Текст книги "Проходные дворы"
Автор книги: Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Там Мишин и завел разговор об оружии. Рыжий сказал:
– Достану, но нужен «кусок» (тысяча рублей).
На следующий день он передал Мишину пистолет. Оружие отстреляли. Экспертиза показала, что из него был убит капитан Кочкин.
Через два дня Мишин вернул пистолет.
– Ну как дела? – спросил Рыжий.
– Не очень. Наводка оказалась туфтовой, поэтому взял мало. Нужно к солидному делу прибиваться.
– Понимаешь, – Рыжий внимательно посмотрел на Мишина, – я о тебе с солидными ребятами говорил. Они у меня стволы прячут. Ну, конечно, с каждого дела мне небольшую долю отстегивают. А мне много и не надо – было бы на что погулять. Они хотят где-то 15 февраля взять две сберкассы – в Пушкино и у стадиона «Динамо» в Москве. Завтра за стволами приедут, я о тебе снова поговорю.
Мишин позвонил Скорину.
А дальше все было как обычно. Наружка привела человека, взявшего оружие, в Красногорск, а через день установили всех участников банды.
Брать банду поручили двум группам.
Одну возглавлял Сергей Дерковский из МУРа, вторую – Скорин. В коридоре управления они потянули спички. Тот, кто вытащит короткую, берет Митина. Повезло Дерковскому.
Всех взяли ночью. Без стрельбы и осложнений. Действительно, агентуре трудно было выйти на этих людей. Они вели жизнь вполне законопослушных молодых людей. Главарь банды, Митин, работал мастером на заводе, его подручный, Лукин, – студент авиационного института. Остальные члены банды ударно трудились, исправно посещали комсомольские собрания.
Судьба Мишина сложилась вполне удачно. Он поступил на завод, стал высококвалифицированным слесарем. Когда умерла мать, продал дом и уехал в Калининскую область.
Очень долго я не мог понять: почему старые сыщики называли банду Митина последней? После знаменитой амнистии летом 53-го года, которую почему-то называют бериевской, хотя инициатором ее был Маленков, банд в стране появилось немерено.
На мой вопрос так никто и не ответил. Видимо, опера имели в виду, что это была последняя банда времен культа личности. Менее чем через месяц после ее ликвидации умер Сталин.
Последняя банда… Достаточно смешное определение в нашей действительности. И почему-то вспомнилось выступление начальника лагерей ОГПУ М.Д. Бермана на первом слете ударников строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина.
Он много говорил тогда о том, что именно труд на строительстве канала перековал бывших бандитов, воров, проституток и вредителей. Пройдет время – и труд в лагерях ОГПУ превратит всех преступников в строителей социализма. И через несколько лет с преступностью в нашей стране будет покончено. Завершил он выступление словами:
Наш паровоз вперед лети!..
Вот он и летит… Только куда?
Уж рельсы кончились, а станции все нет.
«Таганка, все ночи, полные огня…»
Тюрьма эта была элитная. В ней сидели только «социально близкие». По сто шестнадцатой пополам – так у блатарей называлась 58-я статья – сюда не отправляли.
Конечно, может показаться странным, но Таганка являлась нашим криминальным символом тех лет.
Ее разрушили, а память о ней живет в неведомо кем сочиненной песне.
Включаю телевизор. На экране кандидат в президенты, сын юриста, голосом, «лишенным приятности», выводит грустную песню старых московских ýрок: «Таганка…»
Включаю радио, на волнах неведомой станции неплохой певец с надрывом сообщает озверевшим от жары соотечественникам:
Быть может, старая тюрьма Таганская
Меня, мальчишечку, по новой ждет…
Наверняка в мире нет больше такой страны, как наша, – страны, где уголовная «феня» так органично вошла в речевой строй современного языка.
Нигде с таким упоением не поют блатных песен. И не только пацаны под гитару в подъезде, но и траченные жизнью интеллигенты на своих застольях.
И везде – «Таганка».
Думаю, что ворам в законе надо сброситься и восстановить тюрьму как памятник воровского эпоса. Сейчас многое восстанавливают, что разрушали раньше. А здесь – символ блатной идеологии. Он вполне может стать основой бандитской национальной идеи.
Потому что ни в какой другой стране, кроме нашей, вероятность попасть в «зону» не жила в каждом гражданине – независимо от его положения в обществе. А песни и язык тюремного мира были своеобразной профилактической прививкой.
В 1934 году на прилавках магазинов появился коллективный труд тридцати шести писателей во главе с Максимом Горьким: «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина».
Из аннотации к книге следовало, что на ее страницах читатели увидят «типы руководителей стройки, чекистов, инженеров, рабочих, а также бывших контрреволюционеров, вредителей, кулаков, воров, проституток, спекулянтов, перевоспитанных трудом, получивших производственную квалификацию и вернувшихся к честной трудовой жизни».
Надо сказать, что книга эта была написана по личному распоряжению Генриха Ягоды.
Работали над ней лучшие перья советской литературы: Борис Агапов, Сергей Буданцев, Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Вера Инбер, Валентин Катаев, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский.
Поэтому сей коллективный труд получился ярким и убедительным.
ОГПУ ставило перед писателями главную задачу – читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.
Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.
Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.
С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников – и все дела.
* * *
Дом наш – единственный кирпичный пятиэтажный – стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это небольшой пяточок, огороженный забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.
На территории этой существовала своя иерархия, а ее представители узнавались даже по некой форменной одежде.
Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками непременно – тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.
Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка – местного ворья. Сегодня, когда вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я тут же вспоминаю огольцов с Тишинки.
В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.
Нет, это делали не мальчики в малокозырочках – другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.
…Впервые я их увидел летом 43-го – троих шикарно, не по военному времени, одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.
Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.
По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как другие, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его: он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. К тому же огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас «мазу» – так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых онеров волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.
Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед «огольцами» заставили меня пойти в спортивный зал и учиться драться и каленым железом выжгли из моей души «блатную романтику».
* * *
В Москве была своя градация ценностей: я имею в виду не официальные, не навязанные нам газетами и радио ценности.
В городе рождались криминальные легенды. К сожалению, я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собрал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.
В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.
Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого из сыщиков знали в лицо, как эстрадных артистов; иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось также престижно, как с популярными тенорами.
Звезды кино и театра. Звезды-летчики. Звезды-писатели и поэты. Звезды-сыщики: в 30-е годы это Николай Осипов, Георгий Тыльнер, Леонид Буль, Валерий Кондиано. Эти люди раскрыли преступления, вошедшие в историю криминалистики: кражу редкой коллекции монет у одного из красных наркомов, описанную Львом Шейниным в очерке «Динары с дырками», кражу знаменитого золотого брегета у Эдуарда Эррио, нашумевшее ограбление мехового магазина в Столешниковом.
В 50-х люди знали Игоря Скорина, Владимира Корнеева, Илью Ляндреса и, конечно, Володю Чванова.
О Володе можно рассказывать бесконечно, мой покойный друг Игорь Скорин называл его невезучим, потому что ему доставались самые неприятные дела. Сложность их заключалась в том, что потерпевшими были знаменитые артисты тех лет: Гельцер, Мессерер, Яблочкина, Артур Эйзен.
В 1958 году мы с Чвановым сидели в его кабинете в МУРе и он рассказывал крайне занимательную историю одной громкой квартирной кражи.
Я отлично знал, что родной «Московский комсомолец», в котором я тогда работал, никогда не напечатает такие истории, но собирал их, как скряга копит деньги.
Был конец мая, в окно кабинета вползала вечерняя свежесть, вытягивая табачный перегар, и доносилась веселая музыка из сада «Эрмитаж».
Так уж случилось: самое модное место Москвы тех лет обреталось аккурат напротив самого МУРа. Это, кстати, порождало массу шуток и анекдотов у гулявших здесь московских деловых.
– Пошли, – сказал Чванов.
– Куда? – поинтересовался я.
– В люди, в народ, в сад «Эрмитаж» пиво пить и есть котлеты по-киевски.
И мы ринулись в пучину чувственных удовольствий. Хорош был парк в тот влажный вечер. На открытой эстраде играл уже реабилитированный джаз, у входа в летний театр толкался народ, там выступала Гелена Великанова, сидели на белоснежных лавочках солидные, хорошо одетые пожилые люди, почтительно здоровались с Чвановым.
– Весь цвет деловой Москвы, – улыбнувшись, сказал мне Володя.
Ресторан забит. Но моего спутника узнали: немедленно нашли столик, стремительно обслужили. Внезапно подошел сам мэтр с подносом, на котором – фрукты, коньяк «Двин», шампанское.
– Вам прислали, с уважением, Владимир Федорович.
– Кто? – деловито спросил Чванов.
– Вот с того столика.
Чванов посмотрел. Из-за стола поднялся роскошно одетый, солидный человек. Он прижал руку к сердцу и поклонился.
– Отнесите ему все обратно, скажите, что мы на работе и пить не можем.
– Кто это? – спросил я.
– Самый зловредный вор-домушник. Помнишь дело Гельцер?
Как не помнить?! Это одна из самых интересных квартирных краж того времени, раскрытая сотрудниками МУРа.
* * *
Ах, ресторан ВТО! Замечательное место на улице Горького. Закрытый клуб, где собирались артисты, режиссеры, драматурги и театральные деятели. В те дни его постоянным посетителем был высокий, интересный, прекрасно одетый человек – некто Калашников Алексей Федорович. На лацкане дорогого костюма он носил мхатовскую «Чайку» и считался театральным деятелем. Его знали завсегдатаи и уважали за широту и умение вести себя. А он невзначай заводил разговор о крупных артистах, о том, как они живут и сколько зарабатывают. Актеры – народ беспечный и открытый. Много интересного узнавал от них Алексей Федорович. Особенно о мехах и бриллиантах оперных звезд.
Квартиру знаменитой балерины Екатерины Гельцер в Брюсовом переулке взяли профессионально. Дверь открыли подбором ключа, украли только уникальные бриллианты, две дорогие шубы и палантин из черно-бурых лис.
Дело взяли на контроль в горкоме партии. Ежедневно в МУРе накалялась «вертушка» комиссара Парфентьева. Он старался реже появляться в своем кабинете.
Были разосланы ориентировки во все комиссионные и скупки драгоценностей, сориентированы ломбарды. Оперативники ежедневно трясли спекулянтов из Столешникова, с Трубной, Сретенки. И вдруг один из агентов сообщил, что скорняк Буров, живущий в Столешниковом, приобрел похожие по описанию шубы.
Когда Чванов приехал к Бурову, тот запираться не стал: да, купил шубы у директора комиссионки на Сретенке.
Когда директора «выдернули» в МУР, шубы уже опознала Гельцер. Директор покаялся: купил, чтобы заработать немного, а принес ему шубы человек солидный, уважаемый, крупный театральный деятель, по имени Алексей Федорович, с ним познакомился в ресторане ВТО, он сказал, что вещи его.
– Где он живет? – спросил Чванов.
– Не знаю, но его любовница работает администратором в кинотеатре «Экран жизни» на Садовом.
За администратором установили наблюдение, а через два дня появился и сам театральный деятель – в ратиновом, модном тогда пальто с шалевым воротником из дорогого меха, в шапке-пирожке. Шел степенно, как и полагается деятелю искусства. Его взяли в вестибюле кинотеатра, прихватили и администратора и повезли на Соломенную сторожку, где театральный деятель проживал у любовницы. Там нашли палантин и драгоценности.
Алексей Федорович оказался крупным вором-домушником из Ленинграда. Для закрепления показаний его повезли на квартиру к Гельцер.
– Ну вот, – сказал балерине Чванов, – все вещи вам вернули.
– Не все.
– А чего нет?
– Диадемы! Ее мне после спектакля преподнес президент Франции.
– Где диадема, Алексей Федорович? – повернулся Чванов к задержанному.
– Это какая? Вроде короны? Так это же туфта театральная. Я ее в сугроб у дома выкинул!
– Ей же цены нет!!! Там десять огромных бриллиантов! – Балерине стало плохо.
– Как бриллиантов! – ахнул вор и схватился за сердце. Пришлось оперативникам оказывать срочную медицинскую помощь обоим.
Вор показал место, где он выкинул диадему. Три часа оперативники и вызванные на помощь милиционеры из отделения перекапывали снег во дворе. И когда надежды уже не осталось и начало темнеть, в жухлом снегу сверкнули бриллианты.
* * *
Сегодня произошел некий литературный прорыв. Все нынешние эстрадные звезды начали писать о своем творческом пути.
Как-то я купил книгу Михаила Шуфутинского. Она была богато иллюстрирована. Я рассматривал фотографии и вдруг на одной из них узнал снятого в Сан-Франциско своего хорошего знакомого – человека, которого я прекрасно знал по московскому Бродвею. Звали его Миша, он был утомлен незаконченным высшим образованием в Плехановском институте. Славен он был тем, что бесконечно разрабатывал планы добычи денег полукриминальным путем.
Однажды, после Олимпийских игр в Хельсинки, где наши боксеры получили «серебро» и «бронзу», он предложил нам денежное дело.
Нужно было выступить в нескольких московских крупных гастрономах.
Миша организовывал встречи боксеров – призеров Олимпиады с уставшими от борьбы с ОБХСС работниками прилавка.
– Кто будет выступать? – поинтересовался я.
Мне хотелось пойти, чтобы встретиться с Тишиным, Медновым, Толстиковым.
– Их не будет, – таинственно сказал Миша, – вместо них будете выступать вы. Мне умельцы изготовили олимпийские медали. Наденете их на шею, и ты станешь Медновым, Трынов – Тишиным. Получите хорошие бабки. Всего страху-то два часа.
Мы отказались, а предприимчивый Миша нашел-таки других «призеров» Олимпиады.
Он провел несколько встреч, прилично заработал, но дело кончилось скандалом и фельетоном в «Вечерке». С той поры мы стали относиться к нему настороженно и с некоторым подозрением.
Поэтому, когда он попросил меня и Бондо Месхи принять участие в розыгрыше, мы наотрез отказались. Тем более что нам нужно было нарисовать на руках фальшивые татуировки.
Но, естественно, желающие заработать пятьсот рублей нашлись. На эти деньги в то время можно было месяц приглашать любимую девушку в «Коктейль-холл».
Им действительно ничего не надо было делать.
Мишкин приятель, художник, нарисовал тушью на руках устрашающие картинки, и в назначенное время они вошли в общественный туалет на Белорусском вокзале.
Там стоял Мишка с каким-то пижоном в светлом костюме. Тот внимательно оглядел татуированных, а потом ушел вместе с Мишкой. Ребята получили по полтыщи, и мы гадали, что же это за жульничество.
Узнал я об этом через несколько лет в МУРе, когда Мишку заловили на аферах с прокатными холодильниками.
Он опять создал простую систему. В те годы бытовая техника была чудовищным дефицитом, поэтому в Москве открывались прокатные пункты. За вполне умеренную плату любой гражданин, имеющий паспорт со столичной пропиской, мог получить в свое распоряжение холодильник, телевизор, стиральную машину, радиоприемник и даже автомобиль «Москвич».
Друг наш Миша имел узкую специализацию: он помогал соотечественникам приобретать холодильники. Утром он с товарищами обходил московские пивные точки, искал похмельных безденежных алкашей, брал у них за пару бутылок паспорт на время. Получал в пункте проката холодильник, продавал, а паспорт возвращал владельцу.
Все было просто до слез.
Но вернемся к нашим татуированным друзьям. Оперативник нарисовал мне эту леденящую душу картину.
Жил да был в Москве директор мебельного магазина. Перевыполнял план, висел в торге на Доске почета и, конечно, не забывал себя. Торговля мебелью всегда считалась у торгашей Клондайком. Однажды он узнал, что его зам прокручивает дела и не отстегивает ему долю. Более того, негодяй зам начал спать с женой шефа. И она бросила мужа, ушла к разрушителю семейных устоев со всеми бриллиантами и шубами.
Днем в душной подсобке, пахнущей мебельным лаком, и ночами в опустевшей квартире директор вынашивал кровавые планы мести. И однажды грузчик из магазина вывел его на нужного человека – нашего знакомца Мишу.
Миша сказал:
– Есть люди, замочат твоего фраерка, но стоить это будет пятнадцать тысяч.
Клиент согласился, однако потребовал предъявить ему «мокрушников».
Встреча состоялась в сортире на Белорусском. Клиент остался доволен: руки, исписанные «армавирами» – так на «фене» именовались татуировки, – его убедили.
Мишка получил деньги. И коварный зам исчез. Надо сказать, что всю операцию Миша подгадал под отъезд обидчика в Сочи.
Директор наслаждался чувством удовлетворенной мести. А через месяц он встретил своего отдохнувшего и загоревшего врага в Столешниковом.
Он бросился к Мишке. Тот сидел дома и пил дефицитное чешское пиво. Дав мстителю-неудачнику вдоволь накричаться, он сказал:
– Олень, кто в наши дни убивает за такие деньги? Можешь жаловаться на меня в милицию.
* * *
Первым подразделением МУРа, куда отправил меня Иван Васильевич Парфентьев, был отдел по борьбе с мошенничеством.
– Иди туда, – сказал комиссар, – там работает хороший опер Эдик Айрапетов, вы ровесники, так что найдете общий язык.
В кабинете Айрапетова находился, как мне показалось, заявитель – в роскошном, рижского пошива, голубом костюме, модном галстуке. Он сидел, положив руки на трость с серебряным набалдашником. На среднем пальце правой руки поблескивал перстень. Был он похож на тогдашнюю звезду эстрады куплетиста Илью Набатова. Когда я вошел, он с недоумением посмотрел на меня.
– Это наш сотрудник, – сказал Эдик.
Заявитель приподнялся и барственно кивнул мне. И тут я услышал:
– Итак, Борис Аркадьевич, продолжим нашу милую беседу. Зачем вы втюхали этим грузинам стекляшки вместо бриллиантов?
– Бога побойтесь, Эдуард Еремеевич, – прекрасно поставленным баритоном сказал «артист».
– Бог здесь ни при чем, Грач, – тебя по фотографии потерпевшие опознали.
– Начальник, давай очняк; признают – расколюсь, а так, на голое постановление, не возьмешь.
– Будет очняк, все будет. А пока отдыхай в камере.
Конвойный милиционер вывел «артиста» из кабинета.
Выходя, он положил трость на стол Айрапетова и сказал:
– Сберегите.
– Конечно, только года два она у меня пролежит.
– Ну, это мы посмотрим, – усмехнулся Борис Аркадьевич.
– Лазарев – мошенник высшего класса. – Айрапетов вышел из-за стола и сел рядом со мной.
Мы очень подружились с Эдиком Айрапетовым, встречались не только в МУРе, но и на «воле». Мы были молодыми, веселыми, верили в свою счастливую звезду.
Однажды познакомились с двумя милыми барышнями. У одной была собственная машина «Победа». Как-то они пригласили нас повеселиться на даче. Я зашел за Эдиком и увидел, как он что-то вынул из сейфа и положил в портфель.
Тогда я не придал этому значения.
Мы приехали на дачу, но туда, к нашему огорчению, нагрянули родители, и мы, прихватив тюфяки и одеяла, решили повеселиться прямо на природе.
Утром меня разбудило не пение птиц и не легкий лесной ветерок. Разбудил меня грохот. Я открыл глаза и увидел здоровенный будильник, подпрыгивающий на капоте «Победы».
Эдик вскочил и скомандовал:
– Шесть часов. Пора на службу.
Работа для него была единственным смыслом жизни. Поэтому начальник МУРа Парфентьев поручал ему необычные дела.
* * *
Однажды комиссар вызвал его рано утром.
Ровно в семь Эдик появился в приемной.
Секретарь Парфентьева Антонина еще не пришла на работу, поэтому вход в кабинет был свободен.
– Разрешите, товарищ комиссар?
– А, Эдик… Заходи, заходи. – Голос начальника был притворно ласков. – Чайку хочешь?
– Спасибо, товарищ комиссар, я позавтракал.
– Тогда начнем, помолясь. Тебе поручается секретная разработка по делу, связанному с одним из членов Президиума ЦК КПСС.
Айрапетов напрягся.
– Грабанули?
– Нет.
– Туфтовое золото или сверкалки втюхали?
– Ну что ты несешь! Это же Председатель Президиума Верховного Совета СССР, а не твои фармазонщики.
– Брежнев! – ахнул капитан.
– Он самый. Ему позвонили по прямому телефону на работу, и человек сказал: «Ты сука, Брежнев». Дальше еще хлеще.
– А что же КГБ?
– Да их… – Комиссар сдержался, но Эдик понял, какие слова проглотил начальник. – Семичастный, комсомолец… Объявил, что здесь чистая 206-я УК, поэтому подследственно это дело МУРу. Вот тебе телефон помощника Леонида Ильича. И помни…
Что он должен помнить, Айрапетов знал точно, и радости ему это не прибавило.
Помощник Брежнева, весьма строгий чиновник, поведал капитану «страшную историю» о том, как Председатель Президиума сам взял трубку городского телефона и его обложили матом. С тех пор, хотя номер менялся дважды, по нему звонит некто и несет Леонида Ильича по кочкам.
– Леонид Ильич, – вздохнул помощник, – уже сам трубку этого телефона не поднимает.
– А что, звонит по этому номеру одно и то же лицо?
– Матерится один и тот же, но есть и много других звонков. Скажем, просителей, которые приезжают в Москву. Как они достают закрытый номер, ума не приложу!
В тот же день на городской телефонной станции появился новый телефонист. Девушки, работавшие на коммутаторе, бегали смотреть на симпатичного сыщика, сидевшего с наушниками у отдельного коммутаторного блока. Через три дня капитан Айрапетов вычислил, что все звонки идут из автоматов Дзержинского района, рядом с Грохольским переулком. Там постоянно дежурили три машины сыщиков. Трижды по рации капитан отдавал приказ на захват, и трижды группа приезжала к пустому автомату. Наконец у Эдика созрел план…
Звонок раздался в четырнадцать часов. Женский голос ответил:
– Аппарат товарища Брежнева.
– Брежнев… – прошипела трубка.
– Минуточку, сейчас соединим…
А капитан уже в это время давал по рации команду на захват.
– Да, – ответил в трубке густой бас.
– Ты сука, Брежнев. Ты…
Договорить он не успел, оперативники скрутили хулигана.
На Петровку Айрапетов приехал злой: пять дней – на телефонном узле. От чая с бутербродом и уличных пирожков с капустой его мутило. Прежде чем приступить к допросу, он пошел в столовую и съел две солянки.
Задержанный был настолько перепуган, что рассказал все сразу. С Брежневым у него счеты еще с войны, а номер телефона он купил за сотню на площади трех вокзалов.
Два дня задержанный ходил с Айрапетовым по площади, пока наконец не появился продавец. Капитан огляделся. На остановке такси красовалась группа кавказцев в серых кепках модели «аэродром». Эдик подошел к ним.
– Откуда, ребята?
– Из Баку.
– Земляки, одолжите кепку на пять минут.
– На, дорогой, – засмеялись «земляки». Эдик надел на голову чуть великоватую кепку, подошел к продавцу.
– Скажи, друг, – с нарочито сильным акцентом сказал он, – как проехать в приемную Верховного Совета?
– А тебе зачем?
– За брата хлопотать хочу. Сидит брат.
– Деньги есть?
– Есть.
– Хочешь, продам тебе прямой телефон самого Брежнева?
– Век не забуду, дорогой. Сколько?
– Стольник.
– Держи. – Капитан достал деньги. Продавец протянул бумажку с номером. – Спасибо, дорогой! У тебя брат есть?
– Нет.
– Жаль, некому будет хлопотать за тебя! Я из МУРа. Стой и не дергайся!
На допросе задержанный показал, что каждый вечер в шесть большую часть полученных денег он передает некоему Борису в кафе сада «Эрмитаж».
– Вот и хорошо, все рядом, на Петровке, далеко ехать не надо, – засмеялся Айрапетов. – Мы вместе пойдем, ты ему деньги передай, а уж дальше – наша забота.
Борис ждал сообщника за столиком в кафе. Одет он был в красивый светлый костюм. При передаче денег его арестовали с поличным.
А потом выяснилось, что Борис журналист, что встречался с женщиной, которая убирала квартиру у одного крупного государственного деятеля. Она часто рассказывала Борису о том, что видела в квартире. Однажды поведала, что на столе в кабинете лежит справочник прямых телефонов всех тогдашних вождей. Борис сразу сообразил, что на этом можно сделать деньги, и попросил ее по возможности регулярно переписывать номера телефонов. Сначала он продавал их в Доме журналиста, номера жадно раскупали многие репортеры, а потом решил поставить дело на солидную ногу.
* * *
Вот так мы жили в эпоху развитого социализма.
Говорят: новые времена – новые песни.
Конечно, песни новые, а «Таганка» все равно осталась как памятник той эпохе, когда жулики свято блюли свой «закон», а сыщики были популярны, как эстрадные звезды.
Память – странно устроенный механизм, почему-то в ней особенно ярко отпечатываются редкие радости, которые выпадали на нашу долю.
Конечно, мы помним свои неудачи, горести и разочарования. Но, мысленно возвращаясь в прошлое, мы хотим видеть его радостным и добрым, как телевизионная сказка «Покровские ворота».
