Текст книги "Черничная Чайка"

Автор книги: Эдуард Веркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Эдуард Веркин
Черничная Чайка

Глава 1
Гримасы футурологии

Джунгли были темны и беззвучны. Так не должно было быть, в джунглях ночью полно всевозможных звуков, все время кого-то жрут… Почему тут такая тишина? И почему я раньше этого не замечал? Так тихо не должно быть, не должно.

Я сел, прислонился к столбу. Андрэ не видно. А остальные стоят кругом. Как мертвецы какие-то…

Стало неприятно. Я почувствовал, как по спине пополз холод. Сразу вспомнились легенды про взбесившихся роботов, страшилки, которые мы рассказывали в походе у костра. Как роботы нападают…

Конечно, чушь. Чушь, небывальщина. Боты стояли не двигаясь, но мне все время казалось, что за моей спиной они шевелятся. Перемигиваются, приближаются…

Я обернулся, цепь звякнула, и от этого звяка меня пробрало холодом еще шибче. Звук получился какой-то мертвецкий и тоскливый, я почувствовал себя одиноким, самым одиноким человеком на свете.

…А потом среди ветвей начали загораться глаза.

И тут я, конечно же, проснулся. В холодном, заметьте, поту, как герой настоящего готического романа. Даже неприлично. Даже эмаль на клыках трескается. С неприятным хрустом.

Так я, наверное, полмесяца просыпался, пришлось потом к зубоделу бежать, восстанавливать зубное хозяйство. Восстанавливал и думал – прав ли я был? Прав ли я был, что пожалел этих, батискафовцев? Что не вверг их в пучины и стражища, чтоб взывали они ко мне, в грязи пресмыкаясь, с мольбами и жалобным воем, копытца свои растопырив, дрыгаясь костями и соплями брызжа.[1]1
  Читайте эту историю в книге Эдуарда Веркина «…», издательство «Эксмо». (Примеч. ред.)


[Закрыть]

Думал так, думал сяк, к мировому опыту обращался, а потом уже не до рефлексий стало, над головой затрещало. Как шутили древние – капли расплавленного железа стали капать на казенные сапоги.

Читали «Будущее здесь»? Я еще в восемь лет утянул у прадедушки с пыльной этажерки. Толстенная такая книга, а смешная – просто головой о косяк стучался. Автор Г. Златоборский, известный в свое время футуролог. Но, по-моему, он не футуролог, а обыкновенный фантаст, и даже, пожалуй, сказочник-лапотник – ни одно его предсказание толком не сбылось, только стратосферу сотрясал.

Телепортация. Никаких телепортов на улицах наших городов нет, хотя сам принцип известен давно. Однако телепортация критически меняет молекулярную структуру объектов, поэтому мгновенно перебросить вещество даже на расстояние одного метра не получается. Получается каша. А посему мы летаем. Как в самой дремучей древности – на флаерах, глайдерах, скутерах, вертолетах, много техники напридумывали, хоть в колодец сбрасывай.

Никакой еды из тюбиков, тут вообще все как раньше, ну разве что научились выращивать мясо отдельно от коров, а так… Та же самая жарка, варка, фритюр. И даже больше – рестораны и всякие другие полезнейшие общепиты вышли из моды, все как сумасшедшие готовят еду своими руками.

Никаких энергоконвертеров – сыплешь мусор, получаются мегаватты. Энергия вырабатывается универсальными накопителями – спиральными кристаллами, которые могут трансформировать все – от энергии вращения Земли до температуры, выделяемой телом, – в каждом приборе эти кристаллы, все на автономном обеспечении. А там, где энергии требуется много, – накопители. Чрезвычайно емкие. Один дурачок надрезал накопитель алмазным лазером и запустил его в озерцо средних размеров. Вода кипела трое суток.

Или взять хотя бы связь. Основываясь на бурном развитии коммуникационных технологий в начале тысячелетия, все как один предсказывали грядущую революцию в этой области. Однако уже через сто лет развития технологий эфирной связи стало ясно, что пользы от нее меньше, чем вреда. Середина двадцать первого века принесла сразу несколько серьезных эпидемий мозговых расстройств, возникавших у людей, предки которых активно использовали беспроводные устройства связи. Была доказана связь между ними и участившимися случаями сумасшествия, в результате чего Карантинная Служба провела закон об изъятии мобильных устройств связи. Люди вообще не общаются по радио. Никаких популярных у писателей-фантастов начала тысячелетия телефонов-браслетов, никаких передатчиков, вплавленных в мозг, никаких постоянных информационных полей. Радиотишина.

Из небытия вынырнули обычные проводные телефоны. Если же требуется позвонить подальше, к примеру, на Луну, то используется машинка весом и размером с диван. Есть, правда, еще устройства сверхсвязи, например те же трансмиттеры, – для вызова экстренной помощи, ну и тому подобных случаев, но пользоваться ими следует только в экстренных ситуациях. А то голова испечется.

Будущее наступило. Только оно совсем не похоже на будущее Г. Златоборского. Будущее как будущее, скучное только очень, даже повоевать не с кем, и это опять в минус нашим доморощенным футурологам – человечество не встретило ни братьев по разуму, ни врагов по оружию, человечество одиноко. Футурология ошибалась.

Но еще больше ошибалась футурология по части социопсихологии. Предсказывались серьезные проблемы, массовые разрушительные фобии, скатывание в варварство, войны и новый рассвет. Тут степень попадания пальцем в небо приблизилась практически к ста процентам. Тот же мосье Златореченский предсказывал несколько так называемых «ювенальных войн» – ситуаций, когда конфликт поколений выйдет на новый уровень и разрешится лишь с применением оружия, и:

вариант «а» – молодежь истребит стариков,

вариант «б» – старики уничтожат молодежь.

Ничего подобного. Никаких войн не случилось, никто не убивал стариков, никто не охотился за семнадцатилетними. Вообще количество отклонений в поведении подростков снижалось в два раза за каждые пятьдесят лет. А тех, кто продолжал безобразничать, отправляли в особые педагогические лагеря.

Как меня.

И капли расплавленного железа закапали, только не на какие-то абстрактные казенные сапоги, а на мою конкретную голову.

За что?

Официальное заключение (я с гордостью называю его приговором) гласило «за злостное нарушение общечеловеческих нравственных законов, опасное манипулирование сознанием, моральную деградацию…» И еще две страницы. Этот приговор был зачитан во дворе школы при большом стечении народа, и все меня дружески порицали – я чувствовал, как жгут кожу испепеляющие взгляды моих товарищей… Короче, если бы их было чуть побольше, ну, раза в три хотя бы, они бы меня, наверное, испепелили. Зачитывание приговора сопровождалось демонстрацией материалов, отснятых на Побережье. Понурые боты, железными истуканами возвышающиеся средь пальм. Плантации с сахарным тростником, разросшимся сверх всякой меры. Хижины с твердыми тростниками, столбы для наказаний… Одним словом, все.

И этих тоже показывали. Моих сосчастливцев, сиречь:

Октябрину Иволгу, нервическую интеллектуалку,

Виталия Потягина, завистливого ментального акробата,

Фому Урбанайтеса, шишколюба-меняненавистника,

Ярослава Ахлюстина, хитрована ползучего, незаурядца чиполлинистого.

Октябрина выглядела не очень, мне показалось, что она давненько не мылась, волосы слипшиеся, глаза печальные, сидит на скамейке, грызет кедровые орешки. Как белка. Потягин с первого взгляда казался бодрым, он взрыхливал аккуратными золотыми грабельками песок. Однако при втором взгляде становилось ясно, что это не просто песок, а специальная успокоительная меркурианская соль, а развеселая распашонка не распашонка вовсе, а психороба – если Потягин вдруг пустится в безобразия, одежка быстренько его стреножит. Для несведущих под изображением Потягина загорелась надпись «жертва психотравмы».

Следующей жертвой психотравмы был объявлен Урбанайтес, хотя, на мой взгляд, он на жертву совсем не походил. Сидел, составлял экибану. Из водорослей каких-то. Или кактусов. Или шишек. Экибанский экибанщик. Экибанец. Он не жертва психотравмы, он жертва экибаны. Лучше бы его родители не экибаны учили составлять, а капусту выращивать.

Один Ахлюстин пребывал в радужном состоянии духа, боксировал со спарринг-ботом, плыл стометровку, упражнялся в гравитационной машине. Что ему: что рулем, что коромыслом – человек-машина.

Последним показали меня. Я выглядел бодро и весьма преуспевающе, зрителю сразу становилось ясно, что это я устроил несчастным ребятишкам все их злоключения и неприятности. Почему-то, правда, я тоже проходил по разряду «жертв», правда, не психотравмы, а непонятно чего.

Все это показали, потом устроили минуту молчания. Чтобы, значит, почтить мою бедную исковерканную личность, чтобы проститься с ней перед тем, как отправить в горнило перевоспитания.

И все опять на меня уставились, но в этот раз с сожалением, и я ощутил волну их жалости гораздо острее, чем даже ненависти – мне захотелось плакать, и я почувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Даже стыдно мне сделалось, а это случалось редко, я подумал, что зря все устроил с этими гадами, надо было подарить им Лунную Карту, признать свое поражение и посыпать голову пеплом.

Но минута молчания кончилась, резидент Карантинной Службы простер в мою сторону свой порицательный палец и отправил меня на перевоспитание.

За моральную, видите ли, деградацию! Можно подумать, это я хлестал несчастных ботов плетками-семихвостками. Можно подумать, это я приковал сам себя к столбу и обрек на ночь кошмаров! Даже не на одну, между прочим.

Конечно, это были не зомби. И даже не долгопяты, лемуры обыкновенные – выскочили – целая стая, какая-то у них откочевка происходила, проскакали, искусали, чуть кишки не выцарапали! Унеслись. А на следующий день прямо с утра я стал распухать. И руки, и ноги, и все чесалось, и зудело, и болело, а на следующую ночь понеслась очередная стая, меня снова кусали, щипали и всячески разрывали на куски.

И так три дня, Андрэ не успевал отгонять этих кровожадников. Когда прибыли герои из Карантинной Службы (как водится, все в белом и золотом, деловитые и с внушительным опозданием), то я истекал кровью и весь страдал. Как если бы ко мне приставили сразу восемь дюжин изрядных пиявок, а самого до этого напоили антикоагулянтом. Меня отправили на лечение, а едва я смог ходить и реагировать на окружающее, взялись разбираться, что же произошло на Злыдневом Бряге. И не только разбираться, но уже и потихоньку перевоспитывать. Должен признать, с успехом.

Я почти сразу раскаялся, признал все ошибки и уже готовился переродиться в высоконравственную личность, однако произошел пренеприятнейший казус. В числе других моим исправлением занималась милая бабушка – заслуженный педагог Солнечной системы. Ласковая такая старушенция, все меня спрашивала про детство, про первые впечатления, про первые обиды и первые радости. Я ей все рассказывал – обстоятельно и честно, и про тиски, и про пришельцев, и она кивала и радовалась сердцем. А потом я спросил – как будет сокращенно «заслуженный педагог Солнечной системы»? Запйсос? Или правильно запесус? К удивлению, мой невинный вопрос произвел на воспитательскую бабушку самое деструктивное впечатление. Видимо, ей его уже задавали при каких-то вздорных обстоятельствах. Потому что бабулька покраснела, позеленела и задохнулась, еще секунда, и она кинулась бы на меня, терзать и расцарапывать, однако усилием воли обуяла страсти и вышла.

В результате чего Педагогическим Советом при Карантинной Службе я был признан самым проблемным подростком Северного полушария.

Мама, на четыре часа выбравшаяся из своего Шпицбергена, рыдала, как Гертруда. Отец дистанционно обещал мною заняться, но не сейчас, а через полтора года, когда туннель к центру Земли будет окончательно просверлен.

Мне дали неделю на сборы, а потом во дворе моего дома приземлился лимонного цвета катер КС. И я с большими предосторожностями был препровожден в карантин, а затем и на остров.

Даже шрамы еще не все зажили, между прочим.

Глава 2
Аврора Кошмар

Конечно же, мне дали коптер. Вертолет то есть. В Англии каждый год шесть человек разбиваются на вертолетах. И двух собак, между прочим, в турбины засасывает, – летят туда, растопырив лапы.

А они дали мне коптер. Хотя другого транспорта у них было в избытке, и экранопланы, и прыгуны, и вихрелеты, даже парочка дирижаблей возле мачт болтались, все, чтобы добраться до острова с комфортом, вздремнуть пару часиков, отдохнуть по-человечески…

Но мне выдали коптер.

Древний такой, где только откопали. Наверное, какой-нибудь клуб любителей старины подарил. Настоящая машина, на носу пулеметная турель, под брюхом крепления для ракет, все как полагается. А на борту акула нарисована и крестики. Заслуженная машина. Семнадцать акул подбила.

Так что я сначала поругался, конечно, а потом обрадовался даже – когда еще за штурвалом реального боевого вертолета посидишь? Уже даже стал предвкушать, как пойду над морем, как буду виражи заваливать… За штурвалом посидеть не удалось. Потому что возле вертолета меня ждал неприятный сюрприз.

Бот. Универсальный робот-андроид, полировка облупленная, модель допотопная, и рожа… Железная, но при всем этом хитрая такая, заносчивая, так и хочется треснуть. Где ты, мой добрый Андрэ…

То, что ко мне бота приписали, я давно знал. Ну, для присмотра, разумеется, приписали. Во имя моего, разумеется, блага. Чтобы я что-нибудь не натворил. Правда, я думал, что бота этого ко мне только в лагере прицепят, оказалось, что нет. Диспетчер аэропорта подтолкнул меня к этой железяке и сказал:

– Велели тебе передать. Твой гид.

Он кивнул на бота, а тот даже не пошевельнулся в ответ, как стоял с кривой рожей, так и продолжал стоять.

– Гид? – брезгливо переспросил я.

– Гид, – подтвердил диспетчер.

– Лучше скажите соглядатай. Шкура. Шпик. Дятел. Барабанщик. Стукачок…

Я еще несколько синонимов вспомнил, спасибо доктору Мессеру, диспетчер впервые взглянул на меня с ленивым уважением.

– В наши дни к человеку приставляют тюремщика! – возмущался я. – Какой позор! Карантинная Служба превратилась в жандармерию! Вы что-нибудь слышали про Третье отделение?

– Это меня не интересует, – зевнул диспетчер. – Это ты уже в лагере им скажешь, начальникам своим, они тебя ждут не дождутся. Мое дело тебя в вертолет посадить и проследить, чтобы ты не выпрыгнул.

– Вы мне еще наручники наденьте, – посоветовал я.

– Что надеть? – не понял диспетчер.

Темный попался. Хотя молодой, это ему простительно. Студент, наверное, лет двадцать всего. Аханул сессию, его сюда и загнали. Для вразумления. А сам он, наверное, о звездах мечтает, мечтатель…

Впрочем, мне этого Гагарина совсем жалко не было.

– Давай, полезай в кабину, – диспетчер подтолкнул меня к вертолету.

– А как же корзинка? – спросил я.

– Какая еще корзинка?

– С провиантом. В дорогу. Ну, там тосты, апельсиновый мармелад, пармезан, ветчина пармская…

Я вспомнил про Андрэ. Про того, который чудно готовил. Вот я хотел его взять, а мне запретили, приписывают теперь ко мне разных посторонних, разных соглядатаев…

– Где провиант? – вопросил я. – Я что, в концлагерь направляюсь? Вы хотите, чтобы я погиб с голоду?

– Тут час лететь, не помрешь, – довольно невежливо ответил диспетчер.

– Стрыгин-Гималайский ваши методы не одобрил бы, – заметил я. – Вы знаете, что такое гестапо? Ваш дедушка там не работал?

– Не зли меня, Уткин, – диспетчер потер кулаки. – Не зли. Я с тобой церемониться не стану…

– Ну что вы, сударь, вы меня не так поняли! Вот вы сами подумайте. На этом корыте…

Я похлопал по борту коптера, и тот ответил мне недружественным жестяным звуком.

– На этом корыте, да с таким гидом… – я скосил глаза на бота. – Мы ведь и расшибиться можем.

– Тогда зачем тебе пармская ветчина? – устало спросил диспетчер.

– Видите ли, я верю в загробную жизнь. Вот мы расшибемся, и я, как добрый человек и воин, прямиком двину в сад Ирий. Этот металлолом с ногами, разумеется, со мной – как мой верный слуга. И что же получится? Вот дойдем мы до ворот чудесного сада, а там восьмиглавый пес, сторожит, значит, пропуска проверяет, пароль спрашивает. Его, само собой, надо чем-то задобрить. А чем? Никакой еды со мной нету, железяку вашу… Я кивнул на бота, – железяку он жрать не будет – вот и получается…

– Болтун, – перебил меня диспетчер. – Никогда таких не видел. Не зря тебя в лагерь отправили…

– Привет гестаповскому дедушке! – я щелкнул пятками. – У меня есть чудный рецепт пирога с дроздами…

– Давай, полезай!

Этот хам подтолкнул меня к машине. Бот зловеще потер ладони. Или мне показалось?

– Может, вы все-таки сбегаете в буфет? – спросил я. – У вас там бутерброды с котлетами есть, я видел. Тут же недалеко! А если хотите, я сам могу сбегать…

Диспетчер погрозил кулаком. После чего откинул фонарь кабины, подхватил меня за шиворот и закинул внутрь. Штангист-виртуоз, Домкрат Сергеевич.

– Не зря тебя все-таки в лагерь отправляют, – сказал Домкрат. – Десять минут с тобой знаком, а уже на Меркурий хочу. В Постоянную Экспедицию.

– Осторожнее с этим, – посоветовал я, – у них у всех там волосы на спине начинают расти. И не простые, а кевларовые – потом ни расчесать, ни выщипать, вам оно надо, жизнь с такими волосами?

Диспетчер захлопнул фонарь. Я оказался в темноте, светофильтры активировались и стали подстраиваться под яркое австралийское солнце.

Что происходило снаружи, я не видел, потом в кабину забрался бот, и винты над головой скоро завыли, коптер задрожал, как стихотворная помирающая лошадь, а потом безо всякого предупреждения рванул вперед и вверх. Так резко, что я даже хлопнулся глазом о прицел, зачем тут прицел вообще, в кого у нас можно прицеливаться?

Больно хлопнулся, синяк теперь назреет. Прилетим, скажу педагогическому начальству, что меня этот диспетчер избил. Да. Применил запрещенные меры физического воздействия. Да еще к несовершеннолетнему. Не поверят, конечно, но я все равно скажу, я ведь враль. Враль и социопат, склонный к мягким формам девиации. Меня перевоспитывать надо, вот пусть эти запесосы и перевоспитывают, а по морде прицелом зачем? Диспетчер вот меня избил, а этот хамоватый бот летит так, будто дрова везет, все внутренности растрясаются. Перевоспитание! Человека лаской надо перевоспитывать, а не прицелом.

Впрочем, с этим ничего поделать нельзя, оставалось только терпеть. Чтобы терпелось быстрее, я придумал себе занятие – пока летели над океаном, выбирал моему гиду имя. Сначала хотел назвать его просто – Иуда, но потом передумал. Слишком долго произносить, язык сломаешь. Надо было что-нибудь покороче, из трех букв. Дуб. Боб. Лоб. Чтоб. Ничего интересного не придумывалось. Достал лэптоп, но он тоже не работал, то ли тут вообще все глушилось, то ли в самого бота глушилка была встроена. Никакой связи, никаких информканалов, радиотишина, короче.

Хмырь. Тоже длинно.

Заскок. Как раз в яму попали в воздушную, я ругнулся и придумал, как звать этого… В бессмертной работе доктора Мессера «Отсечение языка» в самом конце книжки есть раздел, посвященный так называемой «инфернальной лексике». В том числе и кличкам, то есть прозвищам. Там такие есть, просто уши в прах рассыпаются, желчь разливается от восторга. К сожалению, употребить их не могу, даже по отношению к боту. Пусть будет Заскок. Неплохо. Заскок Денисович.

Потом я стал думать вот о чем. Что-то меня в последнее время несет по тропикам. По джунглям. Пустыням. Островам. Одни острова в моей жизни, видимо, зацепился за меня какой-то островной период. С другой стороны, острова лучше, чем тундра. Лучше, чем горы или какие-то там ледники, лучше, чем Венера. Острова – это неплохо. Джунгли – это тоже неплохо, джунгли сейчас комфортные…

Я вспомнил джунгли, вспомнил Ахлюстина, Потягина, Октябрину, Урбанайтеса вспомнил. И даже с какой-то ностальгией. Чуть ли не слеза навернулась, стал я сентиментален. Бедные. Жертвы психического насилия. Молоко им кокосовое выдавать, как в допотопные периоды.

Вообще, диспетчер сказал, что полета тут час. Но мы летели уже два с половиной, а никакой земли и в помине видно не было. Или диспетчер обманул, или этот бот специально, чтобы меня помучить, все это затеял. Как эти вертолетчики раньше служили, даже системы гашения инерции нет, трясет, как… Как черт знает где! Как в кофемолке!

Часов через сто пятьдесят, нет, на самом деле через три часа двадцать минут вертолет повалился на правый борт. Под брюхом замелькала растительность, турбины заревели пронзительнее, болтанка усилилась, а потом снизу вдруг здорово пнули. Винты стали замедляться, и я понял, что мы прилетели.

На Остров Перевоспитания. Теперь я просто узник замка Иф, просто Себастьян дэ Моле, первый кроманьонец в космосе.

Приземлились, однако.

С фонарем я справился сам, кое-как перевалился через борт и вывалился в траву.

Заскок уже стоял передо мной.

– Нам туда, – проскрипел он и указал блестящим пальцем (между прочим, мизинцем) в сторону симпатичного строеньица, больше всего напоминавшего миниатюрный вокзал.

Вокруг было…

Не было вокруг ничего интересного. Небольшая травяная полянка. Камни вокруг, низенький кустарник, с виду вполне непроходимый. Ну, и этот вокзальчик. Пришлось шагать к нему.

Заскок плелся за мной. Ровно в четырех шагах, все андроидные боты так ходят. Для безопасности. То есть если человек поскользнется, бот успеет его подхватить. Предотвратить, так сказать, сотрясение мозга. Но этот не очень себя утруждал, иногда на шесть метров отставал даже.

А я вот чуть не упал один раз, травма могла случиться.

Вокзал находился недалеко. Я вошел внутрь. Жарко, местные мухи, автомат с газировкой. Выпил два стакана. Ни тебе людей, ни тебе расписания, какое-то вымершее все, даже часы на стене и те замерли в вечном полдне.

Выбрался на перрон.

Сразу увидел столб. А на столбе колокол с веревкой. Я тут же стал в этот колокол звонить, хотелось почему-то послушать. Дзинь, дзинь…

– Чего звонишь? – сказал кто-то неприветливо.

Сначала я подумал, что это мой бот. Что он вдруг обнаглел вообще через край. Но, обернувшись, я понял, что это не Заскок.

На скамейке с независимым видом сидела…

Особа. Или девица. Сударыней назвать ее не могу, сударыни в синих комбинезонах не ходят, и вообще они все в Китеж-граде утонули.

Короче, девчонка примерно моего возраста. Вообще я заметил, что в последнее время трудно понять возраст, с десяти до шестнадцати все выглядят примерно одинаково. Только ростом различаются и степенью наглости физиономии. Как Октябрина все, тьфу-тьфу-тьфу, снится мне все в последнее время, стоит с мачете, смотрит. А иногда на арфе играет.

Эта без арфы. И уровень. Уровень что надо, выше среднего, Октябрине до нее далеко. Глаза такие… Специально разные. Один синий, другой очень синий.

Мордочка ничего, хотя сейчас у всех ничего. Некоторые даже специально себя уродуют слегка – в мире поголовных красавиц выгодно быть слегка дурнушкой. Вот и эта тоже.

Лысая. Или бритая. Голова такой правильной, греческой формы, блестит, солнечных зайчиков пускает.

Сидит, на гуслях играет. Не голова, кочережка.

Да не, не играет, просто сидит с вызывающим видом, развалилась, ноги вытянула. Ботинки такие тяжелые, черные, где, интересно, откопала?

– Чего звонишь, контуженый, что ли? – поинтересовалась красавица.

– Ботинки где нарыла? – спросил я в ответ. – Прадедушку эксгумировала? Он у тебя тоже в гестапо? Я знал одного человека, он прах прадедушки с собой везде носил, в таком маленьком кедровом гробу.

– А ты…

Тут она вдруг замолчала и принялась меня разглядывать, будто я как раз и был тем самым дедушкой-гестаповцем, которого она откопала под покровом ночи, а потом носила в гробу и спрашивала его про урожай.

Ну и я стал ее разглядывать, хотя чего мне ее разглядывать, и так все понятно. Коллега. Я думал, меня одного перевоспитывать будут, а оказалось, нет, еще кого-то прислали.

Плохо. Мне представлялось, что я один такой негодяистый негодяй, а оказалось, что нет, есть еще люди, готовые высоко поднять флаг…

Опять коллеги, куда деваться.

– Так-так-так, – девица уперла руки в бока, но со скамейки не поднялась. – Какой неприятный сюрпризец!

– А ты мне, косматая, нравишься, – сказал я. – Тебя сюда на кухню прислали, на практику? В кулинарном лицее обучаешься? Так и знай, я люблю, чтобы жареного было побольше. И пирожки, и расстегаи. А ты студень умеешь варить?

Эта жужелица как пнет меня своим сапожищем, еле увернуться успел.

– Сам себе пирожки испекай! – злобно прошипела она. – И ко мне не приближайся даже! Рабовладелец!

И тут я вспомнил. Ну, про нее.

Ее звали Аврора. А фамилия Сон, не знаю уж, откуда такая образовалась. Романтическая фамилия, с такой книжки сочинять надо. В сентиментальном жанре. Но общественности Аврора была известна не как Сон. Она была известна как Кошмар.

Аврора Кошмар.

Аврора родилась потомственной бунтовщицей. Ее пращуры по материнской линии участвовали во всех европейских и даже мировых революциях, начиная с английской буржуазной, заканчивая японской кибернетической.

Бунтовали.

Потом, когда революции пошли на убыль, они боролись уже так, по мелочи. За права китообразных, за права зулусов, за права женщин, за права женщин-зулусов, за права енотовидных собак, за права на самоопределение полуразумных рыб с Коры.

И против тоже боролись. Против эксплуатации цирковых животных, против зоопарков, против ветряной энергетики, против генетической инженерии, да против всего, даже против пластмассовых игрушек – чтобы все игрушки были только из дерева, ими по голове удобней стучать. Как в Китеж-граде.

Сама Аврора уродилась в своих предков. Я сразу понял, почему она меня возненавидела с первого взгляда. Инцидент с рабовладельческим экспериментом стал широко известен, обсуждался в прессе, даже в институтах его разбирали – правда, лишь как образец для анализа подростковой психопатологии. Многие мне даже письма присылали, не с угрозами, конечно, а с порицаниями, мол, нехорошо так поступать, неэтично. А одно письмецо выделялось, запомнил я его. Нет, в нем тоже не было угроз, просто ругань. Такая высококачественная, с привлечением старинных оборотов и столь любимых мною отсеченных слов.

И автором была как раз вот эта сидящая передо мной Аврора Сон, девушка-кошмар.

Вообще, протестовать у нас особо не из-за чего. Все сыты, все довольны, живут, утоляют информационный голод, сплошное Эльдорадо Духа. Но у Авроры протест в крови. По слухам, папа хотел назвать ее даже Анархией, в честь бабушки, но мать была против. Пожалуй, у Авроры протест даже не в крови, у нее он в генетике – столько поколений против всего протестовало, что сама Аврора не протестовать не может. Два года назад она тоже, между прочим, прославилась. Ну, не совсем так, как я, но тоже довольно громко. Прославилась тем, что подняла восстание роботов. Это довольно долгая история, но рассказать ее стоит – для иллюстрации способностей Авроры.

Первое восстание роботов случилось давно, почти век назад. Некий кибернетик, имя которого строго засекречено, разработал программу «Бесноватый бот». Не со злым умыслом, а просто так, как утверждали многие, на спор. «Бесноватый бот», прошитый в матрицу робота, превращал его в неуправляемое, а зачастую агрессивно настроенное по отношению к человеку существо. Нет, головы своим хозяевам боты не сносили, но вредили и мешали по полной программе. Заворачивали в персидские ковры, закармливали мороженым, отказывались выгуливать собак. Хуже всего пришлось автоматическим заводам – на них боты просто гнали брак.

Восстание распространилось по трем континентам, нанесло гигантский экономический урон, сорвало несколько планетарных программ, но, что самое страшное, восстание подорвало доверие человека к роботам. Многие отказались от домашних ботов, даже на производстве использование их сократилось. Именно тогда, кстати, были отмечены первые роботофобии.

Программа «Бесноватый бот» была локализована с огромным трудом. Первоначально было решено ее уничтожить, однако кибернетики предложили поместить «Бесноватого бота» в Архив Карантинной Службы, поскольку понять, каким образом «Бесноватый бот» воздействует на роботов, так и не удалось.

Два года назад каким-то невообразимым образом Авроре удалось проникнуть в АКС. Среди прочих чрезвычайно опасных вещей ею была похищена и программа «ББ».

Через средства информации Аврора распространила свое заявление – если в двадцать четыре часа человечество не откажется от использования труда несчастных ботов, она за себя не ручается. Естественно, от ботов никто не отказался, человечество из ума еще не выжило.

И Аврора Сон подняла Второе восстание роботов. К счастью, серьезного урона ей этим восстанием нанести не удалось – агенты Карантинной Службы сработали оперативно, и все инфицированные боты были отключены дистанционно. Сколь-нибудь серьезный инцидент случился только во Всемирной библиотеке в Женеве. Банда взбесившихся роботов во главе с Авророй ворвалась в здание, нейтрализовала работников – загнали в кабинет директора и залили по грудь искусственным медом – и принялась разбираться с фондами. Книги, включая бесценные инкунабулы, поднимали на сороковой этаж, вырывали страницы, складывали из них самолетики и запускали. Город и озеро были засыпаны бумагой.

Агенты Карантинной Службы штурмовали здание библиотеки почти четыре часа. Боты сопротивлялись ожесточенно, в плен не сдавались, предпочитали выкидываться в окна и шмякаться о мостовую.

Впрочем, как и сама Аврора. Нет, в окно она не выкинулась, но отбивалась до конца. Отступала с «плаксой» с этажа на этаж, отстреливаясь от агентов, сражаясь за каждую пядь библиотечного паркета, а когда агенты блокировали ее на крыше, она и там не сдалась. Могла бы дернуть на антиграве или хотя бы с парашютом прыгнуть, но она поступила по-своему. Ее окружили, и Аврора прижала «плаксу» к подбородку и нажала на курок.

Я видел репортаж о штурме Цюрихской библиотеки, на меня произвело впечатление. Лестницы, анфилады в готическом стиле, в воздухе кружится рваная бумага, перевернутые бюсты великих мыслителей и писателей, мудрые и горькие глаза Льва Толстого, слуховой рожок Бетховена…

И на каждой ступени, в каждом углу – агент КС. В броне, с парализатором, все как полагается. Рыдают как младенцы. Сама Аврора тоже рыдала, когда ее тащили вниз. Кстати, тогда у нее волосы еще были. Красивые. Блондинка.

Вот поэтому она меня и ненавидела. Она ботов освобождала, а я их, наоборот, закабалял и экстремально эксплуатировал. А некоторые мои друзья – о ужас! – их еще и плетками стегали!

Аврора, кстати, потом тоже еще что-то устраивала, помельче уже. Но на путь исправления, видимо, так и не встала, недаром ее сюда законопатили. Вместе со мной.

У нее имелось еще несколько оригинальностей, например, Аврора была убежденной неофрукторианкой. То есть она не ела не только мясо, рыбу, молоко, яйца и другие вкусные вещи, она даже растений не ела, даже тех, что от старости падали и гнили себе на земле, никого не трогая. Питалась же сугубо синтетическими батончиками, которые производились из белка, выделяемого в качестве продукта жизнедеятельности омерзительного вида лишайниками, обнаруженными на одной из комет. Батончики эти были довольно вкусны, я как-то один попробовал. Доесть, правда, не смог, перед глазами стояли эти самые паскудные лишайники. А вот все неофруктарианцы питались только ими.