Текст книги "Полицейский (Архив сыскной полиции)"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Копейки. Садитесь, голубчик, пишите. Чайку с пряниками? – Да не откажусь.

Для Гринберга наступало любимое время. Ждать мокрую полосу, пить чай, слушать веселые истории метранпажа. Вошел печатник, положил на стол сырые гранки. – Верстальщик спрашивает: в этот номер ставить? – Мануйлова? – Да.

– В следующий. Пусть сдает раньше. Я из-за него газету ломать не буду.

Гринберг взглянул на гранки и увидел внезапно фамилию Бахтин. Он придвинул к себе статью. Название было непонятным, но хлестким: «Властью, мне данною…» Гринберг прочел статью. В ней говорилось о гибели молодого человека, который стал жертвой не просто убийцы-полицейского, а что хуже, убийцы – члена стрелкового клуба. Вместо того, чтобы задержать его, Бахтин развлекался с ним, как с живой мишенью. А дальше начинался рассказ о лихоимце Бахтине, какие-то намеки на поборы лавочников, о неоплаченных счетах в ресторанах. О крупных взятках. О связях с преступным миром.

Михаил Абрамович знал Мануйлова. Слишком хорошо знал, чтобы поверить хотя бы одному его слову. С Бахтиным Гринберг встречался у Евгения Сергеевича Кузьмина и знал о сыщике только хорошее. Видимо, не зря Мануйлов написал эту статью. Совсем не зря. Незаметно Гринберг положил гранки в карман. Потом быстро дописал статью, вышел на улицу. Где же найти Кузьмина? В редакции его нет наверняка. Значит, дома.

Но дома Евгения Сергеевича не было. Гринберг вышел из подъезда и решил ехать к артистке оперетты Ирине Нечволодовой на Екатерининский канал, там Кузьмин был частым гостем.

Дверь в квартиру Ирины была открыта. Еще на лестнице Гринберг услышал звуки рояля и веселые голоса. Он вошел в большую прихожую, стены которой были оклеены афишами и увешаны венками. На огромном зеркале теснились автографы знаменитостей, написанные губной помадой. Это был безалаберный, веселый богемный дом.

Ирина обрадовалась Гринбергу. Они были в добрых отношениях. Несколько раз Михаил Абрамович писал хорошие рецензии на ее спектакли.

Кузьмина Гринберг нашел в маленьком будуаре, стены которого были обиты синим штофом.

Евгений Сергеевич разговаривал с каким-то человеком в форме капитана Добровольного флота. Он искренне обрадовался Гринбергу.

– Михаил Абрамович, ну мы холостяки, понятно. Ночь губим. А вы-то, семьянин? Знакомьтесь. Капитан и литератор Лухманов. Садитесь с нами. – Дело есть к вам, Евгений Сергеевич.

– Пойдемте на кухню, это единственное тихое место в этой квартире.

На кухне среди наваленных тарелок и бокалов, блюд с закуской и пустых бутылок Кузьмин прочитал гранки и спросил: – Когда пойдет статья? – Завтра.

– Спасибо, Михаил Абрамович. Вечно ваш должник.

С Мануйловым Кузьмин встретился утром в ресторане «Севастополь» на Обводном канале. Ресторан был маленький, прокуренный и грязный. Зато наверняка там не было знакомых. Они сели за стол и спросили пива.

– Это ваша статья? – Кузьмин положил на стол гранки. – А вам она понравилась? – усмехнулся Мануйлов. – Нет. Не об этом разговор. Вы ее снимите. – Почему?

Кузьмин положил перед Мануйловым машинописные страницы.

– Читайте. Только помните, эта статья выйдет завтра в Петербурге и будет напечатана в двух московских газетах. – Что в ней? – прищурился Мануйлов. – Все, Иван Федорович. – То есть?

– Три тысячи семьсот франков, украденных вами у Эмиля Мутье из Брюсселя, рассказ полковника Генштаба Арабаша о том, как вы обирали агентов в Париже, сведения о присвоении вами жалованья и наградных агента Бруккера, пикантная история о жалованье за тридцать три месяца парижскому агенту Бурштеку, а главное, данные о полученных вами двадцати тысячах франков от редактора «Общего дела» Владимира Львовича Бурцева. Вы же продавали ему секретные данные охранной полиции…

– Хватит, – Мануйлов поднял руку, – эти документы фигурировали…

– Ваше дело прокурор Корсак закрыл по письму генерала Курлова на основании 227 статьи Уголовного уложения. Но газета потребует нового разбирательства. – Что мне делать? – Голос Мануйлова дрогнул.

– Вы оставляете в покое Бахтина, а я вас. Теперь главное: кто вас нанял?

Монасевич-Мануйлов покрутил в руке вилку, потом начал ею что-то чертить на скатерти. – Это важно? – спросил он. – Очень.

– Присяжный поверенный Усов. Я в трудном положении, деньги… – Это ваши трудности. Кузьмин встал и не прощаясь вышел.

Котенок сразу же нашел свое место в доме. Спал он только с Бахтиным, удобно устроившись около подушки. Но Бахтин был рад этому. Наконец-то в доме появилось живое существо, за которое он нес полную ответственность. Смешно сказать, но он скучал по Луше. И она, услышав, как хлопнет дверь в передней, бежала к нему, радостно мурлыча.

– Ты стал подлинным старым холостяком, – смеялась Ирина.

Сегодня он лег рано, заснул и проснулся от боя часов. Они пробили четыре раза. Бахтин сел на кровати, Луша недовольно завозилась на своем месте.

И тут раздался телефонный звонок. Длинный и тревожный в ночи. Шлепая босыми ногами по паркету, Бахтин выскочил в коридор, снял трубку. – Бахтин слушает.

– Слушаешь, легавый? Так слушай. Своего стукача Сережу Шохина на Обводном ищи. Ему кто-то горло перерезал.

Часть вторая.
ПЕТРОГРАД – МОСКВА.
1916-1917 годы

Часы неумолимо отсчитывали последние шаги ночи. И хотя до рассвета было еще далеко, Бахтину показалось, что фонари за окном начали постепенно тускнеть. Чертовски длинные осенние ночи в Петрограде. Темнота рано наползает на город. Наверное, приносят ее черно-грязные тучи, висящие над Финским заливом. Внезапно время остановилось, часы смолкли на несколько секунд, потом натужно пробили пять раз.

В кабинете полицмейстера протяжно зазвонил телефон.

Господи, да кто же телефонирует в такую рань столь высокому чину, как полицмейстер 3-й части. Полковник Арутюнов еще спит спокойно.

Бахтин закурил папиросу и спустился в дежурку. Из-за стола вскочил заспанный околоточный, с грохотом поднялись городовые.

– Видно, зря вы ночь потеряли, господин надворный советник, – вздохнул дежурный. – Такова наша служба.

– Ничего, ваше высокоблагородие, вы его все равно заловите, – сказал один из городовых. – Думаешь?

– А что, я вас не знаю. – Городовой громыхнул тяжелой шашкой. – Значит, веришь мне? – усмехнулся Бахтин. – Так точно, верю. – Твои бы, братец, слова, да к Богу в уши. – Ваше высокоблагородие…

Городовой не успел договорить, как дверь распахнулась и в дежурную комнату вошел Литвин, за ним два сыщика и помощник пристава Евдокимов ввели человека, одетого в черное пальто, белый шелковый шарф и сбитый на затылок цилиндр.

– Вот он, Александр Петрович, еле взяли, здоров бегать оказался.

– А зачем вы за ним бегали, Орест, прострелили бы ему ногу и весь разговор. – Да пожалели подлеца.

– Значит, так, – Бахтин подошел к задержанному, – вот ты, Конкин, опять с нами.

– Ошибаетесь, господин, – с явным иностранным акцентом ответил задержанный, – я бразильский подданный граф Альбано.

– Любопытно, – удивился Бахтин и взял протянутый Литвиным паспорт.

– Действительно бразильский подданный, граф. Все сходится. Молодцы, ребята, крупную рыбу поймали. Вы арестованы, граф Альбано. – На каком основании…

– А вам известно, граф, что Российская империя вместе с Англией, Францией, Италией и Румынией воюет с Германией и ее союзниками. Задержанный важно кивнул.

– А вам известно, что Бразилия союзница Германии и что войска Германии на Западном фронте, прорвав нашу оборону, подходят к Варшаве.

Все присутствующие с изумлением смотрели на Бахтина.

– Стало быть, граф, вы шпион, мы передадим вас в контрразведку и вас расстреляют. Военно-полевой суд – дело короткое. Сегодня привезем, завтра приговор. Везите его в Главный штаб, в отделение контрразведки, – скомандовал Бахтин. «Граф» дернулся испуганно и заговорил без акцента. – Господин Бахтин, так что и пошутить нельзя?

– Можно, если ты, братец, признаешь себя не бразильским подданным, а касимовским мещанином Егором сыном Даниловым Конкиным. – Признаю. – Конкин истово перекрестился.

– Вот это уже лучше, – подошел к нему Бахтин. – А скажи-ка мне, Егор Данилович, где вещи? – Какие веши? – Значит, это не ты, на Фуршадской штопорнул? – Истинный крест, не я.

Бахтин ударил его коротко, без замаха. Конкин отлетел к стене, гулко стукнувшись головой. Городовые одобрительно крякнули. – Поднимите его. – Бахтин достал папиросу.

– Сам, сам встану. – Конкин оперся о лавку и поднялся с трудом.

– Вы, господин Бахтин, ручку-то попридержите. Чуть не убили. – Вещи? – Так разве я против. Они у Верки Лошади. – Все? – Как одна. – А ты знаешь, дурак, кого ты штопорнул? Конкин промычал нечто невнятное.

– Начальника департамента Министерства финансов. – А нечего ему по малинам шляться.

– Моралист. Но правда в твоих словах есть. Но об этом не наша печаль, а господина полицмейстера. А пока, господа, поезжайте к Верке Лошади, благо ее стойло недалеко, и привезите вещи. Бахтин надел пальто и котелок.

– Да, – повернулся он к Евдокимову, – вы телефонируйте потерпевшему, пусть получит вещи. – А «графа» куда? – спросил Литвин.

– Его, Орест, отвезите к нам, мне с ним по душам поговорить нужно.

На улице было сыро и знобко. Бахтин поднял воротник и зашагал к Николаевскому вокзалу.

Невский был безлюден. Даже проститутки попрятались по домам. Только городовые на перекрестках, узнавая его, становились во фрунт.

Господи, вот же добился чести, небывалого почтения низших полицейских чинов. Стоило прожить почти всю жизнь ради этого.

Пустынная улица успокаивала его, но все-таки не сравнить Невский с Тверской. Та роднее, теплее, уютнее.

Внезапно на пересечении улиц загрохотал трамвай. В залитом электричеством салоне сидели и лежали солдаты, перевязанные грязноватыми бинтами. Значит, на какой-то вокзал пришел санитарный поезд. Война резко изменила жизнь столицы, больше стало военных, под госпитали заняли дорогие особняки, появилось огромное количество новых учреждений, обслуживающих армию.

В них окопалась куча молодых здоровых людей, напяливших на себя форму Земского союза, Союза городов, всевозможных ведомств великих княгинь. Они носили щегольские френчи, немыслимые серебряные погоны, шашки, браунинги, шпоры.

Они вечерами заполняли модные кафе и рестораны. Их не устраивала судьба скромных прапорщиков и вольноопределяющихся, они не хотели, как их менее ловкие коллеги, уходить в полевые санитарные отряды. Им нужны были поставки, накладные, вагоны, товар. Через их руки проходили миллионы.

Конечно, не все были жулики, но все же очень многие. Второй год войны не принес ни успеха, ни радости.

Бахтин был далек от политики. Непосредственно столкнулся с ней только три года назад в Париже, когда пожалел бывшего товарища Митю Заварзина и после этого расхлебывал кашу, заваренную Особым отделом Департамента полиции.

А тут еще дружки Рубина и Усова. Хотели его назначить помощником начальника сыскной полиции, не вышло, чином обошли и орденом. Даже премиальные к праздникам регулярно снижали.

А как сейчас, не беря взяток, проживешь на одно жалованье при эдакой дороговизне.

Слава Богу, пристава, чтобы расположение завоевать, подкидывали продукты хорошие по смешным ценам.

У Николаевского вокзала строилась рота. Необмятые шинели, яркие шифры на погонах, новые сапоги. Суетились офицеры, перетянутые ремнями.

А в вестибюле было пустынно и гулко. Важно прохаживался между лавок жандармский унтер. Краем глаза он немедленно профессионально срисовал Бахтина и, гремя шпорами, устремился к нему.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие. – Унтер лихо рванул руку к козырьку. – Здравствуй, братец. – Случилось чего?

– Нет, я к Петру Ивановичу. На месте он? Лицо унтера расплылось в приятной улыбке. – Так точно, на месте. У него строго. – Тихо все?

Бахтин спросил это для порядка, для поддержания служебных отношений. – Пока Бог миловал, ваше высокоблагородие. – Ну, служи.

Бахтин подошел к дверям ресторана. Швейцар услужливо распахнул застекленные створки.

– Здравия желаю, – произнес с интимной таинственностью, принимая пальто так аккуратно, словно это была горностаевая императорская мантия.

В зале было накурено и шумно. Одинокие штатские пиджаки тонули в море френчей хаки.

В центре зала, составив несколько столов, гуляли прапорщики. Свежее золото их погон победно сияло в свете люстр.

На них снисходительно поглядывало фронтовое офицерство в потертых кителях с полевыми погонами.

Скоро вытрется золото на погонах этих веселых мальчиков, а кто-то так и умрет в этой новенькой форме.

А сегодня они пьют портвейн и кахетинское, чувствуют себя героями и жаждут побед, очередных звездочек на погоны, золотого оружия и орденов.

Из служебного помещения выглянул Петр Иванович, управляющий рестораном. Бахтин помнил его еще юрким официантом, услужливым и жуликоватым. Нынче Петр Иванович раздобрел, полысел, упругий животик распирал темный сюртук. Он стремительно пересек зал, подлетел к Бахтину. – Рад видеть, Александр Петрович. Посидите? – Посижу.

– Вон тогда столик у окна, я вас сам обслужу. Закусить, понятно. Горячее? – Что-нибудь мясное и чайничек.

– Сделаю, чай нынче шустовский, весьма приятный. Подполковник Орлов пробовали, остались довольны. – Спасибо.

Бахтин сел у окна, закурил, оглядел зал. И ему внезапно стало стыдно, что сидит он, человек, учившийся в Александровском военном училище, в цивильном пиджаке, вместо того чтобы командовать батальоном на фронте. Петр Иванович сноровисто расставлял на столе тарелки, налил из заварочного чайника в стакан с подстаканником коньяк.

По военному времени продажа крепких напитков была строжайше запрещена, но их все равно давали к столу, только в чайниках, а для больших компаний в самоварах.

– Третьего дня московские Иваны гуляли, – тихо сказал Петр Иванович. – Сабан и Метелица, третьего не знаю. – Широко гуляли? – Нет. Скромно. Видно, с деньгами туго. – Спасибо, Петр Иванович.

– Я вам вчера вечером домой послал шустовского пяток бутылок, да закусочек всяких. Федор отвез. Бахтин полез за бумажником.

– И думать не могите, Александр Петрович, вы денег не берете, а за сына я вам по гроб жизни благодарен. – Так я его не в департамент благочестия устроил… – Лучше уж околоточным дома, чем вольнопером в окопах, а так – как пойдет. Дослужится до пристава, вот и жизнь обеспеченная. Кушайте на здоровье. Петр Иванович отошел неслышно.

Ну вот, господин надворный советник, получили благодарность от собственного агента, коньячок и закуски. А ведь хорошие книжки читали, о судьбах отечества, бывало, спорили. Вот она служба-то ваша. Коньяк и закусочки. Ну и что, что взяток не берешь. Все равно ты ничем не лучше гоголевского судьи.

Бахтин выпил коньяку и на душе потеплело немного. И совсем другой человек заговорил внутри его, менее жесткий и требовательный.

После второго стаканчика коньяка он уже не думал о моральной стороне профессии и даже нашел некие прелести в полицейской службе.

Коварный напиток шустовский коньяк. Он делает жизнь нереально зыбкой. В нем растворяются заботы и горести. И надоевшая обыденность становится яркой и нарядной, как елочные украшения, но, к сожалению, радость живет в тебе так же недолго, как и новогодние игрушки. Но все же настроение улучшилось, и Бахтин уже совсем иначе поглядывал в окно.

А хорошо бы сесть сегодня в поезд и махнуть в Москву. С вокзала прямо к Жене Кузьмину, в его заваленную книгами квартиру в Камергерском переулке. Лечь на широченный диван, дремать и слушать, как за окном трещат трамвайные сигналы. – Прошу прощения…

Бахтин повернулся. У его столика стоял высокий полковник с золотым оружием, эмалевым офицерским Георгием. Ловко сидел на нем китель, перетянутый ремнями, и было во всем его облике нечто знакомое, наплывающее из прошлого, далекого и невозвратного. – Простите. – Бахтин встал.

Что за черт. Знаком ему этот полковник. Конечно знаком. – А я тебя, Саша, сразу узнал, – засмеялся офицер.

– Коля Калмыков, – узнавая товарища по юнкерскому училищу, обрадовался Бахтин. Они обнялись.

– Садись, Коля. Сейчас прикажу тебе прибор принести.

– Спасибо, Саша. Не один я. Вон, – Калмыков показал рукой на соседний столик. Трое офицеров внимательно разглядывали Бахтина. – Пошли к нам, Саша. – Да неудобно вроде. – Чушь. – А ты знаешь, где я служу?

– Конечно. Читал о тебе в «Русском слове». Пошли, Саша. – Ну, что ж, изволь. Сколько лет мы не виделись?

– Много. За столом поговорим, я очень рад тебя видеть. Они подошли к столу.

Трое офицеров, звякнув шпорами, поднялись навстречу Бахтину. Капитан и два подполковника. Фронтовые это были вояки, окопные. У каждого на рукаве нашивки за ранение, да и кресты на груди с мечами и бантами. Такие в Питерском интендантстве не получишь.

– Господа, – сказал Калмыков, – рок, счастливый случай, просто не знаю, как и выразить обстоятельство это. Только что мы говорили о статье литератора Кузьмина. Так вот и герой ее. Мой однокашник по Александровскому военному училищу, за неделю до выпуска отчисленный за дуэль. А ныне полицейский чиновник, Александр Петрович Бахтин. Офицеры наклонили головы, назвали себя.

Бахтин по их лицам заметил, что, должно быть, «полицейский чиновник» немного смутило офицеров. И почему-то подумал о том, что большинство чинов наружной полиции с радостью уходило из армии на эту малоуважаемую службу. Но коньяк сделал его добрее и менее восприимчивым. Когда расселись за столом, Калмыков попросил его рассказать эту историю.

Действительно случилось необыкновенное. После 26 марта имя Бахтина приобрело чудовищную популярность. Второй раз за свою жизнь он стал предметом обсуждения в модных столичных салонах. Двадцатого марта он приехал в Москву закончить разбирательство с дутым Невско-Московским банком. Несколько аферистов создали его не без помощи людей из распутинского окружения. Восемь месяцев банк принимал деньги вкладчиков, выпускал ценные бумаги, получил крупные средства от интендантства, и внезапно обе его конторы в Петрограде и Москве оказались закрытыми. Бахтин умело и четко провел разработку, его агент, одна из самых шикарных питерских проституток, вывела сыщиков на любовницу председателя банка Наталью Самсонову, весьма красивую даму полусвета. А дальше дело умения и техники. Бахтин завербовал Самсонову, и она сдала ему всю компанию. Взяли их в подмосковной Салтыковке, на даче. Вполне естественно, что Женя Кузьмин принимал самое активное участие в этом деле. Он написал прекрасную статью и пригласил Бахтина, Литвина и двух сыщиков в ресторан «Яр». Вот там-то все и случилось. В самый разгар веселья в зале появился пьяный Распутин. Выпив еще, старец увидел, что место балалаечников на сцене занял женский хор. Как было дальше, Бахтин не заметил, он специально сел спиной к столику, за которым обретался Распутин с двумя мужчинами и тремя дамами. Внезапно хор смолк и раздался женский визг и хохот зала. Бахтин повернулся и увидел, как полураздетый Распутин стягивает с себя брюки, С криком «Кто первая»? он пошел к хористкам.

Девушки в хоре битые, их мужскими прелестями удивить было трудно. Они окружили старца. – Полиция, – дружно заголосил зал.

К столу Бахтина подбежал пристав второго участка Сущевской части подполковник Семенов.

– Голубчик, Александр Петрович, что делать? Сейчас градоначальник генерал Андрианов приедет. Скандал-то какой.

– Пошлите городовых, пусть его в холодную отправят…

– Да что вы, голубь мой, двадцать три года непорочной службы коню под хвост…

– Александр Петрович, – к Бахтину подошли два актера Художественного театра, давние его знакомцы, – что же это такое?

А на сцене в окружении хористок плясал полуголый святой старец.

– Неужели на эту тварь в империи управы нет, – сказал за соседним столом человек со значком присяжного поверенного на лацкане фрака.

Бахтин ненавидяще поглядел на лохматого пьяного мужика, сделавшего Россию своим подворьем, ткнул папиросу прямо в тарелку и скомандовал: – Старший надзиратель Литвин!

Они, расталкивая пьяных зевак, поднялись на сцену. Бахтин привычно, как жулику, вывернул Распутину руку и поволок его к служебному входу. – Ты… Как смеешь… Да я… – ревел старец.

За кулисами Бахтин толкнул его на диван, угрожающе затрещавший под грузным телом. Распутин вскочил, с ревом кинулся на Бахтина.

– Убью, сука, – тихо сказал Бахтин. И пьяный старец понял, что этот убьет.

Тут появился Андрианов, несколько жандармских чинов. Они бросились успокаивать Распутина. К Бахтину подошел начальник Московского Охранного отделения полковник Мартынов.

– Мне жаль вас, господин Бахтин, – тихо сказал он, – видимо, из полиции вам придется уйти.

– Вы имеете в виду, полковник, что меня просто выгонят?

– Думаю, да. Но помните, я объективно доложу Белецкому, как все произошло. – И на том спасибо.

На сцене еще бесчинствовал хор, хохотали люди. Появление Бахтина было встречено овацией. К нему подскочил человек в серой визитке, один из компании Распутина. – Да как вы смели…

Он не успел договорить. Бахтин схватил его за отвороты и с силой оттолкнул. Полетел стол, зазвенела посуда.

– Пойдем скорее. – Кузьмин потянул его за руку. Они вышли из ресторана, сели на извозчика и уехали. По приезде в столицу, его сразу же отстранили от должности.

– Наделали вы делов, батенька, – сказал огорченно Филиппов, – теперь хорошо, в рядовые сыщики переведут, а могут совсем со службы турнуть.

– Не пропаду, – ответил Бахтин, – а вы, Владимир Гаврилович, вытерпели бы эти мужицкие выходки? – Честно говоря, и сам не знаю.

Тем же днем Филиппов тайно встретился с товарищем министра внутренних дел генералом Джунковским, пользовавшимся правом непосредственного доклада царю.

Царь принял Джунковского в библиотеке, Он только вчера приехал из Ставки и был одет в полевую офицерскую форму. В защитной гимнастерке, перетянутой ремнем, с полевыми полковничьими погонами, он больше походил на командира номерного полка, чем на российского самодержца.

– Милости прошу, Владимир Федорович, – царь встал и пошел навстречу Джунковскому, мягко пожал руку, – вы, генерал, у меня редкий гость.

– Ваше величество, пришел я к вам по делу неприятному…

– Если вы по поводу московской истории, то не трудитесь.

– Ваше величество, я не могу кривить душой, посему не буду давать оценку поведению Григория Ефимовича.

– В него вселился дьявол, так считает императрица.

– Сей объект нечто астральное, посему неподведомствен нашему министерству…

– Очень мило, – Николай улыбнулся, – действительно, это скорее в компетенции церкви.

– Но, ваше величество, я прошу за отличного полицейского чиновника, который, проявив недюжинное мужество, спас старца от позора. – Он применил к нему силу.

– Да, ваше величество, в зале ресторана было много репортеров, появились фотографы, тогда надворный советник Бахтин и начал действовать, дабы спасти от позора Григория Ефимовича.

У Николая II была великолепная память, особенно на фамилии. – Постойте… Бахтин. Мне знакома эта фамилия.

– Три года назад вы всемилостивейше разрешили принять ему орден Почетного легиона, пожалованный президентом Франции. – Помню, как же, эта история с Лувром. – Так точно.

– Насколько я помню, мы тоже отметили его усердие по службе.

– Вы пожаловали ему орден Владимира четвертой степени. Нынче этот отменный криминалист отстранен от службы и, видимо, будет уволен из полиции. – Вы говорите, что он спас нашего друга? – Именно так, ваше величество. – А как служит Бахтин?

– Превосходно, ваше величество, он в двенадцатом году арестовал банду Терлецкого, через год раскрыл дело убийства фабриканта Лыкова, сейчас арестовал аферистов из Невско-Московского банка. Чья-то злая рука тормозит его продвижение по службе, обходят наградами…

– Господи! Джунковский, вы везде видите заговоры. Подыщите ему хорошую должность, представьте к очередному чину, а за эту историю поздравьте с Владимиром третьей степени. Впрочем, не надо за эту историю. За службу. Именно за службу.

Все рассказал Бахтин за веселым офицерским столом. Все, кроме визита Джунковского к царю. Потому что он ничего не знал об этом. И об очередном ордене умолчал, постеснялся.

А напряженность за столом исчезла. И не было полицейского чиновника и офицеров. Тесно сбилась вокруг бутылок и закусок компания юнкеров, и истории вспоминались все больше из молодости. Прекрасной юнкерской молодости. Когда впереди была вся жизнь, которая непременно должна сложиться удачливо.

Хорошо Бахтину было сидеть рядом с этими отважными людьми и, глядя на их боевые ордена, он забыл о том, что сам многажды рисковал жизнью, был несколько раз ранен, нещадно бит и не знал покоя в мирное время так же, как не имеет его нынче.

А утро уже вступило в свои права и стремительно катилось к полудню. – Пора прощаться. – Ты куда, Коля? – спросил Бахтин Калмыкова. – Пойду в гостиницу. Мне ночью на поезд.

– Поехали ко мне, я холостяк. Помоешься, поспишь. Закусим, чем Бог послал, поговорим. – Поехали.

Извозчик медленно вез их сквозь проснувшийся, суетливый город. Холодный, неуютный, настороженный, словно ожидающий чего-то страшного. Вот прапорщик юный. С отрядом пехоты Пытается знамя полка отстоять…

Привязались же эти никчемные стишки. Засели в голове, словно считалка. Вот и бубнит он их пятый день подряд. Тьфу! Прямо напасть.

Григорий Львович Рубин, раскачиваясь на носках, оглядел еще раз прихожую.

Мраморные фигуры, бронзовые лампы, батальные картины якобы Гро.

Постоял немного, закурил и начал подниматься по лестнице, позванивая шпорами.

Война для всех война. Прочь фраки, визитки, английские пиджаки. Ловко сидел на нем замшевый френч с узенькими серебряными погонами, на которых, словно монограммы на портсигаре, разместились шифры, зигзагообразные просветы, звездочки и эмблема в виде перекрещенных топора и лопаты. Теперь он числился по Союзу городов, носил форму и даже браунинг на ремне. Когда председатель Государственной Думы Родзянко начал организовывать поставку сапог и обмундирования для действующей армии, Усову удалось воткнуть Григория Львовича в это крайне патриотическое и безумно прибыльное предприятие. Патриотизм Григория Львовича был отмечен орденом Станислава III степени и медалью на темно-синей ленте «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года». Коммерческая деятельность дала неплохую прибыль.

Подумать только, всего три года назад он приехал сюда из Одессы с твердой уверенностью, что покорит северную столицу. Мечтал стать кем-то вроде героя своего любимого романа «Граф Монте-Кристо». Прав был Усов, ох как прав. Размах у него действительно местечковый.

Сделал дом, как декорацию к плохой фильме. Мечтал об аристократах, о приемах, о которых молва по всему Петербургу пойдет. Действительно на дармовую выпивку да жратву приезжали к нему актеры всякие, журналисты, жуликоватые дельцы, чиновники средней руки, князь Андронников и, конечно, Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, а с ним вся лукавая охранная гопа.

Однажды в январе четырнадцатого ему удалось затащить к себе любимца судьбы гуляку миллионера Леона Манташева. Тот хорошо выпил и закусил, а уходя, сказал:

– Гриша, ты, видно, парень неплохой, и стол у тебя отменный, только умоляю, смени квартиру. Ты, конечно, фильмы снимаешь в Москве, так ты лучше здесь снимай. У тебя же не дом, а декорация сплошная, так, братец, приличные люди в Питере не живут. Ты перстень-то с натуральным камнем носишь, а дом твой фукс, подделка. Это сразу видать. Несолидно, брат.

После этого разговора Григорий Львович напрочь прекратил приемы да обеды. – Все, – сказал он Зоммеру, – лавочка закрыта.

В Москве, на Остоженке, купил двухэтажный славный особнячок. Позвал человека знающего, обставил дом легкой и удобной шведской мебелью. Ковры в тон, картинки не дорогие, но подлинные, на стену и практически совсем в Москву перебрался.

Перед самой войной, не без выгоды, продал все свои кафешантаны и кинематографы, кроме «Стуриа», что на Невском, 67, и жизнь начал вести размеренную и деловую. Поигрывал на бирже не без успеха, были еще кое-какие делишки, но…

То главное, ради чего Григорий Львович покинул милую его сердцу Одессу, продолжал делать. Уже в тринадцатом году он полностью контролировал подпольные игорные притоны, через его руки проходили практически все краденые драгоценности в Петербурге, Москве, Варшаве. И люди были, которых он на дело посылал. Перед самой войной вездесущий Усов свел его с Ароном Симоновичем Симановичем, купцом первой гильдии, а ныне секретарем Распутина. Побывал Григорий Львович на Гороховой, 64, на квартире старца. Побывал и испугался. Хотя Ванька Мануйлов несколько раз передавал, что отец Григорий о нем спрашивал.

– Ты, Гриша, от счастья своего бежишь, – сказал ему тогда Усов. Рубин выпил рюмку, закусил. По позднему времени разговор шел в «Славянском базаре». И он ответил:

– Ты, Петя, конечно, человек ученый, слов нет. А простых вещей не понимаешь. Там же политика. Кухня, в которой чины империи варятся. Там каждый второй агент охранного, а еще хуже, контрразведки. А я человек простой, одной полиции по мере сил остерегаюсь. При нашем деле подальше от политики жить надо, ох, как подальше.

Но с Симановичем Рубин продолжал встречаться. Была у этого человека в определенных кругах кличка Бриллиантщик. Потому как много лет секретарь старца скупал краденые камни, промышлял ростовщичеством и нечестной игрой в «макао». Именно от Симановича узнавал Рубин, у кого какие камушки где лежат.

Ну, а дальше дело техники. Камни в банковский сейф, в Стокгольм. Золото на переплавку шло. Из него умелые ювелиры, благо мастерская при киноателье числилась, делали кольца и браслеты хорошей работы.

Да мало ли чего из золотишка можно сделать?! Урок двенадцатого года, с бандой Терлецкого, Рубин хорошо запомнил.

Тогда убрать Бахтина не удалось. Хитер сыскарь оказался, но палец Григорий Львович загнул, помнил, ох как помнил все.

Козлов по его распоряжению задержал Бахтину чин, наградами его обошли, а в марте этого года история с Распутиным в «Яре». Казалось, все, конец сыщику, ан нет, выхлопотал ему генерал Джунковский и прощение у императора, и даже Владимира III степени пожаловали. Одно слово везунчик.

Григорий Львович оглядел малахитовую гостиную и еще раз подивился прошлой глупости своей. А ведь когда-то этот нелепый зал ему нравился, и птицы эти безумные нравились, и стол-саркофаг, и кресла каменные.

Позванивая шпорами, он пришел в столовую, подошел к окну, рывком раздвинул портьеры. Что за чертовщина, никого нет. Где Зоммер? Где слуги, лодыри! Зоммер появился в дверях и тихо кашлянул. – Где все люди? – зло спросил Рубин.

– В доме, как вы распорядились, остался швейцар и двое слуг. – Так где они? – Чего изволите, Григорий Львович? – Закусить изволю и выпить.