Текст книги "Звездолет «Черничная Чайка». Трилогия"

Автор книги: Эдуард Веркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что это?! – я сунул Андрэ под нос обгорелый кусок.

– Вам, масса, нужен тонкий анализ?

– К черту тонкий, давай поверхностный!

Андрэ взял кусок и несколько секунд разглядывал его на железной ладони.

– Это жук, – сообщил он. – Судя по останкам, из рода сильфид…

– Каких еще сильфид?! – постепенно я приходил в бешенство.

– Сильфиды, – подтвердил Андрэ. – Если желаете, могу рассказать подробно.

– Не надо… Они тут водятся?

– Южная Америка входит в ареал распространения.

Понятно. Жук мог вполне заползти в ствол, жуки тупые. Я пощупал лицо. Уже почти как свое. Со мной периодически такое случалось – на реконструкциях часто народ калечится, то одно оторвет, то другое прищемит. И тогда или биогелем, или полевым регенератором, или в капсулу – и в Институт Человека, латать по-взрослому. Наш Магистр, к примеру, весь в шрамах, прямо как Карл Первый. А у меня пол-лица сгорело, и глаз повредился, на первый взгляд ерунда, но если задуматься, то неприятное событие. Никак не мог понять – это что все-таки? Этот жук заполз случайно, по своему недоумию? Или не случайно? Или даже не заполз?

Покушение?

Что-то рано… Покушение должно случиться в конце, сейчас еще не время. Значит, жук сам, добровольно.

Я приказал себе думать, что жук сам, и все-таки лег спать, предварительно проверив все остальное оружие. В нем жуков не нашлось, все в порядке было.

Хотя, судя по всему, события, кажется, вступали в активную фазу. Спал я плохо. Чесался. Ворочался. Видел во сне Октябрину. Она играла на арфе.

Глава 6
Заговор

Пальма – чрезвычайно неудобное дерево. Какое-то все неровное, колючее и дурацкое, не то что береза. Пока лез, весь исцарапался и вообще подверг жизнь опасности – по пути на меня напали два здоровенных пальмовых вора, каждый чуть ли не в полметра! А еще говорят, что пальмовые воры не лазят по пальмам! Еще как лазят! Еле отбился. Кстати, Потягину пошло бы такое прозвище – Пальмовый Вор…

И висеть на пальме неудобно, все время вниз съезжаешь, пришлось привязываться ремнем. Вообще долго устраивался, мучительно, все на палящем солнце, когда приложил к глазу длинное стекло, даже обжегся – так все раскалилось. Рабочий полдень, ничего не поделаешь.

Мои коллеги трудились. Старались вовсю. Вот Потягин, эрудит, активист клуба «Батискаф»! Шагает вдоль неровной шеренги ботов, стучит плетью по их железным спинам, что повышает производительность труда почти в два раза – боты начинают махать мачете гораздо чаще и попадать по тростнику точнее. Я специально попросил Шлоссера, чтобы он их так запрограммировал – урезал обычную производительность почти в восемь раз. То есть чтобы они почти не работали, как сонные мухи передвигались бы. А если начинаешь лупить…

Это смотря как лупить. Если просто – то скорость работы повышается значительно, но все-таки не очень быстро. Если надсмотрщик хлещет ботов с яростью – то отдача повышается на треть. А если ввести усовершенствования? Усовершенствований ведь может быть много разных, тут полет технической мысли ничем не ограничен, все, как говорится, в ваших руках!

Есть, кстати, еще и другие способы повышения производительности труда – например, можно перевести бота на урезанный энергетический паек – и, как ни странно, он будет работать лучше! Но тут надо быть осторожным – батареи могут разрядиться, соблюдать баланс надо – между плеткой и отключением питания.

Или наоборот – стимулировать добавочной энергией.

Интересно, кто первый догадается? Урбанайтес, наверное, он в технике лучше разбирается. Хотя Октябрина тоже девчонка сметливая, вона как плеточку модернизировала. Что-то у нее там?

Я перевел окуляр на плантацию Октябрины. Она меня тоже порадовала, козявка этакая. С азартом первых марсопроходцев свистела плетью, лупила ею по тупым чугунным затылкам, проявляла энтузиазм – недаром я все-таки «Марш энтузиастов» ставил.

Всего пятый день, а как они уже плетками размахивают! Чем больше видишься с людьми, тем шибче ботов уважаешь! А что это там у нее плеточка так блестит?

Я подтянул фокус у подзорной трубы и убедился – плетка действительно блестит. Вместо кожаного ремешка тросик стальной вплела? Оно, конечно, логичнее: кожаным ремешком по кевлару-В – что из рогатки по линкору. Впрочем, стальным тросиком по кевлару-В тоже бесполезно. Но звучит страшнее. Так вжжих, вжжих! Ай да изобретательница!

Так, а что там наш Урбанайтес?

Шишколюб тоже не отставал, высоко держал марку надсмотрщика-потогона! Использовал не просто плетку, а две! С двух рук работал, прямо Клинт Иствуд! Только не револьверы в руке, а плетки. И по двум спинам сразу!

Рационализатор!

Нет, отвратительные типы, просто удивительно! Мне даже смешно стало – всего пять дней, а так уже разложились!

Нет, они не «лохи», они «мутанты» – люди с ослабленными нравственными устоями. Их самих можно в работу Мессера вставлять, в качестве иллюстраций.

Монстры, просто монстры, спруты подводные, крокодилы ненасытные!

Я действительно рассмеялся и едва не свалился с пальмы, совсем как Дарвин на Галапагосах, но тут вспомнил про Ахлюстина.

А где же Ахлюстин?

Что-то я не заметил, как он плеткой машет…

Я навел трубу на участок Ахлюстина. Ну все правильно, размахивают мачете. А Ахлюстин? Я прищурился. В ряду железных спин промелькнула коричневая человеческая.

Это меня немного озадачило. Я посмотрел еще и убедился – на самом деле Ахлюстин. Боксерскую спину трудно спутать со спиной шахматиста. Ахлюстин – и тоже с мачете! Вместе со своими роботами работает. Безо всякой плетки! Тоже мне Кампанелла!

Значит, так. Значит, Ахлюстин решил по-другому действовать. Решил встать в одну шеренгу со своими ботами. Чтобы, так сказать, личным примером, крутым плечом…

А что, это может сработать. Мы со Шлоссером, конечно, так ботов не прошивали, но они механизмы самообучающиеся, поведенческая мимикрия им свойственна. Поглядят на Ахлюстина – и будут работать лучше.

Я улыбнулся. Да, в моей схеме оказалось слабое звено. Да, я не смог предвидеть такого, думал о людях хуже, чем они есть на самом деле… С другой стороны, эксперимент – он над всеми эксперимент, надо мной тоже. Ахлюстин меня удивил…

Ладно, посмотрим на выходе, поглядим. В конце концов, здесь, на отдельно взятом куске побережья, происходит вечная борьба – Инь-Янь, Свет-Тьма и Тьма, как всегда, последняя выигрывает – хорошо вертят плетками ребята дискуссионного клуба «Батискаф»! От души. Радуюсь, на них глядючи. Дурачки.

Стадо.

А все потому, что читают мало. А я много. Готовясь к этому приключению, одолел я целую гору психологической литературы, в том числе весьма полезную книгу Р. Бейти «Мы и они: двести лет вместе». В ней описывалась история отношений человека и роботов – от первых лет, когда в массовом сознании боты воспринимались младшими братьями, до времени, когда большинством человечества овладели многочисленные и цветастые ботовые фобии. Когда матери отказывались отдавать детей в сады, где воспитателями были боты, когда больные сбегали от ботов-хирургов, когда зловещая секта Деструкторов уничтожала всех ботов, до которых могла дотянуться. Описывал доктор Бейти и сегодняшний день – абсолютно ровное утилитарное отношение. То есть если раньше люди пытались видеть в роботах человека, если потом они их ненавидели и презирали, то сейчас люди относятся к ним равнодушно, практически как к мебели.

Как к дровам.

Именно на этом и базировался мой план. Если бы мои недруги читали больше, то смогли бы разгадать мои замыслы, смогли бы нанести ответный удар. Конечно, Ахлюстин тоже читает мало, однако он, как любой спортсмен, чует нутром, возможно, поэтому он пока и не взялся за плетку.

Так вот.

Я поглядел на солнце, затем поглядел на часы. Время обеда, просидел на пальме почти два часа. Есть не хочется, но надо себя заставить, мне распускаться нельзя. Еда и сон – вот залог крепкого здоровья, крепкой психики. Впереди свершения, подобные подвигам Геракла, на это нужно много сил.

На берегу меня ждал легкий, но питательный обед из трех блюд: окрошка, заливное, кисель. Мой верный Андрэ в очередной раз не подвел, ах, если бы он был настоящим, дал бы ему вольную! Или в Новый Орлеан продал, за триста долларов! Шучу, конечно, шучу.

Я отобедал, сыграл сам с собой партию в шахматы и отправился спать – сиеста нормализует секрецию.

Проснулся без четверти четыре, без помощи Андрэ. Хотелось пить. Холодного, хорошо бы морса, клюквенного, со льдом и апельсинами. Болтался, потом отправился на ужин.

Ужин прошел в деловой, дружественной обстановке. Все были сосредоточены на еде и со мной особо не разговаривали. Я же молчать не собирался, обета не давал, я прочел им несколько нравоучительных рассказов из книги «Для благочестивых мальчиков и девочек», Бостон, 1803, про то, как полезно трудиться, про то, как скверно лгать, про то, как одна девочка украла башмаки своего старшего брата, ну и так далее. Мне показалось, что им совсем не понравились эти истории, во всяком случае, Октябрина весьма невежливо велела мне замолчать.

Тогда я велел Андрэ притащить банджо и пропел несколько гимнов на духовные стихи авторов девятнадцатого века. Гимны сделали свое дело – аппетит врага был испорчен, гуляш из мидий и морской капусты остался недоеден, компания разбрелась по своим избушкам.

Я остался один. Поставил музыку. Венский струнный квартет, вариации на тему песен китов. Солнце село быстро, зато луна светила, что надо. Мне стало так легко, мне стало так спокойно, что я решил половить рыбу. Взял котелок, обычную пластиковую наживку – никаких новомодных мерзостей, которые активизируют пищевые рефлексы рыб, никаких автовываживателей, никаких силовых лесок, бамбуковые удилища, стальные крючки, свинцовые грузила. Изумительные вещи, с трудом удалось найти.

Устроился возле прибоя, закинул. Дальше все было просто замечательно, сидел, волны приятно массировали мне ступни, бычки клевали… Может, и не бычки, рыбки какие-то колючие, удил – отпускал, удил – отпускал, бычки клевали с удручающей регулярностью, это удивительно эффективно убивало время и просветляло мозг. Я размышлял про себя.

Я осознал свое предназначение в двенадцать лет, прямо как Гагарин. На осознание ушло полторы недели в мае, помню, тогда цвела сакура. Или яблоня. Розовое что-то.

Мысли были сумбурны и порой нелогичны, теперь, уже встав на свой путь и твердо на нем укрепившись, я могу перевести дух, смахнуть с лица трудовой пот и кинуть взгляд назад. Туда, где грохочут громы моей буйной молодости, где кипит бушующая лава бешеных страстей, пылает огнь необузданных и могучих моих желаний, где шевелится в багровом тумане бездна, меня породившая…

Никакой бездны, разумеется, не было. Ну и громов и молний особых тоже, так, тыры-пыры, как говорили древние. Но биография имелась. Приличная. Солидная. Ее вряд ли вместит в себя объем нового издания Универсального Энциклопедического Словаря, разве что Универсальная Энциклопедия!

Взять хотя бы обстоятельства моего появления на свет. В тот день и час свершилось многое. Сразу две кометы вычертили в небе над Среднерусской равниной зловещий и величественный крест, что сопровождалось сиянием невыносимой яркости, многие от него даже временно ослепли. На Сицилии изверглась давно дремавшая старушка Этна, в Океании случились многочисленные землетрясения и цунами, уровень озера Байкал неожиданно поднялся на полтора метра и затопил прибрежные поселки, неисчислимые стада китов выкинулись на австралийские пляжи и стали нахально требовать спасения, едва не потерпел катастрофу четвертый темпоральный челнок, к жителям поселка Пихтовка вышел из тайги красный волк, одним словом, много чего свершилось. Даже пятна на Солнце загустели и стали видны невооруженным глазом.

Короче, мирозданье подавало сигналы.

В дальнейшем неслучайность всех этих знаков и предзнаменований была неоднократно подтверждена фактами моей биографии. Взять хотя бы… Впрочем, моя жизнь должна быть освещена либо подробно, либо никак. Посему подробности оставлю для настоящего мемуара, сейчас же остановлюсь на себе как на личности.

Итак, как сказали бы древние скальды и прочие робинбобины, я был рожден под суровым светом звезды Полынь, ее горький мерцающий сок течет в моих венах, а поэтому я склонен к:

– авантюрам;

– немотивированному риску;

– неконтролируемой мании величия;

– бескрайнему милосердию;

– нравственному релятивизму, но это потенциально.

Сначала я жутко гордился и думал, что я один такой уникальный – другого человека, склонного к милосердию и мании величия одновременно, я не встречал. Если честно, я вообще не встречал никого склонного к мании величия, да и про саму манию я узнал исключительно из книжки-раскраски «Психопатология в картинках». Из более серьезного источника – монографии проф. Арнольда Тойфеля «Фобии и другие психические расстройства» я с энтузиазмом почерпнул, что все эти недуги остались в глубоком прошлом, современные люди избавились от них практически совсем, причем на генетическом уровне. Редкие же носители этих качеств подлежат обережению, изучению, занесению в анналы и прочему взлелеиванию. Труды Арнольда Тойфеля окончательно убедили меня в собственной неповторимости. Глядя в радостные и счастливые лица своих современников, я не мог не чувствовать себя существом иного, высшего порядка, более тонким, глубоким и загадочным. Носителем особой, реликтовой генетики, прочно запечатлевшей в себе поэзию и восторг Творения.

Однако торжествовал я недолго. Очень скоро я стал чувствовать себя жутко одиноким. Я зрил окрест выжженную пустыню повседневных заурядностей, где и скучно, и грустно, и некому пожать коромысло, где все друг с другом, а я сам по себе, но при этом выше всех, как бы сверху. И вот в поисках поддержки и утешения я обратился к кладезю культуры. Обратился к бесчисленной научной и художественной литературе, к несчетным фильмам и записям спектаклей, к музыке, к поэзии и даже живописи и с радостью обнаружил, что в прошлом таких, как я, было предостаточно. Возможно, даже больше чем нужно. Со страниц книг и с экрана проектора глядели на меня многочисленные онегины, печорины, холдены колфилды и прочие ненужные, посторонние, странные, но чертовски умные, злобные и усталые от жизни. Вообще писатели и прочие художники чрезвычайно любили описывать таких, как я. Проведя самое простейшее и поверхностное исследование, я обнаружил двадцать четыре своих двойника. И это буквально за какие-то жалкие сто лет.

Современное же искусство подобных героев не знало, повывелись как-то. Почему раньше меня было много, а сейчас я такой один? Пережиток прошлого. Отголосок тех славных времен, когда за жизнь надо было бороться, когда надо было уметь перегрызать глотку, всаживать нож в спину и проходить по трупам, кидаться на амбразуры, затыкать телами пробоины в бортах, биться за благосклонность роковых красавиц и всячески геройствовать.

Ведь если эволюция не стерла меня с карт Вселенной, то, значит, я для чего-то нужен? Для чего-то, что не по плечу моим современникам. Для чего-то великого и сияющего вдали.

Когда я понял это, одиночество исчезло. Сомнения отступили. Пришла уверенность и твердость. И теперь я гордо, как Гулливер, нес свой размер средь сонма карликов, то есть лилипутов.

Да, говорил я себе, я рудимент.

Но я знаю, что у меня есть Предназначение, хотя и не знаю, какое именно.

Но время придет, и все станет ясно, и я сделаю шаг…

Опять бычок.

Вообще неплохо вот так жить – у моря, с удочкой. Поймал рыбу, съел, спишь. Как предки наши делали – и счастливы были, между прочим.

И вот когда я вытягивал очередного глупого бычка, похожего на ископаемую рыбу латимерию – игластого и шипастого, я вдруг почувствовал, что стало тихо. Очень тихо, даже на уши надавило.

Что-то случилось. Или должно было случиться.

Надо срочно пойти в буш. Вот просто очень, что-то происходит там, что-то важное, я чувствовал это.

Я оставил удочку, прицепил к поясу обрез из своих оружейных запасов и отправился в джунгли. В сторону плантаций, куда еще идти-то?

Предчувствия меня не обманули, тишина в районе участка Октябрины. Я включил легкую походку, прибрал дыхание, подкрался дрожащим татем.

Там они и стояли. Под развесистой араукарией. Все четверо. Беседовали.

Значит, силы есть. Беседовать. Я думал, они еле ноги волочат, а они тут заговоры заговаривают. Так…

Прокрался меж родных осин… То есть между пальм этих, переделать бы их в рябины. Прокрался, пользуясь навыком маскировки, залег метрах в десяти, уши развернул, слушать стал. Говорила Октябрина:

– Я ничего не понимаю. Ничего. Мы работаем, выкашиваем тростник… И что? Не знаю, у меня самой никакие темные чувства не пробудились… Если они не пробудились сейчас, это значит, что они не пробудятся и дальше. Я себя знаю.

– И что? – спросил Ахлюстин.

– И то. Зачем мы тут стараемся?

– Ты что, не понимаешь?! – заволновался Потягин.

– Нет, я-то понимаю! – саркастически хихикнула Октябрина.

Они замолчали.

– А что, собственно, тебя смущает? – вопросил Потягин через минуту. – Чем ты тут недовольна? Подумаешь, каша пластмассовая…

– Меня не каша смущает! Меня общий идиотизм ситуации смущает!

Общий идиотизм ее смущает! Да она не знакома с настоящим идиотизмом! Вот если бы она почаще смотрела в зеркало, то имела бы об этом некоторое представление. Пожалуй, мне надо будет написать по этому поводу исследование. Брошюру! «Идиотизм вечен». И на обложке фотография – Потягин в обнимку с Октябриной.

– Тут ничего удивительного, – вмешался Урбанайтес. – Это же Жуткин. Жуткин – он и есть Жуткин, что ты от него хочешь?

– Я слышал, он зарядил своего семилетнего брата в гигантскую рогатку и выстрелил ею в небо на триста метров!

– Однажды он послал себя в гробу своей учительнице, и у той случился приступ!

– Я слышал, он приклеил своего отца к потолку!

– Как-то раз он вмонтировал контроллеры в осиную семью и натравил их на участников Тур де Франс! Несколько человек упали в океан!

– Он переодевался памятником!

– Он научил Миранду Фогель ковыряться в носу языком! Он уверил ее, что так делали все египетские фараоны, и эта дура поверила!

Ну, подумаешь, выстрелил из рогатки. Вовка сам просил, увидел по стерео и ныл две недели. К тому же я им не просто так выстрелил, я повесил на него два парашюта, антигравную подушку, все было безопасно, как в бобслее.

Не в гробу я послал себя, а в футляре из-под настенных часов, она думала, там кукушка, а оттуда я выскочил. И никакого с ней припадка не случилось, просто испугалась она немножко.

Про отца вообще вранье.

А про Тур де Франс правда. Я ненавижу велосипедистов. Однажды мы реконструировали битву при Пуатье, и Магистр уже облачился в доспехи Черного Принца и воздел длань, дабы двинуть войска, и половина Ордена, наряженная англичанами, уже выстроилась в колонну, а тут эти лыжники… То есть велосипедисты. Произошло столкновение, и вся битва при Пуатье пошла к чертям.

Про памятник не комментирую.

А насчет Миранды Фогель… Ах, Урбанайтес, зря ты помянул Миранду, тебе это зачтется. Это она меня, между прочим… Ну да ладно.

– Человек состоит в Ордене Реконструкторов – этим все сказано, – закончил Потягин. – Он планомерно себя разрушает, пусть. Наше дело сейчас косить тростник…

Октябрина хихикнула.

– Что, Виталя, в глазах Лунные Карточки? – осведомилась она.

– При чем здесь Лунные Карточки? Просто мы должны доказать ему, что зла нет. При чем здесь Лунная Карта? Что ты привязалась? У тебя что, комплексы какие-то?

– Нет у меня комплексов!

– Ребята! – крикнул Урбанайтес. – Прекратите ругаться! Октябрина, ты сгущаешь…

– Вот и я говорю! – согласился Потягин. – Здесь совсем неплохо! Воздух, море, физкультура…

– Лунная Карта, – вставила Октябрина.

– А мне здесь уже надоело, – возразил Ахлюстин. – Мы попали в какую-то идиотскую ситуацию, причем сами себя в нее загнали. Вы как заставляете их работать?

– Какая разница, как их заставлять? – Урбанайтес говорил почему-то хрипло, наверное, голос потерял от крика. – Принципиальной разницы нет…

– Это тебе только кажется, – не согласился Ахлюстин. – На самом деле не все так безоблачно…

– Но дело-то идет, – возразил Потягин. – Я уже почти половину выкашиваю…

– Так у тебя же от этого мозги разъедаются! – воскликнул Ахлюстин. – Ты разве не понимаешь?!

– Да ничего у меня не разъедается, – обиделся Потягин. – Смотри.

Он что-то там продемонстрировал, не знаю, что именно, может, мозги, а потом продолжил:

– Так что тут все в порядке. Да вы что, ребята, все это всерьез, что ли, воспринимаете? Это ведь игра! Зато мы докажем этому психу!

– А ты уверен, что докажем? – спросил Ахлюстин.

– Вполне. А ты что, хочешь, чтобы наш клуб переименовали в «Дубраву»? Или в «Чугунную Дубраву»?

– Нет, не хочу. Просто не кажется тебе, что доказывать…

Они перешли на шепот, и некоторое время я ничего не слышал. Затем опять прорезалась Октябрина:

– …заставить его играть по нашим правилам!

– Вы что, не понимаете, что вы уже проиграли?! – это Ахлюстин.

А Ахлюстин, оказывается, опасный тип.

– Ладно, вы как хотите, а мне все это не нравится! – сказал Ахлюстин.

– Сдох, – усмехнулся Потягин. – Так и скажи, Ярик, что ты сдох!

– Дурак ты.

– Ну да, мы дураки, а ты один умный!

– Может, не стоит спешить?

Ай-ай-ай, Октябрина, не стоит, значит, спешить.

– Нам пару дней до Лунной Карты остается, – напомнил Урбанайтес. – Может, неделя…

– Я же говорю!

– Октябрина!

– Вы как хотите, а мне все это надоело. – Ахлюстин кашлянул. – Очень, очень надоело, мне никогда ничего так не надоедало. Я думаю, надо…

Интересно-интересно…

Ахлюстин замолчал.

– Не знаю, – сказал Урбанайтес. – Мне, конечно, тут тоже не нравится, но…

– Лунная Карта, – произнесла Октябрина зловеще.

Она решительно невыносима.

– Ты все время иронизируешь, и это понятно, – Урбанайтес был удивительно рассудителен. – Но все идет действительно более-менее спокойно, почему мы должны упускать Лунную Карту? Жуткин сядет в лужу, а мы получим карту. Какая разница, кто именно ее получит, она все равно будет у нас, в нашем клубе…

Остальные издали сразу несколько звуков. Потягин испустил звук согласия, Октябрина – звук презрения, Ахлюстин просомневался.

– Вы как хотите, но я долго терпеть не собираюсь, – сообщил Ахлюстин.

Он с хрустом поперся прямо через джунгли к своей хижине, остальные его не поддержали. Стояли, переминались с ноги на ногу. Трое.

– Может, он прав? – осторожно спросила Октябрина. – Может, и нам стоит…

– Глупо, – перебил ее Урбанайтес. – Трудностей-то, по большому счету, нет никаких…

– И времени у нас много – каникулы ведь, – добавил Потягин. – Делать-то все равно нечего, можно и здесь…

Смех. А потом звук какой-то… Кажется, она плюнула. И снова хруст веток. Октябрина отчалила. Остались Потягин и Урбанайтес.

– Вот так, – сказал Урбанайтес.

– Вот так, – сказал Потягин.

И они тоже поперли по бушу. Как два бессмысленных трактора. Урбанайтес проследовал мимо меня, напевая что-то на незнакомом языке, наверное, эсперантист.

Вернулся домой я уже глубокой ночью. Снял со стены банджо, вручил Андрэ. Андрэ забренчал. Тоскливо так, уныло, будто на самом деле мы на латифундии, величавая Ориноко катит мимо нас свои студеные воды. Только спиричуэлсов, летящих над джунглями, не хватает…

– Как дела, масса? – спросил Андрэ.

– Лучше не бывает.

– Скоро домой, масса?

– Хочешь со мной домой? – улыбнулся я.

– Я не хочу, я интересуюсь.

– Ты мне нравишься. Наверное, я возьму тебя с собой. Ты хорошо готовишь.

– Спасибо, масса, это для меня большая честь. Приходил масса Потягин.

– Когда? – удивился я.

– Сразу после ужина. Вы отправились рыбачить, а масса Потягин приходил. Ждал, потом отбыл.

– Понятно. Ладно, Андрэ, я, пожалуй, прилягу. Погружусь в сон. А ты играй. Такое, лирическое, я люблю кантри… Хотя нет, сделай-ка мне квас со льдом.

– Слушаюсь, масса.

Андрэ принес квас и возобновил музицирование, я вытащил на веранду кресло-качалку и устроился в нем. Квас со льдом в лунном свете был особенно хорош. И в душу мою снизошел мир, спокойствие всяческое, умиротворение и так далее, и только вся эта прелесть начала там укрепляться, как вдруг я почувствовал резкую боль в животе.

Сначала я думал, что мышцу какую растянул, когда хотел смеяться, но не смеялся, а терпел. В Англии каждый год от подобной глупой причины гибнет двести человек. Но я, судя по всему, погибнуть должен был совсем не от этого.

Живот забурлил, как Везувий в трудные дни. И боль, резкая и неприятная, она повторилась, не прекратилась и была так остра, что я вскочил и собрался уже нестись к спасению…

Не смог сделать ни шагу. Потому что каждый шаг был чреват катастрофическими последствиями. К тому же мне показалось, что я услышал в зарослях здешней черешни смешок. Безобразная чудовищная картина сложилась в моей голове: в кустах, расположившись, как в театре, сидят Октябрина, Урбанайтес и Ахлюстин, сидят, наблюдают. Ожидают. Возможно, кто-то даже зарисовывает, сейчас все умеют рисовать, раньше все оскверняли заборы, теперь все рисуют, рисовальщики, чтоб их…

Ну и, разумеется, коварный злодей и мой вечный противник Потягин, он тоже был там и дышал в ладони, предвкушая мой бездонный позор. Вообще за такие дела нужно бить по морде, однако с этим мы повременим.

Ситуация сложилась критическая. Я стоял, на четверть согнувшись, не решаясь сделать ни шагу, потому что этот шаг мог обернуться просто космическим позором. После такого позора я уже не смогу проводить эксперимент, в каждом взгляде, в каждой усмешке я буду искать оскорбление…

Живот между тем продолжал разрываться. Я попробовал сделать шаг, даже не шаг, пополз пальцами ног, и тут же внутри все задрожало и забурлило гораздо сильнее, чем раньше. Я замер. Стоял страдающим изваянием, дышал с опаской.

Решать надо скорее, больше пяти минут я не продержусь.

В голове перещелкивались варианты.

Можно позвать Андрэ, он наверняка где-то неподалеку. Я бы мог приказать ему донести меня до туалета. Конечно, это была бы забавная сцена – бот тащит сеньоре фазендейро в уборную, что-то в этом такое есть, дремучее. Но от Андрэ я отказался – нечего ронять авторитет в глазах персонала. Он хотя и бот, а все-таки…

Можно скрепить душу и нечеловеческим прыжковым усилием перенестись в ближайшие кусты.

Или плюнуть на все и бежать – а одежду потом выбросить или сжечь. С одной стороны, конечно, все-таки позор, с другой – что делать?

Я раздумывал две минуты. Последние два варианта я отверг так же, как и первый. И решил предпринять следующее. Осторожно, как древний сапер, колдующий над сенсорной миной, я опустился на колени, лег на спину и пополз, используя исключительно тяговую силу рук, остальное же туловище удерживая в неподвижности.

Для того чтобы добраться до заветной кабины, мне понадобилось двадцать минут. Я несколько ободрал спину и укротил свою гордыню, это было полезно. Я уже добрался до заветного строения, и тут мне был нанесен очередной удар. Вернее, это я сам его себе нанес. Потому что обнаружил, что дверь закрыта.

На замок.

Я обожаю старинные замки. Особенно те, что начали делать в середине двадцать первого века, собирание замков – одно из моих многочисленных хобби. Так вот, в середине двадцать первого века делали отличные навесные замки, а я сюда приладил один из самых лучших. Больше туалетов на острове не было, и допускать в свой персональный сортир Октябрину или, того лучше, Потягина я не собирался. Пусть соблюдают историческую достоверность – надсмотрщики к своему начальнику в сортир не заглядывали.

И сейчас этот замок стал мне преградой. Подергал несколько раз, дверь была неприступна. Тогда я кликнул Андрэ.

– Что угодно, масса? – спросил Андрэ. – Вы в затруднительном положении?

– Нет, ну что ты… Просто лежу тут, отдыхаю…

– Отдыхаете?

– Ну да, отдыхаю, разве не видно?

Андрэ промолчал.

– Послушай, Андрэ, принеси мне, пожалуйста, ружье.

– Ружье?

Я кивнул.

– Зачем вам ружье, масса?

– Как зачем?! – простонал я. – Отдыхать. Отдыхать с ним буду.

– Здесь?

– А почему не здесь? Чем это место хуже любого другого? Тащи ружье! И патроны! Боевые!

Андрэ отправился к бунгало. Терпение. Я терпел. О, как я терпел! Каждый год в Англии от нетерпения погибает сто сорок человек, из моего терпения можно делать корабельные канаты, я бы победил на чемпионате терпетелей, в самые сложные моменты, когда казалось, что терпению вот-вот придет конец, я начинал петь «Арию варяжского гостя».

Андрэ притащил ружье, и я тут же выстрелил. В замок стрелять бесполезно, я выстрелил в дверь. Хотел прострелять в ней такую круглую дыру, однако дверь оказалась совсем не из дуба, а из какой-то незнакомой мне новопридуманной дряни. Дробь застряла в ней, как в густой смоле, я выстрелил еще – с таким же результатом. Туалет был построен ботами по неизвестной новой технологии и был пуленепробиваемым.

Я застонал.

– Вы уже отдохнули, масса? – вежливо осведомился Андрэ. – Может, вам квасу?

С трудом удержался, чтобы не выстрелить ему в голову.

– Вам что-то требуется? – спросил Андрэ.

Я всхлипнул.

Андрэ понятливо вздохнул, взял замок и стиснул его в кулаке. Дужка лопнула и с треском улетела в сторону. Хорошо, что боты послушные. Если бы они восстали…

Я с облегчением ворвался в кабину и…

Жизнь – непредсказуемая штука, я это заметил уже давно. И в этом ее прелесть. Но не всегда. Одним словом, большую часть ночи я провел в сортире. Ежился, напевал «Арию варяжского гостя». В конце концов я там даже уснул, не скажу, что это была самая романтическая ночь в моей жизни.

Да… Насчет взрыва ружья я серьезно сомневался, насчет отравы в квасе сомнений у меня не было. Потягин.

Для чего?

А ни для чего. Чтобы напакостить мне, вот для чего. Он всегда мне пакостил, при любой возможности. Такая уж у этого Потягина сущность, просто Чезаре Борджиа в фигурной бутылке. Тогда обставил меня на GP, сейчас попытка отравления.

Ничего, Потягин, мы тебе отомстим.