Текст книги "Два дня из мая"
Автор книги: Эдуард Пославский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Общество вчера.
Мой правый ус,
убаюкивает великих.
Мой левый ус,
щекочет их великие умы.
Вдвоем,
соединяют Мемфис-Мицраим.
Листы моих нагромождений
Из исторического древа
Ни одно древо не простит.
Те, кто говорит – «Вот бы Володеньку в наш век!»
Оставьте, пусть творец спокойно спит.
Вам в пору заиметь своих.
И я посплю.
Земляные полы в сарае
В горячке согрею собой,
Проснувшись воцарю над простонародьем,
Мне каждый воскликнет «Je tire mon chapeau!»
Угомоню вены флебитные
И беся̀т-подражателей,
Мрачных подростков, которых я привык называть русским бѝтом.
Еще не успело «ваше» время – кобылица с кобылятами
Затоптать наше вчерашнее общество.
Наши геморроидальные внутренности
Натянутся на колёса машины будущего,
Которая будет двигаться вперед
Пока от нас не останется одна сплошная нить-пуповина.
Что дальше будет,
Будет не видно.
Разговор с подругой.
Когда мне было шестнадцать,
У меня была одна подруга,
Не принимавшая церковных обетов,
Однако, ведущая себя, как монашка.
Тогда я сказал ей -
Успокойся!
Пока я жив,
Миром
Будет
Править
Хаос.
(Что ж, так и оказалось).
И если женщины захотят
Засовывать в себя
Целый ракетный комплекс,
То пусть засовывают.
По-твоему странновато?
Нет!
Пока я не родился
Здесь было как-то странно.
Импликация.
Если вы попробуете
Прочитать мои стихи своей возлюбленной,
То она перестанет с вами общаться.
Если вы зайдя в туалет,
Где на унитазе сидит пьяная знакомая
Со спущенными трусами,
Завидев её мохнатку не извинитесь,
То вы нахал.
Если вы обнимаете кого-то
С сигаретой в руках,
Небрежно стряхивая пепел,
Попадающий прямо на одежду,
То вы невнимательный.
Если вы попытаетесь
Скрывать смыслы за рифмой,
То она возможно поможет вам выйти из безвременья.
Отрочество.
Упиваясь чаем взахлёб,
Как Ёся, пожирая изгнанья хлеб,
я пасынок у своей строгой коммуналки.
В приступе сверхпамяти,
прогоняя вон отрочества остатки,
проведенного за калиткой.
Поколениями пожирать вкус солнечного света -
– на душу прапрадедов бальзам.
Я слышу эхо да нет там человека,
И пусть пошлятину скажу,
но это дух, кричащий в рупор,
и выделений сгусток, который эпоха дряхлеющей, задушенной, застоявшейся культуры,
всего не жалея, исторгнет в бараньи физиономии вам.
Нужный.
В стране без деревьев,
На острове без солнца,
Оставил следы от копыт своих я -
– двуногий уродец.
Уснувший на клавишах фортепиано,
Впавший в детство,
Усталый и безмозглый
От переизбытка веронала.
«Непонятный», как пономарь олигофрен,
Который прожил жизнь не видя театра,
Но «нужный», как актриса в нём –
Визжащая, раскрашенная старая бабка.
Схолазия.
Поэзия,
в отличии от воли -
не в руках Господа,
куда захочет он не направляет её,
и этим пользоваться надо,
Откровение пророка в бретонской рубахе.
Тяжело спрятать свой череп рогатый,
Уткнувшись лбом в текст,
Дурак научился молиться,
Стихи, как молитва,
Читая ее,
До крови из носа весь истощился.
Но это всё про тело,
Его разрушение неотвратимо.
Интеллектуальная субстанция – неразрушима,
Неистощима.
Поэзия, на душу и тело разделима,
От того свободна,
что является причиной самой себя.
От того безвольна,
Что нежели божественного
в ней больше естественного,
Поэзия не может противиться закону плоти,
Как Риму толковал святой Амвросий.
Emancipatio.
Меня возбуждает архитектура
Университетов древнейших.
Так же, как и стоит на мозолистые руки
Судьи секретарши блаженной,
В замызганном районном судебном участке.
Где люди − просящиеся наружу из живота,
Разбухшие кофейные зерна.
Просятся наружу толпой, как народ
К американским волонтёрам,
Уставившись на сцену,
Где сутулый Иешуа у микрофона
Доказывает, что у поколения есть душа.
В экстазе, когда опьянение граната,
Оплетает, будто дурно пахнущие спруты,
И гнетущая осмысленность того,
Что вам вряд ли доверяют и вряд ли вам рады.
День.
За столом, в позе вышедшего с картины,
По клавиатуре бьёт усердно старичок,
Я его и не замечу, встану,
продрав загноившиеся глаза кротиные.
Пройду на кухню,
нависну над тарелкой с супом,
Сутулясь, к верху поднимая горб.
Волосья окунутся в жижу,
пока в соседней комнате работает фантом.
Я так и просижу до вечера,
Ни с кем не говоря.
как ребенок с афазией,
носящий на своей тушке килограммы слов.
О всяком.
Уставился в сапог не зная занять себя чем,
И три дня не мылся, ведь все еще ею пахнет твой член.
Как в боковушке вагона, давящая сверху с книгами полка,
Настольная лампа и свет монитора, с фотографией рамка
Кто на ней? Не помню. Наклейка с листовок вступить в чью-то партию с зовом.
Вступил ли? Не помню–и все же неважно. Лиричная проза,
Затуманенная ясность, написать что-то просьбы. Просьбы?
Да вряд ли, скорее бы все это бросить,
И попытаться вспомнить кто на том фото.
Смотритель маяка.
Смотря в даль на корабли,
Вспоминаю, как молод был и так давно,
Что когда бродяга спьяну плакался бродяге -
Я мимо проходил.
С ужаснейшей морской болезнью остался тут на берегу,
Морем болен не то слово и освещаю путь судам,
Они придут, а я тут жду, дряхлею потихоньку.
Я б душу продал, чтоб быть там, но поскольку,
Мне так и не выпал шанс, весь экипаж и не увидит,
Как тихонько выглядывает старикан-он лишь смотритель маяка.
Не надо.
Не надо искать успех в чужих чертах лица,
Откусывая беззубым ртом,
с панировкой котлету.
Не надо стремиться преодолеть
какие либо аффекты -
– это ведет лишь к новому аффекту,
как безнадёжная война.
Не надо показывать свой бледнеющий талант,
как русское немое кино,
ибо эпоха прошла.
Скорость.
Путь вместе в бездну забавы,
Всё же, есть некий маршрут.
В туалете электрички,
В сетчатых колготках испражнялись альвы.
А снаружи, ладья из облаков
борется с ветрами в небе.
Я уверен нам сегодня повезло,
В головушке склонившейся, лишь небель.
Тем временем,
Мой бритоголовый товарищ,
С по-детски впечатлённым лицом,
Читает, подаренный мной, томик Рембо.
Волосатые ноздри просят чего-то,
Как прибудем,
Заберём чашу с мёдом
Нагреем в котле, подышим над ним,
Не замечая, в нём прорицания Вёльвы,
Ни песка, ни моря, ни земли и небосвода.
О чём не расскажешь ни девам, ни жёнам.
После ритуала полегчает немного,
Фотоплёнка «Коника», крокодилы, димедролы,
Собираем рассыпанный розовый порох
Пока электричка набирает скорость.
Бластомикоз.
Вера в возвращение духа,
Как странная лихорадка -
– держится долго, с температурой.
От этой веры трудно излечиться,
Подобно микозу на гениталиях,
Выглядящих, как Рим в период упадка.
Вера в критический момент,
Она древнее, чем консульство
Диплодока и ихтиозавра.
Пока есть вера – чистый гуманизм существует.
Снаружи она покроет тебя пустулами,
А внутри останется зудящими ульями.
Можно беспрепятственно ею наслаждаться,
Не обращая внимание на боль в суставах,
От тяжести,
Как человек под железнодорожным составом.
Мескалин.
За полярным кругом, небо в лиловой дымке,
Производит пышных зрелищ впечатление.
И созерцание кактуса-зеваки. Он уставился в меня -
– а я в него.
Как мексиканский крестьянин,
Следящий за акром леса, что вскоре спалят -
– в квадрате местных округов.
А у кактуса иголочки статичны -
время не даёт ему показать цветов.
Наблюдаю со снобским восхищением
Словно за фресками из папского дворца.
Вот уж я и на коленях,
Вот уже и исчезает Старый Мир.
На коленях в поисках глубин щелей у пола?
Или потому что к горлу подступает мескалин.
Спиноза.
Беру в руки затупевшую шаветку,
А эвкалипт из мыла прорвет весь кислород.
Я вроде прихожу к ответу, понимаю,
Что конечный ум не может ничего понять.
И, что любая субстанция бесконечна,
И она не может быть причиной жизни для другой.
Эвкалипт по комнате развеясь,
Вряд ли этого поймёт.
Дрожащими руками сотрясая,
Расставлю по порядку весь парфюм.
Смысла нет, зато, попутно забываю,
Что если в оконце глянуть – солнца всё ещё не будет.
Мда, ночью его так не хватает.
Увидеть темноты не желая -
– Закрою занавески,
Сделав вид, что это я так захотел.
Ответы.
Где-то в промзоне,
В столовой
Или в лесополосе,
Насладиться вкусом соли
Или крови.
Агрегат явлений априорных,
Явится, падающим ведром с краской,
И сломает позвоночник.
А ответы
На вопросы о трансцендентальной диалектике
Останутся молчать навсегда,
Как младенец старой лесбиянки,
Которая с рождения скармливала ему нейролептики.
Язык.
На дне ядовитой бутылки,
У самого хрупкого дна,
Я нашёл свой язык-узелок.
Вместе с ним и словесный,
представлений, рисунков,
Логических атомов, атомарных предложений,
алгебраических формул.
И кризис поэзии, говорим о котором -
– в состоянии кризиса,
ожидая моментальных озарений.
Мой язык – символ символов,
он совершенен.
Даже если в нём не останется слов,
мой язык – меня не оставит.
Мой язык – это логика правил.
Метамодерн.
Я муквы беняю и се нтесняюсь
Или менвы букняю или буквы меняю
И как это правильно делать я знаю.
А как относиться к такому приёму?
Важнейшую позицию здесь занимает
Грамматика или звучание?
Я посмотрел и заметил, что это ражнее, вем чифма,
Да-да важнее, чем рифма
Или рифмее, чем важно.
Знаете, сначала и я всё к шутке стремился,
Но когда изменение букв или путаница слогов,
Буквенение изм, сутаница плогов становятся
Серьезней серьезных поэм,
То обзывается это-метамодерн.
Советчик.
Водой с ураном небо сыпет –
Облучиться и промокнуть. Не хотелось бы.
Ещё и в хлипеньком рюкзачке –
Вино течёт. Оно в коробке. И кричит мне – Ты опробуй!
Пока капли не прожгли!
Но вино кричать не может, прошу, лучше помолчи.
Не хочу я думать, кто там прячясь,
В одеянье красном сладком
Раздаёт советы мне,
Кто живёт в вина коробке –
Хороший, гадкий,
Герой или существо сомнений, талант,
Бездарности смешок.
Ведь вино кричать не может!
Ты умолкни, мне важнее всех забот
Тебя спрятать, чтобы капли не прожгли.
Искупление.
И что за паскудство?
Блюет и пальцы в глотку поглубже,
Чтоб гланды царапать, и с кровью все вышло,
Вся эта гадость.
Искупления ждать не любому под силу,
Так что, вдохнув свои же миазмы,
Опустил руки в то, что исторгнул,
Умылся и завыл от оргазма.
РАССКАЗЫ.
38 часов.
Комната общежития, по бокам на своих кроватях напротив друг друга сидят двое парней, ведущие диалог − это Хесус и Рома. Их третий товарищ-сожитель по имени Лёха тем временем на кухне стоит у плиты и жарит рыбу.
Рома нервно трёт правой рукой коленку, параллельно с этим левой протирает, слегка загноившиеся глаза, так как только проснулся. Хесус, в более бодром состоянии что-то тараторит и чешет голову, с длинных до плеч волос белыми хлопьями сыпется перхоть ему на трусы в область паха.
Он взволнованно обращается к Роме:
−Я держусь уже месяц, мне кажется после такого застоя у меня крыша съедет.
После этого он с хлопком бьёт себя по бёдрам, резко встаёт и начинает одеваться, а Рома одновременно и безразлично, и заинтересованно пытается поддержать беседу.
−Это действительно ненормально, зачем сдерживаться целый месяц? Хер знает на кого или на что это выльется. Какие-то ебучие маньячные наклонности, я сутки не кормил коника, уже не очень себя чувствую. Ладно, пора разгрузиться, а то опять весь день занят буду.
−Так или иначе, я не хочу опаздывать на пары, извини, что не смогу организовать с тобой дроч-дуэт. − отвечает Хесус и покидает комнату.
Рома берёт в руки телефон, ложится в постель, по пояс закрываясь одеялом. Лёха как раз дожаривает рыбу, и улыбаясь, со сковородкой в руке, заходит в комнату, понимает, что перед ним, мастурбирующий под одеялом сосед, в ярости берёт всей пятернёй только что пожаренную рыбу, со всей силы запускает Роме в лицо, но тот успевает увернуться. Обмасленная, обжаренная в муке рыба впечатывается в стену и разлетается в труху. И, естественно, она была еще горячая. Из-за кипятка, «неприятно впечатлённый» Лёшенька, роняет сковородку, и тряся ошпаренной рукой, до головной боли оглушительно орет.
−Блять ещё и руку ошпарил из-за того, что ты, грязное животное, не можешь не дрочить, даже когда посторонние с тобой в одной комнате.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
