Текст книги "Возвращение в джунгли"

Автор книги: Эдгар Райс Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Он был очень удивлен, что здесь на пароходе уже двое – граф де Куд и эта девушка – терпели низости Рокова и его товарища и не соглашались передать их в руки правосудия. Прежде чем лечь спать, он мыслями часто возвращался к красивой молодой женщине; жизнь ее, очевидно, опутана какой-то сетью, соприкоснуться с которой судьба заставила и его. Он вспомнил, что даже не знает, как ее зовут. Что она замужем, ясно по узкому золотому кольцу на среднем пальце левой руки. Он невольно спрашивал себя: кто этот счастливец?

Тарзан не видел больше ни одного из участников маленькой драмы, которую мельком наблюдал, до последнего вечера переезда. Уже стемнело, когда он неожиданно оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Они оба вынесли свои кресла с разных направлений к одному и тому же месту. Она встретила его милой улыбкой и почти сразу заговорила о том, чему он был свидетелем в ее каюте два дня тому назад.

Казалось, что ее смущает, как бы знакомство с такими людьми, как Роков и Павлов, не очернило ее в его глазах.

– Я надеюсь, что мсье не судил обо мне, – начала она, – по той несчастной случайности, во вторник вечером. Я много перемучилась из-за этого: я в первый раз после того решилась выйти из каюты. Мне было стыдно, – просто закончила она.

– Никогда не судят о газели по тем львам, которые нападают на нее, – возразил Тарзан. – Я видел раньше тех двоих за работой, в курительной комнате, накануне того дня, когда они напали на вас, насколько помнится; и, ознакомившись с их методами, я пришел к убеждению, что сама их вражда служит лучшей рекомендацией тому, кого они преследуют. Люди, им подобные, прилепляются только к злому и низкому и ненавидят все прекрасное и благородное.

– Вы очень добры, давая этому такое объяснение, – ответила она, улыбаясь. – Я уже слышала о том, что произошло за картами. Муж все рассказал мне. Он говорил о необычайной силе и смелости г. Тарзана, перед которым он вечно будет чувствовать себя в долгу.

– Ваш муж? – переспросил Тарзан.

– Да. Я – графиня де Куд.

– Я вдвойне вознагражден, сударыня, раз я оказал услугу супруге графа де Куд.

– Увы, мсье, я уже настолько обязана вам, что вряд ли когда-нибудь рассчитаюсь, – не увеличивайте же тяжести моих обязательств, – и она одарила Тарзана такой прелестной улыбкой, что он почувствовал: мужчина может решиться на гораздо больший подвиг только для того, чтобы заслужить такую улыбку.

В тот день он больше не видел ее и в суете приезда, на следующее утро, упустил ее из виду. Но в выражении ее глаз, когда они расставались накануне, было что-то преследовавшее его. В них была печальная задумчивость, когда они говорили о том, как легко и странно завязываются дружеские отношения во время океанских путешествий, и как одинаково легко эти отношения обрываются раз навсегда.

Тарзан думал, увидит ли он ее еще когда-нибудь…

III
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ МОЛЬ

Приехав в Париж, Тарзан направился прямо к своему старому другу д'Арно и получил от морского офицера основательную взбучку за то, что отказался от титула и поместий, которые по праву принадлежали ему – сыну Джона Клейтона, покойного лорда Грейстока.

– Надо быть сумасшедшим, друг мой, – говорил д'Арно, – чтобы так легко отказаться не только от богатства и положения, но и от возможности неоспоримо доказать, что в жилах ваших течет кровь двух наиболее благородных английских семей, а не кровь дикой обезьяны-самки. Просто невероятно, как они могли поверить вам, в особенности мисс Портер.

Ведь я-то никогда не сомневался в вашем происхождении, даже тогда, когда в дебрях ваших африканских джунглей вы, подобно хищному зверю, сильными челюстями разрывали сырое мясо своей добычи и вытирали сальные руки о свои бедра. Даже тогда, хотя я не имел ни малейших доказательств, я знал, что вы ошибаетесь, считая себя сыном Калы.

А теперь, имея в руках дневник вашего отца, описывающий ужасную жизнь, которую он и ваша мать вели на диком африканском берегу; имея запись о вашем рождении и самое убедительное и важное доказательство – отпечаток ваших детских пальчиков на странице дневника, вы соглашаетесь оставаться бродягой без денег, без имени – это уму непостижимо.

– Мне не нужно лучшего имени, чем Тарзан, – возразил человек-обезьяна, – а что касается того, чтобы оставаться бродягой без гроша денег, то это вовсе не входит в мои планы. В самом деле, ближайшая и, я надеюсь, последняя дружеская услуга, о которой я хочу просить вас – это найти мне занятие.

– Вот еще! – проворчал д'Арно. – Вы отлично знаете, что я не подумаю искать вам место. Разве я не говорил вам тысячу раз, что у меня хватит на двадцать человек? И что половина всего, что принадлежит мне, – ваше? И отдай я вам все целиком, оно и на одну десятую не вознаградило бы вас, Тарзан, за вашу дружбу и за то, что вы сделали для меня в Африке! Я не забыл, друг мой, что если бы не вы и ваша изумительная смелость, я погиб бы на костре в деревне людоедов Мбонга. Не забываю я также, что только благодаря вашему самоотверженному уходу, я вылечился от тех ужасных ран, которые они мне нанесли, – только позже я понял, что значило для вас оставаться в то время со мной в амфитеатре обезьян, тогда как сердце рвалось на берег.

Когда мы, наконец, добрались туда и увидели, что мисс Портер и ее спутники уехали, я начал понимать, чем поступились вы ради совершенно незнакомого человека. Я и не думаю деньгами вознаграждать вас, Тарзан. Случайно, сейчас могут понадобиться деньги. Если бы вам понадобилась какая-нибудь жертва с моей стороны, было бы то же самое. Я всегда буду вам другом, потому что вкусы у нас одинаковые, и потому что я восхищаюсь вами. Это все вне моей власти, но деньги я могу вам дать и даю.

– Хорошо, – засмеялся Тарзан, – не будем ссориться из-за денег. Мне нужно жить и, следовательно, нужны деньги. Но я рад был бы что-нибудь делать. Вы не можете дать лучшего доказательства своей дружбы, чем найти мне занятие. В бездействии я очень скоро пропаду. А что касается моих родовых прав, – они в хороших руках. Клейтон их не отнял у меня. Он уверен, что будет лучшим английским лордом, чем человек, родившийся и выросший в африканских джунглях. Вы знаете, что я и сейчас только наполовину культурный человек. Если бы, хотя бы на минуту, я пришел в ярость, – инстинкт дикого зверя, которым я, в сущности, остался, сметет весь мой небольшой запас мягких и утонченных приемов культуры. Но мало того, – предъяви я свои права, я бы лишил любимую женщину состояния и положения, которое ей теперь обеспечит замужество с Клейтоном. Этого я сделать не мог, – не правда ли, Поль?

– Не говоря уже о том, – продолжал он, не ожидая ответа, – что вопрос о происхождении не имеет для меня серьезного значения. Условия, в которых я рос и воспитывался, привили мне сознание, что в человеке, как и в животном, ценно только то, в чем сказывается его духовная и физическая доблесть. И я так же охотно признаю своей матерью Калу, как и бедную, несчастную маленькую англичанку, которая умерла через год после того, как произвела меня на свет. Кала, дикая и жестокая, была по-своему всегда добра ко мне. Я, верно, кормился у ее волосатой груди с того дня, как умерла моя мать. Она со всей яростью подлинной материнской любви сражалась за меня с дикими обитателями леса и с членами ее собственного племени. И я, со своей стороны, я тоже любил ее, Поль. И сам не понимал – насколько сильно любил, пока безжалостное копье и отравленные стрелы черного Кулонги не отняли ее у меня. Я был еще ребенком тогда, и я бросился на бездыханный труп и рыдал в отчаянии, как рыдает дитя над родной матерью. Вам, друг мой, она показалась бы отвратительным, безобразным существом, я же находил ее красивой, – так любовь преображает то, что любишь. И я вполне доволен тем, что навсегда останусь сыном Калы, обезьяны-самки.

– Я восхищаюсь вашей верностью прошлому, – отвечал д'Арно. – Но наступит час, когда вам захочется вернуть себе свои права. Запомните то, что я говорю, и будем надеяться, что и тогда это будет также легко осуществимо, как сейчас. Вы не должны забывать, что только два человека в мире – профессор Портер и м-р Филандер могут клятвенно подтвердить, что маленький скелет, который был найден в хижине вместе со скелетом вашего отца и вашей матери, был скелетом детеныша антропоидной обезьяны, а не потомка лорда и леди Грейсток. Это свидетельство весьма важно. Оба они уже не молоды, может быть недолго проживут. А, кроме того, вам разве не приходило в голову, что, узнай мисс Портер истину, она бы порвала с Клейтоном? Вы могли бы иметь богатство, титул и женщину, которую вы любите, Тарзан. Неужели вы об этом не подумали?

Тарзан покачал головой.

– Вы не знаете ее, – промолвил он. – Ничто не могло бы сильнее связать ее, чем удар судьбы, обрушившийся на Клейтона. Она родом из старинной южно-американской семьи, а южане гордятся своей верностью друзьям в несчастье.

Первые три недели Тарзан употребил на то, чтобы возобновить свое прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил по картинным галереям. Он буквально пожирал книги, и мир возможностей, которые раскрывались перед ним в этой области культуры, приводил его в трепет, когда он думал, какие ничтожные крохи общей суммы человеческих знаний может усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит исследованию и изучению; однако, он учился, сколько мог, днем, а по ночам искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных его занятий Париж представлял ничуть не менее богатое поле.

Если он выкуривал слишком много папирос и выпивал слишком много абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть, и что так делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая печаль и большое желание, которое никогда не может быть утолено, – и он старался в этих двух крайностях – работе и развлечениях – уйти от прошлого и свыкнуться с мыслью о будущем.

Однажды вечером он сидел в мюзик-холле, потягивая абсент и любуясь пляской русской танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему взгляд двух злых черных глаз. Человек отвернулся и смешался с толпой у выхода раньше, чем Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в уверенности, что не в первый раз видит эти глаза и что не случайно они следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение, что за ним следят, и, повинуясь сильному в нем животному инстинкту, он обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.

Еще до ухода из мюзик-холла Тарзан совершенно забыл о происшедшем, не обратил он внимания и на подозрительного субъекта, который глубже отодвинулся в тень подъезда на противоположной стороне улицы, как только Тарзан вышел из ярко освещенного здания.

Тарзан и не подозревал, что его не раз провожали таким образом и из этого, и из других мест развлечений. Но он никогда почти не бывал один. На этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.

Когда Тарзан повернул в том направлении, каким он всегда возвращался домой из этой части города, следивший за ним с противоположного тротуара выскочил из засады и быстро побежал вперед.

Тарзан привык проходить улицей Моль по ночам. Тихая и темная, она больше напоминала ему родные джунгли, чем шумные и блестящие окрестные улицы. Если вы хорошо знаете Париж, вы вспомните узкую, не внушающую доверия улицу Моль. Если вы не знаете Парижа, вам стоит только спросить полисмена, и вы услышите, что нет другой улицы в Париже, которую следовало бы старательней обходить с наступлением темноты.

В эту ночь Тарзан прошел пролета два в густой тени грязных старых зданий, окаймляющих невзрачную улицу, как вдруг услышал крики и вопли о помощи, доносившиеся из третьего этажа противоположного дома. Голос был женский. Не успело умолкнуть эхо первого вопля, как Тарзан бросился вверх по лестнице и вдоль темного коридора, туда, где требовалась помощь.

В конце коридора на третьем этаже одна дверь была чуть приоткрыта, и из-за двери слышался тот же голос, что заставил его броситься сюда.

Еще миг – и он стоял в середине слабо освещенной комнаты. Керосиновая лампа горела на высокой каминной полке, отбрасывая тусклый свет на полдюжины отвратительных фигур, – мужчин, за одним исключением. Женщине было лет тридцать. Лицо ее, носящее отпечаток беспутной жизни и дурных страстей, сохранило все-таки следы былой миловидности. Она стояла, прижавшись к стене, с рукою у горла.

– Спасите, мсье, – крикнула она глухо, когда Тарзан вошел в комнату. – Они хотели убить меня.

Обернувшись к мужчинам, находившимся в комнате, Тарзан увидел обычные типы уголовных преступников. Его удивляло, что они не старались улизнуть. Шорох позади заставил его обернуться. Глазам его представились две вещи, сильно его поразившие: один человек украдкой старался выскользнуть из комнаты, но даже и по беглому впечатлению Тарзан узнал в нем Николая Рокова.

Но то, что он еще увидел, представляло более актуальный интерес: огромный верзила на цыпочках подходил к нему сзади с тяжелой дубинкой в руках, а как только и он, и его товарищи увидели, что намерения их раскрыты, – они все разом бросились на Тарзана. Некоторые вытащили ножи. Другие схватили стулья, а верзила с дубинкой занес ее высоко над головой, чтобы с размаху ударить Тарзана и размозжить ему голову.

Но с мозгом, смелостью, мышцами, которые в глубине диких джунглей выдерживали единоборство с мощной силой Теркоза и свирепым лукавством Нумы, не так легко было справиться, как рассчитывали парижские апаши.

Выбрав самого сильного противника – малого с дубинкой, – Тарзан бросился на него со всей яростью и, увернувшись от опустившейся дубинки, нанес ему такой удар, что тот свалился на пол, выбитый из строя.

Затем он повернулся к другим. Тут пошла просто игра. Он наслаждался радостью битвы и хотел крови. Как легкая скорлупа, которая разлетается при первом резком движении, слетел с него тонкий налет цивилизации, и десять дюжих мерзавцев оказались заключенными в маленькой комнате вместе с диким зверем со стальными мышцами, с которым им и думать нечего было справиться.

В конце коридора у наружных дверей стоял Роков, ожидая исхода дела. Он хотел до своего ухода убедиться в том, что Тарзан погиб, но в его расчеты вовсе не входило присутствовать при убийстве.

Женщина все еще стояла на том же месте, где Тарзан застал ее войдя, но за несколько истекших минут выражение лица у нее менялось несколько раз. Притворное отчаяние, которое было на нем написано, когда Тарзан увидел ее, сменилось выражением коварства, когда Тарзан повернулся к нападающим; но эта перемена ускользнула от Тарзана.

Позже – выражения изумления и ужаса сменялись одно другим. И не удивительно! Безупречный джентльмен, которого она своими криками заманила на верную гибель, внезапно превратился в демона-мстителя. Не дряблые мускулы и слабое сопротивление, как они ожидали, а настоящий разъяренный Геркулес.

– Боже! – крикнула она. – Это зверь!

И в самом деле, крепкие белые зубы человека-обезьяны впились в горло одного из нападавших, и Тарзан боролся так, как он научился бороться с огромной обезьяной-самцом из племени Керчака.

Он был одновременно в разных местах, бросаясь взад и вперед по комнате гибкими прыжками, напоминавшими женщине пантеру, которую она видела в зоологическом саду. Чья-то кость затрещала под его железной рукой, здесь вывихнуто плечо, когда он отрывал от себя чью-то руку.

С воплями боли негодяи, один за другим, спешили выскочить из комнаты: но раньше, чем появился первый, окровавленный и изломанный, Роков успел сообразить, что не Тарзану придется лежать здесь мертвым этой ночью, и он поспешил к ближайшему притону и сообщил в полицию, что на улице Моль, № 27, третий этаж совершается убийство.

Когда явилась полиция, она нашла трех человек, которые стонали, лежа на полу, перепуганную женщину, забившуюся на грязную кровать, и хорошо одетого джентльмена по середине комнаты, по-видимому, поджидающего подкрепления, которое должно было явиться в лице полицейских, шаги которых он слышал издалека. Но в последнем они ошибались: сквозь прищуренные веки на них смотрели серо-стальные глаза дикого зверя. Как только послышался запах крови, последний след культурного налета слетел с Тарзана, и теперь он стоял наготове, как лев, оцепленный охотниками, поджидая первого нападения, готовый броситься на первого напавшего.

– Что здесь произошло? – коротко спросил один из полицейских.

Тарзан объяснил в двух словах, но, когда он обернулся к женщине за подтверждением, он был поражен ее ответом.

– Он лжет! – пронзительно закричала она, обращаясь к полицейским. – Он вошел ко мне, когда я была одна, с дурными намерениями. Когда я оттолкнула его, он убил бы меня, если бы мои крики не привлекли сюда проходивших мимо господ. Это дьявол, господа. Он один чуть не убил десять человек – руками и зубами.

Тарзан был так поражен ее неблагодарностью, что на мгновение был ошеломлен. Полиция была настроена скептически – ей уже приходилось иметь дело с этой самой особой и ее милой компанией. Но тем не менее – полицейские – не судьи, а потому они решили арестовать всех, находившихся в комнате, с тем, чтобы те, кто к этому приставлен, отделили правых от виноватых.

Но они вскоре убедились, что легко сказать этому хорошо одетому молодому человеку что он арестован, но совершенно другое – заставить его повиноваться.

– Я ни в чем не виноват, – заявил он спокойно. – Я только защищался. Не знаю, почему женщина сказала вам то, что она сказала. Она не должна ничего иметь против меня, потому что я ни разу не видал ее, пока не вошел в эту комнату, привлеченный ее криками о помощи.

– Хорошо, хорошо, – сказал один из полицейских, – на то есть судьи, чтоб выслушать все это, – и он двинулся вперед, чтобы положить руку на плечо Тарзана. В следующее мгновение он лежал, скорчившись в углу комнаты, а когда его товарищи бросились на человека-обезьяну, они испытали на себе то же, что только что перед тем испытали апаши. Он расправился с ними так быстро и грубо, что они не успели даже вытащить свои револьверы.

В течение короткого боя Тарзан обратил внимание на открытое окно и, по ту сторону окна, на что-то – не то дерево, не то телеграфный столб – он не мог хорошенько разобрать. Когда последний полицейский был брошен на пол, один из его товарищей, успевший вытащить револьвер, выстрелил в Тарзана. Он дал промах, а раньше, чем он успел выстрелить вторично, Тарзан сбросил лампу с камина, – комната погрузилась во мрак.

Вслед за этим присутствующие увидели, как легкая фигура прыгнула на подоконник раскрытого окна и одним прыжком, как пантера, перенеслась на столб по ту сторону улицы. Когда полицейские оправились и спустились на улицу, их пленника нигде не было видно.

Нельзя сказать, чтобы они очень кротко обошлись с женщиной и с теми из мужчин, которые не удрали, когда они доставили их в участок; теперь они представляли собой очень жалкий и потрепанный полицейский отряд. Им не улыбалась перспектива донести начальству, что один невооруженный человек всех их разбросал по полу и затем исчез с такой легкостью, будто их тут и вовсе не было.

Полицейский, остававшийся на улице, клялся, что никто не выпрыгнул из окна и не вышел из дому со времени их прихода. Его товарищи склонны были думать, что он лжет, но доказательств у них не было.

Спустившись со столба за окном, Тарзан, повинуясь инстинкту джунглей, посмотрел вниз раньше, чем спуститься. И он был прав – внизу, у самого столба, стоял полицейский. Вверху не было никого, и Тарзан полез вверх. Верхушка столба была вровень с крышей дома; мускулам, которые годами помогали ему перебрасываться с одного дерева на другое в девственных лесах его родины, ничего не стоило перенести его через пространство, отделяющее столб от крыши. С одного здания он перебрался на другое, пока на одном из перекрестков не заметил такого же столба, по которому он и спустился.

Несколько пролетов он быстро пробежал. Затем зашел в маленькое ночное кафе и в умывальной комнате смыл и счистил с рук и с платья все следы своего путешествия по крышам. Выйдя оттуда через несколько минут, он медленно, шагом праздношатающегося, направился домой.

Недалеко от дома, когда он пересекал ярко освещенный бульвар и ему пришлось приостановиться под блестяще освещенной аркой, пропуская приближающийся лимузин, он услышал, как нежный женский голос окликнул его по имени. Подняв глаза, он встретил улыбающийся взгляд Ольги де Куд, наклонившейся вперед с заднего сиденья автомобиля. Он низко поклонился, отвечая на ее дружеское приветствие. Когда он выпрямился, автомобиль был уже далеко.

– Роков и графиня де Куд – две встречи в один вечер, – рассуждал он сам с собой. – Париж, очевидно, не так уж велик.