Текст книги "Задание (Повесть)"

Автор книги: Эдгар Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Подождем еще. Думаю, что придет связной от партизан. Войдите к нему в доверие. Но не навязывайтесь.

– Это ясно. Будьте покойны.

– Если придут из деревни, например этот дурачок, задержите его, предложите себя для связи с партизанами. И дайте знать мне. Как вы это сделаете?

– Как и договорились: на плетень…

Опять захрустели шаги, голоса стали удаляться.

– …повешу красную тряпку, в чердачном окне – фонарь…

Говоривший закашлялся сухим, каким-то металлическим кашлем, и тут Женька узнал его. Это был Егор Самохин, лесник с кордона!

Разговор еще слышался некоторое время, потом стало тихо. Женька подождал минут двадцать и вылез из колодца.

В деревне он пробрался к дому ветеринара, но во времянке было пусто. Такого еще не бывало! В хозяйском доме не было света, но Женька стал стучать. Старуха, разбуженная им, отчитала его, а про ветеринара сказала, что уехал, а куда – ей не докладывают. Про Сергуню Женька спрашивать не решился.

Ясно было одно – что-то случилось.

Он добрался до блиндажа и вскрыл тайник. Хотелось взять автомат, но он был слишком громоздок. Женька взял две «лимонки» и оба пистолета.

И сразу почувствовал себя уверенней. Можно пойти на кордон и прикончить предателя Самохина, пока не поздно. Но куда все подевались? Это очень тревожило, и он решил подождать. Может, Лешка появится или Пашка. Он пришел к своему дому, пробрался к сараю, наверх, на сеновал, не полез, а устроился внизу, за дровами, – оттуда можно уйти незамеченным, одна доска в стене вынимается.

26

Матвей Говорухин, после того как привел Сергея и Лешку к Сотникову бору, пошел не в сторону партизанской базы, а в свою деревню. Решил отсидеться. На мостах его наверняка схватили бы полицаи, да неизвестно, выйдет ли отряд к базе. Винтовку и немецкий ремень он бросил в лесу, а сапоги пожалел.

Возвращение его было таким счастьем для жены и детишек, а дома было так покойно, что он решил отсидеться подольше.

Он прятался в хлеву, на сеновале неделю, но потом его все же углядел местный полицай. Сутки его били смертным боем, потом сказали, что расстреляют. И пожалел Матвей, что не с оружием в руках встретит смерть.

Однако расстреливать его не спешили, предложили искупить вину и идти служить в полицию. Подумал он, подумал – что с семьей будет, если его шлепнут? И какой прок от его смерти? А так он может еще и пригодиться чем-нибудь дорогим своим товарищам партизанам…

Согласился Матвей, и пошла, закружилась постыдная, жуткая, но сытая и пьяная жизнь. И сам не заметил Матвей, как увяз во всех полицейских грехах, уже и бил он в деревнях людей, и сжег избу бывшего сельсоветчика, уже отнимал скот и, напившись до зеленых мух, безобразничал.

И только иногда, с похмелья, смотрел он с омерзением на свои руки и тяжко опускал в них опухшее лицо.

Встретив в Кропшине Лешку, Матвей сразу узнал его. И так всколыхнула его эта встреча, так резанул испуг в больших детских глазах, которые глядели на него, что Матвей, вернувшись в избу Шубина, стал пить самогон стакан за стаканом. Ему даже в голову не приходило, что он может выдать своим дружкам этого мальчонку и того хорошего парня, который сказал ему когда-то: «Так и мы не в гости к бабушке». Нет, до такого свинства Матвей еще не опустился!

Но, напившись, стал он расспрашивать Шубина, что это за мальчонка тут вертелся, Лешкой зовут, как он тут, где живет, все ли хорошо у него.

– Какой Лешка, немого, что ли? – Шубин покосился на него, разрезая пирог с капустой.

– Ну, может, и немого.

– А ты откуда его знаешь? – опять покосился Шубин.

– Да я и не знаю! Но уж больно мальчонка хороший, – Матвей вспомнил тут своих детей и как покорно тогда шел Лешка по лесам, хотя видно было, что еле передвигает ноги. – Тихий мальчонка… Люблю…

Матвей засопел, опустил голову на руки. Шубин смотрел на него.

– Оба душевные, – сказал вдруг Матвей, – тот-то, Серега, ты не думай, он хороший, душевный и ничего такого, ни-ни… Свои люди. И мы, говорит, не в гости к бабушке… А? Митяй, а ведь жизнь у нас паскудная… Сволочи мы.

– Ладно, не лайся. – Шубин подвинулся к нему. – Они душевные, точно. Давно их знаешь?

Матвей смотрел на него с ненавистью. Сказал, погрозив пальцем:

– Не знаю я их и знать никогда не знал! Понял, Митяй? Ты смотри…

Матвей выпил еще и вылез из-за стола.

Он проснулся рано, как всегда с перепоя. Голова гудела. Вышел в сени, припал к жбану с рассолом и долго пил. Потом пошел на крыльцо.

Все было бело! Тонкий чистый снег лег за ночь и покрыл деревню, поля. Рассвет только занимался, было тихо и призрачно светло. Через двор к калитке чернел одинокий след.

И тут память стала возвращаться к Матвею.

Вспомнил он Лешкины глаза, Шубина, громко дышавшего ему в ухо, разговор… Он вошел в избу. Заспанная хозяйка возилась у печки.

– Митяй где? – спросил Матвей.

– Подался куда-то спозаранок. А чего тебе?

– Куда ж это он мог?.. – Матвей лихорадочно пригладил волосы, тоскливо огляделся.

– Куда… – ворчала хозяйка, – у него служба, не то что у вас, забулдыг несчастных!

Матвей прошел в горницу, сел на кровать. Потом снова вышел.

– Слышь-ка, а где тут мальчонка живет, Лешка? Ну, с немым он… Далеко?

– A-а, эти… У ветеринара стоят. Седьмой дом по этой стороне. А на что тебе?

– Да там… – Матвей сдернул с гвоздя свое пальтецо, – с ветеринаром надо потолковать.

Он быстро шел по пустой еще улице, по хрустящему, остро и чисто пахнущему снегу и думал, как сейчас он поднимет их сонных, заставит одеться, спасая, выведет огородами и поведет прочь отсюда, белыми лесами, по крутым гривам и сквозным борам, поведет к своей прежней, честной и боевой жизни. Скорей, скорей, еще не поздно!

Но тут из-за избы справа вышли наперерез ему черные фигуры. Они спускались с горы, от школы, торопливо семенили, скользя на снегу.

– А-а! – громко, на всю деревню, крикнул Шубин.

Матвей перебросил себя через плетень и побежал мимо дома, по огороду, спотыкаясь о торчащие из снега капустные кочерыжки, опять через плетень – и дальше, по белому полю.

– Обожди, обожди, не надо!.. – Шубин отталкивал немецкого солдата, подбежавшего к плетню и поднявшего автомат.

– Дай-ка я, я по-простому, зачем шум… – бормотал он, укладывая карабин на плетень и вжимая приклад в плечо.

Черная фигура бежала через белое поле по прямой, не виляя. «Э, дурак…» – подумал Шубин, накрывая фигурку кольцом намушника.

27

Лешка проснулся от выстрела. За окном белело. Он вскочил, еще ничего не соображая, но уже чувствуя, что совершил ошибку. Проспал!

Он спрыгнул с сеновала, и документы тяжело тряхнулись у него под рубахой. Тогда он вспомнил все.

Он выскочил из сарая.

Мир был белым! Это было пугающе неожиданно, словно он проснулся в другой жизни. Снег как бы отделил его от всего вчерашнего…

– Леха! – позвали за спиной. Лешка обернулся и увидел Женьку, стоящего у поленницы с пистолетом в руке.

Когда Лешка рассказал про то, что Сергей ждет на кордоне, Женька в ярости ударил себя кулаком по колену:

– Предатель – Самохин! Понял?! У-у, гады… И ты спал?

Оба понимали, что дороги минуты, и заговорили о главном. Лешка сказал, что Сергей велел Женьке нести документы прямо к партизанам. Это сейчас самое важное.

Женька считал, судя по разговору Краузе с лесником, что, пока немцы не хватились Сергея, ему на кордоне ничего не угрожает, но, конечно, его надо срочно предупредить и, главное, принести ему оружие.

Лешку беспокоил выстрел, но Женька сказал, что это, наверное, полицай спьяну бахнул.

Женька завернул документы в обрывок клеенки и положил под рубаху, на грудь. Лешке протянул ТТ.

– Для Сергуни.

– А мне?!

Женьке не хотелось расставаться с «вальтером».

– Да у Самохина отберете, у него, наверно, есть.

– А если нет?! – возмутился Лешка. – Куда мы с одним пистолетом?

– Да на, бери! – Женька отдал «вальтер». – Я и с «лимонкой» не пропаду.

Пистолеты Лешка засунул за пояс, под пиджаком их не было видно.

Из деревни выбрались благополучно, хотя пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти посты. В лесу остановились.

Женька подробно рассказал, как им надо будет идти с кордона: по просеке, потом через ручей, где начинается большая гарь, и как можно дальше идти по воде вверх – чтобы не было следов. За гарью – болото. Женька рассчитывал, что, пока они туда доберутся, он успеет привести к болоту партизан.

– Ну топай! – Женька повернулся и быстро пошел в лес. Обернувшись на ходу, он увидел, как Лешка лезет через валежину. Вот перелез, скрылся.

Сейчас Женька был уже далеко от деревни, и поэтому шел не таясь. Надо было перейти просеку, а потом глухую дорогу, пересекавшую ее. Вон уже виден просвет… Впереди качнулись ветви, и вышел немец с автоматом у живота.

– Хальт!

И сразу из кустов поднялись еще трое. Женька прыгнул в сторону, автомат выплюнул долгий огонь. Женька бросил гранату и упал. Взрыв наполнил лес долгим гулом. Женька возился со второй гранатой, выдернул чеку, зажал гранату в руке, прислушиваясь. «Не торопиться, только когда подойдут и захотят схватить…» Он встал на колени, поглядел. Черное пятно на снегу, один лежит, других не видно. Тут сзади затрещали ветки, Женька вскочил и бросился в сторону. Очередь, другая! Пули со свистом секут ветви. Он стремительно бежал по кустам, прыгал через валежины, падал и снова бежал, неуклюже размахивая рукой, в которой была граната. Больше у него не было ничего, кроме этой гранаты, и скобу нельзя отпустить.

Женька все бежал, стрелять перестали, но он понимал, что по следу на снегу его прекрасно найдут и без собак. А след его вел к партизанам. Поэтому, добежав до ручья, он долго шел вверх по воде. Потом он снова бежал, хотя сил уже не было. Он вышел к реке, сбросил ватник и поплыл, держа руку с гранатой над водой. Он не чувствовал холода. Наконец он переплыл реку и пошел через болото, держа направление на приметную гриву. Он не чувствовал пальцев и не чувствовал ими гранату, поэтому старался чаще смотреть на руку, не разжимается ли.

Когда его остановил дозорный, Женька не мог говорить. Так и пришел он в партизанский лагерь, закоченевший, мокрый, онемев, с гранатой в руке. Его обступили. Женька вытянул руку, все отшатнулись.

– Отпускай пальцы, – сказал Никитич.

А он не мог.

Он увидел тлеющее кострище, Пашку и ветеринара и показал рукой себе на грудь. Никитич расстегнул ему рубашку и достал пакет. Тогда Женька прижал руку с гранатой к животу и лег на угли. Если рванет, других не заденет… Он лежал, скрипя зубами, пока не почувствовал свои пальцы. Тогда он встал. Кто-то вставил в гранату чеку, наспех сделанную из проволоки, и тогда он наконец разжал пальцы.

28

Майор Краузе сидел в доме лесника и играл зажигалкой: то ставил ее на попа, то клал набок. В комнате было тихо, только зажигалка постукивала о стол. Русский разведчик сидел в углу на хозяйском сундуке, прислонясь затылком к стене и охватив сцепленными руками колено. На табурете в углу сидел обер-лейтенант, четверо автоматчиков были снаружи – в доме, сарае…

Майор не мог себе простить, что, вернувшись вечером со скотного двора, он не зашел к себе в кабинет, а сразу лег спать. Вскрытые коробки он увидел только рано утром, когда пришел староста и обер-лейтенант поднял тревогу. История с этим партизаном-полицейским настолько путала все карты, что майор пришел в бешенство. Кому нужны эти разоблачения! То Курт портит игру, то эти… Но когда, одевшись, майор вошел в кабинет, он увидел развороченные коробки. Конечно, юродивого уже не было в деревне, и ветеринара, и этого… Майор не мог без ярости вспомнить Пашку. Так обмануться!

Но дальше все было сделано очень четко. Из леса хорошо была видна красная тряпка на заборе кордона. Русского взяли неожиданно легко, он был без оружия. Но при нем не было и картотеки! Оставалась надежда, что документы принесет сюда ветеринар. Или кто-то из этих мальчишек.

Сергей сидел, прикрыв глаза и расслабившись. Спасти его могла счастливая случайность или чудо, что практически одно и то же. А принимать в расчет чудеса не имело смысла. У Сергея было время обдумать варианты спасения и прийти к выводу, что надеяться не на что.

Он пришел на кордон ночью. Дом был тих и темен. Удивило его отсутствие собак: он прошел от ворот до дома в полной тишине. Постучал – ответа не было, он потянул дверь – она открылась… Шаркая, расставив руки, прошел он сени, вошел, видимо, в горницу – темнота была почти полная, еле заметно серело окно.

– Это кто? – очень спокойно спросил мужской голос. Потом раздался сухой, какой-то металлический кашель.

– У вас нет козьего молока? – сказал Сергей в темноту и невольно усмехнулся нелепости вопроса.

Хозяин легко, почти бесшумно встал, зажег и поднял в руке лампу.

– Зарезал козу, – медленно сказал он, вглядываясь в Сергея. – На той неделе.

Сергей ничего не стал рассказывать Самохину, сказал только, что ему надо переночевать. А Самохин ни о чем не спрашивал. Он понравился Сергею – спокойствием, какой-то основательностью точных, неторопливых движений и тем выражением, с которым смотрел на Сергея, когда тот сидел за столом и пил молоко. В его взгляде было доброе, почти отеческое участие к трудной Сергеевой жизни.

И хозяйка у Самохина была такая же спокойно-обстоятельная. Неторопливо и молча принесла молоко и хлеб, постелила Сергею у печки. Спать в избе Сергей отказался, расположился в сарае на сене. Самохин дал ему тулуп, и Сергей устроился неплохо. Остаток ночи он бодрствовал, прислушиваясь и вглядываясь через щель двери в темноту двора. Мальчишек не было, это тревожило Сергея.

Падал снег, все падал и падал, становилось светлей, будто светало, это был долгий и томительный рассвет, а когда рассвело по-настоящему и стало видно, что тряпка на заборе красного цвета, Сергей услышал, как рядом, за стеной сарая, поскрипывает снег. Он приблизил лицо к щели и вплотную увидел тусклые пуговицы солдатской шинели и мясистую руку с рыжими волосиками, обхватившую рукоятку автомата. Ноготь поскребывал по черному металлу, словно почесывал его.

Немцев было много, они наглухо оцепили кордон, и, убедившись в этом, Сергей снова стал юродивым. Но ненадолго. Солдаты вытащили его из сарая, он повизгивал и пускал слюну, оглядывая двор как бы бессмысленным взором. Невдалеке стояли майор Краузе и Самохин. Майор не смотрел на Сергея, разговаривал с Самохиным, и, услышав слова лесника, Сергей понял, что дальше играть бессмысленно.

Сергей сидел на сундуке. Надежды не оставалось. Отсюда не уйти. До картотеки он так и не добрался. И что сейчас карточка – выцвела или нет? Какое это имеет значение! Узнав о провале, Житухин может прекратить метить карточки. Операция сорвалась, задание не выполнено. По обстановке судя, надо подводить итоги, но подводить нечего…

Была, правда, маленькая надежда. Немцы устроили ловушку. Значит, Гаврина и Пашку они не схватили и ждут их сюда. Лешки и Женьки тоже до сих пор нет, что-то помешало им прийти ночью. А! Как же он сразу не сообразил? Женька на скотном узнал Самохина, они поняли, что на кордон нельзя. И ушли к партизанам. Нет, не так уж все плохо, майор Краузе.

Жаль, не удастся самому рассчитаться с этой сволочью – Самохиным. Вот, значит, кто предал Потапа. Но если бы не Матвей, не пришел бы Сергей на эту запасную явку, и все бы пошло иначе.

Сергей встал, потянулся, прошел к окну, где стоял ковшик с водой. Обер сделал к нему движение, но майор покачал головой, и тот сел на место.

Снег лег под утро. К партизанам все ушли вечером, до снега. Следов нет. Чисто, тихо. Какой прекрасный снег подарила ему жизнь на прощание! За окном был виден плетень, белая дорога, уходящая в лес…

Сергей похолодел: по краю дороги к дому шел Лешка! Сейчас его увидят! Но еще можно сделать одну вещь…

Сергей отвернулся от окна и шагнул к столу.

– Ну что ж, – громко сказал он и улыбнулся, – мне ничего не остается, как открыть все.

Майор посмотрел на него с интересом.

– Вот здесь… – Сергей показал на сундук, майор и обер разом повернулись, и тогда Сергей с места прыгнул в окно, головой вперед.

Рама вылетела, Сергей упал на руки, перевернулся, вскочил и, плохо видя от боли в голове, побежал, забирая вправо, дальше от дороги. Пока будут с ним возиться, Лешка скроется. Ага, не стреляют!

– Лешка, беги! Беги! – закричал Сергей, счастливый от того, что он может еще сделать самую важную вещь – спасти мальчика, этого дорогого ему человека. И тут он подумал, что надо бежать быстрей, и тогда, может быть, какой-нибудь немец не выдержит – нажмет курок и избавит его от всего того тяжкого и безнадежного, что ждало его впереди.

…Лешка был метрах в пятидесяти от забора, когда со звоном вылетела оконная рама и Сергей упал на снег, вскочил и побежал в сторону от него, через огород. Сергей что-то кричал, Лешка не разобрал что, он и так все понял: из сарая выскочили два немца, еще один, обер-лейтенант, выпрыгнул из окна вслед за Сергеем.

Лешка дернулся назад – бежать! Он прыгнул с дороги в канаву, упал и пополз в снегу к лесу. «И Сергей убежит!» – быстро успокоил он себя. Но тут ясная и беспощадная мысль остановила его. «Не ври! Сергею не убежать, если ты не поможешь».

И тогда, сразу избавившись от страха и зная только что ничего другого ему нельзя делать, он встал и побежал назад к забору. Да! Если он их задержит, Сергей убежит.

На заборе висела красная тряпка, Лешка вытащил «вальтер» и положил его на тряпку, как на упор. На него никто не обращал внимания, и в запасе было несколько секунд, чтобы выбрать цель. Первого – того, лезущего через забор: это он убивал партизан городошными палками! Лешка спокойно прицелился и плавно нажал спуск. Грохнул выстрел. И сразу, зная, что попал хорошо, он прицелился в ближнего немца, уже направлявшего на него автомат. После выстрела немец выронил автомат, схватился за руку и упал с крыльца. Лешка снова прицелился и выстрелил в дальнего. Но он поторопился нажать и не попал. И тут он стал стрелять торопливо, почти не целясь.

Немцы во дворе растерялись. Лешка уже не видел Сергея, он следил только за двумя немцами, бегущими к нему по двору, и стрелял по ним, думая, что Сергей уже у леса.

Услышав выстрелы, Сергей обернулся. Он видел, как упал с забора обер-лейтенант, как началась во дворе суетня, которой он не понимал, пока не различил над забором, над красной тряпкой, белое Лешкино лицо. Сергей в два прыжка был у тела обер-лейтенанта, выдернул из его скрюченной руки парабеллум – быстрей оттянуть их на себя, пока они не убили мальчика! Он сделал наспех два выстрела, один в окно, в Краузе, другой по бегущему автоматчику, но тут вступил в бой автоматчик, сидевший на чердаке и не замеченный ни Лешкой, ни Сергеем.

Лешка не видел, как после очереди с чердака Сергей упал. Патроны в «вальтере» кончились, он бросил его, выдернул из-за пояса ТТ, но тут забор вдруг сильно ударил его в грудь, и Лешка увидел, что дом проваливается вниз, а сверху падает на него белое небо. И ему стало легко оттого, что он все сделал, как нужно. Больше он ничего не должен…

Ему становилось все легче и легче, и он перестал чувствовать и свое тело, и землю, на которой оно лежало…

29

Зашторенную комнату освещала только зеленая настольная лампа. В круге света лежали стопки бумаг, некоторые из них с фотографиями.

– Это вот часть картотеки, – говорил майор Хазин сидевшему в кресле пожилому человеку с мясистым носом и черными быстрыми глазами, – действующая агентура. Двоих отсюда мы уже взяли. А вот это, Вазген Николаевич, совсем интересные документы – видимо, из личного архива Краузе. Много полезного. К сожалению, только часть архива, по-видимому, его брали поспешно.

– А вы думали, что у Игнатия будет на это много времени? – спросил Вазген Николаевич. – Что о нем слышно? Как вы будете его возвращать?

– Этот пакет передал раненый комиссар партизанского отряда, вывезенный к нам на самолете. А ему принес какой-то партизанский связной. Откуда эти документы, связной объяснить не смог, сам получил их от другого связного. Но устное сообщение кое-что объясняет. «Карточки агентов осветлены. Игнатий». Поначалу непонятно было, какие карточки. Фото? Но вчера задержан человек с явно фальшивыми продовольственными карточками – с блеклой печатью. И его фотография оказалась в картотеке. Вот он. Это агент Краузе. Каким образом Игнатию удалось это сделать, можно только гадать.

– Так вы думаете, что их нет и у партизан?

– Будем надеяться, что они у партизан, – сказал майор, складывая документы в портфель, – но пока и мальчика и Игнатия мы вынуждены считать пропавшими без вести.

Замки портфеля громко щелкнули в тишине комнаты…

За стенами здания лежал Ленинград, и впереди у него были еще 15 месяцев блокады, вторая голодная зима, натиск фашистских войск, бомбежки и обстрелы. Но самое страшное было позади, и ленинградцы знали, что их город выстоял.