Текст книги "Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…"

Автор книги: Эдриенн Бродер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Эдриенн Бродер
Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

ADRIENNE BRODEUR

WILD GAME. My Mother, Her Lover, and Me

Copyright © 2019 by Adrienne Brodeur

© Мельник Э., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Посвящается Тиму, Мадлен и Лайему и памяти Алана

Примечание автора

Жизнь – не то, что ты пережил, а то, что запомнил и как вспоминаешь, чтобы рассказать.

Габриэль гарсиа маркес

Работая над этой книгой, я старалась как можно ближе держаться фактов, обращаясь к дневникам, письмам, альбомам, фотографиям, школьным табелям, кулинарным рецептам, статьям и другим документам моей личной и семейной истории. Но в тех случаях, когда было невозможно подкрепить фактами какую-то физическую или эмоциональную подробность, я обращалась к воспоминаниям. Я осознавала, что они выборочны и что каждый раз, вспоминая какое-то событие, мы чуточку его меняем, уплотняя свое представление и наслаивая на него новое понимание, стремясь сделать его осмысленным в настоящем.

Эта книга не претендует на изложение всей истории: годы здесь сжаты в предложения, некоторые друзья и возлюбленные исключены, детали отшлифованы. Время рассеяло частности. То, что следует далее на этих страницах, – интерпретации и трактовки воссозданных в памяти моментов, которые сформировали мою жизнь, и все они зависимы от точки зрения, личного мнения и душевного порыва. Я прекрасно сознаю, что другие могут вспоминать эти события иначе и иметь собственные версии происходившего. Я старалась быть осторожной, рассказывая историю, затрагивающую других людей, которые, возможно, запомнили или переживали ее иначе.

Имена всех действующих лиц этой книги, за исключением моих родителей, Малабар и Пола, и моего собственного, изменены.

В чем польза печалей

Мэри Оливер

(Это стихотворение явилось мне во сне)

 
Однажды тот, кого любила,
Вручил мне полный тьмы ларец.
 
 
И годы миновали, прежде чем поняла,
Что это тоже – дар.
 

Пролог

Похороненная истина – вот что такое ложь на самом деле.

Кейп-Код[1]1
  Кейп-Код (англ. Cape Cod – «мыс трески») – полуостров на северо-востоке США в 120 км от Бостона, самая восточная точка штата Массачусетс. Отделяет залив Кейп-Код от Атлантического океана (здесь и далее прим. ред.).


[Закрыть] – место, где похороненные вещи вдруг являют себя и вновь пропадают: деревянные ловушки для лобстеров, позвонки горбатых китов, осколки матового морского стекла. Сегодня вроде бы и нет ничего; а завтра цикличные силы природы – эрозия, ветер и прилив – обнажат что-нибудь, что было всегда здесь. Но послезавтра оно исчезнет вновь.

Несколько лет назад мой брат обнаружил нос разбитого затонувшего судна, показавшийся из песчаной отмели. Ему удалось откопать внушительную часть корпуса, прежде чем нахлынул прилив и уничтожил результаты его трудов. На следующий день он вернулся на то же место в то же время, но от корабля не осталось и следа. Если бы брат не вытащил на берег пропитанный водой и солью кусок древесины, узловатый, красиво искривленный, и не оставил его сохнуть на лужайке, можно было бы подумать, что все это ему приснилось.

Раз моргнешь – и упустишь свое сокровище.

Два моргнешь – и осозна́ешь, что правда, которую ты считал надежно припрятанной, материализовалась, что некая неприглядная ее часть обнажилась, показалась во всем своем уродстве. Все мы знаем старую поговорку о том, что одна ложь тянет за собой другую. Обман требует решимости, бдительности и очень цепкой памяти. Чтобы правда продолжала лежать в могиле, за могилой нужно ухаживать.

Многие годы моей задачей было таскать песок и ссыпать его сверху – горстями, лопатами или ведрами, в зависимости от потребности момента, – в старании сохранить похороненной тайну моей матери.

Часть I

Не ведаем, какую сеть себе плетем.

Сэр Вальтер Скотт

Глава 1

Бен Саутер протиснулся в переднюю дверь нашего летнего дома на мысу Кейп-Код жарким июльским вечером 1980 года. Он, как обычно, приветствовал все семейство своим энергичным «Как жизнь?». Бен носил седую шевелюру, а его обветренные руки прямо-таки кричали о его любви к работе на свежем воздухе. Я видела из коридора, как он одной рукой похлопал по спине моего отчима, Чарльза Гринвуда, а другой поднял повыше коричневый бумажный пакет, уголки которого уже пошли влажными темными пятнами.

– Ну-ка, поглядим, что ты способна сотворить из этого, Малабар, – сказал Бен моей матери, которая вышла в прихожую и встала рядом с мужем. Он вручил ей пакет и клюнул в щеку коротким поцелуем.

Мать унесла пакет в кухню, поставила на столешницу, развернула и заглянула внутрь.

– Сквобы[2]2
  Сквоб – молодой голубь, не старше четырех недель. Сквобы забиваются на мясо прежде, чем начинают летать, поэтому их мясо очень нежное.


[Закрыть], – с гордостью сказал Бен, потирая руки. – Дюжина. Ощипаны и выпотрошены. Я даже головы отрубил – все для тебя.

Ага! Так эти влажные пятна – кровь.

Я глянула на мать, ее лицо не выдало и тени отвращения – только восторг. Она, несомненно, уже высчитывала в уме температуру и время, необходимые для образования хрустящей корочки, но так, чтобы не пересушить мясо и наилучшим образом подчеркнуть его вкус. В кухне моя мать пробуждалась к жизни – это была ее сцена, где она исполняла главную роль.

– Что ж, Бен, уважил ты хозяйку, – промолвила мать, смеясь и одарив его долгим взглядом.

Малабар была жестким критиком. Ее одобрение нужно было заслужить, и этот процесс мог затянуться на годы, так и не принеся результата. Бен Саутер, я это видела, только что заработал себе очередной балл.

Сразу за Беном вошла его жена, Лили, принеся с собой букет цветов из собственного сада в Плимуте и мешочек только что собранного с берегов их собственного ручейка водяного кресса – крохотного, как раз такого, какой любила Малабар. Лили, лет на десять старше моей матери, была миниатюрной и непритязательно красивой, с седеющими каштановыми волосами и морщинистым личиком, которое без стеснения говорило о ее новоанглийской практичности и полном отсутствии тщеславия.

Чарльз стоял в стороне и улыбался от уха до уха. Он обожал компанию, вкусную еду и истории из прошлого, а нынешний уик-энд в обществе старого друга Бена и его супруги обещал все это в достатке. Я была знакома с Саутерами со своих восьми лет; как раз тогда моя мать вышла за Чарльза. И знала их так, как любой ребенок знает друзей своих родителей, – без особой близости и с известной долей безразличия.

Мне было четырнадцать.

Коктейльный час, священный ритуал в нашем доме, начался незамедлительно. Моя мать и Чарльз открыли его привычным бурбоном со льдом, продолжили второй порцией, а потом перешли к любимому аперитиву, который называли «пауэр-пэком», – сухому «Манхэттену». Саутеры последовали примеру моих родителей, не отставая в темпе употребления выпивки. Все четверо вышли, оживленно переговариваясь, из гостиной на веранду, а потом через лужайку к деревянной лестнице, что вела к пляжу. Там они наслаждались прибрежными радостями: соленый воздух, небо, сиявшее розовыми переливами заката, крики чаек, катера у причала и волны вдали.

Мой старший брат Питер вернулся домой после долгого рабочего дня: он был помощником на туристическом рыболовном катере в Веллфлите. Шестнадцатилетний, светловолосый, загорелый, с губами, потрескавшимися от соли и солнца. Они с Беном стали обсуждать полосатого лаврака – чем он питается (песчаными угрями), где хорошо клюет (за буйками, но все еще близко к берегу). Обоим было ясно, что этот тип спортивной рыбалки, с его низкопробной прикормкой и высококачественными удочками, – гиблое дело. Бен был заядлый рыбак. Он сам вязал блесны и каждый год ездил в Исландию и Россию ловить рыбу в самых чистых реках мира. За свою жизнь Бен уже поймал и выпустил более семисот лососей и ставил себе цель дойти до тысячи. И все же день на воде есть день на воде, даже если его пришлось провести с сосущими пиво туристами.

– Что на ужин, мам? – спросил Питер. Мой брат был бесконечно прожорлив и очень нетерпелив.

Этих слов было достаточно, чтобы все дружно вернулись в дом. Мы знали, что будет дальше.

Мать включила свет в кухне, вымыла руки и занялась делом: развернула обезглавленные птичьи тушки, выложила их на столешницу и промокнула чистым кухонным полотенцем. Мы все расположились на прочных стульях с высокими спинками, опираясь локтями на столешницу из зеленого мрамора, откуда можно было с удовольствием наблюдать Малабар в действии. На гигантском разделочном столе-острове прямо перед нами, точно дизайнерский букет, благоухали в вазе пряные травы – базилик, кинза, тимьян, душица, мята. Прямоугольный кусок сливочного масла, подтаяв, образовал глянцевый холмик. Крупная головка чеснока дожидалась материнского ножа. За нашими спинами протянулась гостиная, сплошь оформленная раздвижными стеклянными дверьми, за которыми открывался панорамный вид на Наузет-Харбор. За гаванью раскинулся широкий пляж: полоса песка цвета хаки, кое-где отмеченная пунктиром дюн, которые служили буфером между нашим берегом и Атлантическим океаном. Время от времени мать поднимала глаза от своей работы – измельчения, помешивания или натирания, – оглядывала нас всех и удовлетворенно улыбалась.

Моя мать приезжала в этот городок на Кейп-Код с тех пор, как была маленькой девочкой. Орлеан расположен у локтя этой гигантской «руки» (если смотреть с неба), которая на 100 километров вдается в Атлантический океан, а потом изгибается обратно к материку, постоянно сужаясь вплоть до скругленной «кисти» Провинстауна. В детстве Малабар жила в Покете. Когда она выходила замуж за моего отца, ей принадлежал крохотный домик в Наузет-Хайтс; а пару лет назад с помощью Чарльза, разумеется, она прикупила пару акров береговой линии. Покупая этот дом, она сразу заказала капитальный ремонт, и не случайно кухня в нем оказалась комнатой с лучшими видами.

Если думая о женщине на кухне у вас в голове возникает образ милой домохозяйки в фартучке с оборками или уставшей матери семейства, старательно исполняющей свой долг кормить малых детей, то вы представляете не ту женщину не в той кухне. Здесь, в доме на берегу залива, кухня была центральным командным пунктом, а Малабар – ее главнокомандующим. Задолго до того, как открытые кухни вошли в моду, она считала, что поваров следует прославлять, а не запирать в жарких преисподних, где они вкалывали в одиночку за закрытыми дверями. Именно в этой кухне меренги плавали по морям заварного крема, идеальные куски фуа-гра сбрызгивались инжирным сиропом, а салаты из водяного кресса и эндивия мастерски заправлялись оливковым маслом и морской солью.

Моя мать редко следовала рецептам. Она не видела в них особого проку. Обладая врожденным пониманием химии кухни, она нуждалась только в собственных вкусовых ощущениях, инстинктах и кончиках пальцев. В одной капле густого соуса, попавшей на язык, она умела распознать легчайший намек на кардамон, одинокий ломтик лимонной кожуры, неуловимый признак секретного ингредиента. Она обладала врожденным чувством композиции и структуры и знала, как их может изменить температура. Она прекрасно осознавала силу своего дара, особенно в том, что касалось влияния на мужчин. Вооруженная острыми ножами, душистыми специями и огнем, моя мать умела создавать пиршества, одни ароматы которых могли бы заманить корабли с одурманенной командой на рифы, а она торжествующе наблюдала бы, как они погружаются в бездну. Я знала о сиренах, поскольку читала греческую мифологию, и восхищалась талантами матери.

Теплый свет свечей озарил комнату, и веселое поскрипывание пробок возвестило, что ужин готов. Мы вшестером собрались вокруг стола и набросились на первое блюдо: сваренных на пару моллюсков с мягкими раковинами, которых мы с матерью собрали на ближней отмели во время утреннего отлива. Мы вскрывали раковины, скатывали кожицу с их продолговатых шеек, окунали тельца в горячий бульон с растопленным сливочным маслом и закидывали в рот. Океанский взрыв на языке.

Затем настала очередь основного блюда – главного кулинарного шедевра: Беновы сквобы были сервированы по-домашнему на огромной разделочной доске с канавками, которые улавливали текшие изобильные соки. Пользуясь длинными щипцами, Малабар выложила на каждую тарелку по крохотному голубиному тельцу. Запеченное до состояния слабой прожарки мясо оказалось шелковистым и нежным, мелкозернистым и более жирным, чем я ожидала. Кожица была масляной, как у утки, и хрустящей, как бекон. На гарнир мать сотворила пикантный кукурузный пудинг – мешанину зерен, яиц и сливок – и смачно плюхнула по большой ложке на каждую тарелку. Вкусы дополняли друг друга: сладкий и солоноватый, с определенной сочностью и легким намеком на кислинку.

Сняв пробу, мать замычала от наслаждения. Она никогда не стеснялась наслаждаться плодами своих трудов.

– Это, – проговорил Бен, прикрыв глаза, – само совершенство! – Он, сидевший рядом с Малабар, вольготно положил руку на спинку ее стула и поднял бокал. – За шеф-повара!

– За Малабар, – вторила ему Лили.

Все мы чокнулись бокалами. Отчим заулыбался и добавил:

– За мою милую.

Чарльз обожал мою мать, свою вторую жену, которая была на пятнадцать лет моложе его. Они оба состояли в браке, когда познакомились через общих друзей и влюбились друг в друга. Чарльз был благодарен моей матери за поддержку на протяжении его долгого развода и серии разрушительных инсультов, перенесенных им прямо перед их свадьбой, которые оставили ему на память частичный паралич правой стороны тела. Теперь он ходил, приволакивая ногу, и научился писать и есть левой рукой.

Чарльз и Бен дружили с детства, их свела вместе общая любовь к городку Плимуту, где Бен, прямой потомок паломников с «Мейфлауэра»[3]3
  «Мейфлауэр» – торговое судно, на котором англичане, основавшие одно из первых британских поселений в Северной Америке, в 1620 году пересекли Атлантический океан.


[Закрыть], жил постоянно, а Чарльз год за годом проводил лето. Они были совершенно не похожи – Чарльз, вечно витавший в собственных мыслях, и Бен, такой земной и плотский; но эта дружба процветала десятилетиями. Разница в возрасте между ними составляла всего шесть месяцев, но страстный и притягательный Бен казался годами моложе моего отчима. Охотник, рыбак, защитник природы – и плюс к тому успешный бизнесмен, – Бен обладал энциклопедическими знаниями о природном мире и с энтузиазмом делился ими. За ужином я засыпала его вопросами: Как проходит брачный сезон у мечехвостов? Что вызывает ежегодную весеннюю миграцию сельди? Как мечут икру квахоги? Я пыталась загнать Бена в тупик, но не преуспела. Он знал все об окружающей среде и ее обитателях.

Пока мы вшестером наслаждались ужином, Бен просвещал нас насчет голубей, которых разводил уже более тридцати лет.

– А известно ли тебе, что птенцов у них высиживают и выкармливают оба родителя? – вопросил он, нацеливаясь крохотной косточкой в мою сторону.

– Так они, типа, как городские голуби? – спросила я, любопытствуя, те ли это чумазые создания, знакомые мне по Нью-Йорку, где я родилась и где по-прежнему жил мой отец.

– И да, и нет. Горлицы и голуби из одного семейства, Columbidae, – отвечал Бен, коснувшись моего предплечья. – Птицы, которых мы разводим, – белые горлицы.

– О, это такая великолепная стая, Ренни! – подхватила Лили. – Ты должна как-нибудь приехать к нам и увидеть их собственными глазами.

– С удовольствием, – отозвалась я и вопросительно глянула на мать, которая согласно кивнула.

– А как именно вы их забиваете? – поинтересовался Питер.

Бен в ответ показательно свернул крохотную невидимую шейку.

Вечер шел своим чередом, полный маленьких сюрпризов. Бен был энергичным человеком, он бурно жестикулировал, активно участвовал в разговоре, при этом внимательно слушая собеседников. Я заметила, что во время ужина его взгляд нет-нет да и возвращался к моей матери. Казалось, ей нравились эти быстрые взгляды, она встряхивала головой, как кобылка, и с готовностью смеялась. В какой-то момент я увидела, как она провела вилкой поперек холмика кукурузного пудинга. Мы обе подняли глаза, чтобы проверить, смотрит ли на это Бен. Он смотрел. Мать мельком улыбнулась мне и налила в мой бокал красного вина. Потом наполнила бокал Питера.

– Пино идеально идет к сквобам, – пояснила она нам, как будто запивать еду вином было обычным делом для детей.

В ответ на мой удивленный взгляд мать весело пожала плечами.

– Если бы мы жили во Франции, ты получала бы к ужину вино с восьми лет!

Бен одобрительно хмыкнул, и мать отозвалась гортанным смешком.

Чарльз и Лили, ничуть не встревоженные тем, что я буду пить вино, не смущенные явным флиртом между своими супругами, тоже расхохотались.

В тот вечер все было так, просто и весело!

Часов в девять я заерзала на месте. Даже с включенными вентиляторами в гостиной было некомфортно жарко, и задняя поверхность моих бедер прилипала к стулу. Я то и дело украдкой бросала взгляд на большие напольные часы. Куда он запропастился? Когда наконец раздался стук в дверь, я метнула в брата умоляющий взгляд. Он не шелохнулся.

Пожалуйста, – молила я Питера, сделав бровки домиком. – Давай же. Просто сделай это.

Питер закатил глаза и нехотя пожал плечами, но потом сдался и пошел к двери.

– Можно выйти? – спросила я мать. – Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Она кивнула, едва обратив внимание на мою просьбу.

Поднявшись, чтобы убрать за собой тарелку, я почувствовала, что захмелела от вина. Сбегала наверх, почистила зубы, причесалась и поспешила к двери, притормозив лишь у самого порога, чтобы казаться сдержанной и невозмутимой.

Мой брат и наш сосед Тед стояли на передней веранде и болтали. Порядок ходов был известен нам всем: Питер вскоре попрощался и вернулся в гостиную, а мы с Тедом обогнули дом и спустились по лестнице на пляж. Разговаривать нам было в общем-то не о чем, потому и не разговаривали. Мы дошли до своего обычного места, легли на зернистый песок и начали целоваться, как делали каждый вечер уже почти неделю.

Мимо нас поверху прошла парочка, держась за руки, не догадываясь о нашем присутствии на песке, и остановилась у скалы возле кромки воды, чтобы полюбоваться отражением луны в узком заливе. Обычно мы отстранялись друг от друга, когда кто-то появлялся рядом. Но на этот раз Тед приложил палец к губам, веля мне хранить молчание, а потом рывком задрал мою майку выше грудей. Я так и осталась лежать спиной на песке, ошеломленная этим неожиданным маневром. Ухмыляющееся лицо Теда, освещенное ярким лунным светом, горело подростковой похотью. Глазами он пожирал мою грудь, мышцы на его плечах бугрились. А потом он взялся за дело – сжимал сначала одну грудь, потом другую, заставляя искры вспыхивать под ребрами и опускаться жаром внизу живота.

К тому времени как я вернулась домой, вечеринка подходила к концу. Лили собирала со стола десертные тарелки, у отчима был изнуренный вид. Даже Бен и моя мать как-то потухли. Я вошла незамеченной и проскользнула наверх.

Забралась в постель и начала прокручивать в голове встречу с Тедом. Не могла перестать думать о том, что он сделал. Правила подросткового сексуального взаимодействия просты и недвусмысленны: обратного пути нет. Я знала, что сегодня была определена новая стартовая черта и, когда мы в следующий раз вместе ускользнем из дома, моя голая грудь будет восприниматься им как данность.

Занавески в спальне были отдернуты, окна распахнуты так широко, как только возможно, и все равно в комнате стояла духота. Мои волосы, влажные от сырого соленого воздуха, липли к шее; бязевые простыни, шершавые от песка, путались в ногах. Казалось, на свете не осталось ничего прохладного, кроме луны. Она была похожа на холодный металлический кружок, который так и хотелось прижать к лицу. Снаружи не было ни малейшего дуновения, способного покачивать рыбацкие катера или хотя бы потревожить китайский фонарик, вывешенный на веранде моей матерью. В доме тоже все смолкло. Верно, родители и их гости наконец улеглись спать.

Столь многое изменилось в моем теле за последний год! Когда-то мне приходилось гоняться за мальчишками, чтобы добиться их внимания. Теперь же достаточно было взяться руками за перила веранды и прогнуться в пояснице, зарыться пальцами ног в песочек или поднять глаза, прищурившись, точно на солнце, – и они начинали сходить с ума. После долгого периода застоя мое тело словно взорвалось – набухали груди, раздавались бедра, кожа туго натягивалась над новыми горизонтами плоти. Мои внутренности тоже словно сошли с ума.

Каждый месяц у меня, как положено, были спазмы и кровь, но никто не рассказывал мне обо всем остальном: о том, как влажно и скользко там внутри, сколько всего случается даже в отсутствие месячных, меняясь и смягчаясь, оставляя для меня слизкие подсказки. Уплывая в дремоту, я снова и снова сонно перебирала события вечера – майка вверх, его руки на грудях, – пока внутри меня не родилось совершенно новое движение. Непривычная волна поднялась в самом центре глубоко внутри и мощно раскатилась по всему телу, попутно облизав каждый нерв и клетку.

Что это только что было?

Сон схлынул с меня, как и не бывало, я попыталась припомнить сделанные шаги, желая выучить путь к этому захватывающему ощущению, но оно от меня ускользало. Так я и лежала, то забываясь чутким сном, то снова пробуждаясь.

– Проснись, Ренни.

Я ощутила руку на плече и натянула простынь на голову.

– Ренни, пожалуйста.

Еще не успев повернуться и увидеть ее лицо, я услышала характерную дрожь в шепоте матери и почуяла винные отзвуки пино нуар в ее дыхании. Ее голос звучал как-то нерешительно и отчаянно. Матрас просел, когда она опустилась рядом со мной, и мое тело застыло, напрягшись, чтобы не провалиться в ямку. Я упрямо не открывала глаз и выровняла дыхание.

– Ренни! – В шепоте, теперь более настойчивом, по-прежнему слышалась непривычная дрожь. Она потянула вниз укрывавшую меня простынь. – Пожалуйста, проснись.

Даже рядом с ней, нависшей надо мной, обдававшей теплым дыханием мое ухо, я не хотела расстаться с мыслями о Теде. Почему мать оказалась в моей комнате посреди ночи? На какой-то миг я запаниковала: неужели она шестым чувством уловила, что я только что совершила свою первую вылазку в мир секса? Или это Питер выдал меня и рассказал ей, что я сбегаю из дома, напрашиваясь на неприятности? Я отвернулась от нее, полусонная, не в настроении слушать лекции, все еще плывущая на волне только что изведанного нового ощущения. Не хотела упускать его.

– Ренни, проснись. Пожалуйста, проснись.

Просто уйди, – думала я.

– Солнышко! Пожалуйста! Ты мне нужна.

После этого я открыла глаза. Малабар была в ночной сорочке, волосы дыбом. Я села.

– Мам? Что случилось? Все нормально?

– Бен Саутер только что поцеловал меня.

Я молча проглотила эту информацию. Попыталась осмыслить ее. Не смогла. Потерла глаза. Мать по-прежнему полулежала рядом со мной.

– Бен поцеловал меня, – повторила она.

Подлежащее, сказуемое, дополнение – такое простое предложение! А его смысл все никак мне не давался. Зачем Бену Саутеру понадобилось целовать мою мать? Я не была наивным цветочком, знала, что люди, бывает, целуют тех, кого им не положено целовать. Мои родители не возводили вокруг меня щиты, скрывая истории своих взаимных шалостей в то время, пока были женаты, я знала о неверности больше, чем большинство детей. Мне было четыре года, когда родители расстались; шесть – когда отец снова женился; семь – когда и его новый брак начал трещать по швам; и восемь – когда моя мать наконец смогла выйти за Чарльза, который жил отдельно от своей первой жены, но был еще женат, когда они с матерью познакомились.

Бен, конечно, тоже был женат – на Лили. Саутеры прожили в браке тридцать пять лет.

Мама и Чарльз. Бен и Лили.

Они вчетвером дружили семьями столько, сколько мои мать с отчимом знали друг друга, то есть уже около десяти лет.

Вот что на самом деле потрясло меня в этом поцелуе – дружба между Беном и Чарльзом. Они обожали друг друга. Их дружба длилась около пятидесяти лет, уходя корнями в те времена, когда они юнцами пускали «блинчики» по плоским, серым водам Плимутского залива, играли в отцов-пилигримов и строили крепости из песка, отражая атаки воображаемых врагов мушкетами из палок. За минувшие годы они вместе охотились и рыбачили, встречались с сестрами друг друга, были шаферами на свадьбах и стали крестными отцами для сыновей друг друга.

– Что ты имеешь в виду – Бен поцеловал тебя? – Сон улетучился в один миг. Я вообразила, как она в ответ дает ему пощечину. С моей матери сталось бы. – Что случилось?

– Мы вдвоем пошли прогуляться после ужина, он привлек меня к себе, вот так. – Мать обвила себя руками, одновременно и демонстрируя его ласки, и обнимая память о них. А потом рухнула на кровать, улыбаясь, и вытянулась рядом со мной.

Очевидно, пощечины не случилось.

– Я до сих пор не могу в это поверить. Бен Саутер поцеловал меня! – еще раз повторила она.

Что это было в ее голосе нынче вечером?

– Он поцеловал меня, Ренни.

Вот оно опять… это радость. Этих нот в ее голосе я не слышала с тех пор, как с Чарльзом случились те инсульты. Радость упала с ночного неба и приземлилась прямо на мою мать. Один поцелуй – блеск и сверкание его, то, что он мог предвещать, – изменил все.

– Он хочет, чтобы мы с ним встретились в Нью-Йорке на следующей неделе. У него заседание совета директоров – что-то там по поводу лосося… а Лили планирует остаться в Плимуте. Я не знаю, что делать.

Мы лежали рядом, наши тела излучали жар.

– Что думаешь, как мне следует поступить?

Мы обе знали, что это вопрос риторический. Малабар всегда и все планировала. Она уже приняла решение.

– Мне понадобится твоя помощь, солнышко, – проговорила она. – Мне нужно разобраться, как это сделать. Как сделать это возможным.

Я лежала неподвижно, как труп, не зная, что сказать.

– Разумеется, я не хочу обидеть Чарльза. Я бы скорее умерла, чем снова причинила ему боль. Это мой высший приоритет, Чарльз ни в коем случае не должен узнать. Это его убьет. – Она примолкла, словно решила в последний раз подумать о Чарльзе, а потом перевернулась на бок, лицом ко мне. – Ты должна помочь мне, Ренни.

Я нужна своей матери. Я знала, что должна заполнить паузу в разговоре, но слова не шли с языка. Непонятно было, что сказать.

– Разве ты не рада за меня, Ренни? – спросила мать, приподнимаясь и опираясь на локоть.

Я посмотрела ей в лицо, в глаза, потемневшие и повлажневшие от надежды… и как-то вдруг, сразу, обрадовалась за нее. И за себя. Малабар влюбилась и выбрала меня в свои наперсницы – роль, которой я жаждала, но сама не понимала этого прежде. Может быть, из этого выйдет что-то хорошее. Может быть, такой полный жизни человек, как Бен, сумеет вызволить мою мать из той хандры, в которой она пребывала после инсультов Чарльза и которая временами проявлялась и раньше. Может быть, осенью, когда начнутся уроки, моя мать станет наряжаться, прежде чем развозить меня и моих одноклассниц из школы по домам. Больше никакого пальто поверх ночной рубашки или отметин от подушки на одутловатом со сна лице. Может быть, она станет снова укладывать волосы, наносить на губы капельку блеска и приветствовать детей, которым по пути с нами, радостным «привет!», как и другие матери.

– Конечно рада! – ответила я. – Я так рада за тебя!

Ее реакция – благодарные слезы – придала мне храбрости.

– После всего, что тебе пришлось пережить, ты это заслужила, – заверила я ее.

– Солнышко, только никому не говори! Ни единой живой душе. Ни брату, ни своему отцу, ни подругам. Это серьезно. Пообещай мне, Ренни. Ты должна унести эту тайну с собой в могилу.

Я тут же пообещала, трепеща от возможности сыграть звездную роль в драме своей матери, напрочь позабыв о том факте, что меня использовали уже второй раз за эту ночь.

Люди, занимавшие спальни вокруг нас, – мой брат, мой отчим, Бен со своей женой Лили, – мирно спали. Они понятия не имели, что земля под их ногами уже дрогнула. Моя мать разглядела и выбрала счастье, а я с готовностью подписалась под ее решением, и мы обе проигнорировали его опасности.

Когда рассвет полился в мои распахнутые окна и солнце вскарабкалось в небо над внешним пляжем, той длинной полосой песка и дюн, которая отделяла наш узкий залив от Атлантики, небо окрасилось в цвет яркой фуксии, подернутый алым. Я проснулась, полная надежды, больше не думая о Теде. Я уже знала, что, когда он объявится на нашей веранде этим вечером, не побегу с ним на пляж, чтобы чувствовать своим телом решительное давление его похоти. Вместо этого я останусь дома и стану свидетелем соблазнения моей матери.