Текст книги "Ну, и как там"
Автор книги: Эдмонд Мур Гамильтон
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Гамильтон Эдмонд
Ну, и как там
Эдмонд Гамильтон
НУ, И КАК ТАМ?
Перевод с англ. И. Невструева
Выходя из госпиталя, я не хотел надевать мундир, но другой одежды со мной не было. Кроме того, я был счастлив, что меня наконец выписали. Однако, поднявшись на борт самолета, летящего в Лос-Анджелес, я тут же пожалел об этом.
Люди смотрели на меня и перешептывались, а стюардесса одарила меня лучезарной улыбкой. Видимо, она сообщила и пилоту, потому что тот вышел ко мне, пожал руку и сказал:
– Для вас такой полет просто семечки.
В самолет вошел низенький человек в очках, огляделся и сел в соседнее кресло. Ему было лет пятьдесят-шестьдесят. Несколько минут он беспокойно вертелся, прежде чем устроился удобно. Тогда он взглянул на меня, заметил мундир и бронзовый значок с цифрой 2.
– Да ведь вы из Второй Экспедиции! – сказал он, а потом добавил: – Вы же были на Марсе!
– Да, – ответил я. – Был.
Он восхищенно уставился на меня. Это не доставило мне особого удовольствия, но его любопытство было таким дружелюбным, что я не смог дать ему должного отпора.
– Ну, и как там? – спросил он.
Самолет набирал высоту, и я смотрел на убегающую назад аризонскую пустыню.
– По-другому, – ответил я. – Совсем по-другому.
Казалось, такой ответ его полностью удовлетворил.
– Верно, – произнес он. – Вы летите домой, мистер...
– Хэддон. Сержант Френк Хэддон.
– Вы возвращаетесь домой, сержант?
– Я живу в Огайо, а сейчас лечу в Лос-Анджелес, навестить кое-кого.
– Вот и хорошо. Надеюсь, вы неплохо повеселитесь, сержант. Вы это заслужили. Вы, парни, провернули великое дело. Я читал в газетах, что, если ООН организует еще пару экспедиций, у нас будут там целые города, регулярное пассажирское сообщение и тому подобное.
– Послушайте, – сказал я, – все это вздор. С тем же успехом можно построить пару городов здесь, в пустыне Мохаве. Единственная причина полетов на Марс – это уран.
Я видел, что он мне не поверил.
– Да, да, – сказал он. – Я знаю, это тоже имеет значение; уран нужен нам для электростанций, но ведь дело не только в нем, правда?
– Еще очень долго дело будет именно в нем, – ответил я.
– Но сержант, я сам читал...
Все остальное время я молчал. Прежде чем он кончил пересказывать мне статью из газеты, мы приземлились в Лос-Анджелесе. Когда мы вышли из самолета, он долго жал мне руку.
– Желаю приятно провести время, сержант! Вы это заслужили! Говорят, многие из вас не вернулись.
– Да, – сказал я. – Именно.
Добравшись до города, я почувствовал себя расстроенным, поэтому зашел в бар и выпил двойное виски. Немного помогло. Выйдя из бара, я поймал такси и велел отвезти меня в Сан-Габриэль. Таксист был тучный, с апоплексическим лицом.
– Садись, братишка, – сказал он. – Ого, а вы случаем не из тех, что были на Марсе?
– Точно, – признался я.
– Ну и ну! – чмокнул он. – Ну, и как там?
– Просто тяжелая работа, – ответил я.
– Верю, – заметил он, включаясь в движение. – Двадцать лет назад, во время Второй мировой, я сам был в армии, и по большей части это тоже была тяжелая работа. Похоже, ничего не изменилось.
– Но это была не военная экспедиция, – объяснил я. – Ее организовала ООН, а не армия, хотя командовали у нас офицеры и действовал общевойсковой устав.
– Это одно и тоже, – сказал таксист. – Можешь не рассказывать, как это бывает, братишка. Помню, в сорок втором... или сорок четвертом... когда я был в армии...
Откинувшись на сиденье, я смотрел сквозь стекло на Бульвар Хантинггон. Солнце светило мне прямо в лицо и здорово пекло, воздух был густой и душный. В Аризоне это еще можно было выдержать, но здесь было совершенно невозможно.
Таксист спросил точный адрес в Сан-Габриэле. Я вынул из кармана пачку писем и нашел конверт с фамилией "Мартин Валинес" и адресом на обратной стороне. Прочтя его таксисту, я вновь сунул письма в карман.
Сейчас я жалел, что вообще ответил на них.
Но как можно было не ответить, когда родственники Джо Валинеса написали мне в больницу? То же самое было и с девушкой Джими и семьей Уолтера. Я должен был ответить им и, не успев и глазом моргнуть, уже пообещал, что приеду их навестить. И если бы я не сдержал сейчас слова и поехал бы прямо в Огайо, то чувствовал бы себя последним мерзавцем. Напрасно я не решился на это.
Дом оказался в южной части Сан-Габриэля, в районе, который до сих пор сохранял в себе что-то мексиканское. Мы подъехали к деревянному продуктовому магазинчику, что служил фасадом небольшого домика, окруженного забором из штакетника аккуратное, но удивительно скромное место среди калифорнийских мраморов.
Я вошел в магазинчик. Высокий темноволосый мужчина посмотрел на меня, хрипловатым голосом выкрикнул женское имя, а потом вышел из-за прилавка и взял меня под руку.
– Сержант Хэддон, – сказал он. – Мы надеялись, что вы приедете. Из задней комнаты прибежала его жена. Для матери Джо она выглядела старовато, ведь тот был совсем мальчишкой, но может, такой ее сделали не годы, а тяжелая жизнь.
– Подай ему стул, – велела она Валинесу. – Видишь, он устал? Человек только что из больницы.
Я сел, глядя на банки с паприкой, стоящие за их спинами, а они все спрашивали, как я себя чувствую, счастлив ли я, что возвращаюсь домой, и выражали надежду, что я застану свою семью в добром здравии.
Они были деликатны и ни слова не упоминали о Джо, надеясь, что я расскажу о нем сам. А я не знал, о чем говорить, потому что почти не знал Джо: его включили в наше отделение недели за две до старта, а поскольку он стал нашей первой жертвой, я просто не успел узнать его поближе.
Однако нужно было как-то выходить из положения, и я сказал первое, что пришло мне в голову:
– Вам ведь написали, как погиб Джо, да?
Валинес печально покивал.
– Да. Нам написали, что он умер от шока через двадцать четыре часа после старта. Письмо было очень вежливым.
– Да, очень вежливым, – шепотом повторила его жена и, взглянув ни меня, кажется, поняла, что я не знаю, о чем говорить, потому что добавила: – Расскажите нам больше об этом... если вам не тяжело вспоминать.
Я мог рассказать им больше. О, я мог рассказать гораздо больше, если бы только захотел. Все это стояло у меня перед глазами, как фильм, который смотрел столько раз, что запомнил наизусть.
Я мог рассказать им о старте, который убил их сына. Длинные рады парней, спины в мундирах, исчезающие в ракете 04 и в остальных девятнадцати ракетах, яркие огни на плоскогорье, грохот двигателей, рев сирен и внутренность большой ракеты, где мы карабкались по трапам центральной шахты.
Весь этот фильм снова прокручивался перед моими глазами с необычайной отчетливостью – я опять был в Четырнадцатом Отсеке ракеты 04; уплывали минуты, отмеряемые тиканьем, стены дрожали каждый раз, когда взмывала вверх другая ракета, а мы, десять мужчин в гамаках, запертых в этой металлической коробке без окон, ждали своей очереди. Мы ждали, и вдруг гигантская рука вдавила нас в гамаки так, что перехватило дыхание, кровь прилила к голове, а желудок подскочил к горлу, несмотря на все таблетки, которыми нас напичкали. А потом послышался громовой смех невидимого гиганта: врр...врр...врр!!!
Бах, бах и снова бах, удар за ударом разрывают наши внутренности, лишая дыхания: кто-то блюет, кто-то плачет; врр...врр...врр!!! – грохочет убийственный смех, а потом великан перестает смеяться и колотить нас, чувства помалу возвращаются в избитое тело, и человек начинает думать, все ли у него на месте.
В гамаке подо мной Уолтер Миллис ругается на чем свет стоит, Брек Джерген, наш сержант, выдирается из ремней, чтобы осмотреть нас, и тут посреди шума тонкий, прерывающийся голос неуверенно говорит:
– Брек, я, кажется, ранен...
Да, это был именно их парень Джо, на губах у него выступила кровь, и мы сразу поняли, что он не жилец... достаточно было на него взглянуть, чтобы понять: ему коней. Бледный, как смерть, парень держал руку на животе и смотрел на нас.
Первая Экспедиция показала, что при старте часть экипажа получит внутренние повреждения; в нашем отсеке, в нашей камере без окон это случилось с Джо.
Если бы он хоть умер сразу! Не тут-то было: он просто лежал в своем гамаке все эти бесконечные часы. Пришли врачи, надели на него что-то вроде смирительной рубашки, дали лекарство и ушли, а нас так мучила тошнота, что мы даже не могли пожалеть его, по крайней мере, пока он не стал стонать и молить, чтобы с него сняли рубашку.
Под конец Уолтер Миллис готов был это сделать, но Брек ему не разрешил, и пока они ругались, а мы слушали, стоны вдруг прекратились: ничего больше не нужно было делать для Джо Валинеса – просто вызвать медиков, чтобы они пришли в нашу тесную железную тюрьму и забрали тело.
Конечно, я мог детально описать супругам Валинес, как умер их сын. Почему бы и нет?
– Пожалуйста, – прошептала миссис Валинес, а ее муж взглянул мне в глаза и молча кивнул.
И я рассказал.
– Вы знаете, что Джо умер в космическом пространстве, говорил я. – Он получил внутренние повреждения при старте и потерял сознание, так что ничего не чувствовал. Но перед самой смертью пришел в себя. Боли он не испытывал ни малейшей, а просто лежал и смотрел в иллюминатор на звезды. Звезды в Космосе прекрасны, как ангелы. Он смотрел на них, а потом что-то тихо прошептал, вытянулся и ушел от нас навсегда.
Миссис Валинес тихо заплакала.
– Умер в Космосе, глядя на звезды, прекрасные, как ангелы... – прошептала она.
Я встал, чтобы попрощаться, но она даже не подняла головы. Я вышел из магазинчика, Валинес вышел следом и пожал мне руку.
– Спасибо, сержант Хэддон. Большое спасибо.
– Не за что, – ответил я.
Забравшись в такси, я вынул из кармана письмо и порвал одно в клочки, от души жалея, что вообще получил его. И что остальные никуда не сгинули.
На следующее утро я полетел в Омаху. Было еще рано, поэтому я заснул в самолете, и, к сожалению, мною овладели сны.
– Садимся, – произнес кто-то.
И действительно, ракета 04 свалилась, а мы, запертые в камере и привязанные ремнями к гамакам, ждали, сжимаясь от ужаса и жалея, что нет окна, через которое можно было бы выглянуть; надеясь, что наша ракета не разобьется, что ни одна ракета не разобьется, а если все-таки, то не наша...
– Садимся...
Мы садились, и долгая серия импульсов вдавливает нас в гамаки, но не равномерно, как при старте, а раз за разом.
Откуда-то с другого конца камеры до меня доносится голос Брека, но я не слышу, что он говорит, из-за шума в ушах. Нет, это шумит не в ушах, этот рев идет из-за стены: мы входили в атмосферу.
Импульсы следуют один за другим: раз, два, три, четыре! На меня падают горы, значит, уже сейчас... Боже, пусть это будет не наша ракета, прошу тебя, Боже, пусть это будет не наша...
Потом – удар и темнота; наконец я слышу, что кто-то хрипло кричит мне в ухо, и вижу склонившееся надо мной мертвенно-бледное лицо Брека Джергена.
– Расстегивай ремни и выходи, Френк! Все вон из гамаков! Мы выходим!
Мы были едва живы, а они еще хотели, чтобы мы немедленно, в ту же минуту бросились к выходу, а мы не могли двинуть ни рукой, ни ногой!
– Маски! – крикнул Брек. – Наденьте маски! Мы должны выходить!
– Боже, мы только что приземлились, как же тут двигаться!
– Вы должны! Несколько ракет разбилось, и мы должны спасти с них, кого еще можно! Надевайте маски! Торопитесь!
Мы не могли шевельнуться, но выполнили приказ. Недаром за спиной у нас остались долгие месяцы армейской муштры. Джим Клитер уже стоял, Уолтер подо мной выпутывался из ремней, вокруг слышались яростные свистки и хриплые крики.
Когда я спрыгнул на пол, у меня колени дрожали. Молодой Лассен, стоявший рядом, попытался что-то сказать, но вдруг согнулся пополам, Джим склонился над ним, но Брек орал уже от двери:
– Оставь его! Идем!
Свистки подгоняли нас, пока мы спускались по трапам; маска жала мне на нос, внизу офицер в потном мундире кричал, чтобы мы выходили и присоединялись к Пятому отделению, а трап раскачивался под нашими ногами.
Холод. Ледяной холод. Слабые лучи маленького солнца на медном небе и тянущаяся вдаль охристо-красная равнина; повсюду песок, уходящий из-под ног. Наш отряд марширует за капитаном Уоллом к разбитой ракете, лежащей в неглубокой долинке.
– Поторопитесь, люди! Быстрее! Быстрее!
Это было действительно словно из дурного сна – то, как мы шли, волоча ноги в ботинках на свинцовой подошве. Голоса наши через резонаторы масок звучали искаженно и глухо.
Сон перешел в кошмар, когда мы добрались до обломков и увидели, что случилось с ракетой 07: металлический корпус разорвался, словно бумажный, изнутри выползли несколько окровавленных мужчин, из разбитых баков, булькая, вытекало топливо, а вокруг звучали стоны и крики о помощи...
Но все это еще не случилось, мы все еще были в ракете 04, летящей к цели, мы еще не сели, но должны были сесть с минуты на минуту.
– Приготовиться к посадке.
Я не вынесу этого еще раз. Крича, я начал срывать с себя привязанные ремни и проснулся... Я сидел в самолете, надо мной склонилась испуганная стюардесса.
– Омаха, сержант. Мы садимся, – сказала она.
Все пассажиры пялились на меня. Вероятно, я кричал во сне; я был весь в поту, как в те ночи в больнице, когда просыпался снова и снова, едва приходил сон.
Я выпрямился в кресле, и все быстро отвернулись, делая вид, что вовсе на меня не смотрели.
Когда мы сели, был полдень, и горячее солнце Небраски приятно грело спину. Мне повезло: оказалось, что автобус до Куффингтона как раз стоит на остановке.
Рядом со мной сел какой-то фермер, крепкий парень. Он угостил меня сигаретой и сказал, что до Куффингтона всего несколько часов езды.
– Вы там живете? – спросил он.
– Нет, в Огайо, – ответил я. – Но там жил мой друг, его звали Климер.
Он не знал его, но помнил, что один из местных парней участвовал в экспедиции на Марс.
– Да, – сказал я. – Это был именно Джим.
Тут уж он не сдержался.
– Ну, и как там?
– Сухо, – ответил я. – Ужасно сухо.
– Верю, – сказал он. – Честно говоря, в этом году и здесь слишком сухо для пшеницы. Зато в прошлом году была хорошая погода. В прошлом году...
Куффингтон в Небраске – это просто широкая улица с магазинчиком: ее обрамляют обсаженные деревьями ряды старых домов, а вокруг, насколько хватает глаз, тянутся желтые поля пшеницы. Было довольно жарко, поэтому я с удовольствием задержался на автовокзале, чтобы заглянуть в тонкую телефонную книжку.
Тут были три семьи с фамилией Грэхем, но первый же номер, по которому я позвонил, оказался верным. Мисс Айла Грэхем говорила быстро и возбужденно, она сказала, что сейчас же за мной приедет, и я обещал подождать перед вокзалом.
Я стоял под козырьком, глядя на тихую улицу, и думал, что теперь понимаю, почему Климер всегда был таким тихим и медлительным: этот городок буквально излучал спокойствие, совсем как Джим.
Подъехал кабриолет, и мисс Грэхем открыла дверцу. Она не была особенно красива, но производила впечатление милой, по-настоящему милой девушки.
– Вы очень устали, – сказала она, – и меня мучает совесть, что я просила вас ненадолго заглянуть к нам.
– Со мной все в порядке, – ответил я, – и мне вовсе не трудно остановиться в паре мест по дороге в Огайо.
Когда мы ехали через город, я спросил, нет ли у Джима семьи.
– Его родители погибли в автокатастрофе, – ответила мисс Грэхем. – Он жил у дяди на ферме под Грендвью, но они не ладили, поэтому Джим приехал сюда и устроился на электростанцию.
Потом она добавила:
– Моя мать сдала ему комнату. Так мы познакомились. И... обручились.
– Вот оно что, – сказал я.
Дом был большой, солидный, с обширной верандой, окруженный деревьями. Я сел в плетеное кресло, а мисс Грэхем привела мать. Мать немного поговорила со мной о Джиме и о том, как сильно ей его не хватает и что она считала его своим сыном. Когда она вышла, мисс Грэхем показала мне пачку голубых конвертов.
– Это письма, которые я получила от Джима. Их не так уж и много, и они довольно коротки.
– Нам разрешали посылать всего тридцать слов раз в две недели. Нас было две тысячи парней, а передатчик всего один.
– Удивительно, но Джим умел вместить очень многое буквально в пару слов, – сказала она и подала мне несколько писем.
В одном он писал: "Мне приходится щипать себя, чтобы поверить, что я один из первых землян, стоящих на чужой планете. Ночью я смотрю на зеленую звезду Земли, и мне трудно поверить, что я помог исполнению вековечной мечты человечества. До сих пор мы не нашли ни следа жизни, за исключением лишайников, о которых сообщила Первая Экспедиция, но все еще может измениться".
– Там действительно были только лишайники и ничего больше? – спросила мисс Грэхем.
– Да, и еще два вида каких-то растений, похожих на кактусы. А кроме того – только скалы и песок.
Прочитав еще несколько голубых листочков, я понял, что теперь, когда Джима уже нет, узнал его лучше, чем когда-либо до сих пор. Он таил в себе такое, чего я никак не подозревал – он был романтиком. Мы не имели понятия об этом – он всегда был таким спокойным и медлительным, – а теперь я понял: ко всему, что мы делали, он относился по-своему.
И не выдавал этого, его просто высмеяли бы. Мы прозвали Марс "клоакой" и не говорили о нем иначе. Сейчас я понял, что, боясь наших насмешек, Джим никогда не показывал нам, как романтично выглядел Марс в его глазах.
– Это последнее письмо, которое я получила, – сказала мисс Грэхем. Джим писал: "Завтра я отправляюсь на север с картографической экспедицией. Мы пересечем земли, на которые еще не ступала нога человека".
Я кивнул.
– Я тоже участвовал в этом походе. Мы с Джимом ехали в одном транспортере.
– Это было увлекательно, правда, сержант?
Если бы я знал. Я хорошо помнил ту экспедицию – это был сущий ад. Мы должны были провести предварительные топографические исследования и поиски счетчиками Гейгера возможных залежей урана.
Все было не так уж и плохо, пока не началась песчаная буря.
Песок на Марсе – не то, что песок на Земле. Миллиарды лет его кружило по пустыням и перетирало в порошок. Он набивался под маску, забивал легкие и глаза, проникал в двигатели машин, в продукты, воду и одежду. Три дня подряд только холод, ветер и песок.
Увлекательно? Раньше бы я со смеху полег от такого вопроса, но теперь уже и сам не знал. Может, для Джима это и было увлекательно. Он был невероятно терпелив, куда терпеливее меня. Может, это дьявольская экспедиция казалась ему поначалу чудесным приключением в неведомом мире.
– Конечно, для него это было увлекательно, – ответил я. Да и для нас всех. И для каждого.
Мисс Грэхем взяла у меня письма и спросила:
– У вас тоже была марсианская болезнь, правда?
– Да, – ответил я, – в легкой форме, но все равно сразу после возвращения мне пришлось полежать в госпитале.
Она ждала, что я скажу больше, и я знал, что мне не открутиться.
– До сих пор неизвестно – то ли это особый вирус, то ли Марс так влияет на организм человека. Заболели сорок процентов команды. Симптомы были слишком странными: в основном, горячка и вялость.
– У Джима был хороший уход, когда он заболел? – спросила она. Губы ее дрожали.
– Конечно. У него был самый лучший уход, – солгал я.
Лучший уход? Смех, да и только. За первыми больными, может, и ухаживали, но никто не ожидал, что заболеет столько народу. В нашем небольшом госпитале вскоре не стало мест, больным пришлось лежать в собственных койках в алюминиевых домах-времянках. Все врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое умерли.
Мы провели на Марсе уже полгода, когда вспыхнула эпидемия, и одиночество начинало здорово досаждать нам. Все наши ракеты, кроме четырех, вернулись на Землю; мы были одни на этой мертвой планете под ненавистным медным небом, теснились в алюминиевых домишках, а сразу за ними уходили в бесконечность песок и скалы.
Достаточно поехать на Северный полюс и разбить там лагерь, чтобы убедиться, насколько одиноким может чувствовать себя человек. Наше одиночество было еще хуже, гораздо хуже. Первые эмоции давно прошли, мы устали и тосковали по дому, мечтали увидеть зеленую траву, настоящее солнце и женские лица, услышать шум ручья; но приходилось ждать, пока нас вызволит Третья Экспедиция. Ничего странного, что парни сходили с ума. А тут еще марсианская болезнь.
– Мы сделали для него все, что было в наших силах, – пробормотал я.
Конечно, сделали. Я до сих пор помнил ту холодную ночь, когда, оставив с ним Брека, потащился с Уолтером в госпиталь за врачом, но, к сожалению, безрезультатно. Помню, как на обратном пути Уолтер взглянул на небо и погрозил кулаком большой зеленой звезде – Земле.
– Люди там танцуют, сидят в театрах и просто в теплых комнатах за веселым разговором! Почему хорошие парни должны умирать здесь, чтобы найти им уран?
– Успокойся, – устало сказал я. – Джим не умрет. Многие парни уже выкарабкались из этого.
Самый лучший уход? Это просто курам на смех. Все, что мы могли сделать, это обмывать ему лицо, давать таблетки, оставленные врачом, и день за днем смотреть, как он угасает и наконец умирает.
– Для него сделали все, что в человеческих силах, – повторил я.
– Это хорошо, – сказала мисс Грэхем. – Что ж... видимо, так было суждено.
Когда я встал, чтобы попрощаться, она спросила, не хочу ли я увидеть комнату Джима. Там все осталось так, как было при нем. Я не хотел, но как это ей сказать? Мы пошли на второй этаж, я осмотрел комнату и сказал, что она красива. Девушка открыла большой шкаф, он был набит журналами.
– Это комплекты старых фантастических журналов, которые он читал в детстве. Никак не хотел их выбрасывать.
Я вынул один. На цветной обложке был изображен космический корабль, не похожий на наши ракеты, но с прекрасными плавными линиями, а за ним – кольца Сатурна.
Я вернул журнал, и мисс Грэхем старательно поставила его на место, словно вот-вот вернется тот, кто должен застать здесь все в полном порядке.
Она отвезла меня в Омаху, в аэропорт. Прощалась она со мной неохотно, вероятно, потому, что я был последней нитью, соединявшей ее с Джимом. После моего отъезда все оборвется навсегда.
Я задумался, смирится ли она когда-нибудь с его смертью, и пришел к выводу, что да. Люди рано или поздно смиряются с несчастьем. Вероятно, она выйдет замуж за другого парня. Интересно, что они тогда сделают с вещами Джима, со всеми этими старыми журналами, за которыми уже никто никогда не вернется.
Я никогда не остановился бы в Чикаго, будь у меня возможность избежать этого, потому что смерть Уолтера Миллиса была последней темой, на которую я хотел с кем-либо говорить. Слишком легко у меня могло вырваться такое, о чем никто не имел права знать.
Однако отец Уолтера дважды звонил ко мне в госпиталь, а в последний раз сказал, что пригласил родителей Брека приехать из Висконсина и тоже встретиться со мной. Осталось только пообещать навестить их. Меня это вовсе не восхищало, и я знал, что должен быть осторожен.
Мистер Миллис ждал меня в аэропорту. Она пожал мне руку, сказал, что очень мило с моей стороны приехать, хотя я наверняка жду-не дождусь, когда вернусь домой, к родителям.
– Ничего страшного, – сказал я. – Они навестили меня в госпитале сразу после возвращения.
Отец Уолтера был статным мужчиной, уверенным в себе, даже слегка надменным. Он вел себя вполне дружелюбно, но мне казалось, будто он смотрит на меня и думает, почему я вернулся, а Уолтер нет. Что ж, вполне естественно.
На стоянке нас ждала большая машина с шофером. Мы ехали через город, и мистер Миллис, чтобы поддержать разговор, показывал мне разные достопримечательности, и среди них большую атомную электростанцию.
– Это лишь одна из тысячи по всему миру, – сказал он. Они буквально перевернут нашу экономику. Марсианский уран великое дело, сержант.
Я ответил в том смысле, что да, наверняка.
Я потел, как мышь, ожидая его вопросов об Уолтере, и не знал, что ему сказать. Меня ждали крупные неприятности, если я начну болтать – этот эпизод Второй Экспедиции должен остаться тайной, и всем нам объяснили, почему мы должны держать языки за зубами.
Но он пока оставил меня в покое, развлекая разговором ни о чем. Я узнал, что его жена неважно себя чувствует, что Уолтер был единственным их сыном, узнал, что он сам – крупная фигура в промышленности и купается в деньгах.
Мне он не нравился. Уолтера я чертовски любил, но его старик со всей этой своей болтовней о бизнесе показался мне слишком уж напыщенным. Он хотел знать, когда мы начнем поставлять уран с Марса в промышленных количествах. Я ответил, что, по-моему, еще не скоро.
– Первая Экспедиция обнаружила залежи. Вторая всего лишь составила карты и заложила базу. Разумеется, дело движется: я слышал, Четвертую Экспедицию составят сто ракет. Но Марс крепкий орешек.
Мистер Миллис уверенно ответил, что я ошибаюсь, что миру нужны новые источники урана, что все пройдет гораздо быстрее, чем мне кажется. Потом он вдруг прервался, взглянул на меня и спросил:
– Кто был лучшим другом Уолтера?
Он задал этот вопрос, словно извиняясь. Хотя он был и напыщен, но в эту минуту моя неприязнь к нему исчезла.
– Брек Джерген, – ответил я. – Брек был сержантом и командовал нашим отделением; они с Уолтером сразу привязались друг к другу.
Мистер Миллис удивился, но дальше спрашивать не стал. Показав на озеро, он сказал, что мы почти дома.
Это был не просто дом, а настоящая резиденция. Мы вошли, и он представил меня жене, стройной бледной женщине, которая сказала, что ей приятно познакомиться с одним из друзей Уолтера. Мне показалось, что ее муж, несмотря на все свое позерство, переживает смерть Уолтера глубже, чем она.
Меня провели наверх, в комнату для гостей, сказав, что родители Брека приедут только к ужину, так что я могу немного отдохнуть. Я сидел, разглядывая роскошное убранство, и теперь, видя этот дом и живущих в нем людей, начинал понимать, почему Уолтер безумствовал там больше, чем мы. Он был неплохой парень, но порывистый и наверняка несколько избалованный. Ему труднее было выносить военную дисциплину.
С ужасом думал я о приближающемся ужине. Когда я взглянул в окно на бассейн и теннисный корт, мне пришло в голову, что, вероятно, никто ими не пользуется с тех пор, как не стало Уолтера. Странно, что парень из такого дома полетел на Марс и дал себя там убить.
"Командование Экспедиции с прискорбием сообщает, что ваш сын был застрелен, как собака..."
Разумеется, такой телеграммы они не получили. Но что же им написали? Жаль, что я не успел этого узнать.
Черт возьми, почему все эти люди не хотят оставить меня в покое? Из-за них все вновь предстало передо мной.
Психиатры велели мне не думать об этом, но как это сделать?
Может, самое лучшее – сказать им правду. В конце концов, не один Уолтер спятил. За последние тяжелые месяцы многие парни говорили такое.
ТРЕТЬЯ ЭКСПЕДИЦИЯ НЕ ПРИЛЕТИТ!
МЫ ЗАПЕРТЫ ЗДЕСЬ, А ИМ НА НАС НАПЛЕВАТЬ, И ОНИ ВОВСЕ НЕ СОБИРАЮТСЯ УВОЗИТЬ НАС ОТСЮДА!
К этому сводились все разговоры, это слышалось повсюду. Трудно винить парней: четверть из нас умерли от марсианской болезни, ряд надгробий все выше поднимался по склону долины, пайки становились все меньше, лекарства кончились, все кончилось. Мы непрестанно следили за небом, высматривая ракеты, а те все не прилетали.
На Земле возникли какие-то трудности, объяснил нам полковник Николе, принявший командование после смерти генерала Райена. Произошла некоторая задержка, но уже скоро ракеты отправятся в путь и привезут нам смену. Нам нужно лишь потерпеть немного.
Мы изо всех сил терпели – ив этих стараниях проходило время. По ночам мы сидели во времянках, слушали Лассена, уже давно лежавшего на нарах, а вокруг нашего маленького лагеря хохотали и завывали демоны ветра и холода.
– Черт возьми, раз они не прилетают, почему нам самим не отправиться на Землю? – сказал Уолтер. – У нас есть еще четыре ракеты, все в них поместятся.
Всегда серьезное лицо Брека стало совсем мрачным.
– Слушай, Уолтер, и без тебя слишком много этой болтовни. Замолчи.
– Тебя это удивляет? Мы не герои из детских сказок, и если на Земле о нас забыли, почему мы должны сидеть со сложенными руками и ждать неизвестно чего?
– Мы должны ждать. Третья Экспедиция наверняка прилетит.
Я всегда считал, что ничего не случилось бы, не будь той ложной тревоги, которая перевернула весь лагерь вверх дном. Отовсюду неслись крики:
– Прилетела Третья! Ракеты сели на западной стороне Скального Ребра!
Но, добежав туда, они обнаружили, что это были не садящиеся ракеты, а метеоритный дождь.
Думаю, во всем виновато разочарование, хотя наверняка не знаю, поскольку в тот день меня свалила с ног марсианская болезнь. Пол подскочил и ударил меня по голове: в себя я пришел на нарах, кто-то делал мне укол, голова у меня раздулась, словно шар. Я не терял сознания, поскольку болезнь протекала в легкой форме, но все равно видел все словно в тумане и ничего не знал о готовящемся бунте, пока однажды не увидел над собой Брека с пистолетом на поясе и с повязкой жандарма.
Когда я спросил его, что случилось, он ответил, что в последнее время идет столько разговоров о захвате четырех ракет и возвращении на Землю, что силы жандармерии удвоены, а Николс сделал всем серьезное предупреждение.
– Уолтер? – спросил я, и Брек кивнул.
– Он главарь, и его ждет трибунал. Чертов идиот!
– Ничего не понимаю, ведь Уолтер храбр и умен, ты же сам знаешь, – сказал я.
– Да, но он плохо переносит дисциплину. Он всегда плохоее переносил, а сейчас, когда стало тяжело, и вовсе спятил. До свидания, Френк.
Я увидел его еще раз, но при совершенно неожиданных обстоятельствах. Это было в тот день, когда мы услышали далекие звуки выстрелов, потом завыла сирена, началась суматоха, сорвались кудато транспортеры. Когда я сполз с нар и вышел наружу, все бежали в сторону ракет, и какой-то капрал крикнул мне с джипа:
– Началось! Эти чертовы идиоты украли оружие и пытались занять ракеты, хотели заставить экипажи увезти их на Землю!
Я до сих пор помню чудовищные скачки джипа, который вез нас туда, группу мужчин, крутившихся на фоне ракет среди чего-то, лежащего на земле, и майора Вейлера, хриплым голосом выкрикивающего приказы.
Как оказалось, на земле лежали семь или восемь мужчин – в большинстве мертвых. Уолтер получил пулю прямо в сердце. Позднее я узнал, что он шел впереди и был убит первым.
Один из жандармов тоже погиб, а второй лежал, согнувшись пополам, с красным пятном на мундире – это был Брек.
– Да ведь это Джерген, – сказал капрал, – командир вашего отделения!
– Да, это он, – ответил я. Странно, как вязнут в горле слова, когда обрушивается удар, можно выдавить лишь что-то вроде "да, это он".
Брек умер ночью, не приходя в сознание. Из всего Четырнадцатого отделения нас осталось пятеро, в том числе больной я и умирающий Лассен.