Текст книги "Данайский дар"

Автор книги: Эдуард Михеев

Соавторы: Анатолий Пирожков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

..._Сначала был свет. Ослепительно белый. Надо закрыть глаза, вот так... И сразу – чернильная тьма_.

_Матово-серебряный круг растет и растет. Это лампа. Круг полутьмы морщится разбегающимися волнами серо-серебряного цвета. За ними – сквозная решетка с зелеными просветами, а там, в этих просветах, серебро расплавленного блика, оно изрешетило на квадраты бледнеющую полутьму. Расцветающее дрожание лампы печалит. Печаль становится все больше и больше, она разливается и окрашивает все вокруг желтизной... Желтый бесконечный поток одинаковых лиц. Надо ловить звуки сплетенных разговоров_...

..._Липкая, зеленая вода. Это канал, канал и мост. Под ним расколотое на тысячи мелких осколков отражение беспредельных горизонтов. Вынырнула из воды чайка и закричала_...

..._Вдруг удар... Боль... Свет... Голоса_...

Дени с удивлением обнаружил, что лежит на полу, а вокруг него беснуется орущая толпа. Он поднялся на ноги, увидел валяющийся аппарат, схватил его: "Слава богу, цел!"

Двое полицейских разгоняли дерущихся парней.

– Укокошили художника! – раздался чей-то крик.

...Рядом с художником лежали осколки бутылки, а его лицо перечеркнули черные струйки крови...

И опять Дени в Париже.

От Лионского вокзала он поехал автобусом в ту часть города, что граничит с улицей Реомюра, Монмартром и Большими Бульварами.

Там, в узком переулочке де-Фобур, стоит темно-серое с высокими узкими окнами здание филиала Института медицины.

Строгая академическая тишина встретила Дени, едва он открыл массивную дверь. Широкая, крытая ковром лестница вела из вестибюля на второй этаж, а немного сбоку, как у подножия Монблана, зеленел сукном длинный стол.

– Простите, – обратился Дени к молодому человеку за столом, – как мне найти профессора Порелли?

– Поднимитесь на второй этаж, – с нотками предупредительности заговорил тот. – Сегодня заключительный семинар. Сейчас профессор Порелли как раз полемизирует с доктором Дюмондом...

Дверь на втором этаже была приоткрыта, из-за нее доносился приглушенный шум зала. Дени вошел.

– Законы природы непреложны, и подменять их искусственными положениями нельзя.

Я восхищен терпением доктора Дюмонда, поставившего столько экспериментов. Но не могу согласиться с его интерпретацией полученных результатов, как и с постановкой вопроса вообще. Беру на себя смелость утверждать, что телепатия, или, как ее именует доктор Дюмонд, парапсихология, не имеет под собой никакой почвы!

Уважаемому доктору Дюмонду удалось разыскать лишь троих мало-мальски способных перципиентов, да и они занимались тем, что раскладывали пасьянс из символов Зенера! Тем не менее доктор Дюмонд уверенно говорит о возможности передачи мысли на большие расстояния, ссылаясь на высокий коэффициент корреляции.

Нет, господа, физиологические, а тем более психические возможности человека не безграничны. Только гармонический синтез достижений техники и биологии поможет нам осуществить то, в чем природа оказалась бессильной!

Порелли, низенький и совершенно лысый, покинул трибуну под невообразимый шум аудитории. Профессор направился к выходу, задев не успевшего посторониться Дени.

– Мсье Порелли, – почти закричал ему вдогонку Дени, – не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Что вам угодно?

– Меня интересует ваш ученик Джошуа Гало.

Профессор резко остановился. В этот момент Дени нажал кнопку "Откровения".

"...Гало! Гало! Гало... Неужели?"

– Ага, вероятно, вы представитель фирмы, куда пристроился этот незадачливый экспериментатор?

Дени не стал разубеждать профессора.

"Неужели он успел? Неужели? Неужели?" – пульсировало в мозгу Порелли одно слово.

– Что же, в свое время я сожалел, что Гало ушел от нас.

"...Мне было это необходимо, не мог же я допустить... Экспериментатор он тонкий, но упрямства у него, как у каталонского мула. Своим упорством он разрушил все мои планы..."

– У вас он работал в области излучений коры головного мозга?

– Нет. Во всяком случае меня это не интересовало...

"Он не мог... не имел права! Только я, посвятивший этому жизнь, знаю, как применить такую страшную силу".

– А почему вы... попросили Гало покинуть вашу лабораторию?

– Послушайте, молодой человек... – возмутился профессор, но Дени не дал ему договорить.

– Дело в том, что Гало умер. Может быть, убит. Я веду следствие и правомочен задавать любые вопросы.

"...Вот как?! Это судьба! Значит, не все еще потеряно..." Брови профессора сдвинулись к переносице.

– Я весьма сожалею... Но уж не считаете ли вы, что его смерть связана с его работой?

– Да, – уверенно ответил Дени.

"...Что это значит? Он успел? Перед смертью?.. Если бы я мог получить доступ к его бумагам..."

– Если вы имеете в виду ситуацию, когда взгляды научного руководителя и исполнителя расходятся, то это, по-моему, повод только для сумасшедших. А я всегда считал Гало нормальным, даже очень здравомыслящим ученым.

"...Когда это было? Кажется, в августе... Я был ошеломлен, Не знал, что предпринять. Этот юнец не понимал, какая бомба была заложена в его рукописи... Я снял копию. Он пришел, заранее ожидая похвал. И я похвалил его усердие. Он сдержался и не бросился в огонь за обрывками рукописи, но я видел его мучительную бледность. Мне не удалось убедить его. Нет, нет, Гало не догадался ни о чем! Ему пришлось уйти... как я жалел потом об этом! Год напряженной работы – и все, все впустую..."

– Я сегодня слушал ваше выступление, профессор, и заметил, что идеи Гало нисколько не противоречат вашим принципам...

– Молодой человек, для следователя вы мыслите довольно логично, но откуда вам знать, какие идеи были у Гало?

– В общих чертах мне известно, что Гало делал попытку принимать и расшифровывать мысли.

Ни один мускул не дрогнул на лице профессора.

– Он оставил какие-нибудь следы этой работы?

"...Как давит сердце... Выдержу ли?.."

– Он все уничтожил. Остались только кое-какие частные письма и долги, поспешил успокоить профессора Дени, чувствуя, что перехватил.

"...Письма... Письма... Письма... Хорошо, так спокойнее."

– Да, мне очень жаль его. Джошуа Гало мог стать блестящим ученым, – это было сказано тихим-тихим голосом, почти шепотом, трудно было поверить, что несколько минут назад этот голос гремел в огромной аудитории.

– Скажите откровенно, профессор, идея Гало осуществима?

"...Да... Я это понял позже... Гораздо позже него... Да, да, да".

– Да...

"...Что я наделал?.."

– Только чисто теоретически, – спохватился профессор. – Я еще нужен вам?

– Благодарю, профессор. Если у меня возникнут вопросы, я обязательно обращусь к вам, – совсем по-студенчески ответил Дени и с облегчением выключил "Откровение".

На лестнице Дени оглянулся: профессор, маленький и совсем незаметный, сгорбившись на диванчике, торопливо глотал таблетки из синего флакончика...

Молочно-сизый туман обволок клейкой сыростью крыши домов, скрыл улицу, лежащую где-то внизу. Верховой ветер отрывал белесые клочья и уносил их вверх. Ивонна зябко поежилась и отошла от окна.

Одиночество ее не тяготило. Она избегала общества, друзей – ведь нужно что-то говорить, улыбаться, а для нее это сейчас тяжело. Одиночество не обременительно, если знаешь, что это ненадолго... Но надо еще раз встретиться с этим следователем, одержимым стремлением к истине.

Звонок. Сначала появилась большая корзина, ее держал Аллен Дени, а из-за его плеча выглядывал растерянный рассыльный из универсального магазина Карли. Ивонна невольно улыбнулась.

– Я совсем забыла о своем заказе. Несите сюда. Раз уж вы взялись, помогайте до конца.

Дени стал послушно опорожнять корзину. Ивонна едва сдерживала усмешку, видя, как он косится на растущую батарею бутылок.

– Вы любите коктейли? "Устрицу в пустыне" или "Неотразимый"?

– Я предпочел бы кое о чем спросить вас.

– Одно другому не помешает.

– Когда вы в последний раз видели Джошуа?

Имя было произнесено. Ивонна не шелохнулась. Дени невозмутимо тянул коктейль – он ждал.

– Точно не помню, около месяца назад...

"...Интересно, что ему даст эта игра в прятки? Меня никто не видел. Я примчалась к нему ночью. Нет, Джо, ты прочел мои мысли, но ты не знал меня! Да я и сама не знала, что способна на такое".

Трудно, получив два ответа – словесный и мысленный, – не перепутать их и не подать виду, что знаешь не только то, что было произнесено.

– Сколько времени вы знакомы с Гало?

– С детства. Наши семьи были дружны.

"Джо был бы идеальным мужем – не от мира сего, да и не беден. Увлечения наукой у него хватало на двоих, я всегда затыкала уши, когда он заводил речь о своей работе".

– Рассказывал ли он вам о своей работе?

– Да. Но это было так непонятно. Я не хотела понимать. "И в дневнике я многого не поняла. Часто думала, как смешны его наивные мечты о полном взаимопонимании. Мир держится на больших и маленьких тайнах, без них невозможна жизнь, и с чего Джо взбрело в голову, что это плохо?"

– Вы получили посылку от Гало?

"Откуда он знает? Ну, конечно, полиция все знает!"

– Да, получила.

– Следствию необходимо с ней ознакомиться.

"Самое страшное я уничтожила – сразу же, как только прочла".

– Там его дневник. Я отдам вам!

– Пожалуйста, Ивонна, достаньте его сейчас.

"Он узнал обо мне все, обо всех любовниках и портнихах, о деньгах, тряпках, недомоганиях, о том, что я думаю о себе и о нем, о Серже и его родителях. И это еще не самое страшное – мало ли семей, где отнюдь нет пылкой любви: он прочел и то, в чем сама не всегда отдаешь себе отчет, чему стыдишься дать название даже мысленно. Убить – только об этом думала я по дороге".

– Вот он, дневник.

Дени взял тетрадь в полиэтиленовом переплете, еле сдержал желание тут же полистать ее.

Ивонна подошла к роялю. Секунду помедлила.

"...Что я тогда играла? Кажется, это..."

Странные, неистовые звуки заполнили комнату. Мелодия взлетала, билась о стены, падала и вновь взлетала. Она оглушала, притупляла волю...

"...И ночь была какая-то непонятная. Черная и прозрачная. Тишина такая, что в ней вязли все звуки. Наверное, поэтому его голос так раздражал. И голос, и то, что он говорил... Что-то жалкое и героическое:

– Теперь ты знаешь, что такое откровение! Это слишком страшно... Вот тогда я поняла, что он уже дошел до точки. Его надо лишь толкнуть... "Толкни падающего!"

Я усмехнулась:

– Нет, ты еще не знаешь откровения. И это совсем не страшно.

Небрежно, словно носовой платок, достаю из сумочки револьвер. Джо вроде не испугался, словно ждал этого.

– Мы оба запутались в своих отношениях к миру, друг к другу. Видишь, какое оно, откровение? Безжалостное. Если скучная комедия затянулась, зритель уходит, не дожидаясь конца.

И все-таки ты не ожидал, ты испугался. Но нет, это еще не финал! Он должен прозвучать эффектнее..."

...Музыка властно врывалась в уши Дени, нагнетая тревогу, ожидание чего-то ужасного. Ивонна играла исступленно, и мозг ее, повинуясь бешеной музыкальной теме, отбросил все постороннее, сосредоточившись на одном воспоминании о ярости...

"Ты считаешь, что мы друг друга нашли? Нет, я уверена, потеряли. Потеряли давно, едва став близкими. Кто в этом виноват? Оба...

Слова, слова... мир – театр, в котором люди-артисты произносят отрепетированный текст. Я хочу импровизации.

Выстрел. Я роняю пистолет и скрючиваюсь на лавке. Ну, где же вторая тема?

Выстрел...

...Что я играю? Финал здесь совсем не такой, а у меня что-то другое постыдный ужас, плачевное бегство..."

– Что это было?

Дени казалось, что он спросил тихо, почти шепотом, но в наступившей тишине вопрос прозвучал неестественно громко.

Ивонна очнулась.

– Скрябин. "Поэма экстаза".

Разноголосый шум улицы, как сквозь вату, просочился в уши Дени, став привычным звуковым фоном. Дени с трудом раскрыл веки – утренний свет бритвой полоснул глаза.

Постепенно восстанавливалась картина реальности, прогоняя остатки сонного забытья. Дени вспомнил, как очутился в этом номере гостиницы, вспомнил, что было вчера. Ему редко приходилось так много пить, и всегда после этого вместе с головной болью приходило чувство брезгливости к себе.

Дени подошел к окну и жадно выпил нагревшуюся на солнце воду в графине. Мелькнуло беспокойство, словно забыто что-то важное. Он еще раз стал припоминать вчерашние события. Дневник Гало! Вот же он, на стуле, под измятой сорочкой. Дени раскрыл его, но тотчас же захлопнул. Нет, это надо читать с совершенно ясной головой. Пришлось позвонить портье и заказать крепкого кофе. После второй залпом выпитой чашки Дени устроился в кресле у окна.

Это был обычный блокнот для ежедневных записей, дневником его не назовешь. Каждая страница разделена на три части, в них стоят числа и дни недели. Но коротенькие записи сделаны как попало.

Дени листал страницу за страницей. Мелькали схемы, формулы, отрывочные непонятные записи. Он уже едва сдерживал досаду и разочарование. Да и что можно было ожидать? Но почему он послал эти записи Ивонне? В них, пожалуй, не разберется даже специалист. Хотелось пропустить эти скучные листки и заглянуть в конец, но Дени старался ничего не упустить.

Ага, появилась Ивонна!

"Позвонить Ивонне, пока она не уехала..."

А вот и более пространная запись. Это уже интересней!

"...Понял, что начинаю разочаровываться в работе. Раньше мне казалось, что мы делаем что-то полезное, теперь я так не думаю. Старик Порелли всю лабораторию заставляет работать только на него, и не смей думать о другом..."

Эти записи относятся, видимо, к периоду работы Гало у профессора Порелли. Интересно, как тогда относился к нему шеф?

"...Виделся с Ивонной. Собирается путешествовать – показала новую яхту. Простилась весьма прохладно. Черт возьми, женская логика долго еще будет предметом изучения ученых мужей..."

"Готова новая установка. Просто мечта! Десятиканальная, с амплитудным анализатором, чувствительность 10^-5. В лаборатории появился новый объект – мрачный тип с лицом как висячий замок. На новой установке будем записывать его биотоки. Что-то новое!"

"Все не то, не то! Копаюсь уже несколько дней, исписаны рулоны ленты, а итог – рука и предплечье".

"...Работа еле двигается, эксперименты продолжаются. Набрал великолепный материал. Правда, теоретически здесь ничего не докажешь... Хотя... Попробую посчитать..."

"...Опять помехи. Установка забарахлила с самого утра. Надо было снимать потенциалы коры, поставил тантало-ксилидиновые датчики. И вдруг на экране вместе с основной кривой полезла еще одна. Проверил все блоки, даже сетку, которой заэкранирован "зверинец", – заземление надежное. Вот до чего довела высокая чувствительность. Помехи какие-то внутренние".

"Что мне пришло в голову взяться рукой за сетку? Только взялся "помешанная" кривая исчезла. Отпускаю сетку – опять она на осциллографе. Целый вечер голову ломал.

Впечатление такое, будто мешают наводки от излучения мозга. Какие центры могут давать такое интенсивное излучение? Зарегистрировать излучение коры головного мозга, кажется, еще никому не удавалось, не удалось бы и мне, если бы не высокая чувствительность установки. Все-таки молодец старик Порелли!"

Дени уже с трудом пробирался сквозь дебри техницизмов.

"...Пусть это только догадка, хилая гипотеза, но она стоит того, чтобы над ней подумать. Мне кажется, что на экране осциллографа я видел мысль. Мысль в электромагнитном состоянии. Конечно, мои наблюдения, на основании которых я это утверждаю, носят случайный характер. Но сколько научных открытий было сделано случайно!

Шеф выслушал меня с кислым видом: "Идея любопытная, но мы фантастикой не занимаемся".

...Если я вижу мысль, то почему я не могу ее услышать, расшифровать или записать в конце концов? Что для этого нужно?

Волновой электромагнитный пакет несет закодированную информацию, которую надо расшифровать. Чем? Кристаллом-анализатором? Но на такую частоту анализаторы не существуют... Что же делать?

...Не применить ли принцип суперпозиции излучений несущей частоты и частоты коры мозга? Потом – модуляция, детектирование, как в обычной радиосвязи...

...Сделал расчеты и решил показать шефу, убедить его в своей правоте. Самое удивительное – он заинтересовался, покровительственно похлопал меня по плечу и попросил оставить "на денек, чтобы вдуматься" – так он сказал.

"Денек" обернулся неделей, но я времени не терял – собирал схему, отлаживал и доводил. Можно приступать...

До сих пор я не задумывался, что же будет представлять собой мое приспособление. Что оно даст? В идеале это аппарат "выворачивания наизнанку человеческих мыслей".

Мысль... Сложный биофизический процесс, который позволяет человеку анализировать, сопоставлять, вспоминать – словом, думать.

Сказанные, даже шепотом, слова можно подслушать, записать на пленку. Действия, поведение человека можно подсмотреть, заснять скрытой камерой.

Мысль – это единственное сокровенное. Говорят: откровенный человек. Так ли это на самом деле? Кто проверял, насколько совпадают слова и дела "откровенного" человека с его мыслями?

Неужели право человека оставаться наедине со своими мыслями исчезнет с моей помощью? Не слишком ли много я хочу?

А впрочем, что в этом плохого? Странным кажется все новое, необычное, но потом оно становится привычным, даже необходимым.

Люди, радующиеся своим скрытым мыслям! Вы можете быть спокойны. Пока никто не сможет узнать, о чем вы думаете, что замышляете. Только пока!..

Не могу же я каждого из вас, как подопытного кролика, приводить в лабораторию, сажать перед установкой и заставлять думать. Думать то, о чем бы не хотели вы говорить.

Вы нужны мне в нашей привычной обстановке, с вашими обычными, ничем не возмущенными мыслями. А для этого не вы должны подойти к моему прибору, а прибор к вам.

Не просто это сделать, очень не просто...

...Сегодня я узнал истинное лицо профессора Порелли. Произошло все так. С милой улыбкой пригласил он меня в свой кабинет, усадил возле камина, предложил коньяку.

– Дорогой мой, я с любопытством изучил ваши расчеты. Скажу откровенно они доставили мне немало веселых минут. А ведь я считал вас серьезным исследователем. Бросая эту рукопись в огонь, я спасаю ваш престиж ученого...

...Нет, я не упал с кресла и не пополз в камин за рукописью. Только какой-то противный комок застрял в груди и не давал вздохнуть. Я ничего не слышал, внезапно мне стали ясны все последние поступки профессора. Это было так мерзко! Он даже не позаботился придать видимость добропорядочности своим поступкам. Отвергнув идею, ухватился за расчеты, держал их неделю и бросил в огонь... Что это? Лицемерие, зависть или убожество мысли?"

Здесь Дени заметил, что в тетради вырвано несколько листочков, аккуратно подчищено место отрыва. Кто это сделал? Ивонна?

"...Память не так прямолинейна, как блокнот. Из нее не вырвешь несколько исписанных листочков без ущерба для всего остального. И все же она совершенней записи. Память сама себя стремится пригладить, сделать не такой мучительной, все наиболее острое и ранящее спрятать поглубже или обволочь дымкой философского оправдания.

Но сейчас боль еще свежа. И все-таки нельзя было поддаваться инстинкту, потребовавшему удалить ее источник...

...С какой настойчивостью человек стремится к познанию мира, сути вещей и явлений! Он изобретает телескопы, радары, эхолоты, микроскопы, счетчики Гейгера – несть числа его выдумкам. Философы возвели гигантскую надстройку над естественными науками, выдумали законы мышления, льстящие самолюбию непомерно влюбленного в себя человечества. Но только в детстве каждый задает себе беспощадный вопрос: а какой я? Ведь не такой же, как все? Книга, картины, музыка – неужели это создавали такие, как я?

– Нет, – говорит себе отрок. – Я не такой. Но я это скрою. Ведь никто меня не разоблачит. И может быть, я не один такой?

Сущность человека! Одни верят, что она прекрасна. Другие, потерявшие надежду, твердят, что в душах людских – ад. Ну, а если этой сущности просто нет?.. Передо мной прошла галерея душ. Политика, религия, искусство. Любовь и ненависть, восторг и отчаяние, твердость и бесхребетность. Какие они разные, люди, сколько оттенков, сколько граней характеров, как искрятся их поверхности!

Но алмаз не сам блестит, а лишь в лучах солнца. Весь спектр излучения преломляется, поглощается и отражается по законам оптики. Для химика любой бриллиант – это углерод с ничтожными примесями других элементов. Так и человек перед "Откровением" – хаос случайной информации, не объединенной чем-то общим.

Бог! Принципы! Идеалы!..

При ближайшем рассмотрении все разлетелось в пыль, и на первый план выползла отвратительная физиономия чувственности. В одном случае желудок, в другом – похоть, в третьем – "утонченный" умственный разврат...

И странно: я с каким-то сладострастием копался в этой человеческой помойке, все в ней было мне знакомо. И все вызывало отвращение. Брезгливость – вот что движет миром! Недаром любовники задергивают шторы и гасят свет...

Еще плотнее занавес над мыслями наших ближних. И средства информации, общение между людьми – самая бесстыдная ложь, ложь во спасение единства между пауками в банке...

...Неужели рушится все мое мировоззрение, все мои идеалы?!"

Ровно в девять утра младший следователь Пьер Этранж сидел в своем кабинете и, ожидая вызова к комиссару, размышлял.

В этой самой комнате, которую и кабинетом-то назвать трудно, начинал карьеру младший следователь, позднее помощник комиссара по уголовным делам, а ныне комиссар полицейского участка Аллен Дени. Головокружительной была его карьера.

Шефу крупно повезло. Кто мог знать, что дело о самоубийстве какого-то полуголодного изобретателя нашумит в Париже?

С этого и началось. Успешно завершенное следствие о фальсификации банковских чеков, блестяще раскрытые преступления и даже два предупрежденных. Просто невероятно, как можно так быстро и безошибочно работать. Комиссар Дени, казалось, видел людей насквозь, и каждое дело он вел не более трех-четырех дней. Нюх у него особый, что ли?

"Говорят, успех окрыляет, – продолжал рассуждать Этранж. – Незаметно что-то крыльев у шефа. Никогда не улыбнется, всегда мрачен и замкнут. В тридцать лет превратиться в сухаря..."

Телефонный звонок прервал размышления следователя.

– Этранж, – раздался в трубке бесстрастный голос шефа, – вам поручается дело об убийстве: повторяю – об убийстве комиссара полицейского участка Аллена Дени.

И ошеломленный Этранж отчетливо услышал сухой щелчок выстрела и стук упавшей на письменный стол телефонной трубки.