Текст книги "Реванш (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Посвящается всем авторам и

  сторонникам ублюдочных реформ.

  "Порой мы не можем в лаборатории

  поставить тот или иной важный эксперимент

  – за нас это делает история."

  Вильгельм Вундт

  Сейчас, когда прошло уже какое-то время и страсти немного поутихли, можно спокойно оглянуться назад и попытаться непредвзято, без лишних эмоций, описать, как в нашу жизнь стремительно ворвалась Геронтократия и к чему это привело.

  Историографы Геронтократии отсчитывают хронологию событий, исходя из шаблонной пропаганды – узаконенной, тщательно прилизанной и официально одобренной. Эта версия сегодня известна каждому школьнику, о ней пишут в учебниках, о ней снимают патриотические фильмы.

  Я же хочу поведать о том, что видел и чувствовал сам, безо всякого патриотического пафоса и идеологической мишуры.

  Для меня события начались обычным зимним утром 2*** года. В ночь перед тем ударил крепкий мороз, так что я, идя утром на работу, изрядно продрог в своём пальтишке и потому с наслаждением нырнул в душноватое и вязкое тепло метрополитена.

  Обычно на своей ветке я старался ездить в последнем вагоне – там было посвободнее, иногда даже удавалось найти свободное местечко и присесть. Малоподвижный образ жизни и сидячая работа приучили меня к некоторому комфорту. Если удавалось сесть, я всегда садился.

  Зато теперь я сварщик червёртого разряда, целый день вкалываю на стройке и свою прежнюю беззаботную жизнь вспоминаю как сладкий сон...

  До переворота я работал рядовым менеджером в отделе рекламы известного глянцевого журнала. Подобных журналов сейчас нет, Геронтократия избавилась от них в ходе Большой Культурной Чистки. Редакции были разгромлены, сотрудники по большей части отправились в ГУЛАГ, а отпечатанные экземпляры сожгли в гигантском костре на Красной площади вместе с остальной печатной продукцией, попавшей под запрет.

  Тот факт, что я был всего лишь рядовым менеджером, в какой-то степени сослужил мне хорошую службу. Меня в ГУЛАГ не сослали и даже позволили жить в моей квартире, только подселили ко мне на «излишек жилплощади» парочку пенсионеров, чьё прежнее жильё признали ветхим и пустили на слом.

  Теперь это обязательно: молодые должны жить со стариками – неважно, родными или нет, – должны заботиться о них, ухаживать и помогать. Если раньше говорили: «всё лучшее детям», то теперь всё лучшее достаётся старикам. Включая большую комнату в моей московской двушке, с застеклённой и утеплённой лоджией.

  Мне и в этом повезло. Пожилая пара оказалась обаятельнейшими и интеллигентнейшими людьми. Ко мне они переехали из Зеленограда. После выселения из него всех благонадёжных жителей, городок обнесли забором и превратили в один из объектов ГУЛАГа. Что там сейчас происходит, никому не известно.

  Из ценностей старики привезли с собой чехословацкий чайный сервиз и кое-какую библиотеку – что разрешила цензура.

  Отнюдь не всем так повезло, как мне. Нашу редакцию, практически в полном составе, отправили куда-то на север, строить атомную электростанцию, или какой-нибудь полигон, или секретную базу для подводных лодок, точно не знаю. Знаю лишь, что это билет в один конец. На моей памяти ещё никто не вернулся из подобной ссылки. Если ты попадаешь в ГУЛАГ, от тебя больше ни слуху, ни духу.

  В наказание за то, что «били баклуши», нас с Лоркой определили на «трудотерапию». Как я уже сказал, я работаю сварщиком на стройке. Здесь почти нет людей моего возраста, только старики и молодёжь. Первые, естественно, сплошь на руководящих должностях. Сейчас только так. Я по возрасту скоро смогу претендовать на должность бригадира – как только истечёт срок обязательной трудотерапии. Тогда станет чуточку полегче, поэтому я терплю, терплю всё – холодрыгу, изнурительный физический труд, строительный шум, вонь, неизбежные ожоги от сварки. Сперва стану бригадиром, потом продолжу двигаться вверх по карьерной лестнице и, глядишь, в начальники строительного главка выбьюсь. Или куда-нибудь ещё. Если в городе надоест, подадимся с Лоркой в деревню, там экология получше. При условии, что не подохнем раньше или этот ад вдруг каким-то образом не закончится...

  Вслух я, разумеется, не ропщу на Геронтократию, упаси боже, я ведь не идиот. Мне неохота окончить свои дни в ГУЛАГе, на севере или в какой-нибудь шахте. Как бы малодушно это не прозвучало, я хочу обеспечить собственную старость.

  Но до неё сперва нужно дожить.

  Молодёжь зовёт меня «стариком», хотя мне всего-то тридцать. А им всем по 16 – 18 лет и для них я уже старик.

  Сейчас молодым хуже всего – на социальной лестнице они стоят в самом низу. Ни тебе гаджетов, ни тебе интернета, ни тебе модных стильных шмоток, ни тебе бложика в Инстаграме, ни тебе канала на Ютьюбе.

  Им говорят: жизненные блага надо сперва заслужить и заработать. Вы в своей жизни что-нибудь полезное сделали? Нет? Ну значит вы в пролёте!

  Для всех, кто моложе 25 лет, включая девушек, Геронтократия установила обязательные телесные наказания, регулярные, для «профилактики». Проще говоря, порку. Избалованных, гиперактивных, рассеянных, ленивых, бестолковых и абсолютно бесполезных, зато имеющих своё мнение деток лишили полноценных гражданских прав, начали лупить и приобщать к принудительному физическому труду.

  Конечно же детки неоднократно взбрыкивали. Наверняка им казалось, что это всё не по-настоящему. Однако геронтократы ни с кем сюсюкать не собирались и повели себя весьма сурово. За отказ трудиться следовали ужесточённые телесные наказания, голодная диета и кое-что из арсенала карательной психиатрии, вроде ледяного душа Шарко посреди ночи. За умышленную порчу техники, воровство, призывы к массовым выступлениям, систематическое сознательное тунеядство, неоднократные нарушения комендантского часа и прочее асоциальное поведение – пожизненная ссылка в ГУЛАГ, а то и вовсе «вышка», в зависимости от тяжести содеянного.

  Причём смертную казнь геронтократы сделали публичной процедурой, как в Китае. Лорка говорит, это потому, что геронтократы сами стоят одной ногой в могиле и вследствие этого испытывают к смерти особое, чуть ли не панибратское отношение. Она их не смущает и не страшит, не вселяет никакого трепета. Всех приговорённых укокошивают на Красной площади и транслируют это по ТВ в прямом эфире.

  Поначалу молодняк отказался верить в реальность происходящего, счёл надувательством, компьютерными спецэффектами. В конце концов, нарисовали же абсолютно реалистичные фильмы, вроде «Звёздных войн», «Аватара» и «Хоббита», вот и смертную казнь сумели нарисовать. Но по мере того, как у многих стали исчезать родственники, близкие, друзья и знакомые, к деткам пришло понимание, что их не дурят и не обманывают, никто с ними не шутит, всё взаправду. Геронтократы на полном серьёзе готовы пожертвовать целым поколением, лишь бы не потакать его возрастным поведенческим закидонам.

  А осознав это, детки присмирели. Одно дело выпендриваться и строить из себя крутого и говнистого подростка, когда точно знаешь, что тебе за это ничего не будет (ну, может, какая-нибудь тётка прочтёт нотацию), и совсем другое, когда тебе больно настучат по заднице, а то и вовсе прикончат.

  Конечно, были и такие, кто из принципа или по дурости предпочёл ГУЛАГ и смертную казнь, в надежде стать «кумирами и символами поколения», но большинство присмирело и стало паиньками, а упёртых «героев» довольно быстро забыли.

  Кто-то из молодых до сих пор тешит себя надеждой, что когда состарится и сам станет геронтократом, то непременно разрушит систему изнутри. Вроде того, как антисоветчики вступали в партию, пробирались на самый верх, а затем изнутри развалили СССР.

  Ага, щас! Как же. По их мнению, геронтократы совсем тупые и нисколечко не усвоили урока. На самом деле единственную возможность социального роста геронтократы обставили так, что состарившись, ты становишься как они, абсолютным геронтократом до мозга костей, и вливаешься в их систему как её неотделимая часть. Никакой речи уже не идёт о том, чтобы что-то разрушить и развалить.

  Об этом я могу судить по себе. В самом начале я клял Геронтократию самыми последними словами – за то, во что она превратила мою жизнь и мой мир. А сейчас мы с Лоркой мечтаем о карьерном росте, мечтаем влиться в аппарат Геронтократии и под конец жизни насладиться властью, роскошью и негой. В душе мы уже вполне готовы стать геронтократами и продолжать ту самую политику, за какую ещё недавно проклинали стариков.

  То же самое будет с каждым, уверяю. За исключением считанных единиц, все со временем окажутся точно так же готовы стать частью системы и забудут обо всём, что собирались против неё предпринять. Упертых же одиночек система отфильтрует сама.

  Молодёжь мне завидует – ведь моя трудотерапия подходит к концу. Завидуют мне и за то, что по возрасту мне уже не положена обязательная порка. Из вредности детки перемывают мне кости и распускают обо мне всякие слухи. Например, когда недавно в нашу столовую пришла новая посудомойка, моя ровесница, про нас начали говорить, что мы с ней сожительствуем. Раньше бы сказали, что мы с ней мутим или трахаемся, но теперь таких выражений в лексиконе нет, как нет и слова «секс». Геронтократы заменили их безликим понятием «сожительство».

  Никто из старших, и я в том числе, не обращаем на эту болтовню внимания – по нескольким причинам. Во-первых, все знают, что я женат и не имею права крутить шуры-муры на стороне, если не хочу загреметь в ГУЛАГ за «распущенность и аморальное поведение». Во-вторых, после тяжёлого трудового дня элементарно не остаётся сил ни на какие шуры-муры. И в-третьих, выглядит посудомойка не ахти. Когда-то она, очевидно, была мажорной тёлкой, однако, в отсутствие косметолога, стилиста, визажиста, парикмахера, маникюрщицы и прочих людей, делавших её внешность более-менее презентабельной, она превратилась в чучело. Моя драгоценная половинка выглядит намного привлекательней.

  В подобные моменты особенно отчётливо осознаёшь, насколько же женщины поплохели внешне из-за банального дефицита косметики. Когда к их услугам были туши, помады, тени, пудры, кремы, шампуни, лаки и тому подобное, дамы могли ощущать и называть себя «прекрасным полом». Безо всего этого они избегают лишний раз смотреть на своё отражение.

  Из-за санкций у нас окончательно накрылась вся внешняя торговля. Нет не только импортной косметики, много чего сейчас нет. Одежды, например, нормальной нет. Иногда кое-что подкидывают индусы, китайцы и вьетнамцы, потому что им без разницы, с кем торговать, и плевать они на всех хотели. Кто им что сделает?

  Так что нам приходится ходить в отечественном ширпотребе отвратительного качества и фасона. Мужикам он добавляет некоторой брутальности, а вот женщин уродует зверски...

  Больше всего молодым ребятам нравится слушать мои рассказы о том, как в день "П" – день Переворота – я первым заметил неладное. Зайдя, как обычно, в последний вагон, я сразу же обратил внимание на то, что он не свободен, как обычно. Поскольку особенности работы метрополитена приучили нас ничему не удивляться, я не глядя втиснулся в плотную человеческую массу и привычно уткнулся в электронную читалку... Сейчас этой удобной вещицы со мной нет, в ходе Большой Культурной Чистки у населения конфисковали все компьютеры и электронные гаджеты.

  Хорошо помню, что в тот день я читал Филиппа Фармера. Рассказ назывался «Шумерская клятва», от него было не оторваться и я поначалу не заметил того, что вагон не просто полон, он полон ПЕНСИОНЕРОВ. Я осознал это, лишь когда выключил читалку и вышел в центре, чтобы пересесть на другую ветку. Только тогда я вдруг понял, что станция буквально кишит пенсионерами. Пожилые люди выглядели бодрыми и воодушевлёнными, словно у них был праздник и они спешили на некое торжественное мероприятие в их честь. Поодиночке и целыми группами они спешили к выходам, перекидываясь приветствиями, как-будто хорошо друг друга знали.

  Я и представить не мог, что это такое на самом деле и к чему приведёт. Пенсионерское столпотворение показалось мне любопытной странностью нынешнего времени, не более. Я ещё подумал: «Вот же, собралось старичьё куда-то в такую рань»... Теперь употребить слово «старичьё» – хуже, чем в Израиле сказать «жидюга», а в ЮАР «ниггер». Будут как минимум обеспечены интенсивные телесные наказания, а при рецидивах – пожизненный ГУЛАГ.

  Иногда, если есть настроение, мы с Лоркой обсуждаем эту тему, пытаемся понять, как же старикам в тот день удалось осуществить задуманное.

  Ах да, Лорка – это и есть моя жена. Лорка, Лорик – так я зову её сейчас, а когда-то я звал её уважительно, по имени-отчеству, Лариса Викторовна, потому что в редакции она была моим непосредственным боссом – начальником рекламного отдела.

  Геронтократы не запрещают холостяцкую жизнь, однако, об обретении полноценных гражданских прав холостяку можно забыть. Оно нам надо?

  Лорка – женщина образованная, умная и приятная, хотя и не шибко фотомодельной внешности. Она мне нравилась уже тогда, до Геронтократии, просто мы с ней находились в разных «весовых категориях» и я не смел давать воли чувствам. Судите сами: разница в возрасте у нас всего год, но Лорка уже возглавила отдел, а я так и остался рядовым менеджером. Перед ней карьерные перспективы маячили в гораздо более выгодном свете, причём она не видела в этом повода задирать нос и не теряла человечности. В моей жизни она определённо была лучшим начальником.

  У меня тогда и в мыслях не было перевести наши отношения из дружеско-деловых во что-то большее. Шансы на успех были близки к нулю. Вокруг Лорки крутилось немало друзей и знакомых, стоявших с ней на одной социальной ступени, так что она не испытывала недостатка в кандидатах на совместную жизнь.

  Геронтократия нас с ней уравняла. Почти всех её друзей и знакомых либо отправили в ГУЛАГ, либо поставили к стенке. Это заставило её пересмотреть матримониальные ориентиры и остановить свой выбор на мне. Мы давно и хорошо друг друга знаем. Деньги, красота и статус больше не имеют ни смысла, ни значения. Главная ставка теперь на надёжность. Лорка поняла и мне популярно объяснила, что в сложившихся обстоятельствах мы никого лучше и надёжнее друг друга не найдём.

  Если меня спасла моя мелкая офисная должность, то Лорку – её техническое высшее образование. С технарями сейчас туго. В догеронтократические десятилетия народ валом валил в гуманитарии, а какой сейчас от них прок? Геронтократы не скрывают того, что считают всех гуманитариев бесполезным двуногим мусором. Поэтому Лорку никуда не отправили, ей, как и мне, назначили определённый курс трудотерапии. Нам даже разрешили расписаться и жить вместе. Ради этого Лорка пожертвовала своей квартирой в Митино, которую у неё конфисковали. По нынешним меркам иметь две квартиры молодожёнам слишком жирно.

  Сейчас Лорик работает на фабрике, наспех оборудованной в бывшем офисном здании в центре Москвы. В бесформенном комбинезоне и с убогой косынкой на голове Лорка вытачивает на станке какие-то «хреновины». Это она так говорит, «хреновины», не уточняя, какие именно. Я прекрасно представляю, что она сейчас чувствует и переживает и стараюсь не лезть с расспросами. Да оно мне и не интересно, у меня своих забот хватает.

  Ирония судьбы! Если раньше на производственных предприятиях увольняли персонал, выбрасывали оборудование на свалку и начинали тупо сдавать помещения в аренду под офисы, то теперь маятник пошёл в обратную сторону и сейчас уже из офисов выкидывают мебель и технику, превращая помещение в фабрику. Геронтократы конфисковали товары со всех строительных и хозяйственных магазинов, складов и рынков – станки, ручной инструмент, приспособления и материалы. Вспомните, у нас на каждом шагу продавались, допустим, швейные машины и кофеварки. Теперь этими машинками укомплектовано несколько фабрик, которые выдают дешёвый ширпотреб, а кофеварками укомплектованы все общественные столовые. Диктаторы африканских стран исправно поставляют нам кофе и какао (иногда через третьи руки), а Индия, Цейлон и Китай бесперебойно снабжают нас чаем. Хоть в чём-то у нас нет дефицита...

  В отличие от меня, Лорка не заметила ничего особенного в день "П". Общественным транспортом она тогда уже не пользовалась, предпочитая каждый день торчать в своём маленьком сиреневом «Пежо» в пробках на Волоколамке. (Эту машину у неё конфисковали вместе с квартирой и не известно, где она сейчас.)

  О дне "П" и о том, как старики всё провернули, мы с Лоркой иногда по вечерам шушукаемся под одеялом – чтобы ненароком не услыхали наши соседи-подселенцы. Конечно, лучше бы под одеялом заниматься совсем другими вещами, просто контрацептивов сейчас днём с огнём не сыщешь, а настругать детишек до окончания срока трудотерапии мы себе позволить не можем, это было бы слишком безответственно. А ещё мы за день страшно устаём, ведь ни Лорка, ни я не привыкли работать физически. Поболтать немного перед сном – на большее нас не хватает. Потом мы засыпаем и спим как убитые. Примерный распорядок дня таков: встаём, завтракаем и идём на работу, приходим с работы, ужинаем, ложимся спать. Всё. И так целую неделю до выходных. Выходные нам, слава богу, оставили, а вот в ГУЛАГе, говорят, вкалывают без передыха, до седьмого пота...

  Ни для кого не секрет, что после развала СССР пенсионерам в нашей стране пришлось несладко. Фактически о стариков вытерли ноги. Сперва государство ограбило их, обесценив все накопленные на старость сбережения, а потом назначило нищенские пенсии и пособия по инвалидности. Качественное медицинское обслуживание сделалось практически недоступным. Цены на товары первой необходимости регулярно повышались. Государство словно заранее вычеркнуло пенсионеров, перестало их замечать. Его не интересовало, живы они или уже сдохли, плохо им или хорошо, хватает ли им на жизнь или они живут впроголодь, есть ли у них нормальное жильё или они ютятся в развалюхах, есть ли у них доступные лекарства или же они страдают от недомоганий, есть ли им во что одеться или они ходят в обносках, как бомжи. Старики превратились в подобие касты отверженных, многие стали бомжами и подохли как собаки, не имея крыши над головой. Их собственные дети, вынужденные в новых условиях гоняться за прибылью, позабыли про них. Приватизация жилья привела к тому, что многих стариков попросту выжили из их же домов. Пожилые люди превратились в социальный мусор, в осадок, опустившийся на самое дно общественной жизни.

  От подобного обхождения наши старики должны были вскоре завять и зачахнуть, уйти в небытие. Кто-то небось на это и рассчитывал. Однако, все ошиблись, старики и не думали угасать. В отличие от нас, неженок, они были людьми совсем иной закалки. Их сочли отжившим своё шлаком и не особо обращали внимание на то, о чём там они судачат на лавочках в парке и у подъезда, о чём перешёптываются на автобусных остановках или в очереди к терапевту, о чём и с кем часами болтают по городскому телефону, когда дома кроме них никого нет. Никто не заметил их превращения в крепко спаянную массу, накапливающую силы, выжидающую удобного момента и готовую к реваншу.

  Столкнувшись с пренебрежительным и унижающим их достоинство отношением, старики решили ЗАСТАВИТЬ государство обратить на них внимание. И оно наконец обратило, да поздно, переворот случился.

  Лорик полагает, что даже если бы все что-то такое заметили в пенсионерах раньше, то по-любому не придали бы этому значения, сочли бы старческим закидоном, вроде регулярного голосования за КПРФ и возложения цветов на могилу Сталина. Каждый ведь мерит других по своей мерке. Если сами мы – инертная, инфантильная, легковнушаемая и разобщённая масса, нам кажется, что и другие такие же. А вот старики оказались не такими. Подавляющее их большинство родилось и воспитывалось в условиях коллективизма, в совершенно другом общественном строе, где один был как все и все как один, где умели чётко, слаженно и решительно действовать сообща, как части единого механизма, в любой форсмажорной ситуации, где не боялись рисковать жизнью и свободой, где умели принимать неприятные решения и исполнять самые жёсткие приказы, где могли терпеливо сносить лишения, невзгоды, боль, унижения, страдания – сколько угодно, если так действительно надо, если впоследствии эти жертвы окупятся сторицей.

  Их презрительно звали гнутым старичьём, совками, старыми пердунами, считали их носителями врождённой рабскости и выжившими из ума маразматиками, их презирали и если и не ненавидели открыто, то, по крайней мере, неприязненно терпели их существование и ждали, когда же наконец их всех не станет.

  Возможно, они действительно такими и были, но тогда получается, что именно эти их недостатки (или качества – смотря, с какой стороны поглядеть) и помогли им каким-то образом сорганизоваться за спиной у государства, затем нагнуть его и хорошенько поиметь. А вместе с государством заодно и всех нас.

  За прошедшие с момента развала СССР десятилетия старики непрерывно обменивались идеями, мыслями и предложениями, налаживали друг с другом контакты, превращались в самую большую и разветвлённую криптосоциальную сеть. Между ними установилась особая сигнальная система, известная и понятная лишь им одним. Среди них не было «не своих», все делали одно общее дело и старались ради одной общей цели.

  В пенсионерской массе непрерывно шло некое невидимое невооружённым глазом брожение. 1993 год показал им, как действовать нельзя и они с тех пор начали думать, как можно и нужно, а уж ума, навыков, опыта и решительности им было не занимать. Если вдуматься, они ведь, по большому счёту, всё равно ничего не теряли.

  По-отдельности каждый из них может и был выжившим из ума маразматиком или алкашом, или склочной старушенцией, однако действуя заодно, старики превратились в нечто большее, в некий коллективный сверхорганизм. На этом уровне, очевидно, начали действовать какие-то особые психофизиологические механизмы, благодаря которым маразм, склероз, деменция и прочие неврологические недостатки каждого отдельного человека каким-то образом компенсировались и нивелировались за счёт остальных.

  Вряд ли на всём белом свете сыщется хотя бы одна профессия, представителя которой не было бы среди пенсионеров. Среди них были учителя, инженеры, менты, военные, шофёры, лётчики, врачи, сантехники, бывший обслуживающий персонал важных городских коммуникаций, бухгалтера, программисты, спортсмены, учёные, телевизионщики, сотрудники важных стратегических объектов, машинисты, чиновники, переводчики, шифровальщики, дипломаты и т.д. и т.п. И вот все эти некогда разобщённые люди наконец начали действовать заодно! Все объединились, сочтя, что новый, постсоветский порядок обошёлся с ними несправедливо, все его одинаково ненавидели и мечтали поквитаться за годы непрерывных унижений.

  Было среди пенсионеров много партийных и профсоюзных работников, привыкших к управленческой и организаторской деятельности – тех, кто умел руководить большими коллективами, – и были те, кто знал, где, как и какие двери нужно открывать, когда и куда заходить, какие кнопки нажимать и какие вводить коды и пароли, что, где и как в первую очередь захватывать и обезвреживать или выводить из строя – что или КОГО, – чтобы лишить государство возможности противостоять перевороту. Когда до властей наконец дошло, что заварилась по-настоящему серьёзная каша, было уже поздно. Ни ментов, ни спецназ, ни войска поднять по тревоге не удалось – все ключевые фигуры оказались уже обезврежены, а немалое количество оружия и техники перешло в руки пенсионеров. Старики утвердились на военных базах, в отделениях полиции и в административных зданиях. Захватили банки и изолировали персонал. Арестовали представителей власти, перекрыли все каналы связи и окончательно обезоружили «силовиков».

  Причём произошло это не только в столице, это произошло одновременно по всей стране. Нет ведь ни одного населённого пункта, где бы значительную долю населения не составляли пенсионеры. Старики просто задавили числом и точным пониманием того, что, как, где и когда именно нужно делать. К сожалению, официальные власти в этой ситуации такого же понимания не проявили. Пенсионеры застали страну врасплох. Их совершенно безумная авантюра удалась и они победили.

  Мы как ни в чём не бывало продолжали заниматься своими делами, а в то же самое время за нашими спинами совершался самый грандиозный переворот за всю человеческую историю. Обычно подобные восстания бывают социально-экономическими, этническими или религиозными; впервые произошла революция ВОЗРАСТНАЯ.

  У кого-то дома, а у кого-то на работе вдруг начал глючить интернет, один за другим отключались телеканалы и одна за другой радиостанции, начались неполадки с сотовой связью. Никто и представить себе не мог, что это дело рук нескольких десятков миллионов пенсионеров. Предвижу, что наши дети не поверят в то, что мы оказались настолько тупы и слепы. Однако факт есть факт. Наши взгляды, наши знания, наши привычки, наша культура, наша среда – ничто не подготовило нас к возможности подобного поворота событий. Мы бы скорее поверили во вторжение инопланетян или в живущую под землёй цивилизацию разумных динозавров, чем в то, что наши старики взбунтуются и захватят власть, причём захватят насовсем. Скорее всего дети сочтут нас распоследними лохами и видимо будут правы.

  Не откладывая в долгий ящик и не давая стране опомниться, пенсионеры сразу же приступили к репрессиям. Были закрыты все вылеты и выезды из страны, введён комендантский час и чрезвычайное положение, депортированы те, у кого оказалось двойное гражданство. Старики припомнили властям все обиды. «Демократической общественности», политическому и экономическому истеблишменту, олигархам, чиновникам, носителям мундиров высокого ранга и судейских мантий, депутатам и либералам, т.е. всем тем, кого старики считали виновными в своих горестях и невзгодах, пришлось хуже всего. С ними покончили в первую очередь, довольно жестоко, без суда и следствия. (В дальнейшем все их родственники, друзья и близкие бесследно исчезли в ГУЛАГе.) Тех, кто предлагал, принимал и осуществлял ублюдочные законы и реформы, не щадили. Тех, кто посредством пропаганды или личного авторитета, – а это в основном сотрудники СМИ и деятели культуры, – убеждал население в важности, нужности, необходимости, целесообразности и безальтернативности ублюдочных законов и реформ, сочли соучастниками преступления и тоже казнили.

  Старики не целили наугад, как обычно поступает неповоротливое государство, пытаясь бороться с тем или иным общественным пороком. Пенсионеры точно знали, кто из их соседей или местных общественных деятелей является вором, взяточником, жуликом, коррупционером, грабителем или сторонником социальной несправедливости. Поэтому их удар оказался дьявольски быстр и хирургически точен. Пострадали лишь те, кто должен был пострадать. Посторонние и ни в чём не повинные люди если и пострадали, то исключительно по собственной дурости, когда кидались, не разобравшись, в гущу событий.

  На улицах появились вооружённые до зубов группы пенсионеров. Другие пенсионеры подтянули к городам бронетехнику. У правоохранительных органов изъяли базы данных по криминалитету, после чего вооружённая «общественность» нагрянула на дом к ничего не подозревавшим браткам, паханам, уркам и гопникам и просто стреляла их на месте.

  По нашим с Лоркой прикидкам, если суммировать все потери среди «неблагонадёжных», то к настоящему времени общее число будет близко к двадцати или тридцати миллионам человек – разумеется, включая сюда и тех, кто в настоящий момент догнивает в ГУЛАГе.

  И – да! – словно в оправдание самых чёрных либеральных ужасов, старики официально создали свой собственный ГУЛАГ – не как средство исправления инакомыслящих и антисоциальных элементов, а именно как средство отправить их на тот свет, но чтобы они перед этим принесли хоть какую-то пользу и заодно вволю настрадались и намучались, чтобы в полной мере осознали свою неправоту, свои грехи и неизбежность грядущей кары.

  Потом провели Большую Культурную Чистку и изъяли у народа «вредные» гаджеты, книги, музыку и фильмы. Цензура оставила в основном классику – отечественную и зарубежную, всё остальное исчезло.

  Частный автотранспорт у населения тоже конфисковали. Поскольку против Геронтократии ввели санкции, импорт машин накрылся, а своих нормальных как не было, так и нет. Пенсионеры планируют потихоньку расходовать на общественные нужды конфискованный у населения автопарк – тысячи и миллионы машин.

  Это не значит, что все пересели на метро и автобусы. Во-первых, население в городах изрядно подсократилось за счёт репрессированых. Во-вторых, у многих работа теперь находится в шаговой доступности от дома (как у нас с Лоркой). И в-третьих, геронтократы объявили повсеместную программу деурбанизации. Площадь всех городов решено сократить и использовать их как региональные административные и промышленные центры. «Излишки населения» постепенно переселяются в деревню – «возрождать целину». Ветхие и гнилые избы мёртвых российских деревень и сёл целенаправленно сносят и отстраивают на их месте новые коттеджи за государственный счёт.

  Стройки, наподобие той, где я работаю, это не стройки новых жилых многоэтажек. Жильё в городах строить перестали, наоборот, окраинные спальные районы сносят и распахивают. Они уже не считаются городом, скоро сюда снова вернутся деревни и сельское хозяйство. Нет, мы строим как раз новые заводы и фабрики. Сейчас производство ютится в бывших офисных зданиях, но это временная мера.

  Подмосковье и всю окраину Москвы вплоть до третьего кольца планируется превратить в обычную сельскохозяйственную область. Никаких дач, никаких таунхаусов. Особенно сурово обошлись с рублёвскими дворцами и хоромами – их вместе с обитателями, челядью и охраной расстреливали с вертолётов ракетами воздух-земля. (Ради справедливости нужно заметить, что некоторые рублёвские особняки и элитные посёлки всё-таки пощадили – там теперь детские лагеря здоровья, спорта и отдыха.)

  Частная собственность упразднена. Любую твою вещь без каких-либо объяснений могут конфисковать в пользу государства.

  Права и свободы нам ограничили и соотнесли с возрастом. Пока ты молод, у тебя нет ничего и ты никто. Постепенно, по мере взросления ты обрастаешь и правами, и свободами.

  Теперь так. Пока ты мелкий ребёнок, с тобой все цацкаются, ты ходишь в бесплатный детский сад, ездишь в бесплатный лагерь поправиться и окрепнуть, тебя бесплатно учат в школе (по старым, сохранившимся у пенсионеров учебникам), с тобой везде занимаются, стараются выявить твою предрасположенность, ты ходишь по кружкам, секциям и клубам, выбирая себе то, что тебе по-настоящему интересно.