулеметный и минометный огонь.
Неудачная попытка застать противника врасплох была также главной причиной поражения немцев в битве под Курском в июле 1943 года, – как считается, это поворотная точка Второй мировой войны в Европе. Сильнейшие немецкие части, включая все три бронетанковые дивизии СС, общей численностью в 2000 танков, отправили в бой, чтобы с обеих сторон отрезать так называемую Курскую дугу – выступ шириной до 200 километров у Курска. На карте этот огромный выступ выглядел крайне уязвимым. Но вместо стремительного продвижения и легкой победы немцев ожидала ловушка из многих линий тщательно подготовленных противотанковых сооружений, защищенных густыми минными полями. Глубже затаились крупные советские танковые подразделения, готовые к контратаке. В развернувшейся схватке Советская армия впервые разгромила немцев в маневренном танковом бою, который ранее признавали излюбленным способом боевых действий вермахта. Обескровленный противник потерял множество бойцов, танков и самоходных артиллерийских установок (от мин и противотанковых ружей) еще до начала лобового столкновения с советскими танками, а потому лишился веры в себя: стало очевидным, что третье и последнее летнее немецкое наступление в этой войне целиком провалилось в намерении застать врага врасплох.
Советская разведка сумела раскрыть немецкий план благодаря шпионам, фронтовым разведчикам, воздушной рекогносцировке и плодам англо-американских усилий по перехвату информации (к тому времени значительная часть немецкого радиообмена без труда расшифровывалась). Справившись с сомнениями и подозрениями, Сталин и его высшее командование рискнули поверить данным разведки (в прошлом те бывали катастрофически ошибочными) и ослабить другие участки линии фронта протяженностью более 1000 миль, чтобы обеспечить надежную защиту Курского сектора. Немецкая армия так и не оправилась от этого поражения: после лета 1943 года она могла сопротивляться неудержимому наступлению советских войск только посредством локальных контратак, лишившись возможности проводить более крупные наступательные действия, сулившие хоть какую-то надежду на победу.
ТрениеГлавная цель внезапности состоит в том, чтобы снизить риск столкновения с вражеской силой – то есть риск боя. Но есть и другая разновидность риска, возможно, не смертельная для каждого отдельного подразделения в бою, но потенциально более опасная для всех боевых сил в совокупности.
Эта вторая разновидность риска, который возрастает с каждым отклонением от простоты прямого наступления и лобовой атаки, представляет собой организационный риск, то есть риск ошибок в исполнении запланированного, риск неудачи, вызванной не реакцией врага, а скорее заурядными ошибками, недопониманием, задержками и механическими поломками при развертывании, снабжении, планировании, управлении вооруженными силами. Когда предпринимается попытка снизить ожидаемый риск боя посредством любых парадоксальных действий, в том числе маневрирования, соблюдения секретности и введения противника в заблуждение, операция в целом заметно усложняется и растягивается по времени, что ведет к повышению организационного риска.
В промежутках между эпизодами фактического сражения, которое может быть совсем кратким, именно организационная сторона военного дела пугает тех, кому поручено руководить боем. Опять-таки, каждое отдельное действие по снабжению, поддержке, командованию и осуществлению боевых операций вооруженными силами может быть очень простым. Но в своей совокупности эти простые действия настолько усложняются, что естественным состоянием вооруженных сил независимо от их численности оказывается полный паралич; лишь сильное лидерство и дисциплина способны превратить это состояние в целесообразное действие.
Вообразим, что группа друзей собралась поехать на пляж на нескольких автомобилях, по одной семье в каждом. Они должны встретиться в 9 часов утра возле дома, расположенного наиболее удобно, чтобы сразу выехать и очутиться в месте назначения в 11 часов. Одна из семей уже в машине, готовая к выезду, но вдруг ребенок говорит, что ему срочно надо в туалет: приходится отпирать запертую дверь, выпускать ребенка, ждать его возвращения, снова заводить машину. В итоге семья прибывает к месту встречи с небольшим опозданием, в 9.15. Другая семья, которой ехать дальше, опоздала более существенно, потому что забыла захватить корзину с провизией для пикника. Отсутствие корзины обнаружили при подъезде к месту встречи, и к тому времени, когда семья вернулась домой, нашла корзину и все-таки присоединились к остальным, было уже значительно ближе к 10 часам, чем к 9. Третья семья задержалась и того дольше: когда все было погружено и все сидели в машине, автомобиль отказался заводиться, потому что разрядился аккумулятор. Все доступные «методы лечения» были испробованы (а время шло), пришлось долго дожидаться буксировщика с его могучими аккумуляторами. Когда двигатель наконец завелся, поехали быстро, понимая, что заставляют ждать других, но к тому времени, когда семья добралась до места встречи, было уже далеко за 10 часов. Даже когда все собрались, немедленно отправиться в путь не удалось. Некоторые дети просидели в ожидании более часа, и теперь им потребовалось ненадолго отлучиться. К тому времени, когда все было готово, дорога к пляжу заполнилась автомобилями, и вместо запланированных двух часов путешествие продлилось больше трех, включая непредусмотренные остановки, поскольку одна машина остановилась на заправке, а одной из семей понадобилось купить прохладительные напитки. В конце концов до пляжа добрались, но запланированное время прибытия, 11.00, давно миновало.
Нашей воображаемой группе ни на каком этапе не препятствовала активная недружественная воля; все случившееся было следствием непреднамеренных задержек и мелких поломок, то есть чем-то вроде трения, мешающего работе всех движущихся механизмов. Данный термин, конечно, заимствован из сочинения Клаузевица «О войне», и авторские интонации легко различимы: «Все на войне очень просто, но эта простота представляет трудности. Последние, накапливаясь, вызывают такое трение, о котором человек, не видавший войны, не может иметь правильного понятия»[9]9
См. Библиографию. Здесь и далее перевод А. Рачинского. – Примеч. перев.
[Закрыть]. Трение представляет собой ту среду, в которой разворачивается любое стратегическое действие, и является самым верным спутником войны.
В нашем обыденном примере исходная задержка начала поездки составила более часа, а общая задержка оказалась существенно большей. Легко вообразить, насколько возросла бы задержка при увеличении количества семей. По сути, если добавить к группе достаточное число семей, возможно достичь точки, в которой поездка вообще не сможет начаться, поскольку всем придется дожидаться прибытия последней машины. Сколько семей нужно включить в схему для того, чтобы задержка растянулась до конца дня, сказать невозможно; пожалуй, хватит нескольких дюжин. Но и это громоздкое скопище не в состоянии состязаться в численности даже с малыми армейскими подразделениями, ведь в пехотном батальоне, в экипаже скромного военного корабля, в одной-двух эскадрильях авиации насчитывается по несколько сотен человек.
В вооруженных силах нет детей, способных вызвать задержку; военная дисциплина пресекает любые капризы, но во всем остальном дело в армии обстоит, кажется, гораздо хуже, чем с нашими незадачливыми семействами, мечтающими о поездке на пляж. Во-первых, забота о снабжении приобретает совсем другой размах, а любые упущения в предварительных расчетах нельзя восполнить, ненадолго остановившись на обочине. Флот в открытом море может обладать богатейшими запасами, но, если чего-то все же недостает, придется дожидаться следующей поставки; схожим образом для любого воздушного или сухопутного подразделения, находящегося вдалеке от своих баз снабжения, окружающая местность будет фактически пустыней, поскольку в наше время только продовольствия и фуража недостаточно для обеспечения войск.
В примере выше упоминается всего одна механическая поломка, но их будет гораздо больше в вооруженных силах, где основные виды оружия и транспорта, радары и радиостанции, а также все остальное электронное и механическое оборудование лишь в редких случаях столь же надежно, как большинство современных автомобилей. Военное оборудование обычно производится в штучных количествах, используется несравнимо реже, и по большей части оно куда сложнее. Боевые танки, хорошо защищенные от вражеского огня, удивительно хрупки по внутреннему устройству (особенно это касается трансмиссий, что хорошо известно); каждое из тысяч электронных устройств единственного боевого самолета подвержено поломкам ничуть не меньше стартера в легковой машине.
Никакие оперативные ошибки не задерживали поездку на пляж, и все водители действовали безупречно. Но несмотря на множество тренировок, строгие проверки и частые упражнения, ни одно из подразделений вооруженных сил не вправе надеяться на подобное совершенство со стороны всех, кто управляет военным оборудованием. Действительно, требуется немалый автоматический навык для управления автомобилем в потоке дорожного движения, но необходимо куда больше навыков для управления разнообразными военными машинами, а вместо многолетней ежедневной практики, доступной даже водителям-новичкам, большинство военных водителей располагают лишь несколькими месяцами опыта, поскольку они сами или оборудование вынуждены осваиваться с поставленной задачей в полевых условиях.
В нашем примере план был крайне прост: одна отправная точка, один маршрут и заданное место назначения; вдобавок план был безупречен – если не принимать в расчет ту ошибку, что предусмотренное время отправления не оставляло запаса на избежание заторов на дороге к пляжу. Военные планы, составленные с умом, стремятся к подобной простоте, но редко ее достигают, потому что приходится координировать взаимодействие нескольких составных частей каждого военного подразделения, зачастую выполнять несколько различных действий в заданной последовательности. Опытные планировщики обыкновенно стараются учитывать допуски на все виды трения, но их собственные ошибки усугубляют ситуацию.
Наконец, есть трение, затрагивающее командование операцией, точнее, отслеживание и оценку поступающих разведданных, сам процесс принятия решений, внутренние переговоры, а также общий надзор («контроль»), что в целом составляет функцию командования. В нашем примере имелся план действия, но не было ни командования, ни разведки, ни внутренней связи, ни общего надзора; в ином случае остальная часть группы быстро узнала бы о бедственном положении третьей семьи и подыскала бы запасную машину. Военные командные структуры с их разведкой и средствами связи существуют именно для того, чтобы обнаруживать и устранять трение, большое и малое, посредством своевременного вмешательства, а также использовать возникающие в ходе боя возможности и бороться с неожиданными угрозами.
Но их собственная деятельность содержит немало шансов для трения: неверные, устаревшие или сбивающие с толка сведения разведки ведут к ошибочным решениям; даже в передовых, надежных и безопасных системах связи сообщения могут искажаться, направляться не по адресу или не отправляться вообще. Так, единственной задачей разведывательного корабля ВМФ США «Либерти»[10]10
Этот американский корабль вел радиоэлектронную разведку в Средиземном море в ходе Шестидневной войны и был по ошибке атакован израильскими истребителями и торпедными катерами, но остался на плаву. – Примеч. перев.
[Закрыть], по ошибке атакованного израильскими ВВС в июне 1967 года, был перехват сообщений, но сам он не получал приказов покинуть зону боевых действий до начала атаки. С тех пор удалось добиться значительного технического прогресса в разных областях, но плачевные коммуникационные ошибки по-прежнему сохраняются – в основном из-за перегрузки сетей. Кажется, что попросту не существует достаточной емкости связи – или что она возможна лишь сиюминутно: едва новая система или технология обеспечивают дополнительную емкость, обмен сообщениями возрастает соответственно, и сообщения, которые ранее доставлялись на бумаге в почтовых ящиках, получают апгрейд (многое можно сказать о пользе молчания, когда мы обсуждаем коммуникации в полном распоряжении тех, кто пользуется средствами связи).
Что касается ошибок военных структур управления и контроля, то они практически неизбежны, учитывая тонкий баланс между необходимостью надзирать за боевыми подразделениями и противоположной необходимостью предоставлять каждому подразделению некоторый простор для инициативы.
Если принять во внимание все источники трения, если признать, что их совокупность обычно больше простой суммы, поскольку одни виды трения взаимодействуют с другими, что еще сильнее ухудшает результат, то проясняется истинная значимость организационного риска. Наша воображаемая группа семей рискует вовсе потерять целый день на пляже, если станет достаточно многочисленной, а любая военная операция может завершиться неудачей по внутренним причинам, даже не сталкиваясь напрямую с сознательным противодействием противника[11]11
Но умный враг постарается усилить внутреннее трение, нападая на линии снабжения, если припасы уже иссякают, на связь, если линии связи уже перегружены, на командные центры, если командирам недостает инициативы, и так далее. Образчиком наиболее амбициозной военной операции можно считать реляционный (обходной) маневр, то есть применение силы против уязвимого места в обороне противника; эта форма войны, обсуждаемая далее, сама чрезвычайно подвержена трению.
[Закрыть]. Поломки, ошибки и отсрочки могут накапливаться, создавая непреодолимое препятствие для любого целенаправленного действия. На войне очень часто встречаются непредвиденные критические отсрочки, длящиеся часами, а то и днями или неделями. Примерами полнятся анналы мировой истории, эти отсрочки стали причиной многих поражений. Именно в таком контексте, с учетом неизбежного трения, нужно рассматривать всякое стремление к внезапности: любой парадоксальный шаг, предпринятый ради внезапности, с отклонением от самого легкого и простого хода действий, лишь повысит трение, следовательно, увеличит риск организационного поражения.
Когда риск боя материализуется, он принимает кровавые формы ранений и смертей. Когда овеществляется организационный риск, операция терпит провал, который может быть бескровным. Поэтому может показаться, что организационный риск уравновешивается риском боя, когда решается, какая сложность допустима ради внезапности. Но это верно лишь относительно единичного военного действия – например, операции коммандос в мирное время. В остальных же случаях один риск накладывается на другой. Конечно, военный корабль, не пришедший к месту битвы из-за трения в цепочке командования; танковый батальон, у которого по пути на фронт закончились запасы горючего из-за трения в снабжении; истребитель, не способный выполнить перехват, потому что трение текущего ремонта не позволяет подняться в воздух, – все они временно остаются в целости и сохранности. Поэтому прямое наступление и лобовая атака охотно осуждаются защитниками парадоксальных действий, чьи мысли сосредоточены на единственной схватке: они четко различают зримое уменьшение риска боя, но лишь смутно осознают проистекающее отсюда же возрастание организационного риска.
Если рассматривать не отдельную схватку, в которой участвует одно подразделение, а войну как целое, становится ясно, что организационный риск, скорее всего, будет накладываться на риск боя. Флот в сражении будет ослаблен из-за отсутствия заблудившегося корабля, причем прочие корабли больше подвержены риску боя; то же самое относится к танковым батальонам, наступающим в отсутствие того, который отстал из-за отсутствия горючего, и к истребителям эскадрильи, сумевшим взлететь. В следующий раз тем, кто пропустил сражение, придется, вероятно, сражаться рядом с соратниками, ослабленными дополнительными потерями, к которым привел недостаток сил в ходе предыдущей битвы, – то есть риск боя существенно возрастет.
Преобладание парадоксального действияПреимущества внезапности, предоставляемые парадоксальными схемами, тем самым сводятся на нет не только потерями в боевом потенциале, сознательно приносимом в жертву, но и дополнительным организационным риском. При этом бесхитростные военные действия, полностью определяемые линейной логикой во имя полноценного применения всех доступных ресурсов простейшими способами, не так уж часто встречаются в истории войн и еще реже избегают критики впоследствии. По крайней мере, отдельные парадоксальные элементы всегда присутствуют в подготовке и проведении самых удачных военных действий.
Разумеется, командира, силы которого обладают неоспоримым превосходством, всегда можно оправдать за отказ от внезапности ради полномасштабной подготовки и полноценного применения сил простейшими способами во имя минимизации организационного риска. Например, так обстояло дело на начальном этапе колониальных войн, где бы те ни велись; пока местные воины не научились разбегаться при встрече с хорошо обученными европейскими солдатами, вооруженными скорострельным оружием, лобовые атаки были крайне эффективными. Так происходило и в последние месяцы Второй мировой войны в Европе, когда американская, британская и советская армии с их подавляющей огневой мощью отдавали предпочтение прямолинейным нападениям на немецкую армию, пребывавшую в упадке, а ВВС этих стран отбросили все ухищрения и приступили к массированным дневным бомбардировкам, фактически не сталкиваясь с сопротивлением немецких и японских сил ПВО. Это все еще была война, однако логика стратегии в ней больше не применялась, потому что реакцией врага (да и самим его существованием в качестве сознательного живого организма) можно было пренебречь. Когда враг настолько слаб, что его войска представляются пассивными мишенями, которые впору считать неодушевленными, то обычная линейная логика промышленного производства со всеми своими привычными критериями производственной эффективности обретает полную силу, а парадоксальная логика оказывается несущественной. (Ср. у Клаузевица: «Существенное различие между ведением войны и другими искусствами сводится к тому, что война не есть деятельность воли, проявляющаяся против мертвой материи, как это имеет место в механических искусствах… Война есть деятельность воли против одухотворенного реагирующего объекта. К такого рода деятельности мало подходит схематическое мышление, присущее искусствам и наукам; это сразу бросается в глаза…»)
Стратегия объединяет как предотвращение войны, так и ее ведение на всех уровнях, от тактики до большой стратегии, но она ничего не говорит о сугубо административной стороне военных действий, где воля реагирующего врага не играет ни малейшей роли. Бесполезно натягивать на ногу сапоги на три размера меньше нужного или применять оружие не по назначению, ибо ни сапоги, ни оружие в этих случаях не будут способствовать парадоксальности действий; точно так нет необходимости обходить врага и застигать его врасплох, если враг настолько слаб, что любой его реакцией можно попросту пренебречь. Впрочем, столь благоприятные условия встречаются крайне редко: лишь немногие враги осознанно решают сражаться против значительно превосходящих сил.
Несколько шире распространено иное явление, когда вооруженные силы считают себя значительно превосходящими и потому следуют линейной логике, чтобы оптимизировать управление собственными ресурсами; они даже не пытаются застичь врага врасплох какими-то подходящими к ситуации парадоксальными ходами. На самом деле роль, отводимая парадоксу в ведении войны, должна отражать воспринимаемый баланс сил (обычно так и происходит). Парадоксально, кстати, и то, что сторона, которая оказывается материально слабее и потому имеет веские основания опасаться прямого лобового столкновения, может извлечь наибольшую выгоду благодаря самоослабляющему парадоксальному поведению – если сумеет достичь преимущества внезапности, которое сулит победу.
Если неблагоприятный баланс сил не является простым стечением обстоятельств места и времени в контексте отдельно взятого столкновения, битвы или кампании, но отражает постоянное положение того или иного государства среди других государств, то следование линии «наименьших ожиданий» через парадоксальные действия способно стать определяющей характеристикой национального стиля войны. Израиль представляет собою любопытный современный пример такого подхода к войне. Первоначально его вооруженные силы систематически старались избегать любого прямого боестолкновения, искали взамен парадоксальные альтернативы, предполагая, что враг заведомо материально сильнее – по численности живой силы и в техническом отношении. С ходом лет общий баланс сил сместился в пользу Израиля, и ситуации, в которых израильские войска действительно оказывались в численном меньшинстве или уступали противнику в огневой мощи, свелись к таким случаям, как рейды коммандос, когда небольшие силы сознательно внедрялись глубоко на вражескую территорию. Постепенно Израиль привыкал полагаться на собственное материальное превосходство, в дополнение к преимуществу в обученности, сплоченности и лидерстве. Произошла адаптация к новым обстоятельствам – к примеру, стало меньше заранее спланированных ночных боев. Но израильтяне продолжали в большинстве случаев избегать прямого столкновения – отчасти по привычке, но в основном из желания минимизировать потери. Войну за войной и в промежутках между ними, когда случалось немало отдельных столкновений, израильтяне неизменно предпочитали самоослабление и дополнительные организационные риски ради внезапности. Израильские войска материально слабее, чем им полагалось бы быть (вследствие ограничений секретности и обмана, вследствие поспешных импровизаций или чрезмерной протяженности фронта), и потому действуют, добровольно принимая на себя такое трение, что их состояние почти совпадало с хаотическим состоянием раздробленных, регулярно побеждаемых врагов, застигнутых врасплох (а силы последних либо не сосредотачивались в нужном месте, либо не были готовы к сражению морально и материально).
Привычное предпочтение, отдаваемое израильтянами парадоксальному действию, идущему вразрез с общепринятым, не могло продержаться долго, не обессмыслив в конце концов свою цель. С течением времени противники начали пересматривать свои ожидания. Они на опыте научились не доверять своим оценкам предполагаемых ходов израильтян, поскольку эти оценки опирались на здравомыслящие расчеты «наилучших» действий, доступных израильтянам. Наконец в ливанской войне в июне 1982 года сирийцы нисколько не удивились попытке израильтян направить целую танковую бригаду им в тыл по единственной узкой дороге через горы Шуф и вовремя сумели заблокировать этот узкий проход[12]12
Эта дорога вдоль гор Шуф, от Джеззина до трассы Бейрут – Дамаск, которая, в свою очередь, ведет на восток к Штауре в долине Бекаа, была целью израильтян, поскольку там находилась ставка сирийских войск в Ливане. Наступление израильтян остановили у Айн-Жальты, в нескольких милях от шоссе. См.: Zeev Schiff and Ehud Yaari, Israel‘s Lebanon War (1984), стр. 160–161.
[Закрыть]. Но вот следующий шаг израильтян оказался для сирийцев совершенно неожиданным: они не могли предвидеть (и потому, по сути, лишь пассивно наблюдали) прямой лобовой и массированной танковой атаки на Ливанскую долину[13]13
Наступление 446-го корпуса Бен-Галя началось рано утром 10 июня 1982 г. См.: там же, стр. 117, 171–173.
[Закрыть]. При крайне благоприятном балансе сил и ввиду ограниченного времени, поскольку уже было известно о грядущем прекращении огня, израильтяне решили пожертвовать надеждой на внезапность и атаковали в лоб среди белого дня; неготовность сирийцев приятно их удивила. Ясно, что к 1982 году для израильтян с их парадоксальным стилем войны, столько раз продемонстрированным в предшествующих столкновениях, линия «наименьших ожиданий» сводилась только к прямому, лобовому подходу.
