Текст книги "Благословение пана"

Автор книги: Эдвард Дансени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава восьмая
ПРЕПОДОБНЫЙ АРТУР ДЭВИДСОН

Брайтону было не в новинку развлекать людей, впервые приехавших на курорт. Никогда прежде викарию и его жене не приходилось видеть три великих творения. В первую очередь, здесь было море; и его огромное, не тронутое заботой людей пространство действовало успокаивающе на простую душу человека, привыкшего радоваться маленьким победам, одержанным над Природой благодаря постоянному труду. А еще был город, королевский памятник прошедшему празднику, с огромными современными отелями, где Анрелы чувствовали себя так же неуютно, как швейцарский портье чувствовал бы себя на сборе хмеля. И были холмы, которые когда-то выходили прямо к морю, встречаясь с ним лицом к лицу, и которые, возможно, когда-нибудь еще встретятся с ним лицом к лицу; викарий не видел южных холмов прежде, однако они мало чем отличались от северных, и, едва взглянув на них, он вспоминал о своей заботе, правда, в другое время мысли о ней тоже редко покидали его. Ему не удавалось забыть лицо Томми Даффина, каким он видел его в гостиной, когда начало темнеть. Было в его лице что-то, грозившее бедой воддингскому приходу: то ли людям, которых викарий крепко любил, то ли жизненному укладу, который он любил еще крепче. Угроза была; и пусть “угроза” – сильное слово, однако оно самое подходящее, думал Анрел. Следовало в послании епископу употребить более сильные выражения, и тогда можно было бы рассчитывать на помощь; что ж, придется написать еще раз, и по-другому, прямо сказать обо всем, чего он боится; написать так, чтобы у епископа не осталось сомнений насчет помощи, ведь без нее викарию никак не справиться с непонятной опасностью, потому что в его скромном служении ему еще не встречалось ничего подобного. Без епископа ничего не получится.

Очевидно, что епископу было бы по душе, если бы Анрел остался в Хоуве на две недели. Но как же быть с работой? Как, живя в Хоуве, разобраться с ужасной мелодией, взбаламутившей прихожан? Как определить, чем она грозит деревне, как найти способ противостоять ей? Вне всяких сомнений, епископ направил в Волдинг опытного человека. Наверняка, выпускника университета с отличным дипломом; таких у него хватает. Правда, с чужаком вряд ли станут откровенничать о том, что уже случилось. Но если он сумеет все устроить до возвращения Анрела, будет чудесно. А если не сумеет? Если Анрелу придется самому все распутывать, то уж лучше побыстрее вернуться к работе, иначе может случиться самое страшное. Впрочем, что может случиться, он и сам не знал. Надо подумать о фактах. Надо собрать информацию о том, что происходит в Волдинге. Для этого надо быть на месте. Что толку в Хоуве? К тому же он отбыл тут предписанную епископом неделю.

Некоторое утешение мистер Анрел находил, читая в гостиной миссис Смердон забытые другими постояльцами журналы, не прочитанные им прежде, и разглядывая немыслимое количество сверкающей гальки, собранной морем без всякой практической надобности, как обычно бывает с коллекциями, но обретшей форму и смысл благодаря работе времени. Однако стоило викарию отвлечься, и он вновь вспоминал изменившееся лицо Томми Даффина, давшее толчок его страхам, не говоря уж о невероятной фантазии – ведь было что-то такое в глазах Томми Даффина! – но викарий старался держать себя в определенных границах, пока мог, а потом ему ничего не оставалось, как обратиться за помощью к епископу. Увы, миссис Анрел оказалось не по силам успокоить мужа, потому что она не верила в помощь с этой стороны.

Не стоит писать о догадках и размышлениях Анрела, ибо пусть поступок всего лишь тень мысли, но все же за тенью следовать легче, чем за мимолетным огнем, порождающим ее; а видимым результатом тревожных раздумий викария стало то, что ровно через семь дней ссылки чета Анрелов возвратилась в Волдинг и викарий привез с собой фунт лучшего чая, какой только смог купить. Возвращение в приход было триумфальным: хозяев неторопливо и с достоинством приветствовал черный кот, настолько избалованный с младенчества, что однажды, когда его унесли с подстилки, он заорал от удивления; их с радостью встретили соскучившиеся вещи, сверкающие на солнце родные безделушки; Марион торопливо заваривала чай, и миссис Твиди, кухарка, явилась с вопросом, не возражают ли мистер и миссис Анрел против холодного ростбифа на ужин, хотя не могла предложить им ничего другого, просто ей хотелось послушать о Брайтоне. До чего же приятно было вновь сидеть за собственным чайным столом! И все-таки викарий не остался дома, а поспешил с купленным в Брайтоне фунтом чая в деревню и вбежал в дом миссис Тиченер как раз вовремя, ибо миссис Тиченер еще не заварила чай, но вскипевший чайник уже пел свою песню.

– Я привез вам из Брайтона подарок, – сказал, входя, викарий.

– Входите, сэр, – произнесла хозяйка почти одновременно с гостем.

– Благодарю вас, миссис Тиченер. Здесь фунт чая.

– Вы очень добры, сэр.

– Надеюсь, вам понравится.

– Не сомневаюсь, – отозвалась миссис Тиченер.

После того как они немного поговорили о чае, для миссис Тиченер было вполне естественным пригласить викария к столу.

– О, для меня нужно много чая, я ведь люблю очень крепкий, – сказал викарий.

Миссис Тиченер заварила крепкий чай, и дальше все пошло по заранее продуманному мистером Анрелом плану. Они сидели за столом и беседовали; предметом их беседы был аквариум в Брайтоне, где собраны обитатели многих морей, которые через стекло дивятся на людей, в то время как люди с другой стороны дивятся на них. Пока миссис Тиченер в теплой комнате слушала байки о Брайтоне, прихлебывая хороший чай, кстати, заваренный крепче обычного, прошлое начало понемногу возвращаться к ней: ей тоже было о чем рассказать, и не о каком-то там доступном Брайтоне, а о делах давно минувших дней. В подобном настроении она не могла уступить первенство даже самым чудесным рыбам; ведь в беседе, как в карточных играх, тоже есть победы и поражения, есть изумление, смех и даже страх. Истории миссис Тиченер тоже были не абы что; и викарий осторожно, как араб с помощью невесомой веревки направляет верблюда, направлял воспоминания хозяйки дома в нужном направлении. За последнюю неделю, никому ничего не говоря, он кое-что обдумал и пришел к миссис Тиченер, надеясь, что старуха поможет ему продвинуться дальше в его догадках. Она рассказывала только о своей деревне; но даже если бы географические рамки ее рассказов расширились, они не стали бы от этого проницательнее или богаче знанием о необычном и особенном в характере отдельного человека. Наконец заговорили о том времени, когда в Волдинге жил преподобный Артур Дэвидсон.

– Я часто вспоминаю, миссис Тиченер, – сказал викарий, – ваш рассказ о том, как однажды вечером вы видели мистера Дэвидсона в саду его дома.

– О да, сэр.

– Помнится, он танцевал?

– Так и было, сэр. Он танцевал.

– И вы рассказали об этом соседям.

– Рассказала, но не всем, сэр.

– И после этого мистер Дэвидсон уехал.

– Он сразу же уехал, сэр. На другой день.

– Больше о нем не слышали?

– Я не слышала, сэр.

– Странно все это, миссис Тиченер.

– Очень странно, сэр. И правда, странно.

– Вы рассказали только о том, что он танцевал?

– Только это, сэр. У меня нет привычки наговаривать на людей.

– И все-таки он уехал?

– О да, сэр. Уехал.

– Что ж, танцевал и танцевал себе, – проговорил викарий. – И ничего странного в этом нет.

Когда видишь эти слова написанными, кажется, будто нет ничего обыкновеннее, а они стали золотым ключиком, волшебством, неожиданно отпершим дверцу в прошлое, похороненное в голове старой женщины, колдовством, разбудившим тайну, которая иначе могла бы не проснуться еще несколько лет и сойти вместе с миссис Тиченер в могилу.

– Ничего странного, сэр? – переспросила миссис Тиченер.

– Да нет, если ему просто нравилось танцевать, – ответил викарий.

– Сэр, вы видели необыкновенных рыбок, когда были в Брайтоне, но вы никогда не видели такого танца.

– Правда? В самом деле? Что же в нем было особенного?

Сомнение в голосе викария подстегнуло миссис Тиченер. Сейчас он услышит кое-что почище своих баек о Брайтоне.

– На нем были короткие гетры, сэр, – сказала миссис Тиченер.

– Ну да, – отозвался викарий. – Помнится, я слышал об этом.

– Когда он танцевал, сэр, я заметила, что у него нет пальцев.

– Боже мой! – воскликнул викарий, испуганный тоном, каким она произнесла эти слова. – Конечно же, это были лодыжки.

– Да, сэр. Но еще по одной лодыжке было над гетрами.

Миссис Тиченер торжествовала: ничего подобного викарий не мог рассказать ей о Брайтоне.

– Боже мой!

– Вот так, сэр.

Для викария не стало неожиданностью, что странные происшествия, которым он стал свидетелем, имеют корни в прошлом. Он ждал чего-то необычного от миссис Тиченер, но не до такой же степени!

– А какие у него были колени, миссис Тиченер?

– Не могу сказать наверняка, сэр. Когда он танцевал, вид у них был не такой, как надо, к тому же он никогда не сгибал ноги при ходьбе, но все же чего не знаю, того не знаю. А вот что у него было под гетрами, я точно видела, сэр. В тот вечер луна ярко светила. И ботинки он всегда носил очень короткие: аккуратные такие и маленькие.

– Прежде вам не доводилось видеть ничего подобного? – спросил викарий.

– Нет, сэр. До того раза он всегда вел себя прилично.

– На следующий день он уехал, – проговорил викарий, не столько обращаясь к миссис Тиченер, сколько рассуждая вслух.

Миссис Тиченер больше ничего не могла ему рассказать.

– Что ж, до свидания, миссис Тиченер. И знаете, не рассказывайте никому об этом. Начнутся всякие домыслы. К добру они не приведут.

– Понимаю, сэр. Буду держать язык за зубами. Спасибо за чай. Очень вкусный чай. В Брайтоне много замечательного.

Миссис Тиченер еще долго не могла удержать свой язык за зубами.

Наконец чаепитие закончилось, и викарий вернулся к себе домой, где обнаружил на столе одинокую чашку и холодный чай, и ему стало грустно, едва он понял, что пропустил приятную трапезу, первую после возвращения. И все же, даже если миссис Анрел заметила печальную тень, промелькнувшую на лице мужа, по каким-то ей одной известным приметам она поняла, что он не зря ходил в деревню.

– Артур Дэвидсон был очень необычным человеком, – сказал викарий.

– Тут все так думают, – отозвалась его жена.

– Не так это просто. Люди с такой внешностью, как у него, редко встречаются. Но, может быть, их не замечают или о них не говорят? Вот и кажется, что они встречаются еще реже.

– Кто он?

– Этого мы никогда не узнаем, – ответил викарий.

И она поняла.

Глава девятая
ФАКТЫ

Викарий ушел в свой кабинет. Там было много вещиц, которые давно окружали викария и которые были привычны ему уже много лет: гусиные перья, нож, которым он затачивал их, когда они тупились; чернильницы с черными и красными чернилами, так как красными чернилами он пользовался для написания заголовков своих проповедей; коллекция эолитов, коричневых камешков с желтыми зазубринами – многие считали их игрой природы, а не результатом человеческого труда; древние камни, среди которых был большой синий обух, не вызывавший споров; фотография тридцатилетней давности, изображавшая его самого с еще десятью юными атлетами; керамический кувшин для табака, подаренный ему одним из друзей; удобный стол; а также множество других вещей, попавших к викарию и задержавшихся у него, чтобы стать внутренней линией обороны, тогда как Млечный Путь был внешней линией обороны против жуткой пустоты Космоса. Стоило ему открыть дверь, и он сразу увидел свои вещи в точности такими, какими представлял их каждый день в Брайтоне; и это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Викарий сразу пошел к столу и некоторое время просидел, откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь близостью родных вещей. Потом он взялся за ручку, выпрямился и стал писать, все еще ощущая вкус победы. Его послание вновь предназначалось епископу.

“Милорд,

Следуя Вашему указанию, я вновь пишу Вам, ибо имел возможность убедиться в неполноте моего прежнего письма. За прошедшее время мне удалось собрать факты, о которых я должен был позаботиться прежде всего, к тому же и неделя отдыха, любезно предоставленная мне Вашей светлостью, способствовала тому, что я смог тщательно обдумать и взвесить детали беспокоящего меня дела. Теперь я понимаю, что отдых был мне необходим, ведь иначе я не сумел бы в достаточной степени подготовиться, чтобы изложить Вашей светлости суть странных происшествий. В их странности, надеюсь, Ваша светлость сможет убедиться, прочитав мое письмо.

Главным недостатком моего прежнего письма было то, что я не установил источник музыки, природу которой описал так точно, как только мог. Мое теперешнее письмо отчасти призвано исправить сей недостаток.

Первым делом сообщаю, что недалеко от деревни есть ферма, на которой живут сам фермер, его жена и их семнадцатилетний сын. Фермер – человек простой, из местных йоменов, отлично разбирающийся в своем деле, но не имеющий интересов за его пределами. Его жена ничем не примечательна. И они оба – добрые прихожане. Сын очень напоминает отца и внешним видом, и своими вкусами; должен прибавить, что он также очень похож на мать. Но вот удивительная вещь: как раз этот юноша уходит на гору и играет там на свирели. Сама свирель – тоже его рук дело; я видел ее, и еще я видел, как он выскальзывал из отцовского дома на закате, после чего вскоре зазвучала свирель. Проведенная в Брайтоне неделя дала мне замечательную возможность припомнить все детали, в связи с чем я пришел к выводу, что мне необходимо расспросить одну старую прихожанку, и я сделал это сразу же по возвращении. Поговорив с ней, я узнал те подробности, которых мне недоставало в этом деле. Теперь, хотя я буду ждать решения Вашей светлости, у меня нет сомнений в том, что юный Томас Даффин, обыкновенный сын обыкновенных родителей, еще во внутриутробном состоянии был подвержен ужасному влиянию со стороны некой страшной силы. Был он проклят или заколдован, я постараюсь выяснить как можно быстрее. Однако факты таковы… У меня едва хватает смелости писать о них. И все же преподобный Артур Дэвидсон, законным порядком обвенчавший родителей паренька, вне всяких сомнений, тот самый человек, который предопределил…”

Викарий держал ручку на весу, пока на ней не высохли чернила, потом встал с кресла и принялся мерить шагами тесный кабинет, не находя подходящих слов для того, что он хотел сообщить епископу. Наконец он вышел в гостиную и нашел там свою жену.

– Августа, посмотри, что я написал, – сказал он.

Миссис Анрел внимательно прочитала письмо.

– Понимаешь, то, что я должен сообщить ему, очень необычно, и мне трудно подобрать правильные слова. Однако придется. Он должен знать. Ты не могла бы мне помочь?

– Дорогой, мне кажется, тебе не нужно посылать это письмо.

– Как? – удивился викарий. – Не нужно посылать?

– По крайней мере, в таком виде.

– Но он должен знать, – стоял на своем викарий.

– Тогда ты бы поехал к нему и все рассказал бы сам. Поезжай и добейся встречи. А писать не надо.

– Почему? – не понимал викарий.

Мистер Анрел настолько привык полагаться на мнение жены, что не задал бы этот вопрос, не будь он обескуражен ее словами.

– Не думаю, что ему захочется читать такое письмо.

– Как это?

– Не думаю, что епископ его прочитает. А вот поговорить с ним ты, конечно же, сможешь.

– Но устно я не могу изложить это столь же ясно, как письменно; и раньше не мог.

– Но ты увидишь его реакцию на свои слова.

– Что же, ехать в Сничестер? – спросил викарий.

– Полагаю, так будет лучше всего.

– Ну вот, – вздохнул викарий.

Он подумал о своих милых вещицах и о том, что, едва вернулся к ним, как опять вынужден с ними расставаться.

– Тебя не будет всего один день, – сказала миссис Анрел. – Есть поезд в два сорок пять, а остановиться на ночь сможешь в “Епископском посохе”.

– Если я выеду утром, то вечером вернусь домой, – с надеждой произнес викарий.

– Ты должен получить аудиенцию во второй половине дня.

Мистер Анрел положился на слова жены и больше ничего не сказал. Однако, если учесть ужасную природу происходящего, странно, что придется ждать приемных часов. Забрав у жены письмо, викарий не стал его выбрасывать, ибо решил использовать как подсказку. Что касается воспоминаний миссис Тиченер, которые он не успел записать, то вряд ли ему удастся их забыть, подумал викарий; и он в самом деле не забыл их до конца своих дней.

Августа вновь сложила вещи в чемодан. Наутро, бросив взгляд на милые эолиты и великолепный обух эпохи палеолита, викарий сел в коляску и уехал, чтобы успеть на поезд, отходящий из Мирхэма в два сорок пять.

С викарием поехал его садовник Спелкинс, которому предстояло доставить обратно лошадей.

Глава десятая
КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР

Когда Анрел приехал в Сничестер, идти к епископу было еще слишком рано. Во всяком случае, так считала миссис Анрел. “Ты должен быть у него после четырех”, – сказала она мужу перед его отъездом.

Итак, викарий отправился бродить по старым улочкам мимо антикварных магазинов, товары в которые поставляли городские фабрики.

Вскоре над одним из магазинов показалась белая вспышка, словно улыбка, кстати, почти презрительная; и тотчас во всей красе явились взгляду, как должны были являться всем туристам, по какой бы улице они ни шли, массивные башни кафедрального собора. В душе Анрел не любил путешествий и до этого дня ни разу не удосужился побывать в Сничестере, так что, едва увидев громадное сооружение, он застыл на месте и не сразу сумел перевести дух. То, что каменщики сумели создать нечто столь духовное, поразило его. Башни казались сложенными не из камня, а из синего неба, обрамленного белым песчаником. Викарию было более, чем привычно, сравнивать все виды оружия с христианскими добродетелями, но он никак не ожидал увидеть метафоры, созданные каменщиками, а ничем другим не могли быть квадратные куски неба в тонких каменных рамах, защищавшие массивные башни ушедших времен. Он смотрел на широкую зеленую крышу ниже башен, которая сверкала на солнце, как сверкает все вокруг нас в преддверии грозы. Викарий не остановился, пока кафедральный собор не встал перед ним во всю свою величину, как огромная стена света, исходящего от белого песчаника, словно человек во мгновение ока приблизился к источнику света, словно он встал на край земли. Мистер Анрел ощущал примерно то же, что ощущает охотник или альпинист, поднявшийся на вершину горы; хотя он и сам вряд ли бы объяснил, почему это происходит с ним, в сущности, он даже не понимал, какие чувства его обуревают, разве что все остальное по сравнению с ними стало неважным и далеким. А потом, куда быстрее, чем это происходит с охотником или альпинистом, его покинуло возбуждение и опять он стал обыкновенным прохожим, ведь подобное никогда не бывает долгим. И тут ему показалось, будто он что-то потерял, однако он ничего не терял, и новое ощущение было бессмысленным; тем не менее он продолжал стоять на месте; а люди шли мимо него и по одному, по двое входили в собор. Вскоре викарий неохотно, но присоединился к ним, словно уносимый потоком коричневый лист, и оказался возле маленькой черной двери, вытесанной из дуба, который был привезен из дальних земель давно умершими людьми. До четырех часов, когда начинался прием у епископа, еще оставалось много времени. Едва викарий переступил порог собора и оказался в прохладном сумеречном помещении, великолепное творение из камня и витражей буквально ослепило его, пока его взгляд, ненадолго потерявшись в вышине, не стал находить символы, имеющие вполне определенное значение. Викарий шел в полумраке мимо тихих боковых приделов, мимо старых надписей на медных дощечках, о чем-то сонно рассказывавших ему из своего далекого прошлого, мимо каменных и так давно истертых надгробий, что даже иконоборчество уже казалось священным, мимо тихо спящего мрамора, праха и тщеславия, и все это время его внимание было полностью сосредоточено на сумерках и тишине, пока неожиданно, как громом, его не поразил вид кирасы и шлема, в каких сражались при Ватерлоо. Тут он словно проснулся и, не желая больше мерить шагами тени от тяжелых колонн, уселся на скамейку и начал мысленно прикидывать, как и что он скажет епископу. Прежде всего факты, которые надо перечислить четко и ясно, потом выводы, которые не менее важны, чем факты, но о них надо сказать отдельно, потому что это совсем другого рода информация. Надо как можно точнее описать воздействие вечерней мелодии на него самого, не пытаясь определить возможную силу этого воздействия, то есть привести пример влияния, которое она может оказать на отдельно взятого человека. Потом, детализируя факты, выводы, впечатления, он, возможно, вновь вернется к началу и коротко расскажет об истории волдингской свирели, как она известна ему самому. Насколько это изложение фактов и впечатлений проясняет суть дела, приведшего викария в Сничестер, пусть решает епископ: сам же викарий надеется лишь на одно – довести его до сведения епископа.

Пока викарий выстраивал все по порядку, тщательно выверяя значимость каждого отдельного факта и его соотнесенность с остальными, служба уже началась, но в отдалении, а так как викарий выбрал себе место сбоку, под голубоватым, как лед, окном, то он никого не видел, да и алтарь оказался за органом. Служба в огромном соборе проходила почти незаметно для викария, и он не сразу очнулся от своих мыслей, все еще продолжая выстраивать ясную и логичную историю из странных происшествий, случившихся в течение последних нескольких недель. Однако постепенно отдаленные звуки, проделав неблизкий путь между колоннами, отвлекли его мысли от Волдинга. Не слова дали им другое направление, ибо они были неслышны, а как будто пчелиное жужжание в липах, слишком огромных для нашей маленькой планеты; и в этих могучих деревьях, которые в воображении викария разбудили голос, сошлись все прошедшие времена, потихоньку вибрируя и не оставляя в своей едва слышной мелодии места для рассказа, подобного рассказу мистера Анрела. Оглядевшись, викарий, попытался вновь сконцентрировать внимание на своем докладе, когда ему на глаза попался небольшой витраж со святой Этельбрудой, гнавшей веткой или пучком листьев последних язычников. Викарий перевел взгляд на большие окна, и одно из них напомнило ему о лунном свете, другое – о мёде, третье – о рассвете, а четвертое не напомнило ни о чем подобном, разве что о громком крике. Он опять поглядел на святую Этельбруду в сером платье, побивавшую язычников, потом на мрачные колонны и ни в чем не нашел себе поддержку. Ударили в большой колокол. Пора было отправляться во дворец, но викарий продолжал сидеть в храме. Казалось, раз и навсегда – обрядами, витражами, каменными колоннами – было решено, что его история неправильная. Если поспешить, то еще можно успеть за саквояжем и на поезд, отходящий в пять десять, чтобы до ночи быть дома и не мучиться в гостинице. Так викарий и поступил.