Текст книги "Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)"

Автор книги: Эдгар Аллан По

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2010

* * *

Литература криминальной тайны

Детектив как литературный жанр (от англ. detective – сыщик) возник, как принято считать, в 1841 году, когда американский поэт Эдгар Аллан По создал свою знаменитую новеллу «Убийства на улице Морг», ставшую признанной классикой литературы этого направления.

Конечно, ничто в этом мире не возникает из ничего, и криминальные истории были известны еще с незапамятных времен. Достаточно вспомнить эпизод из Библии, когда Господь спрашивает Каина, где находится убитый им брат, а преступник отвечает с невообразимой наглостью: «Не знаю: разве я сторож брату моему?» И получает заслуженное наказание.

Значительная часть античных трагедий построена на преступлении и неотвратимом возмездии.

Детективными сюжетами изобилуют «Тысяча и одна ночь» и «Декамерон».

Шекспировский Гамлет ведет настойчивое и небезопасное расследование убийства своего отца.

Элементы детектива занимают весьма значительное место в произведениях Джеймса Фенимора Купера, Эжена Сю, Оноре де Бальзака, Александра Дюма, Чарлза Диккенса, Льва Толстого, Антона Чехова, не говоря уже о Федоре Достоевском, авторе «Братьев Карамазовых» и «Преступления и наказания».

Однако в чистом, «лабораторном» виде детектив как художественно-образное отражение процесса расследования преступления возник лишь на рабочем столе Эдгара Аллана По, причем именно тогда, когда общество оказалось готово к его восприятию, а он, детектив, уже был в состоянии удовлетворить запросы социального строя, пришедшего на смену феодализму. Этот строй, основанный на рационализме и личной инициативе, провозгласил верховенство права над произволом власти, так как только при этом условии возможно успешное развитие предпринимательской деятельности.

Детектив смог получить признание только тогда, когда симпатии продуктивной и к тому же достаточно значительной части населения оказались на стороне закона и порядка. Люди, желавшие жить в условиях социальной стабильности и правовой защищенности, начали симпатизировать блюстителю закона, а не его нарушителю. Таким образом Робина Гуда сменил Шерлок Холмс.

И не случайно детектив возник и получил массовое признание именно в англосаксонских странах, где к середине XIX века уже сложилась прочная система охраны общественного порядка, основанная на строгом соблюдении правил социальной игры.

На сцену вышел народный герой новой формации, смелый и неподкупный защитник потерпевших и преследователь их обидчиков, рыцарь особого образца. Он не закован в сверкающие доспехи, не размахивает мечом, не скачет на боевом коне. Он вооружен, однако пользуется громоздким «Смит и Вессоном» первой модели крайне редко, предпочитая гораздо более надежное и безотказное оружие – свой интеллект.

С легкой руки отца-основателя детектива новый рыцарь достаточно оригинален, если не сказать экстравагантен, и это свойство вошло в своеобразную традицию, которой придерживались (и продолжают придерживаться) сочинители детективных историй.

Огюст Дюпен, герой Эдгара По, человек весьма и весьма своеобразный, предпочитающий жить в полутьме за плотно притворенными ставнями и лишь в вечерних сумерках, как летучая мышь, покидать свое убежище, чтобы в «мелькающих огнях и тенях большого города черпать пищу для умственных восторгов…»; он любит шокировать своих знакомых неожиданными вторжениями в их потаенные размышления и выказывает крайне пренебрежительное отношение к методам работы полиции.

Его последователь Шерлок Холмс склонен к употреблению кокаина, курению грубого табака и игре на скрипке, при этом проявляя вопиющее невежество во всех сферах знаний, не имеющих прямого отношения к его деятельности сыщика-любителя.

Герои Эмиля Габорио – папаша Табаре, вышедший на пенсию оценщик ломбарда, и эксцентричный Лекок – никак не претендуют на роли суперменов-интеллектуалов. Им присуща, скорее, интуиция, чем дедукция, а интуиция, как известно, дама капризная…

Знаменитая американская писательница Энн Кэтрин Грин в конце семидесятых годов XIX века создала образ вполне респектабельного сыщика Эбенезера Грайса, действиями которого ненавязчиво руководила старая дева Эмили Баттеруорт, несомненная предтеча знаменитой мисс Марпл, героини Агаты Кристи.

Английский автор Эрнест Брама представил на суд читателей слепого сыщика Макса Каррадоса.

Гилберт Кит Честертон вывел в роли сыщика скромного священника патера Брауна, а Ричард Остин Фримен придумал детектива-естественника доктора Джона Торндайка.

Огромную популярность приобрел порожденный безудержной фантазией Мориса Леблана повелитель воров Арсен Люпен, некий джентльмен-взломщик, ненавидящий убийц и широко применяющий дедуктивный метод при расследовании насильственных преступлений.

Герои Агаты Кристи – лысый, безупречно элегантный и тщеславный бельгиец Эркюль Пуаро, мисс Джейн Марпл, старая дева, собирательница деревенских сплетен, при этом блещущая незаурядным аналитическим умом, Паркер Пайн, ведущий свои расследования в уютном кресле, супруги Томми и Таппенс Бересфорд, азартно играющие в детективов, – все они наделены оригинальными чертами характера.

Джон Диксон Карр создал популярный образ детектива Гидеона Фелла – врача, рассудительного ученого-естественника.

Перри Мейсон, адвокат-сыщик, действующий в романах Эрла Стенли Гарднера, блистательный интеллектуал и при этом эпикуреец, которому не чуждо ничто человеческое.

Комиссар полиции Жюль Мегрэ, главный герой Жоржа Сименона, слегка медлительный, флегматичный, грузноватый мужчина в тяжелом драповом пальто, с неизменной трубкой в зубах и грубоватыми манерами, лишающими его даже намека на загадочность, при этом обладающий непоколебимой верой в торжество добра. «Я всегда утверждал и продолжаю утверждать, что все убийцы – идиоты, – ровным голосом произносит он. – Не будь они идиотами, они не стали бы убивать… Я вас не убедил? Что ж, я, Мегрэ, берусь это доказать».

И многие другие рыцари без страха и упрека.

Они завоевали любовь миллионов.

Шерлока Холмса почитают как вполне реальное лицо. В Лондоне содержат специально оплачиваемого секретаря, в обязанности которого входит отвечать на многочисленные письма, адресованные великому сыщику. В 1975 году Шерлоку Холмсу присвоено звание почетного доктора университета Колорадо.

В городе Делфзейле (Голландия) в 1966 году поставлен памятник комиссару Мегрэ.

Агате Кристи королевским указом было пожаловано рыцарское звание.

О достоинствах детектива достаточно красноречиво свидетельствует интерес к этому жанру со стороны известнейших ученых и политических деятелей. Авраам Линкольн в одном из своих предвыборных выступлений заявил, что высоко ценит «исключающую случайность логику новелл мистера По». Томас Вудро Вильсон и Франклин Делано Рузвельт, также президенты США, были горячими поклонниками этого жанра и со всей откровенностью заявляли об этом. Список такого рода можно продолжать и продолжать…

Тем не менее детективу, как, пожалуй, ни одному из существующих литературных жанров, суждено было с самого рождения стать предметом яростных споров и взаимоисключающих вердиктов.

И в середине XIX века, и в наши дни нет недостатка в людях, усматривающих в детективе некий вызов своей жизненной философии, потому что произведение детективного жанра занимает совершенно однозначную позицию относительно Зла вообще и преступления в частности. А ведь значительная часть благообразных и внешне благонамеренных людей имеют четко выраженную криминальную психологию, оправдывающую социально опасные проявления, особенно исходя из позиций групповой солидарности. Достаточно вспомнить отвратительные сцены на открытых судебных заседаниях, когда родственники монстра-убийцы подвергают яростным нападкам родственников жертвы и свидетелей обвинения. И это вместо того, чтобы проклясть негодяя и всю оставшуюся жизнь прятать глаза от окружающих, жестоко страдая от самого факта родственной связи с ним… Однако эти люди мыслят совершенно по-иному и уверены в своей правоте. Конечно, они не могут приветствовать литературу, построенную на беспощадном преследовании злоумышленника вне всякой зависимости от того, чей он сын, брат, коллега или политический единомышленник.

Не приветствуют детектив и функционеры государственных режимов тоталитарного толка, потому что этот жанр построен не на произволе, а на законе, на презумпции невиновности, согласно которой вину подозреваемого должно вполне аргументированно доказать следствие, а не печально известный постулат: «Признание – царица доказательств».

Социальная атмосфера деспотизма и тирании не терпит коллизий, в которых гениальный любитель, частное лицо добивается ошеломляющих результатов в расследовании преступления, тем самым посрамляя громоздкую и бездарную полицейскую машину.

Детектив – законопослушный жанр. Сыщик не может подбросить подозреваемому наркотики или взрывчатку, не может выбить из него признание, как не может рекрутировать лжесвидетелей. Он побеждает благодаря блестящему аналитическому уму, логике, интуиции, воле к победе и, конечно же, непоколебимой вере в торжество Добра над Злом, в торжество справедливости, которую столь безоглядно попирает преступник, взявший на себя смелость бросить вызов моральным ценностям общества и законам жизни как таковой.

Детектив прежде всего антикриминален, хотя некоторые из противников этого жанра обвиняют его в том, что он построен на насильственном действии, следовательно, является своего рода катализатором роста преступности. Заявления подобного рода столь же абсурдны, сколь абсурдно было бы обвинить автора живописного полотна «Иван Грозный и сын его Иван» в пропаганде детоубийства.

Детектив не только не пропагандирует насилие, он самым активным и убедительным образом осуждает, развенчивает его мнимую романтику и выносит суровые и не подлежащие апелляции приговоры. В большей, пожалуй, степени, чем литературные произведения других жанров, подчас формирующие достаточно толерантное отношение к тем, кто «оступился» или «стал жертвой несовершенства общества». Детектив не занимается анализом социальных болезней. Есть преступление, есть тот, кто его совершил, и есть тот, кто от имени всех нормальных людей идет по следу, чтобы выявить, вычислить, поймать и отдать в руки правосудия того, кому не место в социуме.

Что же касается изначально порочных людей, то они встречаются в любом обществе независимо от его морального климата. Если в одной и той же семье, предположим, достаточно интеллигентной и обеспеченной, из двух взрослых сыновей один – добропорядочный гражданин, а второй становится насильником и убийцей, то не стоит в последнем случае обвинять общество. Как советовал Козьма Прутков, «неча на зеркало пенять, коли рожа крива». Общество – не более чем питательный бульон, в котором может при благоприятных обстоятельствах развиться бацилла преступности, без которой нет и не может быть преступления.

Расследование – прежде всего увлекательная игра, а интерес к игре заложен в самой природе человека, является его потребностью, так что детектив лишь служит средством удовлетворения этой потребности.

Еще одно неотъемлемое свойство человеческой натуры – любопытство, которое настоятельно требует своего удовлетворения при соприкосновении с некой тайной, наличие которой является непреложным условием создания произведения детективного жанра. Как заметил в свое время Альберт Эйнштейн, «самое прекрасное чувство, которое может выпасть на долю человека, – ощущение тайны. Это источник всякого истинного искусства, всякой науки».

Зачастую детектив сравнивают с игрой в шахматы, где по обе стороны клетчатой доски сидят автор и читатель, который пытается предугадать очередной ход противника, опередить его на пути к развязке и поздравить себя если не с победой, то хотя бы с тем, что он, как говорится, «тоже не лыком шит», если оказался способен разгадать сложную головоломку.

Читатель ощущает причастность к захватывающей охоте на существо, которое вследствие своих сознательных действий утратило человеческий облик и представляет собой страшную угрозу для окружающих. Если у охотников на пернатую дичь или на зверя нет-нет да и ёкнет сердце от осознания несправедливости своих действий в отношении совершенно безгрешных существ, то в процессе преследования преступника подобные эмоциональные колебания напрочь исключены.

Как писала в свое время королева детектива Агата Кристи, «можно было бы воздержаться от своего отношения к убийцам, но, по-моему, они – проклятие для общества: они привносят исключительно ненависть и извлекают из нее максимум возможного. Готова поверить, что убийцы ступили на свой путь из-за врожденной бездарности и поэтому, вероятно, заслуживают сострадания…но, мне кажется, пощады они не заслуживают… У нас в Англии мы не пытаемся приучить волка лежать рядом с ягненком, и сомневаюсь, что такое реально возможно. Дикого кабана мы стараемся выследить в горах до того, как он спустится к ручью убивать детей…»

В данном случае охотник ощущает себя спасителем мировой гармонии, а посему не может испытывать каких-либо сомнений в справедливости своего дела. Убийца должен понести заслуженное наказание, иначе жизнь на нашей планете превратится в ад.

В подавляющем большинстве случаев именно убийство становится ключевым моментом завязки произведения детективного жанра, и прежде всего из-за своей объективной непоправимости. Ведь похищенные вещи всегда можно разыскать и вернуть владельцу, но убитого человека не воскресишь, поэтому борьба с убийцей приобретает особо напряженный и беспощадный характер. Как в средневековой мистерии, страшный, неискупаемый грех разрушает райскую гармонию, которую требуется спасти, восстановить. Эта миссия возлагается на сыщика, который решительно и бескомпромиссно выполнит ее, став воплощенным бичом Божьим.

Еще одно непреложное требование к детективу – непоколебимая логика. Этот жанр предусматривает четкие логические выкладки, свободные от какой бы то ни было условности или приблизительности, подобно решению математической задачи.

Как говорил сэр Артур Конан Дойл устами своего великого Шерлока Холмса, «преступление – вещь повседневная. Логика – редкая. Именно на логике, а не на преступлении и следовало бы сосредоточиться». Поэтому детективное произведение – прежде всего сложная логическая задача, которую вместе с тем под силу решить если не любому, то, по крайней мере, элементарно сообразительному читателю.

Нерешаемые, равно как и нерешенные задачи абсолютно недопустимы. Напряженное, с сильными перепадами и стремительными поворотами действие непременно должно подойти к своему логическому концу – раскрытию преступления и торжеству попранной справедливости.

Хэппи-энд – обязательное условие создания произведения детективного жанра.

На протяжении всей истории становления и развития детектива самые выдающиеся его мастера неоднократно предпринимали попытки сформулировать наиболее общие принципы, которые определяли бы каноны жанра.

Например, признанный «отец детектива» Эдгар Аллан По настаивал на том, что главным героем непременно должен быть не бюрократ-полицейский, а оригинал-любитель, чьи дела описывает его почитатель, мягко говоря, не блещущий достоинствами интеллектуального характера. К тому же, по мнению Мастера, необходима легко доказуемая виновность, увы, совершенно ошибочно подозреваемого персонажа, а спрятанный предмет, от которого в немалой степени зависит разгадка страшной тайны, обязан располагаться в самом неподходящем и в то же время достаточно видном месте.

Гилберт Кит Честертон утверждал, что в сюжете детективной истории ни в коем случае не может действовать какое-нибудь всемирное тайное общество или просматриваться интриги международной дипломатии, как нельзя выводить на сцену «неожиданно и почти в конце романа чьего-то брата из Новой Зеландии, который похож на героя как две капли воды». И, естественно, недопустимо в роли преступника представлять совершенно второстепенный и ничем не проявляющий себя персонаж.

С. С. Вэн Дайн требовал, чтобы читатель имел равные с сыщиком возможности разгадки криминальной тайны, то есть, чтобы он имел свободный доступ ко всем вероятным уликам. По мнению Мастера, следует напрочь исключить действия каких-либо сверхъестественных сил или тайных обществ, как и вероятность объяснения тайны несчастным случаем или самоубийством.

Реймонд Чандлер был убежден в том, что детективный роман невозможен без ярких, захватывающих приключений, но с композицией простой и понятной как высокому интеллектуалу, так и крайне ограниченному субъекту. То же касается и разгадки кровавой тайны.

Роналд Нокс подчеркивал, что читателя никогда не следует посвящать в планы скрывающегося от правосудия преступника, как совершенно недопустимо использовать более чем один потайной ход или помещение, равно как и неизвестные яды или приспособления с абсолютно непонятным принципом действия. Весьма нежелательны братья-близнецы. И никаких счастливых стечений обстоятельств. Логика, логика и еще раз логика!

Эти и подобные принципы легли в основу разработки канонов жанра, который находится в процессе постоянного развития и совершенствования. В ходе истории детектива возникло множество школ и направлений, новых приемов и незабываемых образов, однако вся эта буйная и многоцветная поросль продолжает опираться на старые, но могучие корни законов и принципов, разработанных великими Мастерами.

Представленное на суд читателя 12‑томное издание избранных шедевров призвано стать своеобразным окном в огромный, полный загадок и тайн, чарующий мир, имя которому Детектив.

Краткие сведения об авторах этого тома

Эдгар Аллан По (1809–1849) – американский поэт, критик, новеллист.

Основоположник литературного жанра детектива.

Дебютом в этой области стали его три новеллы: «Убийства на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо». Некоторые теоретики жанра причисляют к дебютным еще две: «Золотой жук» и «Ты еси муж, сотворивший сие».

Эдгар По органично объединял в себе свойства утонченного поэта-мистика и прозаика, обладающего математически выверенным дедуктивным мышлением, поэтому в его произведениях леденящий кровь ужас и темные страсти совершенно естественным образом уживались с аргументами чистой логики, что придает им особо терпкий аромат тайны, вызывающей брожение умов вот уже более чем полтора столетия.

Гилберт Кит Честертон (1874–1936) – английский писатель, философ, автор ряда сборников детективных новелл, теоретик литературы.

Честертон привнес в детектив интерес к наиболее острым проблемам бытия, преломляя их сквозь призму мировосприятия внутренне независимого философа.

Писатель создал одного из самых оригинальных и странных сыщиков детективной литературы – священника Брауна, ставшего главным героем пяти сборников: «Неведение отца Брауна» (1911), «Мудрость отца Брауна» (1914), «Неверие отца Брауна» (1926), «Тайна отца Брауна» (1927) и «Скандальное происшествие с отцом Брауном» (1935).

Все творчество Г. К. Честертона пронизано пафосом борьбы против жестокости и насилия.

В своем знаменитом эссе «В защиту детективной литературы», написанном в 1902 году, он отмечал: «Когда сыщик в приключенческом полицейском романе с безрассудной отвагой заходит в воровской притон и противостоит в одиночку ножам и кулакам бандитов, это наверняка побуждает нас помнить, что оригинальная и поэтическая фигура – это блюститель социальной справедливости, а воры и грабители – это всего-навсего старые как мир, самоуспокоенные космические ретрограды, счастливо наслаждающиеся древней респектабельностью обезьян и волков. Романтика полицейской службы оборачивается, таким образом, романтикой всего человечества».

В. Гитин, исполнительный вице-президент Ассоциации детективного и исторического романа

Эдгар Аллан По

Убийства на улице Морг

Что за песню пели сирены, или какое имя носил Ахиллес, скрываясь среди женщин, – вопросы сложные, все же ответ на них попытаться найти можно.

Сэр Томас Браун

Умственные способности, которые принято называть аналитическими, сами по себе с трудом поддаются анализу. Мы осознаем их только по результату, которого с их помощью удалось добиться. Помимо прочего известно, что для того, кто наделен ими в большой степени, они являются источником истинной радости. Как физически сильный человек находит удовольствие в своей силе, радуясь тем занятиям, которые требуют мышечного напряжения, так и аналитик наслаждается умственной работой, которая, что называется, «развязывает руки». Даже самые обычные занятия, позволяющие проявить свои способности, приводят его в восторг. Этот человек любит всяческие загадки, головоломки, шифры и проявляет в их решении такую проницательность, которая обычным людям кажется сверхъестественной. Полученные результаты, достигаемые путем использования четких и вполне определенных методов, кажутся основанными на интуиции.

Умение принимать решения, возможно, во многом подкрепляется математическим даром, в особенности тем наивысшим его проявлением, которое несправедливо и исключительно на основании обратного характера его действий, именуется анализом par excellence[1]1
  В высшей степени проявления (фр.). (Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.)


[Закрыть]. И все же, для того чтобы анализировать, недостаточно просто уметь считать. К примеру, шахматист проделывает одно, даже не пытаясь заняться другим. Из этого следует, что представление об игре в шахматы как очень полезной для ума, не всегда соответствует действительности. Но я пишу не научный трактат, а всего лишь предисловие к довольно необычному рассказу и основываю свои мысли на достаточно разрозненных наблюдениях, поэтому воспользуюсь случаем, чтобы заявить: незамысловатость шашек является гораздо более сильным и полезным стимулом для проявления высшей силы мыслящего разума, чем продуманная изощренность шахмат. В последних, где все фигуры ходят по-разному и имеют свой, к тому же изменяющийся вес, сложность принимается за глубину (обычная ошибка). Внимание играющего здесь целиком устремлено на игру. Стоит ему хоть на секунду отвлечься, и он может допустить оплошность, которая приведет к значительному ухудшению положения, а то и к проигрышу. Многообразие и сложность ходов лишь увеличивают шансы совершить подобную оплошность, и в девяти случаях из десяти побеждает тот игрок, который внимательнее, а не тот, который способнее. В шашках же, где ходы единообразны и почти не имеют вариаций, возможность ошибиться в результате недосмотра значительно меньше, и во время игры внимание практически роли не играет, превосходства добивается тот, кто сообразительней. Чтобы было понятнее, давайте представим себе игру в шашки, где на доске осталось четыре дамки; возможность случайной ошибки, разумеется, исключим. Вполне очевидно, что победа здесь (при условии, что силы игроков равны) будет достигнута только благодаря какому-нибудь recherché[2]2
  Продуманный, тонкий (фр.).


[Закрыть] ходу, в результате сильного напряжения разума. Лишенный привычных ресурсов, аналитик представляет себя на месте своего противника, отождествляет себя с ним и таким образом зачастую получает возможность с первого взгляда увидеть те комбинации (порой на удивление простые), которые дадут ему возможность заставить противника допустить просчет.

Давно замечено, что вист оказывает влияние на то, что называют математическими способностями. Многие люди, наделенные интеллектом наивысшего порядка, находят в этой игре необъяснимое удовольствие, считая шахматы слишком легкомысленным занятием. Вне всякого сомнения, ни одна другая игра не требует от играющих таких аналитических способностей, как вист. Лучший в мире шахматист может не обладать никакими другими выдающимися способностями, но мастерство в висте дает возможность добиться успеха в любой иной более важной области, где происходит столкновение интеллектов. Говоря «мастерство», я подразумеваю то совершенство в игре, которое включает в себя понимание всех источников, из которых может сложиться допустимое преимущество. Они не только многочисленны, но и разнообразны и нередко заключены в таких укромных уголках мысли, которые для обычного игрока совершенно недоступны. Тот, кто внимательно следит, точно запоминает, поэтому можно сказать, что шахматист, умеющий полностью сосредоточиться на игре, скорее всего, будет прекрасным игроком в вист, тем более, что правила Хойла (сами по себе основанные на механике игры) достаточно понятны и однозначны.

Таким образом, основным залогом хорошей игры в вист считаются крепкая память и четкое следование правилам. Однако второе условие еще не определяет таланта истинного аналитика. Во время игры он молча наблюдает и делает выводы. Однако, возможно, так же поступают и остальные участники игры, поэтому разница в объеме полученной информации по большому счету зависит не столько от глубины умозаключений, сколько от внимательности наблюдателя. Очень важно знать, за чем следует наблюдать. Наш игрок ничем себя не ограничивает, так же как (поскольку главное все-таки – игра) не отбрасывает он и выводы, сделанные на основании факторов, не имеющих прямого отношения к игре. Он замечает выражение лица партнера, тщательно сравнивая его с выражениями лиц каждого из противников. Обращая внимание на то, кто как держит в руке карты, иногда по одним лишь взглядам, которые играющие бросают на свои карты, узнает, сколько у кого козырей и какого достоинства. Во время игры он подмечает малейшее изменение лиц; выражение уверенности, удивления, ликования или огорчения для него – повод для размышления. По тому, как рука берет взятку, аналитик узнает, может ли игрок, взявший ее, получить еще одну той же масти. Он узнает о хитрости противника по тому, как тот бросает на стол карту. Нечаянное или неосторожное слово, случайно выпавшая или перевернутая карта, то, с каким чувством (волнением или беспечностью) игрок пытается эту карту скрыть, подсчет взяток с учетом их порядка, смущение, неуверенность, рвение или волнение – все это указывает ему на истинное положение вещей, хотя сам он этого может даже не осознавать. После первых двух-трех ходов он уже знает, какие на руках карты, и далее играет так уверенно, как если бы остальные участники играли в открытую.

Аналитические способности не следует путать с обычной находчивостью, поскольку, если аналитик в обязательном порядке находчив, то далеко не каждый находчивый человек способен анализировать. Умение придумывать или комбинировать, в котором чаще всего и выражается находчивость, и за которое, по мнению френологов (как я полагаю, ошибочному), считающих эту способность первичной, отвечает отдельный внутренний орган, до того часто встречается у тех, чей интеллект в остальном граничит с дебилизмом, что это даже привлекло к себе внимание писателей, затрагивающих темы морали и нравственных устоев. Разница между находчивостью и аналитическими способностями имеет тот же характер, что и разница между фантазией и воображением, только отличие это намного глубже. В самом деле, нетрудно заметить, что люди находчивые – всегда фантазеры, но действительно развитым воображением наделены исключительно аналитики.

Следующий рассказ для читателя станет чем-то вроде пояснения к изложенному суждению.

Весну и часть лета 18… я провел в Париже, где и познакомился с неким месье Ш. Огюстом Дюпеном. Этот юный господин был потомком знатного, даже знаменитого рода, однако после череды неблагоприятных обстоятельств он оказался в такой нужде, что заложенная в нем от природы энергия покинула его и он совершенно перестал интересоваться обществом или думать о том, как вернуть былое богатство. Благодаря любезности кредиторов ему была оставлена небольшая часть отцовского состояния, и тот скромный доход, который она приносила, позволял ему при условии строжайшей экономии сводить концы с концами, не задумываясь над тем, как поступать с избытком средств. Строго говоря, единственным, что все еще доставляло ему удовольствие, были книги, а в Париже доставать книги нетрудно.

Наша первая встреча состоялась в небольшой библиотеке на улице Монмартр, куда нас с ним привели поиски одной и той же замечательной и очень редкой книги. Мы начали видеться чаще, и меня очень заинтересовала его семейная история, которую он весьма подробно изложил мне с той откровенностью, в которую впадают французы, когда разговор заходит о них самих. Кроме того, меня поразила его необыкновенная начитанность, но самое главное – его неудержимый пыл и свежесть воображения заставили меня почувствовать необычный душевный подъем. Мне, занятому в Париже своими собственными интересами, показалось, что общество этого человека будет для меня поистине бесценной находкой, и я откровенно признался ему в этом. В конце концов мы решили, что, пока я нахожусь в городе, мы будем жить вместе, и, поскольку мои обстоятельства были не такими стесненными, как у него, мне было позволено взять на себя расходы на аренду и обстановку в стиле, соответствующем нашей общей с ним задумчивой хандре, причудливого, изъеденного временем дома, который из-за каких-то суеверий, в суть которых вникать мы не стали, давно был оставлен предыдущими жильцами и доживал свой век в уединенном и безлюдном районе Сен-Жерменского предместья.

Если бы люди узнали, как мы с ним жили в этом месте, нас бы посчитали сумасшедшими… впрочем, возможно, сумасшедшими безобидными. Наше затворничество было полным. Гостей мы не принимали, более того, я тщательно скрывал от своих прежних знакомых местоположение нашего убежища, а о Дюпене в городе давно позабыли, да и сам он уже много лет не вспоминал о парижском обществе. Мы с ним существовали в своем собственном мире.

У моего друга была одна странная причуда (как еще я могу это назвать?): его притягивала к себе Ночь; постепенно этой bizarrerie[3]3
  Странность, причудливость (фр.).


[Закрыть], как и всем остальным его странностям, поддался и я, позволив его диким чудачествам захватить себя с головой. Черная богиня не желала находиться с нами постоянно, но мы могли подделать ее присутствие. С первым лучом зари мы закрывали все грязные ставни старого здания, зажигали пару тонких свечек, которые источали сильный аромат, но отбрасывали лишь слабый, призрачный свет, и погружались в полусон, читали, писали или беседовали, пока бой часов не предупреждал нас о приближении истинной Тьмы. После этого мы рука об руку отправлялись на улицу, продолжая дневные разговоры, или бродили до самой поздней ночи, уходя далеко в поисках того бесконечного возбуждения, которое может дать разуму созерцание диких огней и теней многолюдного города.