Текст книги "Яйцо Ангела"

Автор книги: Эдгар Пенгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Эдгар Пенгборн
ЯЙЦО АНГЕЛА

Блейн – Мак-Каррену.

Август 10, 1951 г. М-ру Кливленду Мак-Каррену, Федеральное Бюро Расследований, Вашингтон, округ Колумбия.

Дорогой сэр, в соответствии с Вашим запросом я прилагаю распечатку относящегося к делу дневника покойного доктора Бэннермана. Оригинал документа будет храниться в отделении впредь до вынесения соответствующего распоряжения.

Наше расследование не выявило связей между др. Бэннерманом и какой-либо организацией подрывного или иного толка. Насколько нам удалось узнать, он был именно тем, кем казался: безобидный отдыхающий на покое, с небольшим независимым доходом; до известной степени нелюдим, но отзывы местных торговцев и соседей хорошие. Связи между доктором Бэннерманом и деятельностью того характера, что может заинтересовать Ваш департамент, кажутся совершенно невозможными.

Ниже приведенная информация выбрана из разных частей дневника д-ра Бэннермана и соединена в соответствии с результатами наших собственных ограниченных расследований. Он родился в 1898 году в Спрингфилде, Массачузетс, там же посещал среднюю школу, закончил Гарвард в 1922 году; работа прерывалась двухлетней службой в армии. Был ранен в сражении при Аргонне, имел травму позвоночника. Получил докторскую степень по биологии в 1926 году. Последствия военного ранения потребовали госпитализации в 1927-28 годах. С 1929 по 1948 год преподает естественные науки в одной из частных школ Бостона. Опубликовал два пособия по введению в биологию – в 1929 и в 1937 годах. В 1948 году оставил преподавание; пенсия и скромный доход от начислений за учебники, видимо, сделали этот шаг возможным. Кроме деформации позвоночника, заставлявшей его сутулиться при ходьбе, его здоровье оставалось крепким. Результаты вскрытия позволяют предположить, что состояние позвоночника могло причинять ему болезненные ощущения, но он ни с кем не говорил об этом, даже со своим врачом, д-ром Лестером Морсом. Нет также свидетельств склонности к наркотикам или алкоголю. В одном из ранних фрагментов дневника д-р Бэннерман характеризует себя как натуралиста-созерцателя: «я скорее хотел бы сидеть на пеньке, чем писать монографии: это куда благодарнее». Д-р Морс и другие, знавшие д-ра Бэннермана лично, говорили мне, что здесь содержится глубокий намек на склад его личности.

Я недостаточно подготовлен, чтобы комментировать его дневник; могу лишь сказать, что не располагаю доказательствами для подтверждения или отрицания выводов д-ра Бэннермана. Дневник изучался моим непосредственным начальством, д-ром Морсом и мною лично. Считаю само собой разумеющимся, что и Вы сохраните дело в строжайшем секрете.

К дневнику прилагаю также заключение д-ра Морса, написанное по моей просьбе для нашей документации и для Вашего сведения. Вы отметите: приводя нужные данные, он говорит о том, что характер смерти не противоречит заключению об эмболии. Свидетельство о смерти он подписал с этим диагнозом. Вы также найдете в моем письме от 5 августа, что тело д-ра Бэннермана обнаружил именно д-р Морс. Будучи близким другом покойного, д-р Морс был не в состоянии провести аутопсию. Она была проведена д-ром Стивеном Клайдом из того же города и была практически отрицательной по отношению к выяснению причин смерти, не подверждая и не опровергая первоначального диагноза д-ра Морса. Если Вы захотите прочесть протокол вскрытия целиком, буду рад выслать копию.

Д-р Морс говорит, что насколько ему известно, у д-ра Бэннермана не было родных. Он никогда не был женат. В течение двенадцати сезонов каждое лето он снимал небольшой коттедж у сельской дороги в двадцати пяти милях от города; навещали его очень редко. Сосед, м-р Стил, упомянутый в дневнике – фермер, 68 лет, хороший характер, – говорил мне, что «так и не познакомился как следует с д-ром Бэннерманом».

В нашем отделении сложилась уверенность, что до появления новой информации дальнейшее активное расследование вряд ли оправдано.

С уважением – Харрисон Блэйн, капитан полиции штата.

Огаста, М.

Приложение: Извлечения из дневника д-ра Дэвида Бэннермана. Заявление Лестера Морса, д-ра медицины.

Примечание архивиста: Следующий документ, поначалу прилагавшийся в качестве неофициального «довеска» к вышеозначенному письму, был любезно предоставлен нашему учреждению миссис Хелен Мак-Каррэн, вдовой первого президента Всемирной Федерации, павшего смертью мученика. Прочие личные и государственные бумаги президента Мак-Каррена, многие из которых датированы теми годами, когда он еще служил в ФБР, доступны обозрению в Институте мировой истории (Копенгаген).

ЛИЧНАЯ ЗАПИСКА. БЛЭЙН – МАК-КАРРЕНУ, датировано 10 авг. 1951 года. 

Дорогой Клив, кажется я не объяснил в официальном письме, что тебя пришлось втянуть во все это из-за той скотины Клайда. У него длинный язык. Случилось так, что… Когда он влетел в кабинет всучить мне доклад о вскрытии, он уже орал о совершенно отрицательных результатах (есть у него свой кодекс чести), а на моем столе он увидел страницу дневника. Док Морс в это время был у меня. Боюсь, что мы оба на него отвязались (Клайд вызывает к себе такое отношение, а мы как раз Были в ТОМ Состоянии Духа), так что старый пердун решил, что он напал на подрывную деятельность. Принадлежит к этой породе Твердо Лобых. Поднял такой визг насчет обращения в Высокие Инстанции, что я понял: – это он про твой улей, и решил опередить письмо, которое он обязательно наваляет. Думаю, что его литературные усилия не удастся просто сунуть в папку № 13.

Он может говорить что угодно про мой характер, но даже я не предполагал, что он заложит своего коллегу. Док Морс лучший из лучших, и не надумал бы утаивать любое свидетельство, для нас важное, как поминается в письме Клайда. Что Док сделал, так это посоветовал Клайду в очень приятной манере в приватности моего кабинета слетать на Луну на том-то и том-то. Я бы сам хотел выразить тоже самое. Так что Клайд побежал жаловаться учительнице. Понял, что я говорю про язык? Однако (тьфу, тьфу) не думаю, что он разглядел в дневнике достаточно, чтобы понять, о чем все это.

Насчет дневника, черт возьми, Клайд, я не знаю. Если у тебя есть какие-то идеи – давай. Боюсь что сам не верил в ангелов. Но как подумаю про эффект, если история выплывает наружу – это, брат… оказывается старый Бэннерман жил тут с ангелицей и они даж-ж-же не состояли в законном браке! Ай-яй-яй.

А какая будет пища для звонков от разных психов, жаждущих объяснить все как есть! Специалисты по кормлению и уходу за ангелами. Способы ангелозащиты. «За моим окном пять минут назад летал АНГЕЛ!» «СДЕЛАЙТЕ АНГЕЛЬСТВО ВЫГОДНЫМ ПРЕДПРИЯТИЕМ В ВАШЕ СВАБОДНОЕ ВРЕМЯ!!!» Когда мы увидемся? Ты говорил, что вроде можешь выкроить свободную недельку в октябре. Если бы мы сошлись вдвоем, глядишь, и удалось бы нащупать смысл там, где его сейчас нет. Я слышал, что сидр в этом году обещает быть удачным. Приезжай и попробуй. Мои наилучшие Дженни и всему выводку, ну и Хелен, коиечно.

С уважением Харри.

P.S. Если по дороге наткнешься на ангелов и они не захотят ждать представителей власти вези их сразу на допрос в сенат – тогда мы будем точно знать что мы чокнутые.

X.

ИЗ ДНЕВНИКА ДЭВИДА БЭННЕРМАНА, июнь, 1-го-июль 29-го, 1951 г.

1 июня.

Должно быть, около трех недель назад на нас и свалилась эта летающая тарелка. Наблюдатели с другой стороны Кэтахдина видели, как она опускалась сюда; наблюдатели же с той видели, как она садилась там. Размеры – где-то между шестью дюймами и шестьюдесятью футами в диаметре (или она была сигарообразной?), и скорость какая угодно. Кажется, в итоге все сошлись на розовом цвете. Было достаточно официального пустозвонства, обязанного произвести впечатление, успокоить и разочаровать. Я придал очень мало значения общему экстазу и еще меньше – комментариям: естественно, я считал, что это ПРОСТО летающая тарелка. Но Камилла нынче высидела ангела.

Это должна была быть Камилла. Возможно, я здесь мало уделил внимания моим курочкам. В последние дни мне приходит в голову мысль, что этот дневник может иметь значение не только для моих глаз, оказаться не только утехой старческого одиночества, чтобы притупить жало смерти; ангел в доме круто все меняет. Мне следует помочь возможному читателю осмыслить все это.

У меня восемь несушек: все годовалые, исключая Камиллу, для нее это третья весна. Дважды я оставлял ее зимовать на ферме моего соседа Стила, когда запирал свой сарай и улетал погреть зябкие косточки во Флориду, потому что еще молоденькой курочкой она имела завораживающую меня манеру. Я никогда не смог бы съесть Камиллу; она только глянула бы на топор с тем самым выражением острого неодобрения (а уж это обязательно!), и я ощутил бы, что обезглавливаю по крайней мере любимую тетушку. Единственная дань сентиментальности – ее ежегодная жажда материнства, что, впрочем, совершенно нормально для белых плимутроков.

В этот раз она удачно соорудила гнездо в самой гуще черной смородины. Когда я отыскал его, то высчитал, что опоздал недели на две. Мне пришлось перехитрить ее, наблюдая за нею из окна – у нее хватало ума не передвигаться в открытую от кормушки прямо к гнезду. Когда же я, изодравшись в кровь, добрался до ее убежища, она уже высиживала девять яиц и встретила меня, как заклятого врага. Они не могли быть оплодотворены, ведь петуха я не держу, и я уже успел ограбить ее, когда заметил, что девятое яйцо не от нее. Оно было густо-синее и прозрачное, вспыхивающее изнутри искрами, отчего я вдруг подумал о первых звездах в ясный вечер. Величиной оно было с камиллины яйца. Там был зародыш, но разглядеть его не удалось. Я вернул яйцо под ее лихорадочно-горячую грудку и вернулся не спеша в дом выпить холодного.

Это было десять дней назад. Я понял, что следует вести записи: каждый день я осматривала голубое яйцо, наблюдал растущую в нем неведомую жизнь.

К настоящему времени ангел уже три дня как вылупился. Сейчас я впервые собрался с мыслями настолько, чтобы взяться за перо.

Я испытывал нечто вроде умственной апатии, ранее мне незнакомой. Неточный термин: не столько апатии, сколько озабоченности без четкого понимания, что же меня так заботит. Как у ученого, у меня есть определенная репутация. Но именно сейчас желание накапливать данные начисто отсутствовало: мне просто хотелось сесть спокойно и дать правде, если она есть, войти в бездействующий мозг. Возможно, это часть процесса одряхления – хотя вряд ли. Осколки чудесной синей скорлупы лежат на моем столе. Не могу назвать это исследованием: мои мысли блуждают в этой синеве, не узнавая ничего, что можно облечь в слова.

Ангел расколол скорлупу на две неравные половинки. Очевидно, что это было сделано ею (да, это именно ОНА) с помощью маленьких роговых наростов на локтях: эти наросты отпали на второй день. Мне очень хотелось увидеть, как она разбивала скорлупу, но когда я добрался до гнезда в гуще смородины три дня назад, она уже вылупилась. Высунув свою точеную головку из перышек Камиллы, она сонно улыбнулась и спряталась опять в жаркую темноту – обсыхать. Что я еще мог, кроме как убрать отсюда свою неуклюжую тушу, подобрав осколки скорлупы? Собственную камиллину кладку я убрал за день до этого – Камилла была лишь чуточку раздражена. Удаляя их, я нервничал, даже видя, что они точно снесены Камиллой, но все обошлось. Для пущей верности я разбил каждое. Очень тухлые яйца и ничего больше.

Вечером я занервничал из-за крыс и ласок, как нервничал бы и раньше. Приготовив в кухне ящик, я пересадил парочку, и ангелочка спокойно лежала в моих сомкнутых ладонях. Сейчас они там. Думаю, что им уютно.

Через два дня после появления из яйца ангелочка была величиной с мой указательный палец, ростом около трех дюймов, пропорции – как у шестилетней девочки. Тело, кроме головы, кистей, и, наверное, подошв ног, покрыто пушком цвета слоновой кости; открытая часть кожи мерцает розоватым светом – именно мерцает, как внутренность некоторых морских раковин. Чуть выше лопаток имеются два выроста, которые я считаю формирующимися крыльями. Трудно счесть их добавочной парой специализированных передних конечностей. Мне кажется, что это скорее полностью дифференцированные органы; возможно, они будут похожи на крылья насекомых. Интересно: никогда не представлял себе жужжащих ангелов. Может быть, она и не будет такой. О6 ангелах я знаю крайне мало. Сейчас выросты покрыты плотной оболочкой, несомненно, защитным чехлом, который будет сброшен, как только мембраны (если это мембраны) созреют для роста. Между выростами виден слегка выступающий участок – видимо, специализированная мускулатура. В остальном ее сложение полностью человеческое, вплоть до пары крошечных пуговичек, видимых под пухом; какой смысл их иметь яйцекладущему организму, выше моего понимания. (Просто для сведения: настолько же выше, насколько пейзаж Коро, «Неоконченная» Шуберта, полет колибри или мир, выстроенный инеем на оконнном стекле). Пух на голове за три дня ощутимо подрос и отличается от телесного пушка – позже он станет напоминать человеческие волосы, примерно так, как бриллиант напоминает гранитную плиту…

Случилась любопытная вещь. Я подошел к ящику Камиллы после того, как написал это. Джуди уже спокойно улеглась перед ним. Головка ангелочки торчала из-под перьев, и я подумал – с большей словесной оформленностью, чем обычно требуют подобные мысли: «Вот стою я, натуралист средних лет, в здравом уме, наблюдая за трехдюймовым яйцекладущим млекопитающим в пуху и, с крыльями». И тут она хихикнула. Тогда ее могла насмешить моя фигура, для нее, должно быть, невероятно громадная и комичная. Но другая мысль возникла без слов: «Я больше не одинок». И ее лицо – чуть больше монетки – немедленно изменилось – от смеха к счастливой и дружеской задумчивости.

Джуди и Камилла – старые друзья. Ангел Джуди не волнует. Я без опаски оставляю их одних. Мне надо поспать.

3 июня.

Прошлый вечер я не записывал. Ангелочка говорила со мной, и когда она кончила, я немедленно уснул на кушетке, передвинутой в кухню, чтобы все время быть рядом.

Меня никогда особенно не впечатляли доказательства существования экстрасенсорного восприятия. На счастье, мой ум еще способен воспринять новизну: для ангела же это само собой разумеется. Ее крохотный рот очень выразителен, но существует лишь для мимики и еды – не для речи. Наверное, она могла бы говорить со своими, если бы захотела, но смею думать, что звук был бы за пределами моей способности слышать, да и воспринимать тоже.

Прошлым вечером, когда я занес гнездо внутрь и заканчивал свой поспешный холостяцкий ужин, она вскарабкалась на край ящика и указала на себя, а потом на кухонный стол. Боясь дотронуться до нее своей громадной рукой, я подставил ей ладонь, и она уселась там. Камилла всполошилась, но ангелочка глянула через плечо, и Камилла утихла, наблюдая, но больше не тревожась.

Столешница из фаянса, и ангелочка вздрогнула. Я свернул полотенце и застелил его шелковым носовым платком; ангелочка с видимым удовольствием уселась на это сооружение близ моего лица. Я даже не удивился. Значит, она уже научила меня успокаивать рассудок. Во всяком случае, мне это удалось безо всяких сознательных усилий.

Сначала она коснулась меня визуальными образами. Как я смогу пересказать их обычными словами, если у них нет ничего общего даже со снами? Они лишены всякой символической связи с моим разрозненным прошлым: никакого явного соединения с любой давней банальностью – короче, никакого вовлечения моей собственной личности. Я смотрел. Я был в движущемся видении, где не участвовали ни зрение, ни слух, ни плоть вообще. Но пока я созерцал, мой мозг плыл, сознавая, где моя плоть, навалившаяся на кухонный стол. Войди кто-нибудь в кухню, поднимись в курятнике тревога – я бы уловил это.

Долина, какой я не видел (и не увижу) на Земле. Мне довелось повидать многие прекрасные места этой планеты, некоторые из них были просто умиротворяющими. Однажды я сел на тихоходный лайнер до Новой Зеландии и долго забавлялся океаном в течение многих дней. Вряд ли я смогу пояснить, как узнал, что это не Земля. Трава долины была зеленой по-земному; река внизу вилась сине-серебристой нитью под вполне знакомым солнцем; деревья были вполне схожи с соснами и кленами, да, возможно, и были ими. Но это была не Земля. Я ощущал горы, вознесенные на незнакомую высоту по сторонам долины – снег, янтарь, золото. Наверное, янтарный блик был непохож на те цвета гор, которые я видел в нашем мире. Или я мог понять, что это не Земля, просто потому, что ее разум – обитающий в невероятно маленьком мозгу, меньше кончика мизинца, – сказал мне это.

Наблюдал я и двух обитателей этого мира, летевших отдохнуть в мире солнечных трав, куда меня привело мое духовное зрение. Тела взрослых; такой будет моя ангелочка, когда подрастет; однако эти двое были мужчинами, а один из них – темнокожий. Он был еще и стар; лицо в тысячах морщин, мудрое и полное спокойствия; второй весь горел и сверкал юностью; оба они были прекрасны. Пух на темнокожем пожилом ангеле был красновато-коричневым; у второго – цвета слоновой кости с оранжевым отливом. Их крылья были настоящими мембранами, сиявшими большим разнообразием оттенков нежного свечения, чем я видел даже на крыльях стрекоз; я не мог сказать, какой цвет преобладает, ибо каждое движение рождало вспышку изменений… Оба они привольно расположились на траве. Я осознал, что они говорят друг с другом, хотя их губы шевельнулись только раз или два. Они кивали, улыбались и время от времени подчеркивали что-то порханием рук.

Громадный кролик проскакал мимо них. Я знал (думаю, что благодаря усилиям моей ангелочки), что это животное одних размеров с нашими дикими. Позже сине-зеленая змея – втрое больше любого из ангелов – проструилась мимо них в траве; старший потянулся и рассеянно погладил ее по голове, и я думаю, что он сделал это, не прерывая разговора.

Ленивыми прыжками явилось третье создание. Оно было чудовищно, однако я не почуял ни в себе, ни в ангелах никакой тревоги. Вообразите существо, до самой головы походящее на кенгуру, восьми футов росту, и зеленое, как кузнечик. То есть длинный балансирующий хвост и гигантские ноги были в нем единственными кенгуриными чертами; туловище же над массивными бедрами было не карликовым, а плотным и квадратным; руки и кисти – абсолютно гуманоидные, голова круглая, человеческая, за единственным исключением – у него была единственная ноздря, а рот был прорезан вертикально; имелись глаза, большие и ласковые. У меня возникло впечатление высокого интеллекта и природной доброты. В одной из его человеческих рук – два инструмента, настолько обычных и знакомых, что я понял – мое тело там, в кухне, смеется от удивления. Но ведь ясно, что садовая лопата и грабли – это основа. Изобретенные однажды, – кажется, мы сделали это в неолите, – они вряд ли изменятся за тысячелетия.

Этого «фермера» ангелы остановили, и все трое заговорили о чем-то. Огромная голова согласно кивала. Думаю, что молодой ангел пошутил: эти конвульсии огромного зеленого лица могли быть только смехом. Затем дружелюбное чудовище причесало траву на пятачке в несколько квадратных ярдов, вскопало дерн и как следует разгладило поверхность, ну в точности как любой умелый садовник – с одной только разницей: он двигался с легкой расслабленностью существа, чья сила много больше той, что требуется для его дела…

Я снова был в своей кухне и видел то же, что и всегда. Моя ангелочка исследовала стол. На нем лежал хлеб и стояла тарелка клубники со сливками. Она попробовала хлебную корочку: кажется, ей вполне понравилось. Я предложил ей клубники: она выковырнула семечко и пожевала его, но мякоть ее совсем не заинтересовала. Я набрал в ложку подслащенных сливок: держась обеими ручками за край, она попробовала. Думаю, что это ей тоже пришлось по вкусу. Очень глупо с моей стороны было не подумать о том, что она может быть голодна. Я принес вина из буфета: она пытливо смотрела на него, и тогда я капнул немного на ручку ложки. Это ее очень обрадовало: она хихикала, похлопывала себя по маленькому животику, хотя, боюсь, шерри был не особенно хорош. Я положил еще несколько крошек кекса, но она показала, что сыта, подошла вплотную к моему лицу и поманила наклонить голову.

Она тянулась ко мне, пока не прижала обе ладони к моему лбу – я почувствовал только то, что ее ладони оказались там – и долго простояла так, стараясь что-то сказать мне.

Это было трудно. Образы возникали относительно легко, но сейчас она передавала довольно сложные абстракции: мой неуклюжий мозг буквально страдал от усилий принять это. Что-то ускользало. Мне был доступен лишь самый грубый слой понимания. Представьте себе равносторонний треугольник; поместите на каждом углу слова «набирать», «собирать», «подбирать». Значение, которое она хотела донести до меня, находилось в центре треугольника.

У меня к тому же родилось ощущение, что в ее обращении содержалось частичное объяснение того, зачем она была послана в этот прекрасный и проклятый мир.

Она выглядела очень усталой, когда отстранилась от меня. Я протянул ладонь, и она вскарабкалась на нее, чтобы я отнес ее обратно в гнездо.

Вечером она со мной не разговаривала и есть не стала, но показала, почему. Высунувшись из перьев Камиллы ровно настолько, чтобы повернуться ко мне спинкой, она показала проростки крыльев. Защитные оболочки спали, крылья быстро отрастали. Они, наверное, мягкие и слабые. Она сама была очень усталой и почти тотчас же нырнула обратно в теплый мрак.

Камилла, должно быть, тоже измучена. Не думаю, чтобы она сходила с гнезда больше двух раз с той поры, когда я внес их в дом.

4 июня.

Сегодня она сумела взлететь.

Я узнал это в полдень, когда копался в саду, а Джуди млела на солнцепеке. Что-то, не звук и не взгляд заставило меня поспешить в дом. Я увидел ангелочку через стеклянную дверь прежде, чем открыл ее. Одна ее ножка запуталась в мерзкой петле из проволоки, выбившейся из дыры в сетке. Ее первый тревожный рывок скорее всего затянул петлю так, что ручкам не хватило сил ослабить проволоку.

К счастью, я успел разрезать проволоку садовыми ножницами раньше, чем потерял голову; тогда она смогла освободить свою ножку, ничего не повредив. Камилла была в отчаянии и, встопорщившись, металась вокруг, но, что странно, абсолютно молча. Никаких известных звуков куриной паники: случись беда с обычным цыпленком, он бы крышу снес одним писком.

Ангелочка подлетела ко мне и снизилась, прижав ладони к моему лбу. Мысль вошла в меня сразу: «Все в порядке». Она слетела вниз передать то же самое Камилле.

Да, и тем же самым образом. Я видел, как Камилла встала у моей ноги, вытянув шею и опустив голову, а ангелочка прижала руки к обеим сторонам ее зубчатого гребешка. Успокоившись, Камилла заквохтала как обычно и растопырила крылья для прикрытия. Ангелочка нырнула под них, но, думаю, только затем, чтобы успокоить Камиллу – по крайней мере, она просунула сквозь перья головку и подмигнула мне.

Должно быть, она увидела что-то, потому что выбралась наружу, подлетела ко мне и тронула пальцем мою щеку; посмотрела на него, увидела влагу, сунула палец в рот и сделала гримаску, засмеявшись.

Мы вышли на солнце (Камилла тоже), и ангелочка показала мне, что значит летать. Даже сам Шуберт не сумел бы выразить столько ликования, сколько ее первый свободный полет. Секунду она словно бы сидела перед моими глазами, лучащаяся радостью; в следующее мгновение она уже была цветной точкой на облаке. Попробуйте вообразить нечто, рядом с чем колибри покажется скучной и вялой, и вы поймете.

Ангелы жужжат. Тише колибри, но громче стрекозы. Похоже, к примеру, на звук крыльев бабочки-бражника. Той самой, которую я называл в детстве бабочка-птичка.

Самой собой, я испугался. Сперва из-за того, что могло случиться с нею, но зря: не думаю, что ей было опасно любое дикое животное, кроме Человека. Я увидел ястреба, спланировавшего к тому цветному вихорьку, где она танцевала сама с собой, и вот она уже мелькает вокруг него радужными кольцами; когда его круги сузились, я перестал ее видеть, но она, видимо, почуяв мой страх, снова возникла передо мной, уже знакомо касаясь моего лба. Я понял, что ей весело и уловил, что она считает ястреба «ленивым типом». Ну, про «Assirer Cooperi» я бы такого не сказал, но здесь все зависит от точки зрения. Думаю, что она успела прокатиться на его спине и, без сомнения, обхватила своими говорящими ручками его свирепую голову.

Позже меня ужаснула мысль: она ведь могла не захотеть вернуться ко мне. Что я такое по сравнению с солнцем и ясным небом? Вспышка ужаса во мне заставила ее быстро повернуться, и ее руки отчетливо сказали: «Ничего никогда не бойся – тебе это не нужно».

В этот день меня опечалило и то, как мало участия принимает во всем старушка Джуди. Я-то помню, как она носилась вихрем… Ангелочка, должно быть, услышала мою мысль, потому что долго стояла возле головы дремлющей собаки, пока ее хвост радостно постукивал по теплой траве…

Вечером ангелочка плотно поела – две или три крошки кекса и капелька шерри, и у нас состоялся почти долгий разговор. Я так и запишу его здесь, не стремясь к большой точности. Я спросил ее:

– Как далеко твой дом?

«Мой дом здесь».

– Слава Богу: но я хотел бы знать, где место, откуда пришел твой народ.

«Десять световых лет».

– То, что ты показала мне, та тихая долина, она тоже в десяти световых годах отсюда?

«Да. Но с тобой через меня говорил мой отец. Он рос, когда путешествие началось. Ему двести сорок лет – наших лет: наш год длиннее на тридцать два дня».

Первое, что я почувствовал, был прилив облегчения: ведь я боялся, согласно основам земной биологии, что такой взрывной, ускоренный рост после появления из яйца предсказывает короткую жизнь.

Тогда хорошо. Она сможет пережить меня, даже на несколько сот лет.

– Твой отец сейчас здесь, на этой планете? Смогу я его увидеть?

Она отвела руки – наверное, вслушиваясь. Ответ был таков:

«Нет, ему очень жаль. Он болен и не сможет жить долго. Мне надо будет повидать его через несколько дней, когда я буду летать лучше. Он учил меня двадцать лет после моего рождения».

– Не понимаю. Мне казалось, что…

«Позже, мой друг. Отец благодарен тебе за доброту ко мне».

Я не могу сказать, что я чувствовал. В ее мыслях не было ни капли высокомерия.

– И он показывал мне все то, что видел своими глазами, в десяти световых годах отсюда?..

«Да».

Теперь она хотела, чтобы я отдохнул; уверен, что она знает, каких чудовищных усилий стоило моему мозгу функционировать так. Но прежде чем закончить нашу беседу и жужжа, слететь к гнезду, она передала мне вот это, и я принял с такой четкостью, что ошибки не могло быть:

«Он говорит, что всего пятьдесят миллионов лет назад это были такие же джунгли, как Земля сейчас».

8 июня.

Четыре дня назад, когда я встал, ангелочка завтракала, а маленькая Камилла была мертва. Ангелочка, увидев, что сон исчез из моих глаз, проследила, как я осматривал Камиллу, а затем слетела ко мне. Я принял следующее:

«Это тебя огорчает?»

– Не знаю точно. – Можно привязаться к курице, особенно к сварливой и домовитой старушке, чья натура имеет с твоей собственной так много общего.

«Она была стара. Ей хотелось иметь стаю цыплят, а я не могу остаться с нею. Поэтому я…» – Здесь какая-то неясность: наверное, моему разуму было слишком трудно уловить это: «… поэтому я собрала ее жизнь». Она так и сказала: «собрала».

Смерть Камиллы казалась естественной, разве что судороги агонии должны были взрыть солому, но этого не случилось. Может быть, ангелочка прибрала тело старушки декорума ради, хотя вряд ли силы ее мышц хватило бы на это, – Камилла весила около семи фунтов.

Я похоронил ее на краю сада, и ангелочка кружила над моей головой, а я вдруг вспомнил странную картину, которую принял тогда за сон. Облитая лунным сиянием ангелочка, прижимающая ладони к голове Камиллы, затем нежно касающаяся ртом горла Камиллы, чуть раньше, чем голова наседки поникает и исчезает из моих глаз. Вероятнее всего я и вправду проснулся и увидел, как это было. Но я был как-то странно равнодушен – а сейчас, когда я думаю об этом, даже испытываю удовлетворение…

После похорон руки ангелочки сказали: «Присядь на траву, и мы поговорим… Спрашивай меня. Я скажу все, что смогу. Мой отец просит тебя записать это».

Так мы и беседовали последние четыре дня. Я ходил в школу – медлительный, но жадный ученик. Чтоб не писать все подряд – к вечеру бывал уже вымотан, – я старался делать заметки. Сейчас она улетела повидать отца и не вернется до утра. Я постараюсь сделать читаемую версию своих записей.

Когда она пригласила спрашивать, я начал с того, что волновало меня: как натуралиста – увы, бывшего – больше всего: я не мог понять, как существа не крупнее тех взрослых особей, что я наблюдал, могут класть яйца – не меньше Камиллиных. И еще я не мог понять, почему, если они вылупляются почти взрослыми и способны усваивать разнообразную пищу, им, то есть ей, нужны эти смешные, прелестные и явно функционирующие груди. Когда ангелочка поняла мое затруднение, она разразилась хохотом: ее носило по всему саду, она ерошила мои волосы и щипала меня за уши. Приземлившись на лист ревеня, она с чудесным озорством изобразила наседку, несущую яйца, вплоть до кудахтанья. Тут и я принялся беспомощно хрюкать – это мой способ смеяться: и так прошло немало времени, пока мы унялись. Затем она постаралась объяснить.

Они и вправду млекопитающие; их дети – двое, самое большее трое при средней продолжительности жизни в двести пятьдесят лет – рождаются почти по-человечески. Ребенка нянчат – тоже по-человечески, пока его мозг не начинает хоть немного реагировать на их безмолвный язык: это длится три или четыре недели. Затем он помещается в совершенно другую среду. Она не смогла подробно описать это, потому что мой уровень образования не слишком помогал мне схватить суть. Это некая газообразная субстанция, задерживающая физическое развитие на неопределенный период, в то время как умственное развитие продолжается. Им пришлось, сказала она, около семи тысяч лет совершенствовать всю эту технику; после того как они впервые напали на идею, они никогда не спешат. Дитя находится под этим деликатным и точным контролем где-то с пятнадцати до тридцати лет – срок зависит не только от умственных способностей, но и от будущего рода деятельности, который он предположительно избирает, как только его разум достаточно обогащен, чтобы сделать выбор.

В течение этого срока его интеллект неуклонно воспитывают терпеливые учителя, которые…