Текст книги "Морис. Куда боятся ступить ангелы"
Автор книги: Эдвард Форстер
Жанр:
Зарубежная классика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
В следующем семестре они сразу сблизились.
– Холл, представляете, я на каникулах чуть вам письмом не разродился, – с ходу завязал разговор Дарем.
– Да-а?
– Но так развез, что самому противно стало. Да и вообще несладко мне там пришлось.
Не уловив в его голосе особой серьезности, Морис спросил:
– А что случилось? Пересолили рождественский пудинг?
Тут же выяснилось, что со своей шуткой он попал в точку – в семье разразился крупный скандал.
– Мне бы хотелось знать ваше мнение – если от моего рассказа вы не умрете со скуки.
– Давайте, я слушаю, – подбодрил его Морис.
– Мы сцепились по вопросу о религии.
В эту минуту в комнату вошел Чэпмен.
– Извини, нам нужно кое-что обсудить, – остановил его Морис.
Чэпмен ретировался.
– Зачем вы его выставили, мою дребедень в любое время можно выслушать, – запротестовал Дарем. Но стал рассказывать с воодушевлением: – Холл, не хочу вам морочить голову своими верованиями, вернее, их отсутствием, но для полной ясности надо сказать, что я не сторонник общепринятой религии. Я не христианин.
К подобной позиции Морис относился неодобрительно; участвуя в прошлом семестре в дебатах на эту тему, он сказал: если уж у тебя есть сомнения, держи их при себе – пожалей окружающих. Но сейчас он лишь заметил Дарему: вопрос этот сложный, у него много граней.
– Я знаю, дело не в этом. Тут и обсуждать нечего. – Дарем помолчал, глядя на огонь в камине. – Дело в том, как к этому отнеслась моя матушка. Я признался ей полгода назад, летом, и она восприняла мои слова вполне спокойно. Отпустила какую-то глупую шутку, как обычно, только и всего. Поговорили и забыли. Я был ей за такую забывчивость очень благодарен, ведь на меня это давило многие годы. Я не верил в Бога с детства, нашел для себя кое-что получше. Но, когда познакомился с Рисли и его компанией, понял, что о своих взглядах должен сказать вслух. Вы не знаете, как они носятся с религией – у них это прямо точка отсчета. Вот я и высказался. Мама никакого шума поднимать не стала, мол, доживешь до моих лет – поумнеешь. Я уехал довольный, с души будто камень свалился. А теперь вдруг заварилась каша.
– Почему?
– Почему? Из-за Рождества. Я не захотел причащаться. Причащаются ведь три раза в год…
– Да, знаю. Святое причастие.
– …в общем, под Рождество зашел об этом разговор. Я сказал, что никуда не пойду. Уж как только мама меня не обхаживала – совсем на нее не похоже, – прошу тебя, сынок, один раз, ради меня… потом рассердилась: тебе, мол, плевать на мою репутацию, как и на свою собственную. Как-никак мы – эсквайры, и соседи нас не поймут. А в конце сказала такое, что я не вытерпел. Я, оказывается, человек порочный. Я бы понял, скажи она это полгода назад, но сейчас! Зачем трогать святое понятие о пороке и добродетели? Чтобы заставить меня делать то, во что я не верю? Я сказал ей: я причащаюсь по-своему. И если пойду причащаться с тобой и сестрами, мои боги меня покарают! Наверное, я слегка перегнул палку.
Морис, не вполне понимая, спросил:
– Так вы пошли?
– Куда?
– В церковь.
Дарема всего передернуло, он вскочил на ноги. Потом закусил губу и заулыбался.
– Нет, Холл, не пошел. Я думал, что объяснил достаточно ясно.
– Извините… сядьте, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть. Просто туго соображаю.
Дарем присел на корточки возле кресла Мориса.
– Вы Чэпмена давно знаете? – спросил он после паузы.
– В школе плюс здесь – пять лет.
– Понятно. – Он о чем-то задумался. – Дайте сигарету. Нет, свою, просто затянуться. Спасибо. – Морис решил было, что исповедь окончена, но, выпустив клуб дыма, Дарем продолжил: – Понимаете, я знаю, что у вас – мама и две сестры, точь-в-точь моя комбинация, и, пока мама меня чихвостила, я задался вопросом: как бы поступили на моем месте вы?
– Похоже, у вашей мамы с моей очень мало общего.
– Что вы имеете в виду?
– Меня мама вообще никогда не чихвостит.
– Спорить готов, вы никогда не давали ей повода – и никогда не дадите.
– В любом случае до ругани она не опустится.
– Женщине, Холл, в голову может взбрести что угодно. Меня матушка совсем доконала. Из-за этого кошки на душе скребут, и мне нужен ваш совет.
– Все образуется, она пойдет на мировую.
– Именно, дорогой мой, она пойдет – а мне что делать? Притворяться, будто все в порядке? У меня после этого скандала будто вся жизнь перевернулась. Я еще раньше сказал себе: врать не буду. А она… только о ней подумаю – тошнота к горлу подступает. Ну вот, теперь вы знаете то, чего не знает ни один человек в мире.
Морис сжал кулак и легонько стукнул Дарема по голове.
– Да, тяжело, – хмыкнул он.
– А у вас дома как дела обстоят? Расскажите.
– Да нечего особенно рассказывать. Живем – и все.
– Везет некоторым.
– Не знаю, везет или нет. Дарем, а вы меня не разыгрываете? Ваши каникулы и вправду превратились в кошмар?
– Чистый ад, кошмарнее не бывает.
Морис разжал кулак и захватил горсть волос.
– Эй, больно! – фыркнул Дарем.
– А что насчет Святого причастия сказали ваши сестры?
– Одна из них замужем за священ… Э-эй, больно, говорю!
– Чистый ад, да?
– Холл, вот не знал, что вы такой любитель подурачиться! – Он схватил Мориса за руку. – А другая обручена с Арчибалдом Лондоном, эсквайром… Ой! Ну-ка! Хватит, а то я сейчас уйду.
Он завалился на пол и очутился у Мориса между колен.
– Ну, что же не уходите?
– Не могу.
Поиграть с Даремом он позволил себе впервые. Религия и родственники отошли на второй план – он закатал Дарема в каминный коврик и стал натягивать ему на голову корзинку для бумаг. На шум прибежал Фетерстонхоу и взялся помогать Морису. После этого на долгое время их общение свелось к возне и взаимным подначкам, причем Дарем дурачился с неменьшим удовольствием, чем Морис. Стоило им встретиться – а встречались они везде, – они начинали пихаться, бодаться и втягивать в эти петушиные бои других. Наконец Дарему это надоело. Физически он был послабее, и иногда ему как следует доставалось, а уж про стулья в его комнате и говорить нечего – почти все они охромели. Перемену в Дареме Морис почувствовал мгновенно. Сидевший в нем резвый теленок сразу успокоился, зато свои отношения они стали выставлять напоказ. Ходили держась за руки или обняв друг друга за плечи. Сидели почти всегда в одном положении – Морис в кресле, а Дарем на полу, примостившись подле ног Мориса. В мире их друзей ничего необыкновенного в этом не было. Иногда Морис поглаживал Дарема по голове.
Вообще их горизонты заметно расширились. Морис, например, в этот весенний триместр стал богословом. Нельзя сказать, что это было чистое очковтирательство. Он искренне считал себя верующим и по-настоящему огорчался, когда критиковали то, с чем он свыкся, – подобные огорчения у среднего класса выдаются за веру. Но вера едва ли бывает пассивной. Поэтому он и не ощущал никакой моральной подпитки, не чувствовал, что как-то шире воспринимает мир. Вера его оживала лишь в ответ на выпад оппозиции, отдавалась болью, как никому не нужный нерв. Эти нервы – божественные нервы – давали о себе знать дома, хотя ни Библия, ни молитвенник, ни причастие, ни христианская этика не находили подлинного отклика в душах таких «верующих». «Как можно?» – восклицали они, когда какая-то из этих святынь подвергалась критике, и вступали в общества сторонников религии. Например, незадолго до смерти отец Мориса стал одним из столпов такого общества. Вообще в неверии было много такого, чему Морис не мог не воспротивиться.
Но сейчас… Он был охвачен сильнейшим желанием поразить Дарема. Хотел показать другу, что его достоинства не ограничиваются грубой силой, и там, где его расчетливый отец предпочел бы промолчать, Морис заставлял себя говорить и говорить. «Думаешь, мне и сказать нечего, да? Представь себе, что есть». Часто Дарем не удостаивал его тирады ответом, и Мориса охватывал ужас – неужели Дарем ускользает от него? Кто-то в разговоре обронил: «Пока Дарему с тобой интересно, все хорошо, а станет чуть скучно – ты ему больше не нужен». Морис знал, что он середнячок, и боялся: будет много говорить, результат получится обратным желаемому. Но остановить себя не мог. Жажда быть замеченным подминала под себя другие чувства, и он говорил без устали.
Однажды Дарем спросил:
– Холл, а ты не пересаливаешь?
– Просто религия очень много для меня значит, – отважно солгал Морис. – Ты, наверное, думаешь: раз я мало это внешне проявляю, значит, и чувствую не больше. А я чувствую, да еще как.
– Тогда после ужина приходи пить кофе.
Они как раз входили в столовую. Дарему, как стипендиату, пришлось читать молитву, и в голосе его слышались циничные нотки. За едой они поглядывали друг на друга. Они сидели за разными столами, но Морис расположился так, чтобы держать друга в поле зрения. Раньше они перебрасывались хлебным мякишем, но этот период ушел в прошлое. Дарем сидел насупившись, даже не говорил с соседями по столу. Морис видел: его друг что-то обдумывает – интересно, что именно?
– Ты хотел поговорить начистоту – сейчас мы это устроим, – объявил Дарем, демонстративно распахивая дверь.
Морис похолодел, лицо его медленно залилось краской. Но, когда до его слуха дошел голос Дарема, оказалось, тот критикует его взгляды на религию. Морис всегда считал, что христианство для него – не пустой звук, но сейчас куда важнее казалось другое: Дарем вел по нему огонь прямой наводкой. Враз обессилевший, Морис распластался в кресле, лоб покрылся испариной, ладони вспотели. Дарем готовил кофе, нанося при этом разящие удары.
– Я знал, что тебе это не понравится, но ты сам меня вынудил. Не могу же я сдерживаться до бесконечности. Иногда надо и пар выпустить.
– Валяй, – с запинкой согласился Морис.
– Я не собирался заводить этот разговор – слишком уважаю чужое мнение, чтобы над ним смеяться. Но у тебя, по-моему, его просто нет… что же тут уважать? Все твои мнения – это затертые ярлыки. Затертые до дыр.
Морис, постепенно приходя в себя, возразил: не слишком ли сильно сказано?
– Ты всегда говоришь: «Религия для меня много значит».
– У тебя есть основания считать, что это не так?
– Если что-то для тебя много значит, Холл, то уж никак не религия.
– А что же?
– Регби.
Морис пропустил еще один удар. Рука его затряслась, и он расплескал кофе на подлокотник кресла.
– Ну, это несправедливо, – услышал он собственный голос. – Приличия ради мог бы признать, что для меня кое-что значат люди.
На лице Дарема отразилось удивление, но он сказал:
– Во всяком случае, для тебя ничего не значат ни христианство, ни Святая Троица.
– Черт с ней, с Троицей.
Дарем расхохотался.
– Вот и я про это. Ясно, переходим к следующему вопросу.
– Зачем ты это затеял? У меня и так в голове каша… в смысле, голова раскалывается. Чего ты этим хочешь добиться? Конечно, я ничего тебе не могу доказать… как три Бога существуют в одном, а один – в трех. Но что бы ты ни говорил, для миллионов людей в этом заложен большой смысл, и нашу веру тебе не поколебать. Уж слишком она сильна. Бог – это добро. Вот что самое главное. А ты все сводишь к чему-то побочному.
– Зачем так переживать из-за чего-то побочного?
– Что?
Дарем объяснил свою мысль более доходчиво.
– Просто все складывается в одно целое, – нашелся Морис.
– То есть, если с Троицей у тебя непорядок, целое разрушается?
– Вовсе нет. Совсем не обязательно.
Морис был страшно недоволен собой, но у него вправду раскалывалась голова. Он потер лоб и заговорил снова:
– Конечно, где мне толково выразить мысль, если меня интересует только регби.
Дарем подошел к нему и шаловливо втиснулся рядышком, на край кресла.
– Осторожней, тут же кофе.
– Черт, надо же!
Пока Дарем отряхивался, Морис, надувшись, поднялся и стал смотреть во двор. Ведь есть же другая жизнь! Он словно провел в этой комнате годы. Желание быть с Даремом наедине как рукой сняло. Морис кликнул однокурсников – давайте к нам, на кофе. Ребята посидели, попили кофе и ушли, однако уходить с ними Морис тоже не пожелал. И снова принялся воспевать Святую Троицу.
– Это настоящее таинство, – заявил он.
– Только не для меня, – возразил Дарем. – Хотя, если кто-то действительно считает это таинством, я готов отнестись к нему с уважением.
Морис поежился и взглянул на свои руки – красные, грубые. Так что же, для него Святая Троица – таинство? Если когда-нибудь он и задумывался о ней, то только во время конфирмации, да и то через пять минут выбросил эти мысли из головы. Когда пришли однокурсники, голова его очистилась, и он попробовал трезво оценить, на что же способен его мозг. Мозг… им можно пользоваться, он не страдает какими-то отклонениями, его можно развивать. Но, как и его рукам, мозгу не хватает утонченности, он никогда не соприкасался с таинствами, вообще почти ни с чем. Он был грубый.
– Вот что я скажу, – объявил он после паузы. – В Святую Троицу я не верю, тут ты прав, но, с другой стороны, я сказал, что все складывается в одно целое, а это тоже ошибка. Если я не верю в Святую Троицу, это вовсе не значит, что я не христианин.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
