Текст книги "Женское образование в России"

Автор книги: Эдуард Днепров

Соавторы: Раиса Усачева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ЖЕНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ ЕКАТЕРИНИНСКОЙ УЧЕБНОЙ РЕФОРМЫ 1780-х гг.

В нашу задачу не входит рассмотрение второй екатерининской учебной реформы, являвшейся, в сущности, контрреформой по отношению к недавно организованному женскому образованию. Однако следует обозначить некоторые принципиальные положения этой реформы, поскольку в итоге они сказались на последующей судьбе женского образования.

Учебная реформа 1780-х гг., с одной стороны, была направлена на реализацию второй из отмеченных важнейших задач предшествовавшей екатерининской образовательной политики – создание «третьего чина граждан», т. е. среднего сословия, посредством новой системы воспитания и обучения, чему, по мнению авторов реформы, отвечала заимствованная из Австрии система народных школ. Кроме того, в этой реформе отчетливо видна существенная трансформация, если не смена, образовательной концепции правительства. По существу, в идеологическом и социально-педагогическом плане данная реформа содержала новые, в значительной мере контрреформаторские принципы-тенденции по отношению к предшествовавшей екатерининской школьной реформе. Каковы же они?

Во-первых, это окончательный отказ от просветительской иллюзии провести все подрастающее поколение через государственные воспитательные заведения интернатного типа.

Во-вторых, изменение цели школы, которая теперь уже не притязает на всеобъемлющее воспитание «человека и гражданина» вообще, а решает более узкую и прагматическую задачу воспитания и образования гражданина (синоним – подданного) применительно к условиям его социального быта.

В-третьих, своеобразное выравнивание воспитательных и образовательных задач школы. Гражданин-подданный должен быть не только надлежащим образом воспитан, но и обучен в пределах потребностей, определяемых его положением, в том числе и его полом.

В-четвертых, такого рода обучение «среднего чина граждан», естественно, принимает характер реального образования (в значительной мере прикладного), что составляло существеннейшую особенность и одну из важнейших задач данной школьной реформы.

Все это очевидно означало неуклонное движение к сословной школе, что было неизбежным, поскольку именно в данный период окончательно складывался сословный строй русского общества. Будучи не в силах переступить через российские реалии, Екатерина II вынуждена была отказаться от многих прежних замыслов построения «новой школы», в том числе и от своей первоначальной идеи – не делать различий между сословиями, между образованием мальчиков и девочек, не допускать разрыва уровней мужского и женского образования и т. д.

Отмеченные перемены в общей образовательной политике 1780-х гг. вносили существенные изменения в жизнь Смольного института. Вторая екатерининская школьная реформа по сути представляла собой первую контрреформу женского образования в России, которая попыталась привести его в соответствие с заимствованной из Австрии «нормальной учебной системой». Эта контрреформа также началась с опережением – преобразования в Смольном институте на год упредили изменения в Сухопутном шляхетском корпусе. Последствия ее были неоднозначны. Её результатом стала, с одной стороны, говоря современным языком, определенная оптимизация внутреннего строя женской школы, с другой – утилитаризация женского образования.

Была и еще одна фундаментальная идея новой екатерининской школьной реформы 1780-х гг., имевшая не только существенное образовательное, но и принципиальное политическое значение и ставшая доминирующим принципом государственной образовательной политики на протяжении последующих двух столетий (за исключением редких периодов «оттепели» в образовании, периодов прогрессивных образовательных реформ). Это – принцип полного единообразия образовательной системы, заимствованный из австрийской школьной реформы, единообразия в организации школьной жизни, «в книгах и учебном способе, чтоб не воспоследовало ни в учителях, ни в книгах какого разврата ко вреду общей пользы» [154, с. 611].

В соответствии с этой идеей 28 марта 1783 г. было дано высочайшее распоряжение о преобразовании учебного плана Смольного института по образцу народных училищ и о проведении ревизии учебной части института. Комиссия под руководством будущего первого министра народного просвещения П. В. Завадовского вскрыла существенные недостатки как в общей организации института, так и в его учебной части. Она отметила, что, поскольку на дворянской половине института преподавание почти всех предметов велось на иностранном языке, воспитанницы «разучивались русской грамоте», не получали «ясных, твердых, последовательных знаний». «На мещанской половине были воспитанницы, не умевшие подписать свое имя». Общий вывод комиссии был неутешительным: институтское обучение «вдыхает в воспитанниц от наук отвращение и вместо просвещения разума омрачает оный» [76, вып. 14, с. 132].

Комиссия Завадовского внесла существенные улучшения в учебную часть Смольного института: ввела преподавание всех предметов на русском языке, заменила неспособных учительниц подготовленными учителями, ввела по сути впервые четкий учебный план, выработала новое «Расположение учения», по которому учебные предметы распределялись по возрастным группам, подготовила специально для Смольного «Наставление» учителям, основанное на дидактических принципах «Руководства учителям I и II класса народных училищ» – наглядность обучения, фронтальные беседы с классом и т. д. Все эти меры были одобрены Екатериной II.

Что же касается общих целей воспитания и обучения и, соответственно, средств их реализации, то комиссия Завадовского сделала существенный шаг назад по сравнению с той целью, которая имелась в виду при учреждении Смольного института. Общечеловеческая цель образования, по справедливому замечанию Е. И. Лихачевой, «была впервые сужена и специализирована… в чисто женскую». Теперь задача воспитания девиц «состояла наипаче в том, чтобы сделать их добрыми хозяйками, верными супругами и попечительными матерями». А для того надлежало «сочинить» различные наставления по поведению женщин в различных ипостасях семейной жизни с тем, чтобы они могли быть «опорой дома», «прелестью света и сокровищем для супруга» [94, кн. 1, с. 219, 276; выделено нами. – Авт.].

Названная цель определила характер женского образования более чем на полстолетия вперед. Хотя, как с горькой иронией замечала Лихачева, «новая цель воспитания и образования… не только тогда, но и никогда и нигде не могла быть достигнута, ибо никакие книги, никакие методы преподавания не могут научить девушку быть впоследствии верной супругой и попечительной матерью». К тому же по отношению к женщине «каждый супруг по-своему понимает, что для него составляет сокровище…» [94, кн. 1, с. 238,277].

Вместе с тем новая «чисто женская» «прикладная» цель женского образования вписывалась как составная часть в общую новую «сословно-прикладную» концепцию школы, образования, выдвинутую в ходе второй екатерининской учебной реформы (о принципах-тенденциях которой мы уже упоминали). Эта часть концепции также станет доминантой образовательной доктрины власти на ближайшие двести лет (за исключением тех же редких периодов «оттепели»). В рассматриваемое время она наиболее четко формулировалась и всесторонне раскрывалась в известной, уже названной ранее книге «О должностях человека и гражданина», которая стала настольной во всех учебных заведениях поздней екатерининской поры, в том числе и в женских.

Обложка книги «О должностях человека и гражданина»

Высокое слово «гражданин», вынесенное в заглавие этой книги, фактически совсем в ней не употреблялось, так же как и слово «человек», которое встречается лишь в первой ее части, где идет речь о нравственных заповедях христианства. Ключевое слово книги – «подданный» (реже употребляется – «сын отечества»), и именно его обязанности детально расписываются.

Центральная установка этого воспитательного руководства, представлявшего собой своеобразный венец охранительных откровений в истории российской официальной педагогики, состоит в следующем: «Истинный сын отечества должен быть привязан к государству, образу правления, к начальству и к законам. Любовь к отечеству состоит в том, чтобы покорялись законам, учреждениям и добрым нравам общества, в коем живем».

Поскольку правительство предстает в книге всевидящим, всезнающим, всемудрым, заботящимся о всеобщем благополучии, то «все подданные обязаны правителей своих почитать, Богу о них молиться, законам и уставам их повиноваться, подати и службы, без которых правители держав общего благосостояния и безопасности сохранить не могут, должны подданные доброхотно и усердно давать… Каждый подданный должен оказывать почтение, любовь, послушание и верность не только державствующему, но и определенным и установленным от него меньшим властям».

Этот настольный кодекс послушания, до уровня которого последующая официальная педагогика дотягивалась весьма редко, выделял три главные задачи – «должности» подданных.

«Первая должность сына отечества есть не говорить и не делать ничего предосудительного в рассуждении правительства, и потому всякие возмутительные поступки, как-то: роптания, худые рассуждения, поносительные и дерзкие слова против государственного учреждения и правления, суть преступления против отечества и строгого наказания достойны… »

«Законы суть учреждения, коими определяется, что правительство почитает полезным для благосостояния государства, и так повиновение есть вторая должность сына отечества… »

«Начальники могут и долженствуют все лучше и основательнее знать; посему упование на прозорливость и праводушие правителей есть третья должность сына отечества… »

Кодекс раба в век Просвещения – таковы парадоксы российского «просвещенного абсолютизма». Последствия этого внедренного в плоть и сознание кодекса народ выдавливает из себя то «по капле», то реками крови вот уже третье столетие. «Эта книга, – писал в начале XX в. П. Ф. Каптерев, – есть самое характерное выражение государственной екатерининской педагогики, есть педагогически-этический апофеоз современной правительственной власти» [78, с. 196; выделено нами. – Авт.].

Для реализации задачи создания «третьего чина граждан» по уставу 1786 г. в России по австрийскому образцу открывались малые и главные народные училища (но, в отличие от Австрии, только в городах, а не в сельской местности), в которые принимались как мальчики, так и девочки. Однако число учениц в этих училищах было крайне незначительным, поскольку, как отмечал Г. Р. Державин, «считалось за непристойное брать уроки девицам в публичной школе».

В 1796 г., в год смерти Екатерины II, из 1121 ученицы этих училищ в Петербурге обучалось 759, в остальной России – 362 [51, с. 72]. Во всей Московской губернии в 1794 г. в народных училищах не было ни одной учащейся девочки, и даже в частных пансионах и школах из 3061 учащегося на всю губернию приходилось только 113 девочек. Всего же из 176 730 человек, обучавшихся в народных училищах России в 1782—1800 гг., девочек было лишь 12 595, т. е. немногим более 7% [94, кн. 1, с. 285; 41, с. 19]. Все эти цифры свидетельствуют о крайней неразвитости женского образования в России к концу XVIII в.

Эта неразвитость к концу «века Просвещения» имела две основные причины: весьма незначительная в то время востребованность образования женщин в русском обществе и постепенное угасание интереса власти к ею же инициированным малочисленным очагам этого образования. Ни в одном из известных проектов 1760—1770-х гг. (план «детских воспитательных академий» или «государственных гимназий», план профессора Дильтея и др.) вопрос о женском образовании не ставился. Единственный раз этот вопрос возник в конце 1760-х гг. в предложениях, поданных в Уложенную комиссию В. Т. Золотницким, который полагал, что «наряду с мужскими необходимо устраивать и женские средние училища» [154, с. 302]. Во время работы Уложенной комиссии из 158 дворянских наказов лишь 35 так или иначе упоминали о школах, и только в одном наказе малороссийских дворян было высказано пожелание о создании училищ для благородных девиц. Как отмечала Лихачева, если в начале царствования Екатерины II «общество и литература высказывали мало интереса к образованию женщин», то к концу XVIII в. даже этот малый интерес вовсе погас [94, кн. 1, с. 276; 41].

И вместе с тем, как бы ни были малозначительны количественные итоги развития женской школы в XVIII в., главным в нем – в исторической перспективе – являлось то, что сфера женского образования стала объектом государственной деятельности, более того, самостоятельным и весьма специфическим объектом образовательной политики. Эта специфичность, о которой уже говорилось и которая проистекала из взглядов власти на особые цели, задачи и содержание женского образования, в значительной мере окрасит его последующее развитие, особенно в первой половине XIX столетия.

Новый век почти на полстолетия сохранит как единственный тип среднего женского учебного заведения закрытый женский институт, созданный Екатериной II и И. И. Бецким, который, по словам Н. М. Карамзина, «и целию, и средствами своими заслужил искреннюю похвалу, искреннее удивление в Европе». Но не только сохранит – распространит его по многим губерниям России, внеся в него свои существенные изменения.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Каковы первые попытки создания женских учебных заведений в начале XVIII в.?

2. В чем кардинальное различие государственных образовательных доктрин эпохи Петра I и первой половины царствования Екатерины II?

3. Перечислите основные идеи законодательного акта-трактата «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества» – концентрированного выражения государственной доктрины первого периода екатерининских учебных реформ 1760—1770-х гг.

4. Какова роль выдающегося русского педагога И. И. Бецкого в становлении женского образования в XVIII в.?

5. Расскажите об основных задачах Смольного института, его организации и учебно-воспитательной деятельности.

6. Назовите истоки и существо смены государственного курса образовательной политики на втором этапе екатерининских учебных реформ 1780—1790-х гг.

7. Каковы основные каналы получения женского образования и общие итоги его развития в России в XVIII в.?

СРЕДНЕЕ ЖЕНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ В ОБЛАСТИ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.

Спустя шесть дней после смерти Екатерины II – 12 марта 1796 г. – Павел I издал повеление, в котором предписывал своей жене Марии Федоровне «начальствовать над Воспитательным обществом благородных девиц» [Полный свод законов Российской империи, т. ХХ^, СПб., 1863. № 17543]. Через год, 2 мая 1797 г., именным указом Сенату он передал под управление императрицы и воспитательные дома «со всеми принадлежащими к ним заведениями» (там же, № 17952). В дальнейшем попечение о всех этих заведениях также будут осуществлять императрицы.

Названные поручения Павла I не остались пустой формальностью. Все последующие тридцать четыре года своей жизни императрица Мария Федоровна буквально посвятила женскому образованию, поставив его весьма основательно и открыв в нем многие новые страницы. По словам Е. И. Лихачевой, «установленным ею кругом занятий и деятельности, отведенным для женского образования, приданным этому образованию характером, она надолго определила норму, за пределы которой никто и не мечтал перейти» [94, кн. 1, с. 247].

Деятельность Марии Федоровны на поприще женского образования представляет собой уникальный в отечественной и, пожалуй, в мировой истории пример, когда «первая леди» государства своей основной целью избрала заботу о женских учебно-воспитательных заведениях. В этой заботе было, правда, немало своеобразия. Императрица имела свою, четко очерченную образовательную линию, во многом противостоящую тому, что позже делал ее сын, Александр I, в сфере реформирования российского образования. Но множество ее трудов на избранном поприще несомненно.

Императрица фактически лично управляла вверенными ей многочисленными учебными и благотворительными заведениями. Она вникала во все подробности дела, не упуская ничего, что имело хоть малейшее отношение к этим заведениям, – начиная от целей воспитания и учебных программ до уборки снега, мусора, истребления тараканов, включая детальное изучение институтских меню, сравнение стоимости закупленных продуктов с существующими на рынке ценами и т. д. Мария Федоровна ежедневно приезжала в институты, внимательнейше просматривала «личные дела» каждой воспитанницы, их тетради, сочинения, материалы, по которым преподавали учителя. Мимо нее не проходили назначения и увольнения не только начальниц, классных дам и учителей, но даже писарей, сторожей, прачек и трубочистов.

Российские императрицы – попечительницы женского образования

Эта всепроникающая, подчас умиляющая, подчас леденящая забота строго очерчивала рамки деятельности заведений, подведомственных императрице. Они во всем подчинялись ее воле, ее многочисленным указаниям, которые вкупе составили огромное документальное наследие – в основном административно-эпистолярное (переписка с начальницами заведений) и инструктивно-методическое (написанные или выправленные ею правила, инструкции, наставления и т. п.). Эти материалы, всесторонне раскрывающие весьма неординарные педагогические воззрения Марии Федоровны, никогда не публиковались, хотя они представляют немалый исторический интерес. Фрагменты из них печатались лишь в отдельных дореволюционных работах о женском образовании.

С самого начала своей деятельности на ниве женского образования Мария Федоровна приступила к его реорганизации. Это было второе после 1783 г. контрреформирование женской школы, которое определялось тремя главными тенденциями:

Первая – окончательный отказ от основных идей, положенных Екатериной II и И. И. Бецким в основание женского образования при его создании в России в 1760-х гг.

Вторая – явный антиреформаторский настрой к александровским школьным реформам начала XIX столетия и кристаллизация в сфере женского образования, с упреждением более чем на четверть века, ведущих задач николаевских контрреформ и основных устоев созданного им школьного режима, в частности – сословности образования.

Третья – выделение среднего женского образования в самостоятельную образовательную «отрасль», не связанную с общей системой российского образования.

Это последнее обстоятельство особенно примечательно в свете той позитивной тенденции школьного строительства, которая наметилась во второй половине XVIII в. При Екатерине II женское образование, во-первых, стало предметом интереса и заботы государства, и, во-вторых, государство пыталось включить женское образование в общую создаваемую им школьную систему (хотя задача создания такой системы так и осталась нерешенной в XVIII в. и была как первоочередная передана в наследие XIX столетию). На пороге же этого нового столетия женская школа была выведена из вновь созданной системы образования и управления образованием и стала предметом опеки не государства, а ведомства, возглавляемого императрицей Марией Федоровной и позже, в 1854 г., официально конституируемого как Ведомство учреждений императрицы Марии (ВУИМ).

Это выделение женского образования из общей школьной системы произошло в два этапа: де-факто – при Павле I, в тех его поручениях 1796 г., о которых уже говорилось, и де-юре – при Александре I, в «Уставе учебных заведений, подведомственных университетам» 1804 г. Этот Устав, знаменитый многими своими прогрессивными уложениями, в первую очередь – всесословностью школы и преемственностью всех ее ступеней, создавал на месте прежних главных и малых народных училищ, в которых могли обучаться девочки, три новых типа учебных заведений – гимназии, уездные и приходские училища. Первые два типа школ предназначались исключительно для лиц мужского пола, и только в приходские училища разрешалось принимать девочек.

Таким образом, вольно или невольно произошло «законодательное изгнание» женского пола из государственных повышенных начальных и средних учебных заведений. Женское образование вновь сосредоточивалось только в отгороженных от общей школьной системы институтах благородных девиц, в частных женских пансионах и школах, а также в традиционных способах домашнего образования.

Эта отгороженность средней женской школы от общей системы образования во многом и определила ту специфическую линию ее развития, ее особое социально-педагогическое лицо, которые отличали женское образование от общего реформаторского курса в школьном деле начала XIX в. На фоне заявленного Александром I всесословного принципа школьного строительства откровенная и жесткая сословность женского образования, исповедуемая Марией Федоровной, была особенно разительна, хотя именно эта установка матери-императрицы была несравнимо ближе к существовавшим тогда стереотипам общественного сознания, нежели опережающая образовательная всесословная политика ее сына. И если политика Александра I была направлена на социальный вырост, на изменение стереотипов сословного сознания, то Мария Федоровна вела линию на упрочение этого сознания и укоренение сословных, равно как и многих других, предрассудков.

«Признаюсь, – откровенно заявляла мать-императрица, – что вижу большие неудобства в смешении благородных девиц с мещанскими, ибо несомненно, что обязанности и назначение последних во многих отношениях различествуют от обязанностей и назначения благородных девиц… Приобретение талантов и приятных для общества искусств, которое существенно в воспитании благородной девицы, становится не только вредным, но и пагубным для мещанки, ибо это ставит ее вне своего круга и заставляет искать опасного для ее добродетели общества… Стало быть непременно надо их (т. е. благородных и мещанок) разделить» [78, с. 143].

«Стремление сделать образование строго сословным, – писал П. Ф. Каптерев, – пригвоздить каждое сословие к определенной для него школе и ни в какие другие не пускать – было основным стремлением школьной николаевской политики» [78, с. 146]. Эту политику Мария Федоровна упредила более чем на четверть века.

Проблема сословности, точнее – строго сословного отбора в разного рода женские учебные заведения и «несмешения сословий» в каждом из них, была одной из центральных забот императрицы. Здесь она не только намного опередила своего сына – Николая I, но и сумела сделать значительно больше, чем он. Николаю предстояло «расчищать» созданные его старшим братом Александром I всесословные мужские гимназии, тогда как мать-императрица попросту не допускала «неблагородных» в благородные учреждения и строжайше сортировала девочек, принимаемых в различные женские учебные заведения, не только по сословиям, но и по чинам Табели о рангах, по служебному положению и даже профессии их отцов. Так, на благородную половину Смольного института не приняли девочку, отец которой соответствовал всем «параметрам» высокого дворянского рода, но, увы, был «скульптор, следовательно художник», а потому считался «непроходным» [94, кн. 2, с. 54].

Последующая история российского образования (и женского, и мужского), кроме николаевской эпохи, не знала столь жестокой сословной селекции (исключая немногие привилегированные учебные заведения), как та, к которой прибегла Мария Федоровна. Для каждой социальной группы, для всякого звания, чина, положения, занимаемого родителями воспитанницы, она учреждала особые женские учебные заведения, которые подразделялись на мельчайшие категории, со своими специфическими целями, учебным курсом, внутренней организацией и т. д. (Эта сословная россыпь позже была упорядочена Николаем I в стройные сословные шеренги женских учебных заведений.)

Естественно, что при таком подходе мещанское отделение Смольного института постепенно превратилось в учебное заведение для дочерей низшего дворянства и чиновничества. И даже несмотря на то, что Павел I при первом докладе императрицы 11 января 1797 г. не согласился на сокращение мещанских воспитанниц в Смольном институте и вдвое увеличил их число (со 100 до 200), выделив соответствующие для этого средства, императрица медленно, но неуклонно провела свою линию, оставив от мещанской половины Смольного лишь ее название.

То же произошло и в других открытых при Марии Федоровне институтах благородных девиц. В первой четверти XIX в. было создано 10 таких учебных заведений. Пять из них находились в С. – Петербурге – Мариинский (1797) и Павловский (1798) институты, училище ордена Св. Екатерины (1798), Елизаветинский (1808) и Патриотический (1813) институты. Три в Москве – училище ордена Св. Екатерины (1802), Александровский (1804) и Елизаветинский (1825) институты. И два были открыты в провинции: в 1812 г. Харьковский институт (о специфике которого речь пойдет ниже) и в 1819 г. Полтавский институт.

Идеология новой реформы среднего женского образования отчетливо проявилась в первых же документах, регламентирующих деятельность средних женских учебных заведений, – в разосланных в 1797 г. инструкциях их начальницам и правилах приема в Общество благородных девиц. Эти документы, отчасти собственноручно написанные императрицей Марией Федоровной, отчасти тщательно выправленные ею, отчетливо выявили характер ее воззрений на среднее женское образование и определили основные направления его развития на ближайшие полстолетия.

Прежде всего изменению подвергся взгляд на само назначение женского образования и, соответственно, – на его цели. Две кардинальные государственно-педагогические идеи Екатерины II – Бецкого – «образование новой породы отцов и матерей» и смягчение путем воспитания нравов русского общества – были сданы в архив. На первое место вышли две другие идеи – сословность и благотворительность. «Екатерининские широкие воспитательные задачи гуманно-общественного характера, – отмечал П.Ф. Каптерев, – были заменены более узкими – подготовкой из воспитанниц «добрых супруг, хороших матерей и хороших хозяек»». «В качестве хозяйки, – писала Мария Федоровна, – женщина – достойный и полезный член государства».

Таким образом, женское образование теперь становилось не столько общим, сколько «профессионально женским». Императрица Мария Федоровна, как и Екатерина II, подчиняла образование воспитанию. Но цели этого воспитания были принципиально иными. Как отмечал П. Ф. Каптерев, «мариинский институтский дух и екатерининский были совершенно различные духи: при императрице Марии Федоровне была открыта чисто женская профессия, она-то и была выдвинута на первый план в институтском курсе… Институты сделались профессиональными женскими учебными заведениями, тогда как при Екатерине они преследовали общественные задачи и цели» [78, с. 142—143; выделено нами. – Авт.].

В зависимости от сословного контингента обучаемых эта новая цель женского образования варьировалась на разные лады. Перед созданным императрицей на собственные средства «сиротским» училищем (Мариинским институтом) стояла задача – сделать из «бедных сирот» «честных и добродетельных супруг, хороших и понимающих экономок, заботливых нянь, гувернанток и в случае необходимости доверенных лиц, верных и ревностных». Целью девичьего училища военно-сиротского дома, где воспитывались и дворянские и недворянские дети, была подготовка «добрых супруг, добрых матерей, добрых наставниц или хороших хозяек и мастериц, искусных горничных или служанок» [94, кн. 2, с. 165, 167].

Поскольку цель создания «людей вообще просвещенных» и «производства новой породы отцов и матерей» сменилась задачей строго сословного воспроизводства с примесью забот о беднейшем дворянстве, изменились во многом не только идеология, но и сама организация, весь строй внутренней институтской жизни. В первую очередь императрица изменила возраст приема в женские учебные заведения и сроки пребывания в них.

Императрица Мария Федоровна, супруга императора Павла I

В одном из первых своих посланий руководству Общества благородных девиц 4 января 1797 г. императрица весьма убедительно аргументировала необходимость изменения возраста приема в институт. «Прежде всего, – писала она, – я предлагаю изменить приемный возраст детей… Мы принимаем их пяти лет; в этом нежном возрасте главным образом нужен физический уход, а в большом заведении нельзя доставить каждому ребенку такой уход, какой у него был в родительском доме, даже из самых бедных… Кроме того, не подлежит сомнению, что пятилетний ребенок не может извлечь никакой пользы от учения; опасно, скажу даже, жестоко требовать хоть какого-нибудь прилежания от этих малюток в столь нежном возрасте, когда их физический организм должен слагаться и когда, муча ребенка учением, нельзя достигнуть в месяц того, что с ним же, когда ему будет восемь лет, можно сделать в один день. Но еще более важная причина побуждает меня к переменам, – продолжала императрица, – вот она: принимая детей пяти лет и отдаляя их от родителей, они не сохраняют никакого воспоминания о тех, кому обязаны жизнью. Уважение, дочерняя любовь – эти чувства им неизвестны… Поэтому возвращение в родительский дом вместо того, чтобы быть желанным и счастливым, для такого ребенка страшно, ибо он не мог сохранить никакого воспоминания о счастии и наслаждении, даваемых родительскими ласками; если же, напротив, мы будем брать ребенка восьми или девяти лет, то воспоминания о родительском доме никогда уже не изгладятся из его памяти, и он будет сердечно желать возвращения к родителям» [94, кн. 2, с. 7, 8].

Такой представала парадоксальная педагогическая смесь из непреодолимых сословных предрассудков и своеобразного родительского гуманизма в официальных воззрениях на женское образование. (Впрочем, сей гуманизм дозволял «сечение розгами в институтах» в отличие от установок И. И. Бецкого, который, как уже отмечалось, не допускал даже мысли о телесных наказаниях.) Эта смесь становится еще более противоречивой, а в какой-то мере даже устрашающей при введении нового настольного руководства для женских учебных заведений, которое уже в конце 1790-х гг. заменило «Книгу о должностях человека и гражданина», – переведенного с немецкого сочинения Кампе «Отеческие советы моей дочери» [12]. Эта новая настольная книга, определявшая воспитательное кредо второй реформы женского образования в России, производила удручающее впечатление и на многих современников, и на дореволюционных исследователей женского образования не только своей напыщенностью, массой нелепостей, но и, говоря словами Е. И. Лихачевой, «просто безнравственностью» многих советов автора.