Текст книги "Американские каникулы"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Говоря об удовольствии, я имею в виду остальное: то, что мы всякий день после ее работы бегали у красивейшего летнего океана, то, что она иногда надевала на ноги ужасные черные ботиночки, зашнуровывающиеся на дюжину крючков, с белыми носочками и длиннющую, до полу, юбку и порой заплетала свои длинные и густые волосы в толстую косу. И читала Библию перед сном и совокуплениями. Подобное поведение было новым для меня и забавным и нисколько меня не раздражало. «Китч», так сказать.

Раз в неделю мы с Джули дружно отправлялись на ее голубеньком автомобильчике в супермаркет за покупками и загружали автомобильчик батареями пива, галлонами вина и паундами разнообразного мяса. Десятками паундов! Она прекрасно готовила и любила это!

Разумеется, в сравнении с ее буйным эксом, алкоголиком – он даже бил ее в последние месяцы, – мое жизнерадостное пьянство ей даже нравилось. Джули быстро привыкла, что без бутылки вина я не сажусь за стол и что это весело, а не плохо.

Через две недели, одновременно с переходом на бессемянное марихуанное искусственное возбуждение, я понял и то, что без работы я тут охуею. Калифорнийский городок хорош, спору нет, но делать мне в часы, в которые Джули находилась в школе, было совершенно нечего. Лежать у океана целый день, поджариваться на солнце мне сделалось лень. Тинейджеры-девочки, которых я пытался подклеить на местном маленьком пляже, меня боязливо избегали. Шкура моя к тому времени все равно была цвета древесной коры, потому я решил работать и начал перепечатывать набело свой новый роман, написанный в Париже осенью. Первый вариант запасливый писатель привез с собой…

Около восьми утра моя аккуратная подружка садилась в голубенький автомобильчик, а я, улыбчивый и загорелый, в просторных полотняных брюках и тишотке, коротко остриженный Джули – она стригла меня с большим искусством каждую неделю, – махал ей рукою с балкона. Она разворачивалась под окнами и устремлялась в соседний городок учительствовать. Я, послушав последние известия и выругав несколько раз Рейгана и его бравых поджигателей войны, всех этих рослых военных рябят – Хэйгов и Вайнбергеров, садился за машинку.

В двенадцать часов подружка моя являлась домой. Еще от двери улыбаясь своему нежданно свалившемуся на ее голову писателю, подходила его поцеловать, повязывала фартук и уже минут через пятнадцать подавала мне и себе какой-нибудь замысловатый, изобретенный ею ленч, смесь шведской и мексиканской кухонь… Счастливо поглядывая друг на друга, мы обменивались впечатлениями о нашей работе, она сообщала мне, что случилось в школе, я сообщал ей, сколько страниц я переписал и какие новые детали ввел в книгу или убрал старые. Первое время мы даже успевали поебаться в ленч, перерыв продолжался у нее часа два, позже я искоренил неудобный обычай. Из открытой круглые сутки балконной двери несло прекрасной, здоровой калифорнийской зеленью, океаном, маем, потом июнем и июлем… Идиллия.

В час тридцать Джули опять отправлялась учительствовать, упаковывала себя в автомобильчик, а я, взяв с собой пару яблок, книгу и неизменную дешевую вулвортскую тетрадь, служившую мне дневником, шел, минуя тихие мотели, полные стариков и старушек, и, пройдя мимо кладбища и его желтого бульдозерика, мимо гольфовых лужаек, где седые леди и джентльмены примеривались своими клюшками к шару, мимо военно-морского рекрутского центра с цокающим на ветру американским флагом, выходил к берегу океана, скалистому и дикому, и укладывался в двух шагах от воды на свою тишотку с надписью «US Army» и Джули принадлежащие рваные синие джинсы, которые я у нее реквизировал. Соленый, густо-синий океан, солнце… Таких каникул у меня не было с лета 1974 года, когда я жил на Кавказе и в Крыму. Одев сникерс, когда мне наскучивало читать и загорать, я бродил по камням, стараясь выкурить крабов с розовыми клешнями из их расселин, а когда выкуривал, то, ей-Богу, не знал, что с ними делать, и отпускал. Когда у меня бывало плохое настроение, я калечил и убивал этих безобидных обитателей моря и потом ничуть не жалел об этом.

Однажды мне пришлось пройти по песчаному заливчику, в котором я обнаружил сотни обглоданных и полуобглоданных трупов большой макрели. Среди них пресыщенно бродили вонючие грязные чайки и время от времени отщипывали лучшие куски. К макрельным кишкам и требухе они даже не прикладывались. Все было тихо в природе, и никого макрельное побоище не обижало в океане, как человеческие побоища обижают человеков. Правда и то, что чайки не убивали друг друга, а мирно пожирали макрель, которую, очевидно, одним махом убил океан, выбросив незадачливое заблудившееся стадо-отряд через камни на этот вонючий пляжик-кладбище.

Иной раз у дороги, узкой, но тем не менее двухсторонней, появлялся один или несколько автомобилей, и растрескавшиеся совсем старухи и старики или седые, но крепкие американские пенсионеры стояли, вглядываясь в холодный всегда Великий Океан, пытаясь, может быть, что-то понять, чего они не успели понять за всю их жизнь. Их внуки и правнуки, раздавливая разноцветными кроссовками завезенное из Африки жирное и упрямое растение айс-плант[7]7
  Ice-plant – ледяное растение (англ.).


[Закрыть], бегали здесь же, демонстрируя энергию новой жизни, обещающей быть такой же бессмысленной. Или же парочка мексиканских любовников, выехавшая на медовый месяц или медовую неделю из Лос-Анджелеса, сидела, прижавшись друг к другу, слушая транзистор.

Было хорошо. Но на этом солнце и свете, и в этих скалах, и водах, и отелях, и провинциальных южных ресторанах нужно было действовать, а я не мог. Действовать. Вне сомнения, городок был бы прекрасной сценической площадкой для хорошей гражданской войны, для расстрелов на берегу океана, для влюбленности в женщину необыкновенно красивую, злую и кровожадную. Для передвижений отрядов, встречи каких-то последних кораблей в тумане, для всего того, что составляет середину жизни или конец жизни нормально развивающего революционного писателя-романтика. А этого не было. Не было даже романа с тинейджер-девочкой, недозволенной ебли с невыросшим человеком женского пола. Была дозволенная жизненная идиллия с женщиной вполне в пределах половой зрелости – 26, но если бы хотя бы нам мешали, а нам никто не мешал.

От океана домой я приносил на тишотке и джинсах вечность, я приносил расплавленную вечность в карманах, грустную вечность, осевшую на совсем не вечном, но временном до ужаса существе. Всасываясь в меня, вечность сообщала мне беспокойство. Каждый день, возвращаясь от океана с новым запасом беспокойства, я усиленно успокаивал себя тем, что моя зимняя мечта сбылась, что я живу с очень «хорошей» девушкой вместе, и уговаривал себя, что я счастлив.

Мы были чистые, загорелые и здоровые существа с моей шведкой. Джули мылась в душе щеткой – большой и жесткой. Я, смеясь, замечал ей, что щеткой обычно моют лошадей… Джули смущалась, но упорно и на следующий день мылась щеткой. После душа, повязав голову белым полотенцем, моя женщина, крупная и красивая, с длинными большими ногами стояла у зеркала и сушила электросушилкой свою пизду и волосы вокруг «против микробов». Мы стирались и мылись так часто, что, пожалуй, мне не удавалось одеть тишотку больше одного раза, как Джули уже бросала ее в кучу грязного белья.

Я мечтал о запахе пота, но единственным запрещенным запахом, который мне удалось протащить в наш лютеранский храм, был запах марихуаны. Мы обедали у открытого настежь большого океана в ливинг-рум, у нас у каждого была салфетка, наша пища отличалась сложным разнообразием и очень вкусно пахла. На фотографиях июня и июля у меня толстая рожа зазнавшегося мужика, властно прижимающего к груди спелый аленький цветочек – Джули.

В субботы и воскресенья мы с энтузиазмом отправлялись с нашими приятелями – спортивным писателем и его спортивной женой – или в горы, купаться в горной реке, там даже водились в чистой воде форели, а вдоль тропинок краснела дикая клубника, или же мы отправлялись в другие удивительные места – заповедники, бухты и озера, где на природе пожирали еду и пили галлонами калифорнийское вино.

Счастье сидело со мной за одним столом каждый день, оно шуршало платьями мимо, готовило ароматные лепешки и кофе, заглядывало мне в глаза, водило голубой автомобильчик с искусством родившейся за рулем американской девочки, ночью счастье, покрыв меня всего волосами, долго и нудно сосало мой член, счастье спало с беззвучием, непонятным для такой крупной девушки…

Я и она обещали быть красивой парой, украшением любого парти, или пикника, или даже университетского калифорнийского общества – русский «таф»-писатель[8]8
  Tough – крутой (англ.).


[Закрыть] и его американская жена. У каждого свои достоинства. Она – простовата, но здорова и крепка морально и физически, преисполнена так нужного в жизни здравого смысла. Он, хотя и зол, и декадент, но талантлив. Подпорчен в столицах мира, но сердцевина не гнилая – здоровая. Его злость уравновешивается ею – ее верностью и добродетелями. Хорошая «олд-фэшен» – старомодная девушка Джули, такую нелегко найти в наше время. Может быть, у нас родились бы и русско-шведские дети, белокурые или русые ребята и девочки, пять или шесть единиц, ее груди могли вскормить и десяток…

Закат наших отношений начался с того, что однажды я отправился с нею на масонский пикник. Там, среди нескольких сотен простых баб и мужиков, под оркестр и дымное благоухание поджариваемых стэйков, под бесконечное пиво из цистерны, и опять солнце, безжалостное калифорнийское солнце сверху, тонны солнца, я вдруг почувствовал себя всерьез принадлежащим к человеческому обществу, к американским дядькам и теткам и тинейджерам… Я даже танцевал с Джули, она – напялив чью-то масонскую кепку на глаза и робко хохоча, словно боясь, что я не одобрю этого ее смеха.

Тут-то я и понял, что я сволочь. Ебаная сволочь. Неисправимый сукин сын, раз она так робко хохочет. И что никакие озарения любви, настоящей, как мне казалось, посещавшие меня, когда мы сидели с ней в каком-нибудь ресторанчике («Жирный кот», скажем) и я действительно любил ее, сидящую напротив, рассказывающую мне о своем детстве, – не изменят уже моей сложившейся предательской натуры, моей психологии моряка, у которого женщина в каждом порту. Никакие озарения меня не оправдывают и не оправдают. Мгновенные вспышки любви. Она хотела постоянного огня.

После пикника, уже дома, выпив со мною виски и еще виски, напившись, она устроила мне тихий скандал. Она ничего не назвала точно, но она хотела знать, что с нами будет. Она даже весьма непрозрачно намекнула на то, что я ее использую, провожу лето с женщиной, которую осенью брошу, что мне удобно здесь переписывать мою книгу, но, переписав ее, я исчезну.

Джули была далека от истины и в то же время близка к ней. Она сказала, пьяно кривясь: «Я знаю, Эдвард, ты любишь блядей, я не в твоем вкусе». Я не спросил ее, в ее ли я вкусе, очевидно, подразумевалось, что в ее. Она не знала, что я также незащищен в этом мире, как и она. Я приехал честно найти себе «хорошую» женщину, я устал от постоянной смены интернациональных неврастеничек разного возраста в моей постели, устал от разбитых еще до встречи со мной жизней и хотел Джули. Вот. Джули была со мной, еще одно доказательство моей ебаной ненужной мне силы, захотел – нашел, взял, но вдруг к середине июля я открыл, что хорошая девушка мне не нужна.

О Боже, я открывал это не раз, но всякий раз опять забывал о провале своей мечты. Я открывал уже это в Лондоне, в маленькой квартирке английской актрисы, в Нью-Йорке – в лофте смуглой бразильской дамы… о, я открывал это столько раз, но, увы, охотно забывал.

Я не сказал бы, что моя игра с Джули была нечестной. Просто у меня были свои правила игры, у нее – свои. Исходя из моих, я был честен. Мои правила говорили мне, что двое могут встретиться на день, на два, на месяц, и это тоже счастье, удовольствие, радость… Лучше месяц, чем ничего, лучше сегодня, чем никогда… Жить же с Джули всю жизнь или даже год мне будет скучно – я это понял. Но сказать я ей этого не мог. Я бы хотел, но не мог. Она не поняла бы. Поэтому она была виновата, что я стал ей врать.

Мне всегда необходимо новое, новое, новое… Я питаюсь новым. К тому же (и это очень важно!), сексуально мой идеал – девочка, раньше подружка, теперь – дочь (с чуть гомосексуальным, безгрудым уклоном), в крайнем случае – младшая сестра. Не мать, не покровительница, нет, не чудовище – мать древнешумерского эпоса, не богиня Деметра – андрогин!

А Джули через некоторое количество лет превратилась бы в древнешумерскую мать…

И потому сейчас я сижу в холодном парижском апартменте один, и только что звонила женщина 35 лет с абсолютно разбитой жизнью и сообщила мне, что вчера я очень ранил ее, что я эгоист и зловещая личность. «Извини, – сказал я, – извини».

А книгу я тогда переписал всю – подлец – и, переписав, улетел в Лос-Анджелес, придумав для этого очень важную причину.

Мне грустно, ибо я люблю Джули и люблю всех. И я опять охотно поехал бы в тот городок в Калифорнии, и жил бы там неделю или две, и спал, обнимая мою Джули, и, пойдя в тот же самый ресторан, после шампанского танцевал бы с ней у ночного океана. «Почему нельзя?» – думаю я горько. Мы все равно умрем, а перед маленьким желтым бульдозером все мы ни в чем не виноваты.

Press-clips

Самое интересное в жизни заграждено от нас законом.

На стенах моей студии висят многочисленные вырезки из газет, мне в свое время понравившиеся.

Бруклинский, 57 лет человек, по профессии – специалист по установкам кондиционирования воздуха, изнасиловал шестилетнюю девочку, соблазнив ее бутылкой соды. Что может быть прекраснее сексуального общения с нежным существом, ну, может быть, не шести лет, но десяти или двенадцати? Взамен жизнь представляет нам массу возможностей вступать в сексуальные отношения с двадцатипяти– и тридцатилетними монстрами, с плечами богатырей и каменными жопами, с сосцами до полу, с темным пушком на верхней губе, крепко воняющими течкой, обильно поросшими полусбритой шерстью там и тут. Фу, какая гадость! Бруклинский мужик заплатил за свой безукоризненный вкус двадцатью пятью годами лишения свободы. Государство хотело бы, чтобы он ебал соответствующую ему по возрасту бабушку пятидесяти лет, а он храбро нашел в себе силы выбрать то, что ему нравится.

Следующая вырезка сообщает нам о трагедии, происшедшей в той же части мира – на Бруклинском кладбище. Шестнадцатилетняя Рита была изнасилована и, по-видимому, задушена в той секции кладбища, где пересекаются Березовая и Сосновая улицы. Пол К., обвиняемый в изнасиловании и убийстве, пережил, очевидно, на кладбище самые замечательные минуты в своей жизни. Судя по фотографии в газете, Рита была очень хорошенькая девочка. Полиция нашла Риту голой, а ее нижнее белье было обмотано вокруг шеи.

Вся эта история выглядит не так зловеще, если проследить ее с самого начала. Рита, ее бой-френд 24 лет и Пол 21 года решили совершить прогулку на автомобиле, принадлежащем Полу. Чтобы добраться до автомобиля побыстрее, они решили срезать угол и пройти через кладбище. Около 11 часов 15 минут они перелезли через каменную ограду самого большого в Нью-Йорке кладбища, а уже в 11 часов 30 минут бой-френд Риты потерял из виду Риту и Пола. Послонявшись немного и поискав их, бой-френд отправился домой. Чтобы выпасть из истории. Пол и Рита остались одни. Пол протянул к ней руку…

Пол знал Риту до этого восемь месяцев. Я совсем не одобряю того, что он убил Риту. Живая Рита могла бы принести ему еще немало удовольствий, мертвая не принесет никому. Однако там, на углу Березовой и Сосновой улиц, в чахлом кустарнике среди могильных плит, хотел бы оказаться и я, разумеется, без последующего ареста, тюрьмы и наказания. По сути дела преступление прекрасно, наказание – отвратительно, и только с помощью электрических стульев и грустных тюремных камер удается нашим хозяевам – государствам, доказать обратное. Преступление на кладбище еще более прекрасно, и свежее тело Риты, пережившее всего шестнадцать весен, еще не успевшее устать и поблекнуть, очевидно, было восхитительным, если этот примитивный мальчик Пол К. успел что-либо по-настоящему почувствовать. И само насилие, ну признайся, признайся, читатель… навязывание себя Рите в тот самый момент, когда рядом бродит ее бой-френд, втискивание своего члена в Риту, чужую, не Полу принадлежащую Риту, очевидно, великолепно, ибо это одна из блистательных возможностей почувствовать радость от того, что ты человек – сильное отдельное животное, так до конца и не одомашненное, не смирившееся с их скучными законами, созданными для слабых…

Не этими мотивами, возможно, руководствовался Пол, 21, но я уже анализирую вышеизложенное преступление с точки зрения писателя Лимонова. Существует в природе малознакомая девочка Моник, здесь, в Париже. Ей всего лет семнадцать, и я, которому 37 лет, с вожделением поглядываю на ее маленькую попку, смешные ножки в белых чулках и золотистую гривку волос. Увы, у Моник есть красивый бой-френд, она в него влюблена, и, как мне сказали ребята, она боится молчаливого писателя-бродяги, родившегося в России, жившего в Соединенных Штатах и еще Бог знает где. Моник хочет иметь ребенка от своего красивого, темного, как цыган, бой-френда, я же, мрачное взрослое существо, ее не привлекаю. «А если бы мы оказались на Бруклинском кладбище все втроем?» – думаю я.

Одна из лондонских газет сообщает о радостном и необыкновенном феномене – одиннадцатилетняя девочка-нимфоманка проследовала за кондуктором автобуса, 29, ирландцем, домой и влезла, чрезвычайно прыткая девочка, к нему в постель. Оказывается, у девочки особая слабость к мужчинам в униформах.

Щедрая газета сообщает и короткие сексуальные биографии вовлеченных в дело. Ирландский кондуктор автобуса: его второй сексуальный контакт в жизни! Одиннадцатилетняя потаскушка до встречи с кондуктором имела двенадцать любовников(!) и впервые была соблазнена в возрасте восьми лет приемным отцом.

Справедливый лондонский суд оправдал ирландского кондуктора. К тому же, малолетняя блядь оказалась выше его ростом.

Чудесны дела твои, Господи! Как странно в мире живут люди. Почему мне не встретилась малолетняя сучка, когда я был в Лондоне? Я так скучал с актрисой, 32…

В одном из маленьких калифорнийских прибрежных городков утонул мясник, 21, утонул, ныряя в воскресенье. Одно только непонятно из некролога, а почему нужно посылать мемориальные пожертвования в «Кризисный Центр Изнасилований»? Был ли он изнасилован в воде, красивый мясник? Как? Кем? Странно. Следует добавить еще, что мыс, вблизи которого он утонул, называется «Место любовников».

Некрологи – занимательнейшее чтение. Ничто так не открывает перед нами часто таинственную завесу жизни, как извещение о смерти и короткая биография умершего. Я стал коллекционировать некрологи несколько лет тому назад. Некрологи поэтичны, и романтичны, и поучительны.

В Коломбусе, штат Огайо, умерли от голода две старушки. До этого они пытались поедать газеты. Бабушка Наоми, 76, и ее сестра – бабушка Руфь, 74, были найдены в спальне на полу. Полицейский сержант сообщает: «В доме абсолютно не было еды. Полиция нашла небольшие трубочки газетной бумаги на тарелках. По тому, как были расположены трубочки на тарелках, мы пришли к выводу, что сестры пытались их есть», – заявил сержант Джон Ричи. Соседи характеризуют сестер как «эксцентричных» и «гордых девочек, но странных».

Заметьте – «девочек» – легкий американский штрих, обратите внимание на невозмутимого сержанта: «По тому, как были расположены трубочки…», – и вы поймете, что за жизнь у них там, в Коломбус, Огайо.

В том же калифорнийском городке, где утонул мясник, умерла Баттерфляй-леди, или леди Бабочек, как ее поэтично называли местные жители, у которой не менее оригинальное, чем прозвище, тоже бабочкино имя – Кло. Нашей Кло было всего лишь 65 лет, обычный же возраст среднего умершего в этом городке – 88,90,92 года.

Энтимолог, леди Бабочек занималась бабочками в течение сорока пяти лет своей жизни. Она коллекционировала бабочек на Новой Гвинее и в Австралии и, без сомнения, имела там очень хорошее время. Она родилась в Техасе. Сын ее почему-то живет в Саудовской Аравии. Бывает. Любопытна фамилия человека, ответственного за кремацию Баттерфляй-леди, – Пол Мортуари. По-русски это звучит как Пол Смертнов. Или Павел Смертин.

Зловещий юмор в объявлении о смерти мистера Дойла Гуднайт. Так и хочется сказать ему вслед: «Гуд найт[9]9
  Доброй ночи! (англ.).


[Закрыть], мистер Гуднайт!» Ему было 72 года. Тоже ранний мертвец, мог бы еще и пожить.

Мистер Гуднайт, кроме всего прочего (двадцать один внук и шесть правнуков), был владельцем моста. Да… Я думаю: «Интересно, а знал ли он Баттерфляй-леди? По возрасту они очень друг другу подходили. Может быть, они даже были любовники… Может быть, она забегала за бабочками к нему на мост?» От этого предположения мне становится тепло и весело, и как бы не зря жили Баттерфляй– леди и мистер Гуднайт.

А вот сообщение из области апокалиптической. О том, как двадцатый век медленно убивает певицу. В певице уже только 54 паунда. Ее рвет от паров газолина, она уже три года не выходит из квартиры. Ее лицо вспухает от облучения, исходящего от экрана телевизора, и от употребления телефона. Она жива все эти три года только благодаря установленным в ее квартире машинам, фильтрующим воздух. Если ее друзья вдруг хотят навестить ее (десять из них постоянно хотят, безумцы!), они должны надеть только коттоновую одежду, они не употребляют никаких духов или дезодорантов, по крайней мере за 24 часа до визита, и старательно моются перед визитом нежным детским мылом. Певицу рвет также от «вхождения в контакт» со сделанными машинным способом тканями в коврах, занавесках и мебели. Она может есть только натуральную пищу.

Певицу пытаются спасти – перевезти из Англии в Даллас, где специальная клиника уже собрала двадцать пять (!) пациентов, страдающих этой же апокалиптической болезнью, называемой врачами «тотальной аллергией». Болезнь будущего.

Не хотел бы я побывать в квартире певицы. Мне пришлось в 1972 году в Москве ухаживать за одиноким соседом по квартире, умирающим от рака желудка. Его тоже рвало, даже от воды. Уже за несколько недель до смерти он был похож на саму смерть – до того был истощен. Помню, что у меня тогда был именно пик одной любовной истории, и я днями ебал в комнате великолепную чужую жену 22 лет, в то время как за стеной рвало бедного обреченного мужика. Мы стонали и орали от страсти, он – от боли. Ему было слышно нас, нам – его.

Одни индивидуальности в этом мире стараются уйти от страданий, другие их ищут. В той же неугомонной и как всегда эксцентричной Англии предприимчивый сержант Боб Акраман открыл на территории парашютной тренировочной школы полную великолепную копию нацистского концентрационного лагеря эпохи второй мировой войны, где всего за 30 английских паундов вы можете провести уик-энд как узник концлагеря и подвергнуться там всевозможным унижениям. «Заключенные» принуждены были простоять несколько часов в тяжелом ноябрьском дожде, а также принуждены были переносить «тяжелые объекты», – повествует очевидец-корреспондент, посетивший лагерь.

Концентрационный лагерь имеет заграждения из колючей проволоки, смотровые вышки, а также специальные сильные и движущиеся прожектора.

Охрана лагеря одета в соответствующую второй мировой войне немецкую униформу. «Рацион узников, – гордо сообщил корреспонденту Боб Акраман, стоя на плацу в небрежно наброшенной на плечи эсэсовской шинели, – у нас ничем не отличается от рациона таких лагерей, как Треблинка и Дахау». Черствый хлеб и водянистая похлебка – его основные компоненты.

Среди сорока «узников», находившихся в лагере («Все мужчины, ни одной женщины», – заметил корреспондент), были: учитель, сантехник, доктор, два агента по продаже недвижимости, пожарник. Остальные тридцать четыре человека оказались бизнесменами. Оказывается, вот кто обладает в наши времена наиболее пылким воображением – бизнесмен!

Ограничусь коротким сообщением, хотя следовало бы рассказать подробно о любопытнейшем экземпляре – о мистере Лайонсе, одном из активистов лондонской же группы «Выход» – общества по пропаганде самоубийств и помощи в их осуществлении. Этот индивидуум обвиняется в пяти случаях подстрекательства к самоубийству и четырех случаях помощи в самоубийстве. И в одном случае, согласитесь, скорее необыкновенный мистер Лайонс надел на голову женщины-самоубийцы пластиковый мешок, но, как сообщает газета, «перенес определенное разочарование, так как его жертва оказалась много более трудным случаем, нежели он ожидал…» Очевидно, не очень хотела умирать жертва или, находясь уже в пластиковом мешке, передумала?..

Но лучше закончим этот маленький экскурс по обворожительному миру преступлений и смертей веселым взрывом, происшедшем в городке Винчестер, штат Вирджиния, где взорвалось, нет, не одноименный выделывающий «винчестеры» завод… но хлебное тесто. Хлебное тесто, взорвавшись, выбило окна в смесительном зале хлебного завода и серьезно повредило потолок. Пострадал также и один из рабочих хлебного завода. Его даже задержали на некоторое время в больнице для лечения задетых взрывом глаз.

Взрыв же произошел оттого, что влага в воздухе соединилась с ингредиентами сухого хлеба, сухой хлеб затвердел, вызвав перегрев оборудования и химическую реакцию, результатом которой был взрыв, вышибший окна в 30 на 30 футах зале.

Фамилия пострадавшего рабочего была Пол Пуффенбергер.