Текст книги "Другая Россия"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

лекция шестая
Смесь Турции с Германией

Итак, в декабре 1989 года после 15 лет отсутствия я прилетел в СССР. Результатом моих впечатлений, того что я увидел за три недели, явилась книга «Иностранец в смутное время», написанная в 1990 году, она была издана Омским областным издательством общим тиражом не менее 300 тысяч экземпляров, но прошла мимо столичного читателя и критиков. А жаль, там содержалось множество оригинальных наблюдений. Многое я увидел свежим взглядом свалившегося с Луны, ведь за 15 лет я полностью отвык от страны и населения. Сейчас я вновь привык к соотечественникам и многое уже не вижу. Тогда я обратил внимание на распущенное своеволие соотечественников, на волчьи лица в Шереметьево, когда вдруг выходишь из внутренних помещений аэропорта в толпу. Покойный Юлиан Семёнов, это ему я обязан этим первым поучительным визитом, поселил меня в гигантской гостинице «Украина». «Украину» я увидел старинным осыпающимся германским храмом, а себя археологом Индианой (исходя из фильма об Индиане Джонсе, его отлично играет актер Харрисон Форд).

Среди прочего я тогда разглядел, как много в русских – турецкого, как много в России от Турции. Повсюду в русских квартирах, в том числе и в квартире моих родителей в Харькове, было неумеренное обилие ковров. Ну ладно, ковры лежали на полу, но они висели и на стенах, придавая квартирам безошибочно мусульманский колорит. Квартиры же оказались очень тёмными, ибо население завешивало свои окна плотными шторами, даже двумя рядами штор – лёгкими и толстыми. Добрая половина квартир имела перестроенные под комнатёнки-пеналы, – бывшие лоджии и балконы. И на окнах этих пеналов были шторы, так что солнце и небо напрочь отсутствовали в квартирах. В русских квартирах царил мусульманский полумрак, как в гаремах. Отсутствие света безусловно негативно сказывается на росте детей, на настроении детей и родителей, на количестве жизненной энергии в квартире.

Другим несомненным атрибутом Турции были бесчисленные тусклые абажуры с кистями. Чаще всего кофейного, оранжевого или даже красного цвета. А ещё – по большей части молчаливые женщины, подававшие еду и не ввязывающиеся в разговоры мужчин. Женщины-тени. Подобное патриархальное общество я увидел позднее в Абхазии в 1992 году. Не нужно думать, что Россия далеко ушла от Абхазии, только потому, что у нас поют Алла Пугачёва, Ветлицкая или Земфира. Турецкость моих соотечественников проявлялась и в том, как охотно они были облачены все в шаровары – турецкого производства спортивные штаны. У гостиницы «Украина» молодые парни сидели на корточках возле своих автомобилей. Позднее на вокзалах, на перрoнах, на остановках автобусов я лицезрел тысячи этих рассевшихся очень мусульманских птице-человеков. (Впрочем, отчасти это и тюремная привычка.) Сограждане оказались турками.

Германии в России оказалось ничуть не меньше. Низкие, приземистые, казарменные здания, обыкновенно жёлтые или охровые, зелёные крыши – узнаваемо немецкие. У Владислава Ходасевича есть строки:

 
«Жди: резкий ветер дунет в окарино
По скважинам громоздкого Берлина
И грубый день взойдёт из-за домов
Над мачехой российских городов».
 

Не ручаюсь за точность всей цитаты, но за «мачеху российских городов» ручаюсь. Ходасевич подметил верно. Когда едешь из Франции в южную Германию на поезде, то вдруг перед границей поезд ныряет в длинный тоннель и появляется на свет уже на совсем другом пейзаже. Романтическая Франция, её круглые деревья, её двускатные крыши красноватой черепицы, остаётся сзади за горой, а здесь обнаруживается плоская и прямоугольная страна жёлтых стен, казарменного типа зданий. Поэты всё это подмечали острым глазом. Мандельштам:

 
«Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель
Ленивый правовед садится в сани
Широким жестом запахнув шинель».
 

Это о Санкт-Петербурге, построенном Петром и Екатериной с германских образцов.

А вот что писал тот же Мандельштам о Франции:

 
«Франция, как жалости и милости
Я хочу твоей земли и жимолости
Правду горлинок твоих и кривду карликовых
Виноградарей твоих в повязках марлевых…»
 

Отметив, что строфа эта похожа на беглый взгляд на страницу журнала «Нейшнл Джеографик», скажу что, в пейзаже Франции бросается в глаза обилие деталей, отсюда точно применённые сложные буквы «ж», «круглые» слова: «горлинок», «карликовых» и реалистическая деталь марлевых повязок. Пейзаж же Германии категорически иной, он более общий, более пустой, он светлее, здания – жёлтые, крыши – зелёно-салатные. (В то время как во Франции сельские крыши краснокирпичные. И французские деревья острижены кругло.) Интересно, что Бисмарк, я только что прочёл в тюремной библиотеке книгу о нём, будучи послом в России, восхищался зеленью российских крыш. Они напоминали ему родину – Пруссию, Берлин.

Кутузовский проспект, в самом начале его у Москвы-реки стоит крепость «Украины», весь в снегу предстал передо мною парадным, германским, тогда в 1989. «Иностранец в Смутное время» начинается со сцены, когда тринадцать снегоуборочных бульдозеров идут свиноголовым германским строем по ночному Кутузовскому.

В русских, кажется, равно существуют эти два элемента: германскость и турецкость. Тотально правы новые ревизионисты, блестящие учёные Фоменко и Носовский. Никакому набегу слаборазвитых монголов XIII века Русь не подвергалась, она испокон веков была смешанной тюркско-славянской державой. Мы родились в шароварах, – потому у нас висят наши ковры, абажуры, известна лень наших мужчин (всегда валяются на койках), прожорливость наших пухлых женщин, потому близки по значению слова «терем» и «гарем». Фоменко/Носовский ещё утверждают, что Орда была постоянным войском Восточной Руси, что «Оттомания» – оттоманская Турция – всего лишь отколовшаяся от нас поздно южная Русь – «Атамания», что Батый всего лишь – «Батько», а «Мамай» – мамкин; но суть видна, мы родились в шароварах. Глупо это отрицать. А уж потом пришёл Пётр Великий и насильно привил нам немецкую шинель. Так что перефразируя Виктора Шкловского, литературоведа («Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя») с полным правом нужно утверждать, что все мы вышли из шаровар и из шинели.

Тогда, в декабре 1989 года я ежедневно видел десятки доказательств того, что мы смесь Турции с Германией. Сегодня мне это меньше бросается в глаза. Однако тюремный замок Лефортово – германской модели и производства XVIII века. Я сижу, положив на дубок тетрадь, и пишу, политический заключённый, эти строки, внутри здания, той его части что составляет букву «К» в имени немецкой принцессы. Привет Германии! Дойчланд убер аллес! И Оттомания, Атамания – моя другая рука!

Когда германскость прибыла в Россию? Несомненно, что с Петром I. Во всяком случае государственная германскость, во всяком случае организация государства, его администрация, шинели военных и чиновников. Однако, разве не приходила она уже с поляками, опосредованная, в Смутное время? Не приходила ли она уже ещё раньше, со шведами? Ведь мы воевали с ними так рано как в XIII веке, ведь Ледовое побоище (НБП празднует его как День Нации с 1996 года) случилось в седой древности 5 апреля 1242 года. Приходило, конечно. Более того, ранние, IX и X веков белые храмы в городе Владимире, я их лично осматривал, как две капли воды похожи на подобные аскетические сооружения в Великобритании, оставленные саксами, я их лично осматривал в 1980 году. Объясняется эта идентичность храмов не норманской теорией, но чрезвычайным сходством славянских и германских племён. Великий англичанин Чемберлен, нет не премьер-министр, отдавший Гитлеру Чехословакию, но тот Чемберлен, который ещё в 1923 году предсказал Гитлеру Великую судьбу, Чемберлен – германофил, исследователь судеб народов, историк, утверждал сходство славян и германцев и называл их Великими расами. Внешнее сходство также несомненно. Но я хочу сказать, что возможно германскость – есть естественное свойство русских (или по меньшей мере части русских), доставшееся нам генетически. Ведь на самом деле русские вовсе не холерики и истерики, какими их видят западные режиссёры, постановщики спектаклей по романам Достоевского. Мы – довольно угрюмый, северный народ, из нас слова не вытянешь, и нас потому так всегда тянуло к цыганам, что они наша полная противоположность – жгуче южные как перец. Русский в натуральном виде необщителен и угрюм. Не так уж мы далеки от скандинавов и их прославленной в анекдотах о «горячих парнях» – флегматичности. А если вспомнить, что многие славянские племена на восток за Эльбой были онемечены и стали пруссами, то вообще можно поставить знак равенства между нами. Русские = Германцы.

Как обращаться с найденными мною корнями, с этой обнаруженной новой идентификацией России? А так, что не надо отвергать свою турецкость и не надо отвергать свою германскость. Это в нас уже есть, и надо с этим жить. И вряд ли мы от этого так быстро избавимся. Это часть наследия предков – русского «адата», его самая глубинная часть. (Об «адате» я уже говорил в главе «Откуда берутся старухи?») К несчастью помимо этих двух частей: турецкости и германскости, есть ещё и третья, это психология крепостных крестьян: фатализм, покорность судьбе, плаксивость («Святая Русь, страдалица!» и прочие стенания, «Почему мы такие несчастные! Почему все страны – как страны, а мы…»). Вот эту часть «адата» нужно отвергать и вытаптывать в себе и в стране.

Психология крепостных приобретена отрицательным опытом, опытом крепостного права, более четырёх веков ломавшего психоструктуру крестьянина и простолюдина-смерда. А случилось так, что после ужасающих потерь, нанесённых господствующим классам, с 1917 года практически все мы – современные русские – потомки крестьян и простолюдинов. Отдельные умники утверждают, что, дескать, рабству научила русских советская власть. Э нет, советская власть поначалу как раз возглавила восстание рабов против господ. И лишь позднее не устояла перед соблазном использовать многовековой опыт покорности населения для своих целей. Школу рабства Россия прошла даже не у монголов, каковых, парадоксально, наших якобы завоевателей, в природе не существовало, как это блестяще доказывают фундаментальные исследования профессоров Фоменко и Носовского. Школу рабства Русь проходила в руках собственных князей, князьков и вождей военных дружин (по современному – боевиков). То, что творилось в Чечне в 1991—1999 годах, в XV—XVIII веках происходило на территории России. И только последние сто лет это было относительно цивилизованное рабство.

Вглядитесь в лица большинства наших пенсионеров или работяг: это смирившиеся, смиренные, покорные, усталые лица. Послушайте, что говорят в ответах на опросы, в рейтингах народные массы: скепсис, неверие, мрачный пессимизм, отрицательные мнения, фатализм, «не знаю», «не интересуюсь», «не имею мнения…»

Такой результат получается если 15-20 поколений избивать ежедневно, гонять на тяжелые работы, продавать и дарить, насиловать и убивать. Итак диагноз: слишком длительное крепостное право, отсюда слишком склонённые выи. Тут уже их не выпрямят ни шаровары, ни шинель.

лекция седьмая
Трупный яд XIX века

(Старомодная русская культура повинна в апатии русского человека)

Начну с парадокса. Утверждаю, что именно потому, что Россия потребляла Чехова, Толстого, Пушкина, Достоевского в лошадиных дозах, именно поэтому мы – отсталая, терпящая поражение за поражением держава. И не только потребляла, но продолжает потреблять – обсасывает, измусоливает, смакует, распространяет в киноверсиях и в плохих пьесах. А оттуда, из XIX-го века, нам подспудно диктуется (как пассы гипнотизера, его монотонный голос, отсчитывающий счёт) мировоззрение XIX века.

Нет, не анормальная любовь граждан к XIX веку привела к феномену преобладания культуры XIX века. Просто, победив в 1917 году, новая власть банально не пошла на творческую борьбу с окружающим современным миром, и с его культурой и эстетикой, а пошла на запреты. Так было легче, удобнее, расходовалось меньше сил. Уже к концу 20-х годов власть встала на этот путь, посему через семьдесят лет после пролетарской революции Россия предстала перед миром и собой в зеркале пошлейше искривлённой, старомодной старухой Карамазоф в чеховских очках. Все культурные, философские, и политические открытия и Европы и Азии прошли мимо России и остались ей неизвестны. Россия не прочла нужные, открывающие, растолковывающие современность книги: ни Селина, ни Миллера, ни Андре Жида, ни Жана Жене, ни «Золотую ветвь» Фрэзера, ни «Майн кампф» Гитлера, ни «Восстание против современного мира» Эволы. (Главное, она не прочла эти основополагающие книги вовремя!) Россия абсолютно игнорировала правду о мощных движениях европейского национализма XX века, современных её революции.

Зато как грибковая плесень разросся ядовито XIX век! Потому что власть его не запрещала, вот почему! XIX век был для власти безопасен. Его декабристы, перешедшие в анекдоты, Белинские, Катковы, шоколадный карлик Пушкин, дура Натали Гончарова, апатичные резонеры «Вишнёвого сада», гусары, корнеты, разночинцы, даже Базаров – болтуны, извергающие тонны слов, не могли никого совратить, приобщить к крамоле, потому поощрялись.

Ну разумеется, самая высшая интеллигенция что-то читала на языках, что-то привозили, какие-то книги 20-х годов были доступны узкому кругу «рафинированных» лиц, но России массовой это всё было никак не доступно, а значит никак не помогало России расти, меняться, производить современных людей. Для неё время остановилось в 1917 году. И культура. И политика. Часы стояли 70 лет. Конечно, это было удобно для безопасности государства. Люди представляли «фашистов» чуть ли не с клыками, «анархисты» в спектаклях были все сплошь пьяные матросы-неряхи, капиталист – пузатый тип с сигарой – вот такие бытовали стереотипы людей не нашей идеологии. Но для настоящего и будущего страны – когда поколения жили в роковом незнании мира – это было равносильно смертному приговору.

Нас кинули в XIX век не сразу. Вначале власть пыталась выиграть соревнование. Замалчивая мир, она в первые годы после революции шла в ногу со временем. Грозная власть эпохи сталинизма заставляла любить рабочих и трактористов, Стаханова, Чкалова, Гризодубову. Ослабевающая власть Хрущева и Брежнева всё увеличивала дозу XIX века. Тошнотворные барышни и гусары, и Пушкин, слава Богу, породили народную отдачу – издёвку в форме порноанекдотов. Однако советский человек всё же сформировался под влиянием литературы XIX века, с сознанием на столетие дряхлее современности.

Мне приходилось и приходится жить в чужих квартирах, ибо своей нет. Библиотека советского человека убога. Вместе с советскими кастрированными писателями второй половины XX века там стоят российские классики и переводная литература, отобранная цензорами для перевода в советское время. Фейхтвангеры и Ромен Ролланы и всякая подобная им западная мелкота просто банальны. (Но зато антифашисты.) Советские классики создали искусственный мир без плоти и её влечений, без социальных страстей (разве что производственные конфликты), и потому являют собой курьёзный, единственный в мире феномен: они создали литературу для евнухов. Русская классика: Достоевский, Чехов, Толстой, и господа литераторы помельче, состоит из тысяч страниц охов, плачей, стенаний. В ней мокро от слёз, противно от сумерек. Собачья старость чеховских героев, их тоскливая старческая буржуазность, размноженная в собраниях сочинений и спектаклей, извратила образованного русского человека. Герои Чехова все чего-то ждут, декламируют, не едут в Москву никогда, хотя нужно было с первых минут первого действия спалить на х… вишнёвый сад и уехать в Москву первым же поездом. Зонтики, кружева, едкий запах подмышек и тела никем не используемых по назначению (ибо Чехов – чахоточный больной) трёх сестёр. Ведь Чехов – это извращение. С его одой – шкафу, это не ода шкафу, но ода мещанству. После чеховских книг неудивительно, что вспыхнула революция. Кто-то же должен был дать дубиной по такому миру. Что до Достоевского, – то его книги ускоренный эпилепсией автора убыстрённый истерический мир, где все кричат, жалуются и исповедуются в пыльных мыслях за нескончаемыми самоварами с чаем. Утомительно многословный граф Лев Николаевич Толстой издевательски морализирует и раздувает банальнейшие коллизии жизни до размеров «Одиссеи» и «Илиады». Мировоззрение русских классиков в точности следует их болезням – тоскливый жёлтый мир чахоточного Чехонтэ (фамилия ему подходит: Чехов, Чахов т. е. чахлый, чахоточный) и эпилептический истеричный мир Фёдора Михайловича. Новые памятники, поставленные этим писателям только что в Москве, кстати сказать, достоверно передают их образы. Сползающий с некоего сидения в халате больной Фёдор Михайлович у здания Библиотеки Ленина, костлявый пошатнувшийся Чехов на проезде Художественного театра. Скульпторы Рукавишниковы, отец и сын, отлично поняли писателей.

Толстой откровенно больным вроде не был. До середины жизни прожил бабником и грешником, вторую половину жизни пробыл у жены под каблуком и в паутине христианства. Церковь хотя и отлучила его – возилась с ним, а он с нею. В результате этих скучных борений появились «Воскресение» и «Смерть Ивана Ильича». А из борения с женой Софьей Андреевной, поработившей его, появилась мстительная «Анна Каренина», где он бросает Анну (Софью Андреевну в действительности) под поезд. Всё это бытовуха XIX века, однако. Ни высоких страстей, ни большой темы… измена мужу, всего-то!

Достоевский из своего опыта дрыгания в паутине христианства создал вторую часть «Преступления и наказания» и осквернил свою же книгу, начатую великолепно, и своего уникального героя – Раскольникова. Поразительно, но в русской классике XIX века нет радостных книг. (В 18-ом веке есть: Державин, Ломоносов…) В XIX веке нет книг воинской доблести, за исключением поистине гениальной книги Гоголя «Тарас Бульба». Однако такое впечатление, что она создана случайно, скорее как попытка написать подражание на модную, пошедшую от французского щеголя Проспера Мэриме тему: легенды и песни европейских варваров: венгров, цыган, жителей трансильванских областей и восточных славян. Результат превзошёл все ожидания. Если они были. «Тарас Бульба» – радостная героическая эпика. Вторая радостная фигура в русской литературе XIX века это Константин Леонтьев. Его называли русским Ницше, и в статье «Средний европеец как орудие всеобщего уничтожения» он предвидел опасность устройства мира согласно вкусам обывателя. Как писатель он может быть определён как предтеча импрессионизма или даже экспрессионист (Леонтьев умер в 1891 году). Но и Гоголь «Тараса Бульбы» и радостный Леонтьев – исключения!

В XX веке радостными писателями были Николай Гумилёв и Владимир Маяковский. В них без труда находят сегодня начатки русского фашизма. Были ноты ницшеанства или если иначе – протофашизма в Леониде Андрееве, и в Ропшине-Савинкове, в раннем Максиме Горьком (он даже усы носил под Ницше, а персонажи его пьесы «На дне» пересказывают, не стесняясь, ницшеанские идеи). Но позднее на литературу надели намордник. В результате не только то, что печаталось, но и то, что писалось – стало безжизненным, как эрзац-кофе и эрзац-маргарин. И вот семьдесят лет потребления этой, с позволения сказать литературы – породило генетически безвольных людей.

Это всё не упражнения в литературоведении, я занимаюсь человековедением. Я уверенно заявляю: человек в значительной мере есть то, что он читает. Ибо книги представляют определённые наборы идей, живых или уже дохлых. Негероические, слезливые, истеричные книги породили безвольных, негероических мужчин и женщин. Помню, в 1981 году я познакомился в Калифорнии с богатым человеком, который с улыбкой представился мне как writer of trash books. Честный этот американец в полной мере осознавал, что он создаёт. Практически вся русская литература после конца 20-х годов до 2001 года, включая книги диссидентов – есть ни что иное как завалы trash books.

А что происходило в остальном мире, в то время когда закупоренная герметически как в консервной банке мариновалась, гнила и тлела Россия в соусе XIX века? Появился Фрейд – великий Конквистадор подсознательного и первооткрыватель либидо, воспели Сверхчеловека и обожали Вагнера в Германии, пришёл фашизм в Италии, появились д`Аннунцио, Андре Жид с его «Имморалистом», Джойс, книги Чемберлена, Генона, Эволы. Кнут Гамсун, Селин, Миллер. Из вышеперечисленных только Гамсун достиг России. После победы над националистами в Европе пришли экзистенциалисты, Сартр, Жан Жене, Театр абсурда, движение хиппи, культурная революция 1966 – 1976 в Китае, студенческие революции 1968 – 69 годов в Европе, Че Гевара, молодёжный терроризм «Красных бригад» и РАФ: Курчио, Каголь, Баадер, Майнхоф.

В России проявились: дряхлый, удручающий Брежнев, загадочное настойчиво-неумное КГБ, по телевидению КВН, в официальной литературе фанерные Егор Исаев, Юрий Бондарев, бесталанные Окуджава (кстати создал целую серию исторических романов о XIX веке) и Евтушенко, антисоветские, но удручающе всё равно, фанерные писатели-диссиденты во главе с Солженицыным (перепутавшим столетия, его романы написаны исходя из идеологии и мировоззрения XIX века). Всё вышеперечисленное настолько мелкотравчато и ничтожно, что лежит ниже… ниже уровня моря, ниже всего. Правда, был уровень ещё ниже – массовая советская культура. Достаточно сказать о вкусах советского человека в 70 – 80-х годов. Прежде всего жанром наиболее восхищавшим «совков» была пародия: «Собачье сердце» (гнусная антипролетарская книга), «Котлован» (гнусная книга), «Двенадцать стульев» (обывательский ночной горшок, слизь и блевотина). В кино шмыгала вовсю по экрану тройка уродов: Никулин, Вицын, Моргунов – сами пародия на киногероев. Их шедевры: «Бриллиантовая рука», «Берегись автомобиля» и прочая дрянь. Надо сказать, что и обывательский шедевр, булгаковский том «Мастер и Маргарита» по жанру своему тоже пародия на исторический роман. Хрустальная мечта обывателя: возвысить своё подсолнечное масло, примус, ночной горшок, ЖЭК до уровня Иисуса Христа и прокуратора Иудеи, сбылась в этом обывательском, московском бестселлере. Кстати «Мастер и Маргарита» и «12 стульев» разительно родственны: разъездная бригада Воланда напоминает бригаду Остапа Бендера. Все эти типажи вполне могли быть воплощены Никулиным, Вицыным, Моргуновым. Они бы вполне сыграли в «Мастере и Маргарите», но вот мертвы. Комедия и пародия – жанры угасающих государств и наций. Это заметно было уже в античной литературе. Трагедия – жанр здорового, мощного государства. Авторы трагедий – Эсхил, Софокл, Эврипид – творили в здоровой Греции. Когда Греция обессилела – появились пародисты.

У нас в СССР происходили полнокровные события. Пёрли живые волны китайских солдат на остров Даманский, и их жарили из огенемётов. Но власти скрывали героев. Но те, кто должен был героев воспевать, не умели этого делать, даже если бы разрешили. Не умели, и таланта не было. Из их духовности можно было выдуть только ночной горшок, а не греческую вазу для нектара и амброзии. Мелкость, отсутствие присутствия – вот как можно охарактеризовать культуру России после 20-х годов.

К началу 80-х в Европе тотально победила «демократия», то есть тоталитарный капитализм. И одновременно исчезло искусство. Последние из могикан спешно вымирали, самым замыкающим из Великих в 1986 году умер в арабском отеле в Париже Жан Жене. Ему было так противно во Франции, что он завещал похоронить себя в Северной Африке, на арабском кладбище. Символично, что именно я написал по просьбе редакторов «La Revolution» – журнала Компартии Франции – некролог Жану Жене…

Вывод: Советская власть искусственно задержала информацию о мире за пределами СССР, и таким образом искусственно заморозила Россию, оставив её жить в самом что ни на есть XIX веке, ну от силы в самом начале XX-го. Чего тогда удивляться, что у нас несовременный даже антисемитизм, по атрибутике он живет во времена «Дела Бейлиса» (маца, кровь христианских младенцев и прочие средневековости, тогда как антисемит на Западе отрицает существование газовых камер и уничтожение шести миллионов евреев), что наш «фашизм» копирует гитлеризм 20-х годов, что наши «демократы», наконец, такие же наглые, как американские либералы до кризиса 1929 года, а наши богатые наглы и аррогонтны как американские богачи до всемирной шоковой терапии 1917 года.

То, что мы имеем сейчас: отвратительные типажи неуверенных в себе апатичных, неразвитых, деревенских людей-зомби – следствие последних шестидесяти из семидесяти лет Советской власти. Примером для подражания были лживые агитки, книги для евнухов, пародии и комедии. Потому и люди-пародии, гротескные персонажи преобладают в российском обществе. Не те книги читали потому что, не те фильмы видели.

В 80-е годы появляется, слава Богу, в России популярная культура, аудио-кассеты прежде всего, поскольку музыка считалась наименее опасной, потому именно на нее власти перестали обращать внимание на первую. В период перестройки публикуются наконец с огромным запозданием книги 20-х, 30-х, 40-х, послевоенных годов – все некогда упущенное идет потоком. Шумно сваливается на головы. Но уже поздно: даже наша underground culture успела заразиться трупным ядом XIX века. Наши панки – самоубийственны как Надсон, наши хиппи – как юродивые. Только поколение, родившееся в 80-х годах, полностью не отравлено ядом.

Ну конечно, электричество, радио, индустриализация, телевидение, холодильники – все это в должный срок появилось и в СССР, но я говорю о мировоззрении, о социальном сознании, о понимании своего времени, о понимании человека. Все это в СССР и в России осталось на уровне XIX века. Не обязательно быть адептом Фрейда, но без знания его открытий (мир подсознания, либидо и пр.), догадок и даже заблуждений человек слеп. А без знания истинных историй Муссолини, Гитлера, всего национал-социалистического великого бунта Европы с 20-х по 40-ые годы – человек слеп в социальном смысле, он беспомощен. Интересно, что протестуя против экстремистских изданий либерал-демократы имитируют Советскую власть – требуют закрыть издания, подавить информацию. Но подавление отражается позже негативно на судьбе народов. Идеи должны побеждать в честном гражданском и военном соревновании. Тогда сформируется здоровая нация.