Текст книги "Палач"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

глава третья

1

– Хай, Оскар, это Женевьев. Будь, пожалуйста, дома с восьми до половины девятого. Я за тобой заеду. Надеюсь, ты не забыл, что сегодня мы отправляемся на обед к Сюзен Вудъярд. Будет ее бой-френд Боб Картер – журналист из «Нью-Йорк таймс», моя подруга Соня Бетти, ты, конечно, слышал о ней, и мы. Все свои.

– Это ее фэшен-дом Бетти, да? – осведомился Оскар.

– Да-да, – торопится Женевьев. – А о Сюзен Вудъярд ты тоже, наверное, слышал – она писательница… ОК, я с тобой прощаюсь. Меня ждут на показе. Будь хорошим.

На Мэдисон Женевьев положила трубку. Оскар положил трубку на своем конце города, в Вилледже, и заглянул в зеркало, висящее над фальшивым камином. Из зеркала на него задумчиво-рассеянно посмотрел черноволосый и бледнолицый мужчина. «Интересно, кем я кажусь людям с первого взгляда?» – подумал Оскар. Женевьев представляет его своим друзьям как философа, который очень скоро осчастливит мир своей новой книгой, книгой века. «Нет, на философа я не похож, – с сомнением решил Оскар. – Скорее на человека свободной профессии или на карточного игрока. Да-да, на карточного игрока. И еще, может быть, на того, кем я и являюсь: на истязателя, на палача».

Уже второй месяц истязает плоть Женевьев Оскар. Женевьев его пытки удивительно идут на пользу. Она стала меньше пить и выглядит намного свежее. Удовлетворенный секс придал лицу счастливое выражение, и, хотя она, разумеется, не помолодела, все без исключения ее знакомые удивляются происшедшей в ней перемене.

Женевьев переселила Оскара в вилледжскую квартиру на Мортон-стрит. Деликатная Женевьев сообщила Оскару, что это квартира ее друзей, которые на год уехали в Англию, но Оскар абсолютно уверен, что она сняла квартиру специально для него.

Квартира небольшая – ливинг-рум и спальня, – но от отеля «Эпикур» буржуазную Мортон-стрит отделяет путь длиною в целую жизнь. Оскар же преодолел этот путь в месяц. «Браво, Худзински!» – сказал себе Оскар и стал собираться на свидание к Наташке. Оскар пригласил Наташку на обед в любимый ею ресторан «Знак Голубя», что на Третьей авеню у 64-й улицы. Оскар не видел Наташку с того самого памятного дня, когда ему впервые пришла в голову мысль стать палачом. Оскару очень хотелось ее увидеть, и он мог бы встретиться с Наташкой куда раньше, и не раз, но Оскару хотелось поразить Наташку новыми тряпками, которые купила ему Женевьев, – элегантным костюмом, белым пальто, – и он все оттягивал встречу, ему все казалось, что у него нет еще достаточного комплекта вещей, способных поразить русскую девушку. Но теперь настало время.

Приняв душ, высушив феном волосы так, что они аккуратно и высоко забегали назад, как у раннего, еще не разжиревшего Элвиса Пресли, Оскар надушился, надел белую рубашку, узкий галстук красно-черной расцветки, светло-коричневый в синюю и белую полоску костюм, черные, в узорах тисненых дырочек, туфли и довольно прошелся по квартире. За всю его жизнь у него никогда еще не было такого количества новой одежды. «Может быть, надеть черный костюм?» – задумался Оскар и пошел было к шкафу, но, решив, что черный костюм среди бела дня – было время ланча – будет выглядеть неуместно, натянул белое итальянское пальто стиля «мафиози», бросил на шею шарф и, сжав, не надевая их, в одной руке перчатки, вышел из квартиры.

2

У ресторана стояло несколько лимузинов, и рядом лениво бродили шоферы, ожидающие ланчующих боссов.

В «Знаке Голубя» было многолюдно. Спустившись по ступенькам в заставленный цветами обеденный зал, Оскар гордо прошел к указанному ему метрдотелем столу и сел под куст каких-то розовых крупных цветов, названия которых Оскар, будучи городским жителем всю свою жизнь, не знал. Цветы выливались из деревянной кадки и почти соприкасались с его головой. Напротив Оскара, за стулом, на который сядет, когда придет, Наташа, находилась кадка с голубыми цветами. «Наташка со своими голубыми глазами будет как раз в цвет и в масть», – решил Оскар и, подозвав официанта, заказал аперитив, деликатности которого удивился сам: «Перно».

Его все равно всегда принимали за иностранца. Даже закажи Оскар бурбон со льдом, к концу вечера официант обычно позволял спросить его: «Протите, мистер, вы француз?» Иногда Оскар позволял себе, ответить «да».

Только когда Оскар вливал воду во второе перно, он наконец услышал гул многочисленных шепотков и сдержанных («Знак Голубя» – дорогой ресторан) возгласов восхищения и удивления. Волна шумного оживления приближалась к Оскару, и, даже не поднимая глаз от перно, Оскар мог с уверенностью сказать, что через зал идет Наташка. Ее передвижения в этой жизни всегда сопровождались всеобщим оживлением.

– Bay! – сказала Наташка. – Какой ты до невозможности роскощный, О! Что случилось, ты обворовал банк?

Оскар встал, пододвинулся к голубому облаку, к платью Наташки и ее горящим сейчас в восхищении глазам и поцеловал розовые маленькие Наташкины губы, зная, что сейчас весь зал: все бизнесмены, кокаин-дилеры и старые леди в буклях – смотрит только на них. Наташка и он всегда составляли прекрасную пару, только Оскар обычно был очень обтрепанный. «Пусть знают!» – мстительно подумал Оскар и еще более интимно притянул к себе Наташку и поцеловал ее второй раз более длительно.

– Хочешь шампанского для начала? – спросил Оскар, когда они сели.

– Хочу, – сказала Наташка, – только не забывай, что здесь очень дорого, у тебя хватит денег?

– Я бы тебя, наверное, не приглашал сюда, если бы у меня не было денег, – обиделся Оскар и заказал бутылку шампанского. «Дом Периньон». Назло Наташке. Он был в «Знаке Голубя» с Женевьев пару раз. Конечно, ресторан очень дорогой, но в кармане у Оскара, вернее в бумажнике – он первый раз в жизни завел себе бумажник, – лежало 600 долларов.

– Ну, рассказывай, – попросила Наташка, закурив свою обычную длинную женскую сигарету и нежно поглядывая на Оскара, чуть наклонив голову набок. Нежность во взгляде Наташки означала обычно, что предмет или личность, на которую она смотрит в данный момент, ей нравится. К сожалению, не существовало предмета или личности, которые бы нравились Наташке сколько-нибудь длительное время.

– Я знаю, – сказала Наташка. – Ты получил наследетво, да? От польского дедушки в Детройте. Акции автомобильной компании. Большой пакет акций. И теперь будешь жить на проценты с огромного банковского счета. Дедушка покинул родную Польшу в 1914 году, спасаясь от призыва в армию… Угадала?

– Нет, – засмеялся Оскар. – Совсем не то.

– Значит, ограбил банк… Bay! – воскликнула Наташка, увидав, что официант принес серебряное ведро со льдом и бутылку «Дом Периньон», которую он, перед тем как открыть, показал Оскару. – «Дом Периньон»? Гуляем! Явно ограбил банк и, судя по шампанскому, ограбил не на окраине. Какой, скажи мне, О, я очень любопытная… «Чейз Манхэттен»?

– Нет, – сказал Оскар, – не банк, опять мимо… За самую прекрасную женщину в мире, за тебя, Натали! – И Оскар приподнял свой бокал с шампанским и добавил: – Я очень тебя люблю!

Глаза Наташки сделались теплыми-теплыми, и она благодарно обвела ими Оскара: «Все-таки ты прелесть, О, когда не грубишь и не капризничаешь. Я тоже тебя очень и очень люблю!»

Они соприкоснулись бокалами и выпили.

– Хорошо, – сказала Наташа, поставив бокал, который подскочивший официант тотчас же наполнил шампанским. Если ресторан и был дорогим, то у них хотя бы был отличный сервис. – Хорошо, – повторила Наташа, – ты же не хочешь мне сказать, что ты эти деньги заработал, О, миленький?

– Вот именно, заработал. – Оскар торжествующе улыбнулся.

– Пе-ре-стань! – протянула Наташа. – Только твой костюм стоит долларов пятьсот, и обед, которым, я полагаю, ты собираешься меня накормить, будет тебе стоить сотню долларов. Да одна эта бутылка шампанского…

– И на все это я, да, заработал деньги, – перебил ее Оскар, сделав ударение на слове «заработал». Наташка смотрела на него разочарованно.

– И где же ты работаешь? – уже без особого интереса спросила она. – Надеюсь, не официантом?

– Нет, – сказал Оскар. – Я – палач.

– Кто? – переспросила Наташка недоуменно.

– Палач, – спокойно подтвердил Оскар. – Очень редкая профессия, я один из немногих ее представителей. Вряд ли единственный, но, во всяком случае, я никогда не слышал еще о других профессиональных палачах.

– Ты имеешь в виду, – нерешительно начала Наташа, – что… что ты пытаешь людей?

– Да, – подтвердил Оскар. – Я пытаю исключительно женщин. И за это получаю довольно приличные деньги. Точнее, я сейчас пытаю только одну женщину, но надеюсь получить работу и с еще несколькими женщинами…

Оскар решил загадочно улыбнуться, потому что лицо у Наташки было чуть-чуть испуганное.

– Палач… – повторила Наташка. – Ну и нуууу! – протянула она с уважением. – И где же ты их пытаешь, О, в тюрьме?

– Нет, – сказал Оскар лениво, – в своем апартменте в Гринвич-Вилледж, на Мортон-стрит…

– Bay! – сдалась Наташка. – Я ничего не могу понять. О, объясни мне, ради бога, кого ты пытаешь и за что?

– Я пытаю Женевьев де Брео, приковываю ее наручниками к постели, бью ее набором ремешков и плеток, колю ее иной раз иглой, застегиваю на ней тугие ошейники, ебу ее искусственными членами и членом неискусственным, изображаю насилие. Делаю все, что придет мне в голову, фантазия у меня обширная. Мой арсенал всевозможных орудий издевательств над мадам де Брео постоянно растет, я постоянно покупаю готовые приспособления в Эс энд Эм магазинах у Хадсон-ривер…

3

Наташка хохотала долго и даже в конце концов закашлялась.

– Палач, палач! – повторяла она с восторгом. Остановившись наконец, она нежно поглядела на Оскара. На сей раз нежность означала одобрение. – Я всегда была уверена, что ты сексуальный маньяк.

– Я пришел в эту профессию через твою постель, между прочим, – невозмутимо сообщил Оскар. – Разве не ты научила меня первым приемам?! Вот теперь я палач…

– Если ты попадешь когда-нибудь в тюрьму благодаря твоей новой восхитительной профессии, не упоминай, пожалуйста, мое имя на суде и не говори, что это я тебя развратила, – засмеялась Наташка.

Она пришла в прекрасное состояние духа, небольшая светлая прядка волос отделилась от заколотой в небрежный шиньон массы и упала на Наташкин лоб. У Наташки был вид лукавой и смешливой хулиганки, девочки-подростка. Оскар протянул руку и погладил Наташкины губы, подбородок и шею.

– Ты все-таки гений, Оскар, – опять заговорила Наташка. – Додуматься до такого простого способа зарабатывать деньги! К тому же ты не меньше, чем я, любишь ебаться… – Наташка как-то стыдливо фыркнула.

– Ебать Женевьев де Брео не такое уж большое удовольствие, – возразил Оскар. – Ей пятьдесят.

– Ну и что, – пожала плечами Наташка. – Мне тоже когда-нибудь будет пятьдесят.

– Ты – другое дело. Тебя я смогу ебать и в пятьдесят.

– Спасибо, – склонила голову благодарная Наташка. – В пятьдесят лет я уже уйду из секса. Как боксеры уходят с ринга. Нужно уйти непобежденной…

– Да уж тебя победишь, как же! – засмеялся Оскар и, вглядевшись сквозь голубое облако в Наташкин холмик груди – Наташка любовно называла свои грудки курносенькими, – протянул к нему руку… Наташка дремотно и томно смежила глаза, чтобы зал не мешал ей прислушиваться к тому, как рука Оскара ласкает ее грудку…

– А вот слабо тебе выебать меня здесь, в ресторане? – вдруг быстро спросила Наташка, как бы не уверенная в Оскаре, и задвигала под столом ногами. Сбросив туфли, вытянула ноги и потерлась ступнями о лодыжки Оскара. По ногам Оскара, вверх к его паху, побежали мурашки… – Слабо? – опять тихо и серьезно спросила Наташа.

– Наталья… – начал Оскар. Он всегда, когда смущался и терялся, называл Наташку Наталья или Натали, взывая к ее серьезности через это официальное наименование лисьеподобного существа…

– Слабо… боишься, – хитро и соблазнительно улыбалась Наташка, и в сузившихся ее глазах сияли во все стороны разбитые вдребезги голубые хрусталики. – Трус, а еще палач…

– Что ты будешь есть, Натали? – спрятав лицо в меню, постарался отвлечь ее Оскар.

– Трус! – убежденно и весело констатировала Наташка. – Закажи мне саймон-стэйк… Я пойду в туалет, хочу пи-пи. Саймон-стэйк и салат из помидоров.

Наташка встала, весь зал опять смотрел на них, потому что невозможно было не смотреть на Наташку. От Наташки народ всегда чего-то ждал, у нее на лице было написано, что она вот-вот сейчас что-нибудь необыкновенное вытворит.

Задвигая обратно свой стул, Наташка насмешливо взглянула на сидящего с меню в руке Оскара и вдруг быстро почти прошептала: «Наберешься храбрости – постучи три раза в ледис-рум», – и ушла, колыхая попкой под голубым шелком на длинных ногах. Все без исключения мужчины в ресторане поглядели на Наташкину скрытую шелком попку, зная, что попка эта удивительной формы, прекрасна, и два эллипса, начинаясь у самой талии, спускаются вниз самой прекрасной на свете плотью, и тот, кто попробовал эту попку, подержал ее в руках, никогда уже попки этой не забудет.

«Какое все-таки Наташка элегантное существо», – подумал Оскар с восхищением. И он имел в виду не то, как Наташка одевается, нет, Наташка родилась элегантнейшим существом. Тоньше ее запястий Оскар не видел…

4

Когда через несколько минут Оскар постучал в массивную дверь ледис-рум, ему открыла испуганно улыбающаяся Наташка. В одной руке у нее был цилиндрик помады. Оскар, не говоря ни слова, вошел, оттесняя Наташку в тесное кафельное, залитое синим дневным светом помещение, поцеловал Наташкины недокрашенные губы и руками полез в теплые Наташкины тряпки.

– Не надо, миленький, – возбужденно заговорила Наташка, – не надо, я пошутила. Кто-нибудь войдет…

Руки Оскара, однако, уже хватали Наташкины голые бедра под платьем, миновали лоскутик трусиков, прошлись по системе резинок, поддерживающих чулки, и впились в мякоть попки.

– Что ты делаешь, О, что ты делаешь… Не…

Наташка запнулась, так как именно в этот момент Оскар рывком повернул ее попкой к себе и силой согнул Наташку так, что ей пришлось ухватиться руками за умывальную раковину. Затем он задрал Наташкино голубое платье, и все великолепие прекрасного белого крупа, нежных половинок предстало ему, Оскару, и заставило его член налиться волной набежавшей крови. Одной рукой Оскар проник под Наташкину попку, нащупал там самую горячую и влажную точку, указывающую безошибочно на вход в самую прекрасную в мире пизду, сдвинул чуть в сторону мягкий нейлон трусиков и единым движением всего тела вдвинул в Наташку хуй.

Наташка даже захрипела странно, как-то не по-человечески, оттопырила попку и опустила локти на раковину. Оскар крепко ухватил ее за полушария попки – он знал, что Наташка любит, чтобы попку ее держали крепко, – и отправился в волшебное путешествие…

Из путешествия по восхитительным землям, населенным дикой Наташкой, и только ею, вернул его к действительности настойчивый стук в дверь женской комнаты. Стучали, очевидно, уже давно…

– Что за черт, что происходит в этом туалете! – взвизгнул высокий женский голос. – Откройте наконец, сколько можно занимать туалет!

Оскар задвигался в Наташку и из нее медленнее и как бы с сомнением вдруг приостановился, не зная, что делать, но Наташка, повернув к нему голову, попросила хрипло:

– Не останавливайся, пожалуйста, еще поеби меня, я сейчас кончу. Еби же!..

Еще через несколько минут, не обращая внимания на стук в дверь и возгласы за дверью женской комнаты, Наташка и Оскар кончили вместе, как они больше всего любили, и, пока сперма его рывками выплескивалась в глубину Наташкиного тела, Оскар прижимал Наташку к себе, держа рукою нежный ее живот.

5

Когда они ехали в машине, Женевьев сочла нужным дать Оскару несколько основных инструкций по поводу того, как Оскару следует себя вести на обеде у Сюзен Вудъярд. Она никогда до этого не учила Оскара, как ему себя вести, очевидно, сегодняшнему обеду Женевьев придавала исключительное значение.

– Сюзен – моя лучшая подруга, – объявила Женевьев, промчавшись во второй уже раз на красный свет. Трезвая, Женевьев водила свой «бентли» еще более уверенно и нагло, чем пьяная. – Сюзен, может быть, самая интересная женщина, какую я когда-либо встречала. Она имеет репутацию лучшей американской новеллистки, она пришла в литературу лет десять назад вместе с поколением писательниц-феминисток, но она не феминистка. Я бы даже сказала, что она скорее антифеминистка. Я считаю, Оскар, что знакомство с нею может оказаться очень полезным для тебя, у нее огромные литературные связи.

Женевьев нравится думать, что Оскар пишет свой философский труд, в то время как Оскар даже не утруждает себя сделать вид, что он что-либо пишет. Женевьев восемь лет была замужем за издателем. Женевьев любит и хочет быть респектабельной и чтоб все вокруг нее были респектабельны. (Оскар все собирается как-нибудь сказать Женевьев, что вползать в «бентли» через одну дверь и выползать через другую – а Женевьев постоянно занимается ползаньем, когда она очень пьяна, – далеко не респектабельно.) Любовник-философ, пишущий книгу, – это очень респектабельно.

Оскару совершенно не нужны литературные связи, но о Сюзен Вудъярд он слышал и даже прочел одну из ее нашумевших книг – «Плата за страх», – повествующую о любовных приключениях женщины, сорвавшейся с цепи замужества только в тридцать пять лет. Молва утверждала, что образ главной героини Сюзен Вудъярд списала с себя. Оскар нашел книгу небесталанной, но пошлой, любовные сцены неуклюжими, но написанными явно энтузиасткой секса.

«Будет очень интересно познакомиться еще с одной нимфоманкой», – объявил Оскар насмешливо и положил свою руку на ляжку Женевьев. Хотя Женевьев два раза в неделю ходила заниматься балетом, ляжки у нее были мягкими. Может быть, ей следовало ходить на балет три раза в неделю. При мысли о том, что хорошо бы проверить, соответствуют ли сексуальные способности писательницы сексуальным способностям героини, Оскар ухмыльнулся…

Женевьев, очевидно, поймала улыбку Оскара в зеркале, потому что она вдруг неожиданно зло сказала: «Но запомни, Оскар, Сюзен для тебя табу. Она моя лучшая подруга».

Оскар поморщился. Все подруги Женевьев были ее лучшими подругами, так же как любая названная наугад знаменитость мужского пола обязательно была лучшим другом Женевьев или ее бывшим любовником. Оскар сдвинул свою руку ниже, с ляжек Женевьев на ее колени, и, сминая платье, пробрался к горячему паху мадам де Брео. Ему хотелось напомнить официально поджавшей губы мадам, кто он такой, напомнить ей о своем могуществе. Двумя пальцами он потер у Женевьев между ног.

Лицо мадам треснуло в гримасе. «Оскар! – жалобно взвизгнула Женевьев. – Я веду машину! Пожалуйста!»

Оскар убрал руку. Он ненавидел рациональность Женевьев. Разделение ею жизни на реальность и секс. Ему неприятно было ханжество Женевьев, отказывавшейся на улице или в гостиной среди бела дня вспоминать об их совместных постельных развлечениях. Для Оскара постель и жизнь были одно целое, и его кожаные доспехи, когда он их снимал, вовсе не лишали его сексуальности, желаний и импульсов. Женевьев же, встав с постели, сразу же превращалась в строго социальное существо.

Весь остальной путь в аптаун они промолчали, думая каждый о своем. Оскар – открыв окно и подставив лицо холодному, почти зимнему ветру.

6

Знаменитая писательница жила рядом с Гугенхаймовским музеем. В просторном холле дома на Пятой авеню целых два дормена сидели, внимательно обозревая многочисленные телевизионные экраны, на которых видны были все этажи богатого дома. Сексуальность писательницы хорошо охранялась.

В элевейторе Женевьев вдруг поцеловала Оскара в ухо и сказала, что она просит прощения.

– За что? – спросил Оскар, хотя и знал за что.

– Мне показалось, что я была к тебе невнимательна? – полувопросительно выдавила из себя Женевьев.

– Все нормально, – сказал Оскар.

Они пришли последними. Сюзен Вудъярд, небольшого роста блондинка – от Женевьев Оскар знал, что ей тридцать семь лет, – поцеловала Женевьев и протянула руку Оскару.

– Сюзен Вудъярд.

– Оскар Худзински.

Они обменялись оценивающими взглядами. При этом Оскар подумал: «Интересно, знает ли она?.. Знает ли она, что я палач? Похвалилась ли ей Женевьев не совсем обычным любовником, пашущим и тщательно обрабатывающим ее тело, как хороший крестьянин возделывает свой участок земли?»

У Сюзен оказались очень-очень светло-серые глаза не совсем удачной формы, несколько неопределенный нос, темные круги под глазами и склонность к полноте, которая, очевидно, доставляет ей немало диетических хлопот в наше время, когда эталоном женской фигуры служат больные дистрофией девочки.

Все эти данные обнадеживали, но наибольшее удовольствие доставил Оскару липкий пухлый рот Сюзен Вудъярд. Судя по рту Сюзен, молва, должно быть, не соврала, и свою похотливую домохозяйку Нэнси Сюзен Вудъярд смоделировала, да, с самой себя. Оскар прикинул, как будет выглядеть Сюзен, растянутая цепями на его, Оскаровом, ложе…

По плотно завешанному картинами коридору вслед за Сюзен они пошли в гостиную. Оскар успел заметить, что все без исключения картины изображали обнаженных или полуобнаженных женщин. Он вспомнил, что Сюзен Вудъярд, ко всему прочему, имела еще и славу бисексуальной женщины.

Гостиная, вопреки ожиданию, была совсем небольшая. Стены ее оказались полностью закрыты простого темного дерева шкафами с книгами. Старые, золотом тисненные переплеты тускнели за стеклами. Центральную часть гостиной занимал старомодный, необыкновенной величины кожаный диван. Такие диваны Оскар встречал в последний раз в родной Зелена-Гуре, даже уже в Варшаве они перестали ему попадаться. Почти все гости Сюзен Вудъярд поместились на диване.

– Мисс Соня Бетти, – Оскару представили первой, разумеется, женщину. – Оскар Худзииски.

Известной во всем мире, имеющей магазины во многих европейских столицах и в нескольких городах Америки, создавшей свой стиль одежды, успешно-соперничающей с Ив Сен-Лораном и другими китами фэшен-бизнеса Соне Бетти не менее шестидесяти лет. К Оскару с дивана приподнимается засушенное, тщательно выкрашенное в серебристый цвет – волосы облаком вздымаются над головой – существо и протягивает ему костлявую ручку, похожую на куриную, лапку: «Соня». Девочка-бабушка.

Мужчины представились вслед за Соней. Боб Картер, которого Женевьев назвала бой-френдом. Сюзен, выглядит как максимально неподходящий для писательницы, пишущей о сексе, бой-френд. Высокий, белый, излишне массивный, коротко, остриженный блондин распространяет вокруг себя атмосферу стерильности и тотальной несексуальности.

Зато некто Пьер – фамилии его Оскар не уловил, – пришедший вместе с Соней Бетти, оказался удивительно похожим на оперного Мефистофеля. Высокий, костлявый, одетый исключительно в черное; черная бархатная куртка, черные брюки и под ними черные же лаковые туфли – он, да, излучал секс, этот человек. Оскар даже несколько позавидовал его внешности, его неестественно красным губам: и черным угольным глазам, горевшим по обе стороны большого носа, даже его гнусавому голосу соблазнителя, Почему-то Оскару подумалось, что такая внешность больше бы подошла ему, Оскару, для роли палача, но он тотчас успокоил себя тем, что большинство людей в этом мире не осознают своих, возможностей и, естественно, конкуренция со стороны случайно встреченного им Пьера ему не грозит…

7

– Давно вы покинули Польшу? – обратился к Оскару Боб Картер почти тотчас же после того, как Сюзен-хозяйка усадила Оскара в кресло и дала ему в руку бокал скотча со льдом.

«Ждал, сука, момента», – с ненавистью отметил Оскар. Он ненавидел разговоры о политике и в особенности ставшие модными в последнее время светские беседы о ситуации в Польше. Во-первых, ситуация в Польше его мало интересовала, так же как и ситуация в Африке. Во-вторых, подобные беседы в гостиных всегда вынужденно поверхностны, и Оскару нечего было добавить к уже всегда готовому мнению собеседника, к заранее выбранной позиции…

– Более шести лет назад я покинул Польшу, слава богу! – миролюбиво ответил все же вежливый и терпеливый Оскар.

– Власти изгнали вас из страны или вы уехали сами? – помогла Бобу Соня Бетти. Но на лице ее не было написано такой профессиональной липкости, какая была на лице журналиста Боба, Соня просто желала быть вежливой.

– Я уехал сам, – в тысячный или стотысячный раз стал объяснять Оскар, пересиливая собственное отвращение. – В свое время я попал в Париж с группой польских туристов и решил остаться на Западе.

– Вы выбрали свободу, – подсказал Боб Картер.

– Я не назвал бы эту акцию столь пышно, – поморщился Оскар, несмотря на свое искреннее желание быть вежливым. – Просто в Польше мне было скучно жить. Я никогда не был вовлечен в политику.

Белесая физиономия мистера Картера изобразила нескрываемое разочарование. Он лишился куска информации, которую он потом смог бы куда-нибудь пристроить. К тому же Оскар обидел его тем, что оказался нестандартным поляком… Все же Боб Картер решил еще раз попытаться вывести Оскара из равновесия.

– Как вы относитесь к только что созданному независимому польскому тред-юниону «Солидарность»? – выстрелил Боб из самого крупного орудия. – Вы думаете, «Солидарность» имеет шансы на успех?

Оскар с завистью посмотрел на увлеченно беседующих о чем-то своем Сюзен и Женевьев и позавидовал им. Спокойно разговаривают, может быть, об удовольствиях секса, или о новой коллекции тряпок, созданной с помощью Женевьев, или о книге Сюзен. Его же угораздило родиться поляком, и вот на каждом парти и обеде к нему неизменно пристают с глупейшим состраданием или скучнейшими неграмотными суждениями о Польше, почерпнутыми из популярных дешевых газет. «Шит!»

– Я считаю, что люди, создавшие «Солидарити», – а кое-кого из них я знаю, с несколькими учился вместе в университете, – такие же демагоги по природе своей и так же хотят власти, как официальные лидеры, управляющие сейчас страной, хотят удержать эту власть, – сказал Оскар и сменил ногу. То есть он сидел в кресле миссис Вудъярд, положив левую ногу на правую, а теперь оказался сидящим, положив правую ногу на левую. Переменив ногу, он стал смотреть чуть в сторону от лица Боба Картера, давая тем самым как бы отбой неинтересному ему разговору.

Не тут-то было. Профессиональный журналист не дал ему выйти из беседы.

– Разве вы не хотите, чтобы в Польше была демократия? – спросил Боб Картер подозрительно.

– А почему вы решили, что я люблю демократию? – ответил вопросом на вопрос Оскар, всерьез начиная злиться.

– Потому что вы убежали из недемократической страны на свободный Запад, в страну демократическую, – парировал Картер.

– Знаете, мистер Картер, – Оскар усмехнулся, – я обладаю странной особенностью не доверять общепринятой терминологии и ее штампам. Для меня социальные системы и в Польше, и в Соединенных Штатах именно и есть демократия, то есть системы, при которых лучше всего живется массам, «демосу» – посредственному большинству, угнетающему талантливое меньшинство. Конституции обеих стран говорят о народе едва ли не в религиозных терминах…

– Если демократия и там и тут, с чем я никак не могу согласиться, и вы демократию ненавидите, то зачем вы убежали из Польши? – враждебно спросил Картер.

– Для моих личных целей эта страна подходит мне больше, чем Польша, – спокойно объявил Оскар и уточнил: – Специфика моей профессии… – При этих словах Оскар заметил, что прислушивающиеся сейчас к разговору Сюзен и Женевьев улыбаются. Женевьев смущенно. При дневном свете и в гостиных Женевьев стеснялась специфики Оскаровой профессии.

Сюзен Вудъярд удалилась, вызванная горничной в обеденную комнату, а Оскар вдруг неожиданно для себя добавил, как бы подводя итог, разговору:

– Простите, Боб, вы ожидали от меня привычных вам и потому приятных подробностей об ужасах жизни в стране социализма, но о них вы сможете услышать от любого другого поляка. Многие мои соотечественники расскажут вам то, что вы хотите услышать, в обмен на ваше внимательное сострадание, пару дринков и даже только за то, что вы работаете для «Нью-Йорк таймс».

Боб недоуменно посмотрел на Оскара и пожал плечами. Может быть, он и возразил бы что-нибудь Оскару, но, к счастью, появившаяся вновь хозяйка дома объявила, что обед подан, и они встали, отчего их, шестерых, оказалось неожиданно много, и перешли в обеденную комнату.

4

Стены обеденной комнаты писательницы также оказались густо увешаны картинами. Оскару почему-то понравилось, что своим картинам Сюзен Вудъярд не уделяет особого внимания, некоторые были даже и без рам, и почти все были работами неизвестных наивных художников. Оскару всегда нравилось наивное искусство, и он одобрил вкус Сюзен. Около десятка самых больших картин принадлежали кисти одного художника и изображали сценки из жизни женского монастыря. На одной картине монахини, голые до пояса, мылись у поставленного на козлы длинного корыта, а надзирательница с кнутом в руках, закатав рукава, стоя рядом, следила за их поведением. На другом полотне надзирательница наказывает провинившуюся монахиню – хлещет веником из прутьев по широкому белому заду…

Оскар решил было, что на наивного художника несомненно оказал влияние дешевый популярный современный садизм, но, приглядевшись к картинам внимательнее, обнаружил, что они не современные, но старые, скорее всего середины прошлого века. Было маловероятно, чтобы американский наивный, и очень наивный, порой грубо-неумелый художник знал что-либо о садизме как таковом. Скорее, его восприятие мира было таким же мрачным, как и черно-зелено-желтые полотна, намалеванные им…

Оскара посадили за стол рядом с Женевьев, справа от него поместился симпатичный ему Пьер. Оскару все более и более казалось, что Пьер – любовник Сони Бетти. Он решил впоследствии спросить об этом Женевьев.

За обедом Боб Картер уже не приставал к Оскару, но сменил польскую пластинку на французскую и доебывал Женевьев и Пьера, оказавшегося корсиканцем. «Слава богу! – думал Оскар. – Я могу наконец помолчать и послушать других». Оскар затих, и его общение с людьми за столом ограничилось тем, что он наливал вино Женевьев, она всегда просила его об этой услуге, когда они отправлялись обедать к людям, чьим мнением она дорожила, не хотела, чтоб ее считали алкоголиком. Еще Оскар отвечал на несложные вопросы горничной, с очередным блюдом в руках обходившей время от времени периметр стола, или самой Сюзен Вудъярд, положить ли ему очередной кусок мяса или еще одну мясистую, в масле, зеленую ветку брокколи.

– Да, пожалуйста, – говорил Оскар и вежливо улыбался. Он решил, что никто уже не сможет сегодня вывести его из равновесия. Оскар не позволит этого никому.