Текст книги "Грабители"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Эдуард Лимонов
Грабители

Накануне Нового года они пошли резать сумки. Кот, Эд и Гришка. Гришка был самым младшим из них, но самым высоким и самым наглым. Он беспрестанно курил папиросы, плевался, сморкался и был вечно простужен. Еще он был сутул, как складной ножик, и только что освободился из колонии для малолеток.

Кот был парнем с технической жилкой, он пылко мечтал стать Большим Вором, но физически на роль Большого Вора не годился: был удручающе невысокого роста и несерьезно конопат. Свой физический недорост он компенсировал склонностью к предугадыванию и изготовлению орудий и приспособлений воровского труда, всяких отмычек и открывалок.

Эд был худощавый подросток романтического склада, он писал стихи. Отец его был на самом деле «мусор», хотя и носил военную форму. Эд своего отца стеснялся, но Кот и Гришка знали, что он «мусор», и им было все равно, что он служит в конвойных войсках.

Стоял мороз, и очень крепкий мороз, какой нередко бывает под Новый год в Левобережной Украине. Когда висит большая луна и воздух, как лед, царапает щеки. Снег скрипел под ногами, потому что был в состоянии превращаться в лед.

На срезание сумок они вышли с ножницами и палками, изготовленными Котом. Правильно прилаженные палки и ножницы собирались в рогатку многометрового роста, способную дотянуться до третьего этажа. Достаточно, чтобы порезать сумки и авоськи с продуктами и напитками, вывешиваемые обывателями из форточек.

Они совершали такие походы перед каждыми праздниками. Обыкновенно добыча была богатой: колбаса, сыр, рыба, водка и вино. Обыватель запасался на праздники лучшими из возможных продуктов, а чтобы они не протухли, вывешивал, идиот, за окно. Так и говорили тогда: «Возьми за окном». Ну там, если сын-подросток просил есть, мать отвечала стандартным: «Ешь котлеты, возьми за окном».

Сегодня им не везло. Они срезали только одну жидкую сумку и в ней замерзшие до степени каменистости жалкие сардельки. Их даже резать оказалось делом невозможным, не то что жевать.

Повозившись с сардельками, грязно ругаясь и отплевываясь – Гришка еще и шумно сморкался, – они поняли, почему им не везет. Мороз был таким сильным, что обыватели благоразумно убрали свои сумки и авоськи из-за окна, правильно решив, что продукты вымерзнут.

Они стояли у не достроенного никогда стадиона в тени не достроенных никогда ворот и ругались так плохо и так негативно, как только могут материться замерзшие подростки. Воспроизводить их ругательства нет никакой нужды, поверьте, это были очень грязные ругательства.

– Я понял, парни, – сказал вдруг Гришка, это «парни» было его речевой характеристикой, он привез «парни» из колонии. – Я понял – не только мороз, не один мороз. Настали новые времена, козье племя накупило себе холодильников. Они теперь хранят продукты в холодильниках.

– Ну не все же? (Кот)

– Не все, но всё большее их количество. (Гришка)

– Мать иху! (Эд)

– Иху мать! (Гришка)

– Дальше ходить нет смысла. (Эд)

– Грабанем кого-нибудь? (Гришка)

– Чем? (Эд)

– Есть чем. Я выкрасил пушку. Высохла… (Кот)

– Она же деревянная, вес не тот. Ты ему в плечо, а он чувствует, что нужной тяжести нет. Несерьезно. (Гришка)

– А нужно давить сильно. Сверху вниз. Клиент будет чувствовать давление и примет его за тяжесть железа. (Кот)

– Ты бы лучше усилил его железом. (Эд)

– А я усилил. Гирьку распилил и вмонтировал в ствол и рукоять. (Кот)

– Дай! (Гришка)

Выйдя из темноты под воротами, подростки рассматривают муляж пистолета ТТ, сделанный Котом с пистолета отца Эда – «мусора».

Одеты они жалко: Эд и Гришка – в затрепанные пальтишки, Кот – в черной фуфайке, на буйных головах подростков – старенькие, потертые шапки. Эд донашивает отцовские брюки с невыпоротым багровым кантом войск МГБ. У Гришки – залатанные поверху ботинки, что свидетельствует о совсем уже бедности. У него только мать, да и то глухонемая, работает уборщицей. Гришке тринадцать лет, Коту и Эду – по пятнадцать, но Гришка по развитию выше их. Он много читает и побывал вот в колонии для малолеток. Одевались после войны, впрочем, все плохо, потому тогда сплошь и рядом раздевали зазевавшихся поздних прохожих – одежда стоила дорого. Пальто носили десятками лет. Война ведь только кончилась. Все ходили по улицам бедными, как персонажи Диккенса или Достоевского.

Со стороны – три оборвыша стоят в тени недостроенных ворот стадиона. Снег бело-синий, вдалеке – единственный высокий фонарь с желтой лампой, но есть луна.

– Луна, мать ее… Пушку возьму я. Я выше вас. И я психованный. У меня и справка есть. И ругаюсь я страшнее. (Гришка)

Последний аргумент самый веский. Уличное ограбление непременным элементом включает в себя важнейший первый этап. Следует напугать клиента, ошеломить его, сразу же подавить. Гришка и до колонии ругался по-страшному, а из колонии уже такие ругательства привез, что здоровенным мясникам на Конном рынке не по себе делается. Гришка знает очень грязные, самые грязные ругательства. У женщин ноги трясутся от ужаса.

– Ладно, давай ты. (Кот)

Кот все-таки главный в банде. Молчаливый крепыш – майорский сын все-таки – уважаем ими. И Эдом, и Гришкой, и Вовкой-боксером, и Гариком-морфинистом, у Гарика мать – медсестра, и он пристрастился к морфию. Сегодня не все в сборе.

– Палки оставим тут. Григорий, отдай Эду свой нож. (Кот)

– Я бы с ножом остался. Пушка-то не «гав-гав». (Гришка)

– Против кого ты будешь с ножом-то, клиенты же жидкие? (Кот)

Переругиваясь, они огибают достроенный кирпичный забор недостроенного стадиона. Вдоль забора обыкновенно идут от трамвайного круга, последней трамвайной остановки, редкие в такое время прохожие. Здесь есть еще один вход на стадион, но уже не парадные недостроенные ворота, а просто проем в заборе, ледяной ветер задувает и отдувает туда-сюда.

– Здесь и станем. По глотку хотите? (Кот)

– Что ж ты молчал-то?! Я совсем околел! (Гришка)

– НЗ. (Кот)

Водка согревает. И луна уходит в тучи, тучи ее проглатывают. Но вот прохожих нет. Правда и то, что трамваи ходят с большими промежутками, часто запаздывают, и в это время прохожих немного.

Им бы по домам, и, возможно, каждый по отдельности ушел бы и улегся, на чем они там спят, на родительской жилплощади. Обычно на диванах, занавеска отделяет родительскую кровать, еще за одной занавеской – бабка и малолетние брат-сестра. Но их трое, и они стесняются друг перед другом. Водка согрела, но ледяной сквозняк со стадиона пробирает до костей.

– Идут. Но двое. Мужик и баба. (Эд)

– Двоих не потянем. Баба орать будет. Ждем. (Кот)

– А может, сделаем их? (Гришка)

– Я говорю, не потянем. Ты забыл, что две бабы нам устроили летом у моста? Нет. (Кот)

Летом у моста они, правда, в большем составе, попытались ограбить двух хорошо одетых женщин с яркими украшениями в ушах и на запястьях, но женщины подняли животный крик, и им самим пришлось спасаться бегством, всей банде. Потом они стыдились друг друга до самой осени. Каждый думал: «Ну какие же мы молодые бандиты, если две орущие армянки нас распугали?»

– Нужно было армянкам врезать тогда. (Гришка)

– Ты тоже об этом думаешь? (Эд)

– Переоцениваю, извлекаю урок. (Гришка)

– Идет какой-то щуплый. Шапка на нем дорогая. Пыжик. (Эд)

– Его-то нам и надо. В крайнем случае шапку возьмем. (Кот)

Щуплый в пыжике идет к ним долго. То ли на самом деле не торопится, то ли напряженным нервам подростков кажется, что он приближается медленно. Обычно в это время прохожие спешат миновать недостроенный стадион – ограбления тут не раз случались. А этот не спешит.

Они грамотно дают ему миновать проем в заборе и набрасываются на него сзади.

– Стой, сука, мать-мать-перемать. Убью, мать, твою мать! (Гришка)

Гришка изо всех сил давит муляжом черного ТТ в плечо щуплого. Кот и Эд схватили щуплого за руки. Расстегивают ему пальто.

– Пошевелишься, убью, мать-мать-перемать твою, гада, мать, перхоть ты поганая! – рычит Гришка.

Эд проникает в многочисленные карманы пиджака и пальто щуплого. Несколько рублей, паспорт почему-то с собой.

– Ребята, вы чего, я получки еще не получал. Пустой я. Шапку возьмите, а я домой, меня семья ждет. Ребята, а? (Щуплый)

– Проверьте брючные у него тоже. (Гришка)

– Паспорт у него зачем-то. (Эд)

– Посмотри прописку. (Гришка)

– Ребята, возьмите шапку, она новая. За нее нормально дадут. (Щуплый)

– Он тут рядом живет, Материалистическая, двадцать три, квартира три. (Эд)

– Рядом совсем, третий вот дом отсюда. (Щуплый)

– Мы идем к тебе в гости. (Гришка)

– Ты что, псих? (Кот Гришке) Берем шапку и уходим!

– Согреемся у него и уйдем. Я околел, кости даже болят. (Гришка)

– Пошли ко мне, мальчики, – неожиданно соглашается Щуплый. – У меня и водка есть, и закуска. С дочерью познакомлю, она вашего возраста…

– О, у него и «товар» есть дома! (Гришка)

На языке того времени «товар» был синонимом современного «телка». Чаще употреблялся во множественном числе – «товары».

– Пошли. Паспорт твой пока у нас будет. Будем уходить, вернем. (Кот)

Гришка снимает муляж с плеча щуплого, просовывает руку под хлястик его пальто, и так они идут, как обнявшиеся пьяные. Кот и Эд сзади.

– На кой мы туда идем, мать-перемать? Григорий – псих ненормальный. (Кот)

– Зайдем, выпьем и уйдем, очень уж холодно. (Эд примирительно)

– Не нравится мне эта идея. Лучше б не заходить.

Кот оказывается очень прав.

Квартира номер три на первом этаже. Щуплый звонит несколько раз, и как-то по-особому звонит.

Кот смотрит на Эда, Эд – на Кота. Нарастает тревога.

– Сейчас откроет. (Щуплый улыбается)

Дверь распахивается. На пороге здоровенный мужик средних лет. На мужике «москвичка» – такой буклированный полушубок на вате, модный в те годы у провинциалов. «Москвичка» распахнута, грудь у мужика голая, а за поясом у мужика… топор.

– Вот привел сопляков, ограбить хотели! (Щуплый)

– Проходите, грабители. Сейчас мы вам бошки отрубим! (Мужик в «москвичке»)

Произнося эту страшную фразу, он втягивает в квартиру Гришку. Из-за спины мужика выскакивают не один и не два, а может, пять мужиков, втаскивают троих парней внутрь. Девочка-подросток там действительно есть, неизвестно, дочь ли Щуплого или нет. Девочка улыбается и включает радиоприемник (с зеленым глазком) на всю мощность. Шаляпин: «Милей родного брата блоха ему была! Блоха-ха-ха-ха-ха!»

На подростков падают удары. Бьют, бьют, бьют. Но не режут и не убивают. Кровь, сопли, распухшие сбитые носы и месиво из губ.

– Хватит, Коза, убавь Шаляпина. (Мужик в «москвичке»)

Шаляпин уже поет: «А ночь пришла, она плясала, пила вино и хохотала…»

– Вставайте, сопляки. Получили урок, и будет. Злой, налей пацанам по сотке. И закусить поставь. Грабители, мать-перемать-мать-мать. Птенцы вы… (Мужик в «москвичке»)

Мужик снимает «москвичку». Топор кладет на стол. Разглядывает муляж ТТ.

– А что, неплохо сделан. Веса только не хватает. Такие вещи нужно лить из свинца. Злой, налей и мне, я с сопляками выпью! (Мужик в «москвичке»)

Через час их выпроваживают на улицу. Теперь им не холодно, но больно. И они пьяные.

Они отходят подальше от злополучного дома и на недостроенном стадионе оттирают окровавленные физиономии снегом.

– Вы поняли, мы попали на воровскую малину? (Кот)

– Хорошо, что не на мусорскую. (Гришка)

– А ты молчи, Григорий, мать-перемать-мать, из-за тебя все и случилось. (Кот)

– Кто же мог знать? (Гришка)

– Голову надо иметь на плечах, а не кастрюлю. (Кот)

– А чего же вы за мной пошли? (Гришка)

– Слабость проявили. Сколько же они нам дали? (Эд)

– Сейчас скажу, посчитаю. (Кот считает бумажки). Сорок рублей!

– О, совсем неплохо! (Гришка)

– Ну да, мне, кажется, зуб выбили эти урки. (Кот)

– По домам или продолжим, джентльмены? (Гришка)

– Не, будет. Хватит на свою жопу приключений искать. (Кот)

Кот делит деньги на всех плюс одна доля на «общак». Как у взрослых. Со стороны глядя, три оборвыша, персонажи лондонских романов Диккенса с жалостным сюжетом «шел по улице малютка, посинел и весь дрожал».

Жмут друг другу руки и расходятся, сплевывая кровь.

Эд бредет один мимо гаражей, мимо профтехучилища, намеренно замедляя шаги. Он не хочет появляться с окровавленной физиономией на глаза родителям. Хочет дождаться, когда они лягут спать. Тогда он умоется на кухне коммуналки и прокрадется в комнату, где ляжет спать, не включая света.

Проходя мимо единственной в поселке пятиэтажки, он сворачивает во двор. Там обычно сидят ночь-полночь доминошники, стуча о ветхий стол, гоняют мяч подростки. Но в такой лютый холод там, конечно же, никого нет, уверен Эд. Он заходит во двор, чтобы убить время.

И во дворе воистину никого нет. Пусто.

От мусорного бака с пустым ведром все же идет живая душа, небольшая фигурка. Людка, рыжая девочка, училась с Эдом в одной школе, но перевелась в сто двадцать третью.

– Эд, ты чего тут? (Людка)

– Да вот тебя ищу. (Эд)

– А что у тебя с лицом? (Людка)

– Ничего. Мужики побили, взрослые. Вот гуляю, не хочу с такой рожей родителям показываться. (Эд)

– Идем ко мне, умоешься. У нас никто не спит, гуляют. (Людка)

Вскоре он уже сидит на большой кухне, а Людкина мать жалостно промокает его разбитое лицо. Охает и ахает при этом. Сообщает, что нос сломан. Она доктор, поэтому у них отдельная квартира.

– А мы холодильник купили, как раз в самые холода. Не угадали. (Людкина мать)

Действительно, в углу на табурете – холодильник.

– Сейчас все покупают… (Эд)

Об авторе

Эдуард Лимонов – писатель, публицист, политический деятель. Автор книг «Это я, Эдичка», «У нас была прекрасная эпоха», «Ереси», «В Сырах» и др. Живет в Москве. Рассказ «Грабители» был впервые напечатан в журнале «Сноб» (декабрь/январь 2012–2013).