Текст книги "Перейти море"

Автор книги: Эдуард Качан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Максим стиснул зубы. Ее слова, едва слышимые из-за громкой музыки, ранили его. Впрочем, сегодня было не лучше, и не хуже, чем всегда. С тех пор, как полгода назад он, стесняясь, краснея и заикаясь, признался ей в любви, такие разговоры происходили между ними едва ли не каждую неделю. Отказ следовал за отказом, но Максим не унимался. Добиться любви Вики Родионовой он хотел больше всего на свете.

– Ты с ним таскаешься, и не скрывай – я-то знаю! – сказал Максим.

– Ни с кем я не таскаюсь! – возмутилась Вика. – Больно надо!

– Он жестокий и глупый! – заявил Максим.

– Он красивый и смелый, – парировала Вика. – Но это ничего не значит – мне он не нужен. И ты мне не нужен тоже! – добавила она. – И если будешь ко мне с глупостями приставать, вообще с тобой танцевать не буду – так и знай! Ты бы лучше к Надьке приставал – ты ей нравишься.

– Да? – Максим удивленно посмотрел на Надю, которая танцевала с каким-то незнакомым пареньком. – Что-то не похоже.

– Много ты в девушках понимаешь, знаток! – хмыкнула Вика.

Максим помолчал, не зная, что сказать.

– Она мне не нравится, – заявил он после паузы.

– Что, совсем? – удивилась Вика.

– Нет, не совсем, – уточнил Максим. – Она очень хорошая и даже красивая. Просто мне ты нравишься!

– Ой, отстань! – поморщилась Вика. – Надоел уже. Еще раз начнешь этот разговор – все остальные танцы с Женькой протанцую, вот увидишь!

Медленный танец кончился, и недовольный Максим отошел к стене, размышляя, не пойти ли ему вообще домой. Додумать эту мысль до конца он не успел – увидел, как встревоженный Длинный машет обеими руками, зазывая всех вниз, в курилку.

Эта была типичная ситуация для дискотеки – кто-то с кем-то поссорился, и намечалась драка. В этом случае всем собачевским полагалось немедленно спускаться к курилке, располагавшейся в подвале. Далеко не каждый конфликт заканчивался дракой, но мало ли, как будет на этот раз, и потому нельзя было допустить, чтобы во время разбирательства проспектовских было больше.

В течение минуты зал опустел на половину – все собачевские и проспектовские покинули танцевальные круги и своих подруг. Подступы к курилке были забиты – несколько десятков подростков стояли или в ней, или около нее. Максим оказался далеко – почти у самой лестницы, и совершенно не видел, кто там и о чем спорил.

Через минуту все двинулись назад в зал – спорящие решили не драться.

Спустя десять минут все опять спустились вниз – где-то раздобывший водку и захмелевший Жорик пристал к кому-то из мальчишек, не входивших ни в одну из группировок Шахтерского, и надавал бедняге увесистых затрещин. Жертва не сопротивлялась – парень был без друзей, а поддержать Жорика были готовы десятки человек, поэтому избиваемый решил, что будет разумнее потерпеть.

Потом опять были танцы, хотя особенной радости Максим не ощущал – разговор с Викой выбил его из колеи. В какой-то момент он подошел к группке собачевских, оживленно о чем-то беседовавших, и подумал, что опять намечается какая-то заварушка.

Но нет – совершенно пьяный Жорик хвастался, как ловко он отделал незнакомого пацана.

«И как она может терпеть этого надутого павлина!» – подумал Максим и громко хмыкнул.

В тот же момент, стоявший к нему вполоборота, Жорик повернулся и крепко схватил за рубашку в районе груди.

– Ты чего смеешься, а?! – прокричал он, и тут же сильно ударил Максима свободной рукой по губам.

Рот наполнился кровью, но ни боли, ни даже страха Максим не почувствовал – насколько глубоким было его удивление. Никогда и не у кого, ни у проспектовских, ни у собачевских, не случались драки между своими прямо посредине танцевального зала! Максим мельком глянул на остальных ребят – увидел обескураженные лица, бледное лицо Фиделя с полуоткрытым от изумления ртом…

Жорик тоже понял, что перегнул палку, выпустил рубашку Максима, и вразвалочку двинулся к выходу.

Максим постоял несколько секунд, сплюнул на пол кровавый сгусток и пошел в туалет – умываться.

3.

На следующее утро Фидель зашел к Максиму домой – в школу они всегда ходили вдвоем.

– Ну, как губа? – спросил он, когда сонный, растрепанный Максим, с тяжелым «дипломатом» в руке вышел на улицу.

– Терпимо, – буркнул Максим. – Немного подпухла, горячее есть невозможно – если на рану попадает, то больно. Но кроме этого – ничего страшного.

– Это он тебя стукнул за то, что ты к Родионовой клеишься, – сказал Фидель. – Я давно заметил, что он тебя не переносит, только повода набить тебе морду у него не было.

– А вчера был? – огрызнулся Максим.

– И вчера не было, просто он спиртного перебрал, ну и разошелся сверх меры, – вздохнул Фидель. – Даже не знаю, как поступать. Оставить это как есть – нельзя. Свой своего ударил – не шуточки! Но и к Пеле на разбор идти не хочется, опять меня распекать будет, что я к нему по каждой мелочи бегаю… Да ты и сам знаешь – он Жорику всегда все позволял. Уверен – Пеля его на мое место поставил бы, если б у Жорика хоть капля мозгов была. Короче – не знаю я, что с этим идиотом делать. Впрочем, может он сам к тебя сейчас подойдет, извинится…

– Не подойдет, – сказал Максим убежденно. – Ты хоть раз видел, чтобы Жорик перед кем-то извинился? Не было такого никогда. Он у нас гордый.

– Ну да… – кивнул Фидель, соглашаясь. – А мы вчера Хачека в подъезде гупнули, – сообщил он.

– Мы – это кто? – уточнил Максим.

– Я, Бригадир и Корень. Хачек не дурак, сразу в комок сжался, лицо, живот закрыл, мы его попинали для порядка, но особенно не зверствовали. Что бы Пеля не говорил, а Хачек – пацан нормальный, его калечить не за что! Но знаешь, – Фидель озабочено посмотрел на друга, – сдается мне, что просто так нам эти рейды по подъездам не пройдут – проспектовские нас тоже по одному вылавливать начнут, и наказывать так, что мало не покажется! Я всегда считал – с людьми по правде надо, но Пеле это разве объяснишь? Он одно знает – гупните того, да гупните этого… Ему то что – его никто никогда не тронет, а нас…

– Нас вылавливать по подъездам сложно, – заметил Максим. – Мы ведь в частном секторе живем – здесь подъездов нет, толпе спрятаться некуда. Я за двадцать дворов увижу, что меня рядом с домом караулят. Возьми – поймай меня тогда!

– Это верно, – сказал Фидель. – Но, значит, нам в городе шаг ступить нельзя будет. Ни в кино, ни в магазин – только на Собачевке и сидеть.

– Очень может быть, – кивнул Максим, и дальше разговор прервался – друзья пришли в школу.

Жорик действительно извиняться не стал – как сидел за своей партой, так и остался сидеть. Он даже не стал делать вид, что не заметил Максима – кивнул ему издали, как будто ничего особого не произошло. Максим тихонько вздохнул и напыжился недовольно. Сидевшая с ним за одной партой Надя Харатова перехватила его взгляд.

– Ну, чего смотришь? – спросила она тихо, так, что никто кроме Максима не мог ее услышать. – Дал себя унизить, и теперь ничего не сделаешь?

Максим густо покраснел и бросил на нее испепеляющий взгляд.

– Много ты понимаешь, девчонка… – процедил он сквозь зубы.

– Я-то? – подняла брови Надя. – Я, может, и не многое понимаю, да вот только он тебе вчера по роже треснул, а ты сидишь, как так и надо. Думаешь, он пьяный был, не помнит ничего? Помнит! Пока ты не пришел, он всему классу успел рассказать, как он тебе рот заткнул, чтобы ты с него не смеялся. Как будто не весь класс был вчера на дискотеке! Все и так все видели, но он все равно похвастался!

– Да?

– Да! Дело твое, но я, хоть и девочка, такое бы просто так не оставила.

– Тебе-то какая разница? – спросил Максим, глядя в сторону.

– Может, и никакой, – отрезала Надя. – А все-таки мне было неприятно слышать, как тебя унижают.

Максим посмотрел на нее и ничего не сказал. Он сидел с Надей за одной партой вот уже два года, и отношения у них сложились вполне приятельские. Она позволяла ему списывать домашние задания, подсказывала, когда он «плавал» у доски.. На Надежду вообще можно было положиться. Она напоминала Максиму героинь русских сказок, какими он их представлял – спокойная, какая-то устойчивая, с огромными светлыми глазами и густыми волнами русых волос. Увы – ему нравилось другое! Яркая, смешливая Вика задевала его сердце, а надежная Надя – нет, хотя Максим и подозревал, что как человек Надежда, скорее всего, гораздо лучше своей подруги.

Сейчас Надя смотрела на него строго, непреклонным взглядом призывая ответить на нанесенное оскорбление.

– Знаешь, как было бы хорошо, если бы ты от меня отцепилась? – сказал Максим зло, и Надя отвернулась.

Разговор прервался.

Весь урок Максим просидел в тяжелых думах, благо учительница русского языка этого не заметила и ни разу его не окликнула.

Подумать было о чем – как не крути, а выходило, что Жорику нужно было дать сдачи – иначе лица не сохранить, ни перед собачевскими, ни перед Пелей – а ему ведь кто-то обязательно все расскажет, ни перед Надей, чтоб ей пусто было, лезет не в свои дела…

Все бы ничего, Максиму, ясное дело, драться приходилось и раньше, но, говоря откровенно – расклад получался кислым. Максим вообще редко выходил из драк победителем – не будучи жестким, он никогда не нападал на мальчишек слабее себя, и потому дрался с теми, кто затрагивал его самого – то есть с ребятами более сильными. И вот ведь в чем штука – ни один из тех, с кем ему приходилось драться, не смог бы тягаться с Жориком. Даже те, кому Максим проиграл, были Жорика слабее. Выходило, что у Максима шансов победить Жорика не было. Ну, просто ни малейших!

Пока шел урок, Максима от всех этих мыслей бросало в пот, но способа избежать драки он так и не нашел. Хуже всего было то, что отложить «душевную беседу» с Жориком «на потом» тоже не представлялось возможным – подобные вопросы в городке Шахтерский было принято решать незамедлительно. Вот и выходило, что дать сдачи Жорику нужно было сегодня – или на одной из ближайших перемен, или после уроков. Максим потрогал языком вспухшую губу и вздохнул – для того, чтобы сделать очень больно, Жорику даже не надо будет бить в поврежденное место кулаком, достаточно просто зацепить в пылу драки. А еще Жорик любит добивать лежащего противника, избивать его ногами. Козел! М-да…

Следующим уроком была география, и весь класс перешел в соседний кабинет. Собрав остатки мужества, Максим проскочил в кабинет одним из первых, поставил свой дипломат на стул, и, подойдя к учительскому столу, стал ждать Жорика. Войдя в класс, Жорик не мог не пройти мимо Максима, и вот тогда нужно было начать. Иначе, как не крути, не получалось. Если позвать Жорика на улицу за котельную – то есть туда, где обычно и дрались школьники – Жорик успеет внутренне подготовиться к драке, Максим же наоборот окончательно испугается, и не сумеет нанести ни одного удара.

Жорик вошел в класс последним – с высоко поднятой головой, сверкая белоснежной рубашкой и новеньким дипломатом.

– Жорик, – тихо окликнул его Максим.

– Что? – не замедляя шага, осведомился Жорик, бросив на Максима насмешливый взгляд.

– Сдача! – выкрикнул Максим, и что есть силы, ударил Жорика по лицу.

Голова Жорика откинулась, но он не упал, а лишь сделал шаг назад. Затем спокойно поставил дипломат на пол, и кинулся на Максима. Силы были не равны, и Жорик вмиг прижал Максима к старой классной доске. Максим, чье мужество ушло в один единственный удар, наклонил голову, закрыл голову и бока руками – так делают боксеры, уходя в глухую оборону. Активно драться он был уже не в состоянии.

Жорик нанес Максиму несколько ударов, но все они пришлись по сжатым кулакам и острым локтям последнего, а значит – особенного урона нанести не могли. К тому же, последним ударом Жорик со всего размаху угодил в доску – промахнулся – и пребольно зашиб себе кулак. Рассвирепев, он схватил Максима за руку, пытаясь заставить того открыть лицо, и тут на него налетел Фидель.

Он был на голову ниже Жорика, но гораздо сильнее в руках, и потому не стал бить кулаками, а схватил Жорика за шею и зажал его в борцовский замок. Жорик захрипел, и попытался высвободиться. Не получилось – Фидель не бил, но шею держал так крепко, что высокий Жорик вынужден был согнуться в три погибели. Теперь низенький Фидель нависал над ним.

– Не смей его трогать, собака! – прокричал Фидель в ухо стонущего и матерящегося Жорика. – Он свой. Не смей своих трогать!

Между тем Максим опустил руки, распрямился, и безучастно наблюдал за происходящим. Он был бледным, как мел, и дрожал мелкой дрожью. Сейчас ему было бы несложно налететь на беспомощного Жорика и избить его, но страх парализовал движения. Максим мог только смотреть и ждать – что же сейчас будет?

– Не смей его трогать! – прошипел Фидель в очередной раз. – И никого из своих не трогай, паскуда!

– Ладно. Пусти! Не трону! – Жорику было очень больно, он кричал бы, если бы не была пережата шея.

– Слово пацана? – уточнил Фидель.

– Слово! Пусти!

Фидель выпустил Жорика и отошел. Жорик выпрямился, красный и помятый, ненавидящим взглядом уперся в Максима.

– Мы с тобой еще посчитаемся, – прохрипел Жорик. – Потом. Будет время.

И, прихватив дипломат, пошел на свое место.

– Пойдем, – будто издалека услышал Максим шепот Нади. Звенел звонок, и она влекла его к их парте. – Пойдем! Ты такой молодец! Я так рада, что ты дал сдачи!

Не помня себя, Максим плюхнулся на стул.

В класс зашел учитель, и стало тихо…

4.

Спустя несколько дней Максим и Фидель гостили у Длинного.

Они вообще любили ходить к нему в гости – отец Длинного был прокурором района, и потому имел доступ ко всяким дефицитным вкусностям – копченой колбасе, разным сортам сыра, говяжьему языку. В советские времена все эти вещи стоили не дорого – отец Максима, шахтер-проходчик вполне мог бы покупать для семьи такое, да и мать Фиделя, воспитывавшая сына в одиночку, тоже могла бы изредка выкраивать из своей зарплаты швеи копеечку на вкусности. Но дело было не в деньгах! Доступ к дефицитным товарам был не у каждого. У директора магазина был, и партийного работника был, у районного прокурора – был, а вот у шахтеров и швей – нет. Это, впрочем, не означало, что семьи простых работяг голодали – мать Максима несколько раз в неделю жарила полную сковороду отличных свиных котлет, и семья от этого не беднела. Но вот говяжий язык можно было попробовать только в гостях у друга. Длинный был человеком не жадным – насыпал в тарелки гостей то же, что и в свою. Его родители тоже были людьми широкой души, и никогда не препятствовали единственному сыну кормить друзей деликатесами.

– В кино сегодня пойдем? – спросил Фидель, сооружая себе бутерброд – огромный кусок говяжьего языка на тонюсеньком кусочке хлеба. – Корень с Бригадиром собрались на сеанс в четыре часа, нас с собой звали.

– Они что, сами дороги в кинотеатр не знают? – спросил Максим, отпивая из чашки душистый чай.

– Проспектовских боятся, – ухмыльнулся Фидель. – Кинотеатр то, как не крути – их территория!

– Так и сказали – мы боимся?! – удивился Длинный.

– Нет, конечно, – хмыкнул Фидель. – Но это и без слов понятно. После случая с Хачеком проспектовские пообещали извести беспредельщиков – то есть нас. Они очень обижены, и не успокоятся, пока кого-то из наших толпой не отгупают. Теперь я и сам в одиночку в город не выйду!

– А что за кино? – спросил Максим.

– Что-то с Пьером Ришаром – ответил Фидель.

– На Ришара пойти можно, – сказал Длинный. – Нас с Бригадиром и Корнем будет пятеро, проспектовские вряд ли сунутся. Не по десять же человек они ходят! А побегут за помощью – мы смоемся.

– Кстати, а почему это Корень с нами решил пойти? – поинтересовался Максим. – Он же почти все время с Жориком гуляет! Может, и Жорик вместе с Корнем припрется? Как хотите, а я с ним никуда не поду!

– Да уж ясно! – усмехнутся Длинный.

– Не бойся, Жорика не будет, – сообщил Фидель. – Я слышал, у них с Корнем размолвка вышла. Жорик кого-то из микрорайоновских гупнул, хотя Корень просил его этого не делать – этот микрорайоновский его друг детства, кажется. Корень теперь на Жорика очень злой.

– Зря Жорик это делает, – заметил Максим. – Пока микрорайоновские сами по себе, мы по отдельности и с ними, и с проспектовскими совладаем. Но если они объединятся – нам карачун! Против пацанов со всего города мы не потянем!

– Это точно, – согласился Фидель, дожовывая бутерброд. – Но Пеля давит – гупайте всех и точка! Вот Жорик и старается. Идиот! Пеле от этого ничего не будет, а Жорика когда-нибудь найдут в канаве с дыркой в дурной башке!

– Скорее бы, – буркнул Максим.

– Ты, Макс, с Жориком будь по осторожней, – сказал Длинный.

– Да ладно, – отмахнулся Максим. – Каникулы ведь начались, теперь мы с ним редко видеться будем. А до сентября все травой зарастет!

– Это у тебя мозги травой заросли! – воскликнул Длинный. – Поверь – Жорик ничего не забыл и не забудет! Просто так он тебя, конечно, не тронет – слово пацана все-таки давал, но вот если ты в чем-то провинишься, дашь ему повод, он припомнит тебе все! Уж поверь мне!

– Да понимаю я, не дурак, – начал Максим, но прервался – хлопнула входная дверь.

В дом вошел отец Длинного, прокурор района Николай Петрович Куринной, а за ним – бабушка Длинного, сухонькая, жизнерадостная старушка малюсенького росточка.

– Чай пьете, детвора? – заходя на кухню, спросила старушка.

– Да, Раиса Павловна, – сказал Фидель; он рано лишился своих родным бабушек, и потому к бабушке Длинного относился с большим теплом. – А вы это откуда?

– В церкви была, пирожки возила, – охотно ответила Раиса Павловна. – У нас там был храмовый день. А потом Коля меня на машине забрал.

– А вы не боитесь – вот так, открыто в церковь ходить? – полюбопытствовал Максим. – Все-таки ваш сын – коммунист, прокурор…

– А чего бояться? – спросила старушка, устало опускаясь на стул. – Это в прежние времена верующим, может, и боязно было, а сейчас за веру не ругают, даже большие начальники в Храм Божий заглядывают. Я-то, правда, в старые времена, когда за веру преследовали, в Храм не ходила еще…

– В Бога не верили? – поинтересовался Максим.

– Отчего же, верила. Да все недосуг было – суетилась, суетилась... Как хорошо, мальчики, что в жизни есть старость! – тихонько вздохнула Раиса Павловна и замолчала.

Мальчики недоуменно переглянулись.

– Что же в старости хорошего? – удивленно спросил Максим. – Мой отец говорит, что старость – это ужас, пятьдесят лет прожил и все – нужно в могилу, чтобы самому не мучаться и родных не мучить!

– А сколько лет твоему отцу? – улыбнулась Раиса Павловна.

– Сейчас скажу, – Максим задумался. – М-м… Сорок один. Нет – сорок два!

– В пятьдесят он иначе думать будет, – заверила старушка. – А старость, она не зря нам дана. Старость, это… – она замолчала, подбирая слова. – Ну вот, смотри, Максимка! Сначала я была маленькой. Меня растили, кормили, учили. И мне некогда было подумать о Боге – то с подружками гуляла, то училась, профессию хорошую мечтала получить. Вроде бы – серьезными делами занималась! Потом была война, и вот тогда я думала о Боге часто. Я фронтовой медсестрой была, а когда вокруг стреляют, о Господе часто думается, знаешь ли! Но война прошла, а с нею и юность, начались заботы. Я много работала, и мне вновь некогда было подумать о Боге. Хорошо, что Он не забрал меня к Себе тогда! Я ведь совсем была не готова. Что бы я сказала Ему на Суде? На что я потратила свои годы? Копила деньги на холодильник, потом на стиральную машину, потом на телевизор? Суета одна… А сейчас вот – пришла старость. И я больше не могу работать – сил почти что нет. Но вместе с этим и суета моя закончилась! Теперь у меня есть свободное время, и голова, пока что, – ясная. Есть время подумать о Боге, подготовиться к встрече с Ним! Вот я и готовлюсь. Спокойно, без суеты, готовлюсь уходить, – и она светло, счастливо улыбнулась. – Вот для этого нужна старость, Максимка!

– Странно, – сказал Максим. – Вы, Раиса Павловна, как будто готовитесь умирать, и говорите об этом так радостно…

– Ты не поймешь этого сейчас, дружочек, – улыбнулась старушка. – Ты поймешь потом.

– Ба, мы пойдем! – сказал Длинный. – А то в кино опоздаем!

– Идите, внучки, идите! Время жизни у вас такое, – сказала Раиса Павловна. – Кино, друзья, подружки… Это – тоже от Бога! У Екклесиаста сказано так – «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радость… Только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд». Веселитесь, ребятки! Но и о Суде Божьем не забывайте!

5.

Фильм с Пьером Ришаром и Жераром Депардье в главных ролях, подросткам очень понравился – он был не только смешным, но и добрым. Фильм окончился около шести, но домой не хотелось. Тренировки в этот день тоже не было. Пятеро одноклассников решили просто посидеть на скамейке рядом с кинотеатром и поболтать.

Они лузали семечки, мусорили, и увлеченно говорили о пустяках, как умеют только дети. Хороший фильм ненадолго вернул ребят в их настоящий возраст. Сейчас они не были малолетними хулиганами, уличными бойцами, за которыми зорко наблюдают настоящие уголовники. Постоянная настороженность на время ушла – они глупо шутили, и оглушительно хохотали, не боясь того, что их услышат.

Длинный увлеченно рассказывал о том, как в прошлом году отец впервые взял его на охоту, когда Фидель резко прервал его.

– Стоп, мужики! – сказал он. – Вы слышите?

Друзья прислушались. Из-за поворота в их сторону двигался шум. Шум многих ног, многих голосов.

– Не нравится мне это, – пробормотал Максим.

Из-за угла показалась толпа подростков. Точнее, показался лишь авангард – рыжие братья Кефела и Рудый, черноволосый горбоносый Хачек, наглый подхалим Прыщ, сдержанный и справедливый Ваня Танич, которому так не шло его прозвище – Медуза…Они пока еще не заметили собачевских и потому шли медленно, вразвалочку. Из-за угла выходили все новые и новые бойцы…

– Мама дорогая, – прошептал Длинный, – сколько же их?!

– Думаю, все, что есть, – так же тихо ответил Бригадир.

– Мужики, смотрите! Среди них микрорайоновские! Они объединились! – изумился Фидель. – Вот мы попали! Так, парни, надо делать ноги. Сейчас – тихонько встали и тихонько пошли!

Они, молча, поднялись и, стараясь не привлекать к себе внимание, двинулись в сторону родной Собачевки.

Их заметили быстро.

– Ух, ты! А ну – стоять!!! – донеслось сзади.

– Ходу! – скомандовал Фидель, и пятеро собачевских со всех ног побежали прочь.

Максим прекрасно бегал стометровку, и на старте обошел даже Длинного с его журавлиными ногами, но он не обманывал себя – бег на длинные дистанции никогда не был его козырем. Скоро он начнет задыхаться, и наиболее выносливые проспектовские его обязательно настигнут. Нужно спрятаться! Срочно! Желательно – прямо сейчас!

За друзей он беспокоился не слишком. Фидель в прошлом году выиграл городские соревнования по бегу на три километра. Его проспектовские, ни за что не догонят! Длинного, может, и догонят, но сильно бить не будут – все в Шахтерском знают, чей он сын, и ссориться с прокурором не посмеют. А вот если догонят его, Максима, то бить будут так, что мало не покажется!

Он перебежал через дорогу, и свернул во двор, образованный несколькими пятиэтажками. Вместе с ним свернул и Корень, но дальше бежать не стал, а юркнул в подъезд. Максим же несся дальше – проспектовкие не дураки, и могут обыскать подъезды.

Он петлял по дворам, пока, наконец, не выскочил в район частных домов, но не со стороны Собачевки, а с обратной стороны Проспекта Ленина. Силы были на исходе, сердце вырывалось из груди, звенело в ушах. Максим подбежал к первому же забору, и сильно стукнул по нему ногой. Забор загудел, но собачьего лая за этим не последовало – четвероногого зубастого сторожа во дворе не было. Максим тут же перемахнул через забор, и уселся под огромный орех, прямо таки вжался в дерево, стараясь, чтобы его ни в коем случае не было видно с улицы.

Он долго старался отдышаться, но, даже восстановив дыхание, не смог заставить биться ровно свое замирающее от страха сердце. То тут, то там слышался опасный шум – проспектовские прочесывали окрестные улицы в поисках спрятавшихся собачевских. Один раз четверо проспектовских прошли мимо двора, в котором скрывался Максим. Они были совсем близко – метрах в пяти от него! Максим едва не обмочился от страха. Он сидел, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса.

«Какой кошмар, – неслось в голове, и каждая клеточка его тела трепетала. – Зачем, зачем мне это нужно?! Эти драки, эти дурацкие войны районов. Ведь, по сути, происходящее – что-то вроде игры! Нам нечего делить, мы не отнимаем друг у друга деньги, дома или земли. Простая игра… Хотя – хороша игра, если я сижу под этим деревом и дрожу как лист на ветру! Не удивлюсь, если завтра увижу в зеркале, что мои волосы поседели! Ужас, бессмыслица какая-то! Никто из проспектовских никогда не сделал лично мне ничего плохого, причин ненавидеть того же Жорика у меня куда больше, чем любого из них. Да, в конце концов, я толком не знаком ни с Кефелой, ни с Хачеком, ни с Медузой! Никого из них я не знаю, но вот найди они меня сейчас – отделают так, что я не одну неделю проваляюсь в постели, а, может быть, и в больнице! Игра… Нет – все, все! Если доберусь домой, завтра же скажу Фиделю, что ухожу, пусть делают что хотят и он, и Жорик, и Пеля! Не хочу я так, не хочу!»

Скрипнула дверь, и из дома вышел старенький дедушка – хозяин двора. По-видимому, старик слышал шум, и решил посмотреть, что же происходит на улице.

Сердце Максима глухо екнуло, затем почти остановилось. Голоса проспектовских были еще слышны, и если сейчас дед выгонит его на улицу, то…

Но старик оценил ситуацию правильно. Он увидел и снующих по улице простектовских, и вжавшегося в орех, еле живого от страха, Максима... Дед одарил его долгим, внимательным взглядом, и, ни слова не говоря, зашел обратно в дом.

Начинало темнеть, и это давало надежду как-то выбраться и попытаться проскользнуть сквозь ненавистный Проспект Ленина на родную Собачевку, домой! Но мужества перелезть через спасительный забор и ступить на улицу, где можно было каждую минуту столкнуться с врагами, Максим набрался лишь спустя полтора часа, когда уже стало совсем темно. Он шел домой медленно, стараясь ступать бесшумно, и не выходить из тьмы на освещенные фонарями участки улиц – только бы не привлечь к себе внимание, только бы не быть замеченным! Слепящий свет фар машин раздражал его, проносившиеся мимо мотоциклисты повергали в дрожь…

«Если сейчас кто-то попросит у меня закурить, я, наверное, грохнусь в обморок» – подумал Максим, бесшумно, как тень, скользя мимо ненавистных многоэтажек.

Однако его старание быть незамеченным не прошло даром – никто не обратил на него внимания, и он, в конце концов, дошел до вожделенного частного сектора Собачевки. Тогда он побежал, побежал что было духу, стараясь добраться до дома как можно скорее. Он бежал всю дорогу, пугая малочисленных прохожих и взбудоражив всех окрестных собак…

Лишь дома, лишь в своей тихой, маленькой комнатушке, уличный хулиган и «неустрашимый боец» Пелиной Конторы Максим Карташов ощутил себя в полной безопасности.

Засыпал он в полной уверенности, что завтра же уйдет.

6.

На следующее утро Максим разобрал старый велосипед. Вообще-то велосипед был сломан уже давно, и Максим все откладывал и откладывал ремонт, но сейчас этот ремонт пришелся как раз кстати – он давал возможность побыть одному и спокойно подумать.

А подумать было о чем. Вчера вечером он понял – скорее даже не понял умом, а ощутил всем своим существо – простые, в общем-то, вещи, о которых не задумывался раньше. Что жизнь, у него, Максима Карташова есть не просто так – она дана Кем-то. Кем именно? Богом? Пожалуй, что да, хотя Максим не мог четко ответить на этот вопрос. О Боге он, воспитанный в семье атеистов и в атеистической советской школе, не знал ничего. Эх, поговорить бы с Раисой Павловной – она бы, наверняка, кое-что объяснила! Или она уже что-то важное говорила, но он не слушал? Ничего – можно поговорить еще раз! Главное, что теперь Максим и без чужих подсказок был уверен твердо – жизнь ему именно дана.

Но если жизнь дана, она дана зачем-то! Зачем? Максим не знал. Но ощущал – в жизни есть какая-то цель, а может – несколько целей. А если в жизни есть цель, значит – есть правильные и неправильные пути. Правильные – это те, которые ведут к цели, неправильные – те, которые от цели уводят. Эх, знать бы, что это за цель, тогда было бы проще понимать, по какой дороге идти! Но и сейчас Максим знал кое-что важное – та жизнь, которой он живет сейчас – есть дорога неправильная! Неправильно бить незнакомых парней просто потому, что они живут не на соседней улице, а в километре от тебя! Это – подло, глупо, бессмысленно! Слишком бессмысленно для настоящей войны, и слишком серьезно для простой игры! И – неправильно, потому, что нельзя тратить жизнь на подлые и бессмысленные вещи.

А на какие вещи нужно тратить жизнь? Что именно стоит того, чтобы посвятить этому жизнь? Или – Кто именно этого стоит? Максим не знал, но был уверен – ответы на эти вопросы есть, и их нужно искать! Но сейчас главное – уйти с неверной дороги, не тратить жизнь на то, на что нельзя ее тратить!

Но уйти – трудно. Есть масса вещей, которые мешают. Если уходить, то нужно объясниться – с Фиделем, с Длинным, с Пелей, наконец! Как объяснить, что он не трус, что он уходит не потому, что боится? Нет, он боится, конечно, но это не главное! Главное – так просто нельзя! Это – неправильная дорога, и уйти с нее лучше бы всем – и ему, и Фиделю, и Длинному. И – даже Пеле. Им всем нужно поискать дорогу правильную. Но как объяснить, чтобы это поняли?! Чтобы не смеялись за спиной? В шестнадцать лет это почему-то кажется очень важным – чтобы не смеялись… Так как же объяснить? Как?!

Он не находил ответов, мучился, отказывался от завтрака – не хотел, чтобы родители отвлекали его вопросами. Но в половине одиннадцатого его все-таки отвлекли – к нему пришли Фидель и Длинный.

– Привет, боец! – сказал Фидель, рассматривая разложенные по двору детали от велосипеда. – Мастеришь?

– Камеру уже заклеил, раму подправил, а вот в сидении втулка лопнула, менять надо, – буркнул Максим, вытирая тряпкой руки, измазанные в машинном масле. – Где я другую втулку возьму?

– Там, где и все люди – на базаре, – сказал Фидель.

– Вижу, что рожа чистая, без синяков, – заявил Длинный. – Это хорошо. Значит – тебя не догнали!

– Не догнали, – согласился Максим. – Но я до темноты в чужом дворе прятался. Думал, что поседею!

– Нас тоже не догнали, – Длинный почесал внушительных размеров нос. – Но не волнуйся – поседеть мы еще успеем!

– Это еще почему? – не понял Максим.

Фидель с Длинным переглянулись. Они вообще выглядели растерянными и подавленными.