Текст книги "СССР – наш Древний Рим"

Автор книги: Эдуард Лимонов

Эдуард Лимонов
СССР – наш Древний Рим

Книга издана в авторской редакции.

СССР – наш древний Рим

I

 
СССР – наш Древний Рим!
Над нами нависает хмуро,
Его тверда мускулатура.
И мавзолей – неистребим!
 
 
Его зловещи зиггураты,
Его властители усаты,
И трубки дым неумолим,
СССР – наш Древний Рим!
 
 
Патриции, диктатор, плебс…
Чьи триумфаторы могучи,
Чей Jupiter грозит из тучи
О, как бы он бы к нам не слез!
 
 
Помпей, и Берия, и Сулла
И Сталин Троцкого прогнал
В изгнание – как ветром сдуло!
И Троцкий, в Мексике пропал…
 
 
Мы к Гитлеру, в Берлин входили,
Как в Карфаген, разя слонов,
Поджилки им мечом рубили,
Насилуя германских вдов…
 

II

 
СССР – наш Древний Рим,
Плебеи с ружьями в шинелях,
Озлясь, историю творим,
Нашлёпки снежные на елях…
 
 
Германию схватив за грудь,
Свалила на ковёр Россия
И перья тряс из Одиссия
Скуластенький какой-нибудь,
 
 
Монгол с задумчивым блином
Лица из жёлтой терракоты,
Мы все римляне, и сойоты
Нас станут воспевать потом…
 
 
Где Петербурга желтизна
И крыш пруссаческая зелень
Любезна Бисмарку она,
И Фриц с Россией неразделен…
 

Валентине Матвиенко

 
Женщины с мужскими голосами,
Крупные, бокастые премьеры
С крашеными густо волосами,
Наглы и грубы как офицеры.
 
 
Утюги, тяжелые бабищи,
Сходные по силе с битюгами.
Нет у них ножей за голенищем
Но обезображены усами…
 
 
Ходят, как тяжелые коровы,
Прочности паркетов проверяют.
Да, они, конечно, нездоровы…
Мышцами, однако впечатляют…
 

«Бандитский лагерь низкорослый…»

 
Бандитский лагерь низкорослый
Ежи седеющих голов,
Здесь каждый зэк стоит – подросток,
Здесь всякий молод, нездоров…
 
 
Печет их солнце на рассвете,
И на закате их печёт,
Они все легкие, как дети,
Поскольку вечно на диэте —
Ни грамма жира не растёт…
 
 
Придут поспешно офицеры,
Их сосчитают, и уйдут.
Постны, хмуры, и грязно серы
Они стоят, сирены ждут
 
 
Завоет скорбная сирена,
Рассыпятся бедняг ряды.
Их приняла иная смена —
Ну, если образно, замена:
«Ежов» сдал пост для «Ягоды́».
 

«Нет ничего… Бессмыслен щебет детский…»

 
Нет ничего… Бессмыслен щебет детский,
Родителей столовая возня,
Как взбунтовавшийся орешек грецкий,
Несётся шар земной, неся меня…
«Ад ледяной, и жаркий Ад огня…
Как яйца твёрдые, планеты
Несутся, свои оси наклоня,
Сквозь и метеориты, и кометы…
«Нет ничего – ни злобы, ни любви
И только мира жалкий подоконник,
Где как цветок стою я, жизнь прерви!
Ты, случай! И себе не назови!
Мгновенно так,
как взмахом сабли, конник!
 

2012-й

 
Две тыщи двенадцатый! Ну, выходи!
Сейчас посчитаем с тобою,
Кого мы пригрели на теплой груди,
Какому зловещему строю,
 
 
Мы не преградили змеиный их путь.
Сейчас мы врагов посчитаем!
И тех, что друзьями нам лезли на грудь,
Но Каины стали, узнаем!
 
 
Две тыщи двенадцатый, потен и зол
Он лезет в дверную щёлку.
Найдётся на нас аккуратный Мавзол,
Без внутренностей на полку,
 
 
Истории свалит, лежали чтоб мы
Один, – Эдуард Великий,
В гробу лакированном из хохломы
Иль купленным в шведском их Ikey
……………………………………………………
Здесь небо неяркое, холоден свод,
Невест не спеша выбирают —
Не скифы, но финны, угрюмый народ,
Хоть «русским» себя называют.
 
 
Отсутствует тот же у них хромосом,
Что у могикан с ирокезами.
Напившийся водки опасным бесом
С гранатой бежит и обрезами.
 
 
Две тыщи двенадцатый, нас рассчитай
На мертвых и на живых!
Одних съевропей, а других окитай!
И плюх, и бум-бум, и колых…
 

«Итак, мой друг, мы терпим крах…»

 
Итак, мой друг, мы терпим крах,
В кромешном утреннем тумане
Как девочка, кричащая в горах
То «тетя Надя!» то «тетя Аня!»
 
 
Как девочка, отставшая от группы,
Ей со скалы видны бараньи трупы,
Ей страшно так!
Остаться черепом в предгориях Алуппы,
А над тобой – зловещий Аю-Даг…
 
 
То тетю Аню окликают,
То тетю Надю назовёт.
Весной здесь кости собирают
Туристов, выпавших в пролёт.
 
 
Ущелья дно здесь каменисто,
Покато, но искривлено.
«Ущельем мертвого туриста»
Народом прозвано оно…
 
 
И мы, мой друг, как та девчонка,
Блуждаем, бегаем, зовём.
А снегу много, льда лишь плёнка
И за туманом ждёт фантом…
 

«Я не владелец ничего…»

 
Я не владелец ничего,
Я лишь отец мальца и крошки.
Фифи, приходит выгнув ножки,
партнерша тела моего.
 
 
Я – нож для её круглой ложки,
Я – лунки её злобный кий,
Я узкоусый хан Батый,
Вспоровший внутренности кошки…
 

Анатомия героя

 
Ужасный череп шишковатый,
Такой израненный и злой
Как будто страшные солдаты
В футбол играли головой.
 
 
Нога отвратно – до колена,
Осколки, оцарапав всю,
Ей перебили жилы, вены…
Как карта острова Хонсю,
 
 
Ты смотришься, нога героя…
Зубов отсутствует штук шесть
(Но нету, Боже, геморроя,
И член серьёзный еще есть!)
 
 
Но, перейдём к груди. В ней астма.
Приходит, впрочем, не всегда…
Вам, в общем, стало уже ясно
Что чуть коптит моя звезда…
 
 
Однако мозг мой не натружен,
Четыре сотрясенья пусть.
Еще я дважды был контужен,
Однако прочь пошла ты, грусть!
 
 
Придёт вот девка молодая
И всеми этими… изъян
Дразня, прельщая и пугая,
Восторжествую, словно хан…
 

«Мир приключений узкоглазых…»

 
Мир приключений узкоглазых,
Стоящий к Западу спиной,
Монгол с таинственной чалмой,
В лазурном небе водолазы,
 
 
В скафандрах, с шлангами петлёй,
Проносятся, как злые духи,
Как бесы мчатся над землёй,
Страшны, смешны, и многоухи…
 
 
Бездонный Хаос населён
Метаном, скалами, огнями,
Планетами иных времён
И молодыми валунами…
 

Европа спит

 
Европа спит, и чмокает во сне,
Ей в плоть сухую врезалась пижама,
Европа спит, немолодая дама,
Очки на стуле, предки на стене…
 
 
Из орд германских, франков, визигот.
Из англов, саксов, крови с алкоголем,
Был создан твой ублюдочный народ
Насильственно держащий под контролем
Всю сушу, а ещё пространство вод…
 
 
Растения политы. Пол метён,
Ни пятнышка на потолке от мухи.
И шелест, алых, с свастикой знамён
Не потревожит сон сухой старухи…
 
 
Забыла, как была она пьяна,
С нацистами весёлая, лежала…
(Эсэсовцев не помнишь имена?
Не помнишь, для них ноги раздвигала?)
Лишь помнит, что «Капут!» она кричала,
Когда была проиграна война…
 
 
Европа спит, но турки в чайхане
Сговаривались тихо до рассвета,
С арабами участвовать в войне,
Джихад в Берлине завершить до лета…
 
 
Над белою Европою луна,
Как символ бед и атрибут сражений,
Аукнется ливийская война,
Откликнется сирийская война,
И турки и арабы до пьяна
Читают прейскурант вооружений…
 
 
Европа, сука старая, сопит,
На ухо съехал чепчик протестантский,
К утру придёт партнёр американский
И на войну с Ираном пригласит…
 

Они

 
Хмуро было в Париже,
Желтел по садам песок,
С женщиной шёл я рыжей
С самом начале, ad hoc…
 
 
Птицы вечерние пели,
Нервно звучали, вразброд.
Было все это в апреле,
«Рыжая, стой! Дай рот!»
 
 
Вонью несло помады,
Пудрою, плюс алкоголь,
Были мы жизни рады,
Что как зубная боль…
 
 
Помню, у Пантеона
Я ей спустил чулок,
Гладил рукою лоно,
Молод и одинок…
 
 
Птицы уже молчали,
Вне фонарей, в тени,
Долго друг друга мяли
Я, и она, они…
 
 
Нет, не цвели каштаны…
Или уже цвели?
Зубов твоих, о капканы!
Глаз твоих, о нули!
 

«Март ледяной. Знамен суровых шелест…»

 
Март ледяной. Знамен суровых шелест,
Диктатора продолговатый гроб.
Его Асгарты ожидает прелесть,
Где рядом Один бы уселся чтоб…
 
 
Март ледяной. Их бог его сажает…
И Сталину смеется сквозь усы,
Кумысу козьего доверху наливает,
Свинины отрезаются кусищи и кусы…
 
 
Март ледяной. Поверхности сияют
Небес кубы. Пространства океан
Друг к другу головы согласно наклоняют.
Их Один бог. И Сталин наш тиран.
 
 
Валькирии с огромными глазами
Стоят не шелохнувшись за дедьми,
И трубки возбуждающий дымок
Двоих окутал, там где только мог…
 

Двадцатый век

 
Я там жил и копошился
Маленьким червём,
Продвигался и учился,
Мокнул под дождём
 
 
Отупев от свежей булки
С русским молоком,
Ковыляя в переулке,
В школу шел, как гном.
 
 
И немытые воняли
В нос учителя,
И планеты по спирали
Двигались, юля.
 
 
Умирал товарищ Сталин,
Готвальд умирал,
И Морис Терез притален
В клубе выступал.
 
 
Имре Надь чудил с друзьями,
Венгрия бурлит,
В танках, двигаясь рядами,
Русский победил…
 
 
Но растительные силы
Протыкали снег,
В школе нудные зубрилы —
Шел двадцатый век…
 

Пиратка

 
Живописно на реях распяты
Королеве подарком – пираты,
В Темзу входит блистательный флот,
Мертвечиной, однако, несёт…
 
 
Парусина воняет пиратами
И раздутыми и ноздреватыми,
Им глаза злобно выел туман,
И висит среди них Марианн.
 
 
Зуб сверкает её золотой,
Была чудною девкой с косой,
Родилась на лугах Ийоркшира
Ишь, воняет головкою сыра!
 
 
Платье черное, был абордаж,
Не починишь уже, не продашь,
Эх пиратка, пиратка, пиратка,
Ты попалась как куропатка.
 
 
Королевскому флоту в штаны,
Где все лучшие люди страны…
Гоу-ой, Гоу-ой!
Что они сотворили с тобой…
 
 
Окровавлена белая ножка
И раздавлена ты, как картошка…
Гоу-ой, Гоу-ой!
Королева с подзорной трубой…
 

«Садятся сугробы…»

 
Садятся сугробы…
И в грязь превратились чащобы…
Ты хочешь, мы чтобы?
Ясны, молоды, твердолобы…
 
 
Помчались бы смелые
С новыми куртками, блузками
В кабриолете?
С вином и закусками?
В ярком, шуршащем пакете?
 
 
Ты хочешь насилия
Над молодою травой?
Ты хочешь консилиум
Звезд и луны над собой?
 
 
Ты хочешь меня обнимать
Молодыми коленками?
И шумно от счастья дышать
Твоих легких, ты стенками?
 
 
Холодными и молодыми коленками?
И легких не только,
Но и дыры твоей стенками?
Изволь-ка…
Я не трепещу над клиентками…
 

«Твой гладкий бок аквамаринов…»

 
Твой гладкий бок аквамаринов.
О, добродушная волна!
Как ты мягка, как ты нежна!
Лишь лёгкий, насморк от бензинов,
Лишь кислых запах от вина…
 
 
Другое дело шторм погоды —
Сквозь дыры в чёрных небесах
На нас, озябших, льются воды,
Хлябь на рубашках, и штанах…
И лодки, видишь, во дворах…
 
 
И страшен, вовсе не резинов,
Бросается девятый вал
На строй ларьков и магазинов,
Что человек напластовал
Вблизи у Понта, что Эвксинов…
 
 
Удар, еще удар – и Ад!
И молнии вонзились в крыши,
Давно уже сбежали мыши,
И ускользнул ползучий гад,
Уже предупрежденный свыше…
 
 
А человек спешит с платком,
Замотанным на шее белой,
И, можеть быть, идёт с мешком,
Он с этим воем не знаком
И с этой жуткой децибелой
 
 
Однако же, когда мягки,
Тебя качают волны тихо,
Мы забываем, мужики,
Почём фунты морского лиха.
 

Пасхальное

 
Пасхальная погода… Дождь идёт,
Простые радости… Яичко золотое,
И курицы хрустящий переплёт,
И мясо её, нежное такое!
 
 
Не утка по-пекински, что тверда!
Но курицы мясистость православной!
(Свинины богомерзкая еда
Отдельно, на тарелке самой главной)
 
 
Вставай, Христианин, разговейся, сын!
И напряжёнными очами
Гляди, завороженный гражданин,
Вверх, где Господь витает вверх ногами!
 

«Линкор „Миссисипи“…»

 
Линкор «Миссисипи»
не спрячешь в автобус,
Линкор «Миссисипи»
не вложишь в карман,
Такому линкору положен не глобус,
Планета, вода, океан, капитан…
 
 
Линкор «Миссисипи» – серьезное дело,
Там каждая пушка стоит как скала,
Оттуда железо летело, свистело,
Америка страны линкором брала…
 
 
Линкор «Миссисипи» с япошками дрался,
Летало железо, раскалено,
Одной своей пушкой внезапно взорвался,
Сто сорок матросов поражено…
Америка странами повелевала,
И на Филлипинах дрожали листы,
Потом переваривала, лежала,
Как самка Дракона, – Америка, ты!
 
 
Линкор «Миссисипи» мне ночью
приснился,
И сонно нащупав рукою тетрадь,
Линкору я чувственно подчинился —
Вот эти стихи ему начал слагать…
 

Сказка

 
Меланхоличные дороги
И флегматичные поля
Стоят там в блохах козероги,
Крутыми бёдрами юля.
 
 
Дракон больной, в хвощей болоте
Лежит, разбухший как рюкзак,
Кащей, слугой при Дон-Кихоте,
И спит в хлеву Иван-дурак.
 
 
Царевна с опиумным маком
Опасно углубилась в лес,
А вслед за ней, покрытый лаком
Вампира черный мерседес.
 
 
Опасен аленький цветочек,
Наркобарона душит страсть
И, к ране приложив платочек,
Она готовится упасть!
 
 
Иисус Христос в скупой Гааге
Сидит в кубышке под замком,
И слышен голос Леди Гаги
Царевна, полная отваги,
Легла с Иваном-дураком…
 

«И вот в апреле стало сухо…»

 
И вот в апреле стало сухо,
О, воздух теплый-то какой!
В Москве, История – старуха
Бредёт, морщиниста, с клюкой.
 
 
На Лобном месте – здесь казнили,
Пал на Болотной Пугачёв.
Смотреть на казнь его ходили
(Вот вас куда привёл, глупцов,
Ваш загорелый плут, Немцов!)
 
 
Стал на пригорке храм пузатый,
Бетонный брюхом, тучный поп.
Лужков, и Ельцин бесноватый.
Его воздвигли, нынче чтоб,
 
 
В нем Pussy Riot выступали
В зеленых, розовых чулках,
Начальство чтобы проклинали
В своих девических стихах.
 
 
Теперь томятся за решеткой,
Зато и всей стране слышны.
Но, разберёмся, разве кротко
Храм выстроил святой с бородкой?
Нет, правильные пацаны,
Читай – бандиты всей страны…
 
 
Ведь с них же дань тогда собрали
Лужков и Ельцин похмельной
«Что сеяли, то и пожали!» —
Смеется бабушка с клюкой…
 
 
Идет История – старуха,
И шамкая, и хохоча,
Вот прислонила бабка ухо
Вдруг к мавзолею Ильича,
 
 
И слушает его довольно,
И вновь склоняясь на клюку,
Спешит старуха добровольно
Через Москву на всем скаку.
 

«Армии много ели…»

 
Армии много ели,
Армии мясо варили,
И у костров сидели,
Вина гекталитры пили.
 
 
Армии штык точили,
Армии саблями взмахивали,
Армии девок любили,
И без стыда оттрахивали.
 
 
Девки плодоносили,
Но от кого, не знали,
Так как отцов убили,
То сиротами стали.
 
 
Чада у девок утробные.
Плачут о них места лобные,
Этих детишек прижитых,
Что от солдат убитых…
 

«О Питера клоповник старый…»

 
О Питера клоповник старый,
Фонтанки мокрой хлипкий чмок,
Волны то всплески, то удары,
И Зимнего зелёный бок…
 
 
И рыбного дождя рябого
Удары с ветром по зонту
И тень от шпиля золотого,
По Петропавловке, в поту…
 

«Дай мне твою молодёжную руку!..»

 
Дай мне твою молодёжную руку!
Я – динозавром, а ты – мотылёк,
Все это глупости, дочка Фейсбука,
Я от тебя не настолько далёк.
 
 
Я человек – исчезающей расы,
Спорить не стану. Средь новых людей,
Все израсходовав боеприпасы,
Я задержался, потомок вождей…
 
 
Вы – чистоплотные дети Фейсбука,
Ездите в Канны, сидите в кафэ,
Одолевает вас сытая скука,
Ну а мой батька ходил в галифэ,
 
 
С кантом, которого дети боялись
ОГПУ, после НКВД,
Мощным Бетховеном дни нам казались,
Тыщи Титаников гибли в воде.
 
 
По Маросейке и по Пироговке
Столько воздвигли красивых домов,
Вот я пошарю в тебе, в чертовке,
В поисках юных твоих миров.
 
 
Твой неприятель из Древнего Рима,
Буду тебя как добычу терзать
Неукротимо и неумолимо
НКВД тебя будет пытать…
 
 
Что же, красивая дочка Фейсбука,
Свежая, словно политый цветок!
Дай мне твою молодёжную руку
Я – динозавром, а ты – мотылёк…
 

«Недавно, в две тыщи шестом…»

 
Недавно, в две тыщи шестом,
Ты ехал счастливым отцом
С семьей, в глубине кадиллака,
А ныне один, как собака.
 
 
Недавно, всего лишь шесть лет
Писал ты, и муж, и поэт
Балладу о счастье и доме,
Вот спишь на соломе, в Содоме…
 

«По миру скушному бродили…»

 
По миру скушному бродили,
И мир нам открывался, кос,
Остатки мумий находили,
С клоками выцветших волос…
 
 
В музеях пыльных трепетали
Пред блюдами голландских рыб…
Но времени не понимали
Среди соборов мшистых глыб…
 
 
Как исторические боги,
Разрытые из недр скорей,
Надменны и единороги,
Мы походили на чертей…
 

Колониальные товары

 
Ну что ж, старик! – дождливым днём,
А мы хоть ветрены, но стары,
Давай с тобой, старик, вздохнём,
Припомнив надпись под слоном:
«Колониальные товары»
 
 
На старой улице, в подвал
Вели ужасные ступени,
И открывалась дверь в пенал,
Где Индия и где Непал,
Где осьминогом танцевал
Бог Шива в птичьем опереньи.
 
 
Там продавали ром, табак,
И желтый виски продавали,
Коробки с кофе открывали,
И он благоухал, о как!
 
 
Ты помнишь, мальчик мой, матрос,
Туда зашёл походкой смелой,
И дверь пружинами гудела,
Поскольку был силён, барбос!
 
 
Через витрину ты глядел,
Как он купил бутылку рома,
(Во рту табачная оскома).
Матрос был пьян, матрос был смел…
 
 
Потом в тюрьме, тюрьмы на дне
Ты вспоминал не раз их чары
И видел на тюрьмы стене,
Раджу на стареньком слоне,
Верните же, верните мне —
«Колониальные товары»…
 

«Ну вот и состоялась порка!..»

 
Ну вот и состоялась порка!
Уже погасли фонари
И ваших трусиков восьмерка
Висит на ручке у двери.
 
 
Эдмонд Дантес с маркиз де Садом
Любуются сейчас вдвоем
Твоим роскошным юным задом,
Что раскраснелся под ремнём!
 
 
Жюльетта, ты в шестом часу!
Отверстий выточенных формы,
И кавалеры колбасу
Суют в тебя весьма проворно…
 
 
И каждый этот их прибор
Нам жеребца напоминает,
Когда он стонет и страдает,
Кобылу мощно пригибает
И ударяет о забор…
 

«Всю ночь проспект-то не молчит!..»

 
Всю ночь проспект-то не молчит!
Но пролетают молодые
Автомобили боевые,
И каждый крыльями стучит!
 
 
Железо острое несется —
«Сейчас я в порошок сотру
Дороги желтую кору
Устрою чёрную дыру…
Никто, пожалуй, не спасётся!»
 
 
Ночной-то город мрачноват,
А вот куда идет, скажите,
Отряд нахмуренных солдат?
Ужели в сонность общежитий?
 

«Под утро мне снятся советские песни…»

 
Под утро мне снятся советские песни
И мама в советском, несложном пальто
Ну мама, воскресни, воскресни,
воскресни!..
Я буду примерным сыночком за то…
 
 
Я буду ходить в ненавистную школу,
Давиться яишницей, меньше читать,
Не стану в ботинках по мытому полу,
И может быть буду очки надевать…
 
 
Там печка горит, там стоят табуреты,
На кухне соседей толпятся столы,
Отец мой пришёл, как горят эполеты!
Погоны от Сталина, яркие, злы…
 
 
Повсюда потом, в болевых заграницах
Я буду погоны отца вспоминать,
И видеть во сне, как пришел заступиться,
Обидчиков сына пришел покарать.
 
 
А мама, а мама моя молодая!
Мой эльф, моя мама, принцесса татар!
Ты мне никогда не приснилась седая,
И даже сейчас, когда я уже стар…
 

«Древнееврейская вода…»

 
Древнееврейская вода
И легкий запах парусины.
Древнееврейские раввины,
С котомками туда-сюда,
 
 
И храм, которого портал,
Квадратный, каменный и мрачный,
Раскинулся на весь квартал,
Как ассириец в паре фрачной.
 
 
Злой бороды резной оскал,
Кинжала бронзового отсвет,
Евреев пленных он согнал
На вавилонских реках постных…
 
 
И плакал загнанный народ…
А между тем, всегда желанны,
Еврейки каждый год приплод
Им приносили постоянны…
 

«Гвозди уж дождь забивает…»

 
Гвозди уж дождь забивает,
Осень пришла – портниха,
Завтра похолодает,
Станет спокойно, и тихо.
 
 
Только не надо снега,
Рано еще для льдинок,
– Ольга, ты любишь Олега?
Ольга грызёт ботинок…
 
 
Дом сумасшедших это,
Кончилось бабье лето…
 

«Советская еда родная…»

 
Советская еда родная,
Ломоть, что срезан с каравая,
Котлеты, борщ, сырой компот
И водки крепкий переплёт…
 
 
Объединив ингридиенты,
Приклеив, присоединив
Завода крепкие моменты,
И Серп и Молот посолив,
Был я и молод и счастлив…
 
 
Сейчас я дую на ладони,
Мои колени вдруг остры,
Как крокелюры на иконе,
Морщины резкие стары…
 
 
Мне холодно. Мне спать тревожно.
Куда идти? Уже пришёл…
Мне жизнь мою ножом сапожным
Семидесятый год вспорол…
 

«Во мраке тюрем погребальных…»

 
Во мраке тюрем погребальных,
Средь лиц печальных и нахальных
Я процветал, и цепенел,
Судьбу переносить умел…
 
 
Мои глаза сияли остро,
Я был отдельный, спорный остров,
Как будто я ходил в чалме —
Так я сидел средь них в тюрьме!
 

Простые брючки

Ф.

 
Простые брючки на персоне.
Весёлый, оттопырен зад.
Не Вас ли, сучка, на иконе
Я видел много лет назад?
 
 
О как же Вы преобразились!
Развилась грудь и строен стан!
Еврейка юная, влюбились
В героя зарубежных стран…
 
 
Какие Вы прошли бордели,
И кто Вас сзади обожал?
На чьих коленях Вы сидели?
Не знаю, и никто не знал…
 
 
Простые брючки с каблуками
И цокот каблучков-копыт,
Бесовка, я связался с Вами,
А всё мой волчий аппетит…
 
 
«Вдовы Клико» Ваш темперамент,
Подобен льду шампанских пен,
И загорится мой пергамент
От наших непристойных сцен…
 
 
Простые брючки… это ж надо!..
Однако не встречал ещё
Круглей и аппетитней зад,
И внутренностей – суп-харчо…
 

«Энциклопедии прошедших моряков…»

 
Энциклопедии прошедших моряков,
Проплавывавших над морской трясиной
Вы удивляете детальностью крысиной,
При свете ламп, вас чтущих чудаков…
 
 
Вблизи, достопочтенный Бенарес,
Оказывается страшным Варанаси,
И обитающийся в Ганге бес
Плывёт, сквозь океаны, восвояси…
 
 
А вот в Антверпен Рубенса, нагой
Из Индии чужой спешит Даная
С тяжёлой нидерландскою спиной,
В Антверпене Анверс предполагая…
 

Селёдка-смерть

 
Там высоко подпрыгивают звери,
Парит дракон над лесополосой,
Вот там, у Лукоморья суеверий,
Стояла смерть с чешуйчатой косой…
 
 
Русалка рыбная с стеклянными глазами,
Она силком скакнёт к тебе на грудь,
Чтобы селёдочными телесами
Тебя осилить, милый, как-нибудь…
 
 
Её икра тебя в себя заглотит,
Ты станешь жалок, мягок, форм лишён,
Она тебя укусит, изкомпотит,
Селёдка-смерть в один деми-сезон…
 

«Летняя жара…»

 
Летняя жара.
Мух жужжит с утра,
И радиола играет уже,
На первом этаже…
 
 
Это – СССР,
– Это окра-ина,
Салтовка, например,
Неба голубизна…
 
 
Яблони и бузина,
Детских, прозрачных лет…
Вот тебе, вот тебе, на!
Видишь её ты, дед?
 

«Я классический поэт…»

 
Я классический поэт,
Просыпаюсь я ночами,
И горячими руками
Свой записываю бред.
 
 
Где террасы Вавилона,
Зиггураты, злые львы,
Слуги вносят фараона,
Бог, как чучело Совы.
 
 
И, классическим поэтом,
Подорвавшимся в ночи,
Став мистическим предметом,
Я колеблюсь у свечи
 
 
Электрического тела.
Что же, лампочка-свеча?
Ты когда-нибудь глядела
В злые очи палача?
 
 
Ну а я видал их сотни
Копошащихся червями
Этих призраков Капотни,
Измельчённых под дождями…
 

«Ясноглазые шлюхи…»

 
Ясноглазые шлюхи,
С большими глазами-озёрами,
На верёвочках ухи,
Лежат, воспалясь, под старпёрами.
 
 
Им ты шепчешь на ушко:
Сейчас твою плоть продырявлю!
Своей мощною пушкой
Сломаю там всё, не поправлю!
 
 
Да-да-да, ты меня, чужестранец,
насилуешь.
Ты меня истязаешь, меня заставляешь,
не милуешь,
Я тебе подчиняюсь испуганно,
я покорная,
Словно волку попавшая
в зубы я козочка горная…