Текст книги "Румпельштильцхен"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Это уж мое дело. Всему свое время. Сейчас же я прошу вас дать слово, пообещать, что вы сами никогда и никому не расскажете, от кого вы получили эти сведения.

– Я не могу обещать вам этого.

– Но почему же, почему?

– Потому что, в случае, если данные вами сведения действительно имеют какое-то отношение к преступлению, я буду обязан передать их полиции.

– Я думала, что наш разговор мог бы стать чем-то вроде исповеди, – сказала Мелани.

– Если вы имеете в виду, что сведения, сообщаемые адвокату клиентом, должны сохраняться в тайне…

– Да-да, именно это.

– Мисс Симмс, вы не являетесь моим клиентом. И у меня нет оснований держать в секрете, что бы вы здесь ни наговорили.

– Даже так?

– Мне очень жаль, – продолжал я, – но я в самом деле уверен, что если вы располагаете некоторой информацией относительно гибели мисс Миллер, вам все же лучше всего заявить об этом в полицию.

– Нет, этого я сделать никак не могу, – упорствовала она, – да мой брат убьет меня за это.

При слове «убьет» она невольно поежилась. Мелани шумно вздохнула, затем сильно сжала кулаки, словно пытаясь таки образом выжать из своей плоти остававшуюся еще в нем робость. Она снова быстро обернулась и взглянула на закрытую дверь. Мелани Симмс снова посмотрела на меня. Она закинула ногу на ногу, потом снова опустила ее на пол. Затем она опять закинула ногу на ногу, поправила юбку и пальто и очень тихо прошептала:

– Это сделал мистер Шерман.

– Джим Шерман? – переспросил я.

– Да, сэр.

– Вы хотите сказать, что мистер Шерман убил Викки?

– Да, сэр.

– И что дает вам основания для подобной уверенности?

– А то, что мне довелось услышать в прошлую пятницу.

– И что же вы услышали, мисс Симмс?

Она снова взглянула на дверь.

– Эта дверь заперта? – спросила у меня Мелани.

– Нет.

– А вы не могли бы запереть ее на ключ?

– Мисс Симмс, там, в приемной, сидит секретарь, и она никогда и никому не позволит войти сюда, прежде чем…

– Мистер Хоуп, закройте ее, ну пожалуйста.

Вздохнув, я поднялся из-за стола, подошел к двери и повернул ключ в замке. Уже одна только попытка представить то, как Джим Шерман убивает Викки, или вообще кого-нибудь, если уж на то пошло, показалась мне невероятно абсурдной, и я уже начинал подозревать, что Мелани Симмс несколько тронулась рассудком. Но я все же опять вернулся к своему столу, уселся во вращающееся кресло на колесиках и очень терпеливо сказал:

– Все в порядке, дверь закрыта на замок.

– Это было вечером в пятницу, принялась рассказывать она. – Я в тот вечер работала в баре. Как раз там, где я обслуживала вас в воскресенье, помните?

– Ага, – поддакнул я.

– Все было еще очень тихо, это было примерно часов в восемь или в четверть девятого, где-то в это время, и зрители еще не начинали собираться на шоу. В обеденном зале ресторана было много посетителей, но вот в холле и у бара не было еще никого.

Я попытался наглядно представить себе, как выглядел холл ресторана в тот вечер, когда Викки должна была впервые выйти на сцену; помещение, щедро украшенное живыми цветами от «Флер-де-Лиз», – тут и бостонский папоротник, и шведский плющ, филадендрон, высокие свечи, горящие в рубиново-красных подсвечниках, белые скатерти на столах, доносящийся приятный гул разговоров, звон кубиков льда о стенки бокалов с коктейлями – но нет, так там наверное было уже ближе к девяти часам, когда в холле начинали собираться зрители перед предстоящим шоу. Мелани рассказывала о том, что происходило еще раньше, скорее всего огни в холе были притушены, посетителей почти нет, и бармен задумчиво слушает пианиста, наигрывавшего на рояле попури из старых бродвейских шлягеров…

– За стойкой бара зазвонил телефон, и Дэнни подошел туда и снял трубку. Звонил Викки из своей гримерки. Она сказала, что просто-таки умирает от жажды и спросила, не мог бы кто-нибудь в качестве любезности принести ей стаканчик «перриера» с лимоном. Дэнни быстро приготовил все, как она просила, и я понесла фужер в гримерную к Викки. В «Зимнем саду» помещение для гримерной – или как это еще там называется? – было как бы частью дамской туалетной комнаты, а потом там еще устроили такой маленький закуток типа небольшого холла, вы представляете, где это там, да? Первоначально, когда ресторан только-только открылся, ни мистер Шерман, ни мистер Этертон не планировали устраивать здесь какие-либо шоу. Но затем они подписали контракт с Викки, и ей понадобилась комната, где она могла бы переодеваться. И знаете, тогда-то и начали появляться там разные ширмы, портьеры из красного велюра, подвешенные на больших металлических кольцах на карниз из желтой меди, а еще туда поставили специальный туалетный столик с зеркалом и лампами, а также восхитительную мебель – кресло и небольшой диван, – короче говоря, все необходимое. Я все так подробно вам объясняю, потому что прежде вы должны понять, каким образом мне удалось услышать, о чем они там говорили. Там ведь не было дверей, понимаете? Просто ширмы и за ними портьеры. Вот как получилось, что я слышала, о чем шла речь. О чем Викки разговаривала в тот вечер с мистером Шерманом.

Я никак не могла решиться войти. Ведь в портьеры-то не постучишься, вот, и я так и стояла за ширмами и портьерами, держа в руках поднос, на котором стоял фужер «перриера» с лимоном. Я слушала их разговор, и в то же время сознавала, что не следует подслушивать, что это не мое дело, все то, о чем они говорили за портьерами, но ведь с другой стороны, Викки просила принести ей пить, ведь она сама позвонила в бар и сказала, что умирает от жажды… Что мне делать? Как поступить? Я предположила, что должно быть Викки позвонила еще до того как к ней пришел мистер Шерман и до того как они начали с ним ссориться. Я была в достаточной степени уверена, что вряд ли Викки захочется, чтобы именно в тот момент я ворвалась бы к ним с «перриером» на подносе. Но все же я не уходила и продолжала стоять там, прислушиваясь к их разговору и все еще не в состоянии решить, как же все-таки поступить дальше: то ли откинуть портьеру и как ни в чем не бывало сказать им «Привет», сделав вид, что как будто я вообще ничего не слышала, или же вернуться в бар, сказав Дэнни, что Викки передумала, – короче, я просто ума не могла приложить, что делать. Вот так я в конце концов и осталась там.

Причиной для спора, насколько я понимаю, послужили песни, выбранные Викки для ее первого концерта у нас в «Зимнем саду», кстати, все те же песни она исполняла и вечером в воскресенье, когда вы к ней приходили. Но в пятницу еще можно было что-то изменить, что-то поправить, тогда еще для этого оставалось время. Я имею в виду, что в пятницу к нам должна была приехать та девушка из «Геральд-Трибюн», специально для того, чтобы послушать выступление Викки, а потом написать об этом статью в газете. И как ее звали-то, эту девушку-то из «Трибюн»… кажется, Джоан какая-то…

– Джин Ривертон, – поправил я. Вообще-то Джин уже не относилась к «девушкам». Ей было уже пятьдесят четыре, и охарактеризовать ее можно было не иначе, как ядовитая гангрена на заднице творческого сообщества нашей Калусы; ее рецензии, зачастую чересчур злобные, могли послужить толчком для быстрейшего прекращения любого начинания. Я не успел прочитать ее рецензии на премьеру Викки, потому что до самого воскресного вечера я был вместе со своей дочерью в море на яхте.

– Да, Джин Ривертсон, ее так звали, – согласилась Мелани, – я как раз ее имею в виду. Она должна была прийти сюда вечером в пятницу – и она в самом деле пришла позднее, но тогда на часах была всего лишь четверть, а может и половина девятого вечера – и вот мистер Шерман стал уговаривать Викки, что еще не поздно включить хотя бы несколько песен в стиле рок-н-ролла в ее репертуар… так, кажется, это называется, репертуар?

– Да, репертуар.

– Вместо того, чтобы исполнять программу, составленную исключительно из всего этого – прошу прощения, но именно так он выразился – из всего этого старья сороковых-пятидесятых, из этого дерьма, годного только для выступления перед старыми пердунами. Мистер Шерман постоянно повторял, что Викки была известна в первую очередь как певица, исполняющая рок-н-ролл, что именно с рок-н-роллом она сделала себе имя и завоевала признание, он говорил, что она не Дина Шор, не Розмари Клуни, не Элла Фитцджеральд, не Тереза Брюэр и не Сара Воэм, она Виктория Миллер, и что ее музыка – хард-рок. Мистер Шерман сокрушался, что вот уже целых две недели, с тех пор, как начались репетиции с этим засушенным ископаемым – это тоже в точности его слова – привыкшим играть для оперных певцов в «Хелен Готлиб» – но только Викки и слушать ничего не желала – и вот теперь через полчаса, даже меньше чем через полчаса она должна была выйти на сцену, и в связи с этим не могла бы она, ну пожалуйста, ради Бога, попросить пианиста сыграть хотя бы всего одну из тех песен, что когда-то сделали ее знаменитой, ведь разве пианиста не сможет сыграть хотя бы «Безумие», ведь весь мир знал ее «Безумие». На это Викки очень мягко сказала, что да, им пришлось уже наверное сто раз за последние две недели возвращаться к этому вопросу, и что лично ей кажется, что было уже решено, что в Калусе публика состоит в основном из людей старшего поколения, и было бы большой ошибкой исполнять для них песни шестидесятых годов, особенно, если взять еще в расчет уединенную атмосферу такого зала, как здесь, в «Зимнем саду», и уж наверное в сопровождении одного лишь фортепиано да еще с аккомпаниатором в лице засушенного ископаемого – скорее всего Викки передразнила здесь самого мистера Шермана – и что ей вовсе не хочется обсуждать заново и именно сейчас, за 25 минут до начала концерта, а посему не может ли он, то есть мистер Шерман – ради Бога, мистер Хоуп, извините меня, но она сама сказала так – не сможет ли он побыстрее отъебаться от нее?

Весь их разговор велся поначалу на более или менее цивильном уровне. Представляете, никто даже не повысил сколь-нибудь значительно голоса, они были похожи на мужа и жену, ругающихся из-за денег или детей или еще что-нибудь типа того, но тут вдруг мистер Шерман вышел из себя. Он начал высказывать ей в том смысле, что да вообще, что она там о себе возомнила и кто она такая, чтобы выгонять его из гримерной, ставшей ему почти в две тысячи долларов, и все только для того, чтобы угодить ей, и светильники вокруг гребанного туалетного стола – извините за выражение – и зеркала в полный рост, и этот диван, потому что, видите ли, она соизволит отдыхать перед шоу, и тяжелые велюровые портьеры, и богато украшенные ширмы, и что она вообще там из себя строит? Может быть ей кажется, что она все еще звезда? А может быть она и в самом деле звезда, продающая миллионными тиражами свои записи, и может быть это совсем не она перепродает недвижимость в зачуханной конторе на рифе Сабал?! «И даже не пытайся меня выставить отсюда, ты…»

Мелани неожиданно замолчала. Она снова сжала ладони в кулаки и, потупившись, начала разглядывать мыски своих туфель, в то время, как лицо ее заливалось ярким румянцем. Затем она заговорила снова:

– Это его слова, мистер Хоуп, я только повторяю их. И мистер Шерман сказал Викки: «И даже не пытайся выставить меня отсюда, ты, маленькая дешевая блядь», и вот после этого один из них, я не знаю, кто именно, я не видела ничего из того, что там происходило, я могла лишь слушать, чтоя на другую сторону портьеры, так вот, кто-то один из них ударил другого, я не знаю, то ли это Викки влепила пощечину мистеру Шерману или же все было наоборот. Но точно могу сказать, что это был звук пощечины, а затем за портьерой воцарилась тишина. А я все еще стояла, раздумывая над тем, что все-таки после всего услышанного мне лучше не входить в гримерную, что будет гораздо лучше, если я снова вернусь в бар и скажу там, что Викки расхотелось пить, или может быть даже будет лучше выплеснуть содержимое и принести назад лишь пустой фужер. Когда мистер Шерман опять заговорил, то голос его был тихим-тихим, я с трудом могла разбирать слова, так что вполне может статься, что это она отвесила ему пощечину, и поэтому он был прямо-таки вне себя и говорил вот так очень-очень тихим и сдавленным голосом, как люди обычно начинают разговаривать, когда ярость приводит их в исступление. Он сказал: «Ну ладно, очень хорошо, что мы по крайней мере поняли друг друга. Но только учти, что если только та другая блядь, что приперлась сюда из „Трибюн“, отрицательно отзовется о твоем сегодняшнем концерте в своей вонючей рецензии, или если мои клиенты перестанут ходить в ресторан из-за тебя и из-за того старомодного дерьма, что ты собираешься здесь у меня петь, тогда, дорогая леди, я вас просто возьму и убью. Поверьте мне, леди, тогда уж вам точно не жить». Я знала, что он должен был вот-вот выйти, и тогда увидев меня у портьеры, он обязательно понял бы, что я все слышала. А поэтому я быстро выбралась оттуда и вернулась в бар, объявив Дэнни, что Викки передумала. Но знаете, мистер Хоуп, рецензия Джоан Ривертон… Джин Ривертон… появившаяся в газете на следующий день, была очень негативной. Все это было действительно ужасно. И вот я не знаю, то ли мистер Шерман говорил, что Викки не жить, так сказать имея в виду, что он ее уволит или что-нибудь еще в этом роде, то ли он имел в виду, что она умрет по-настоящему, ведь через пару дней это с ней и случилось, разве нет? Кто-то убил Викки ночью в воскресенье, но ведь именно мистер Шерман сказал ей: «Поверьте мне, леди, тогда уж вам точно не жить».

Мелани Симмс глубоко вздохнула. Она кивнула и затем взглянула вниз на свои руки – кулаки все еще не разжаты – а затем она снова подняла взгляд на меня, посмотрела мне прямо в глаза и проговорила так, словно хотела бросить мне вызов:

– Вот и все из того, что я слышала вечером в прошлую пятницу.

Глава 6

Несмотря на то, что хоть я и пообещал перезвонить Энтони Кенигу, как только я решу, как поступить с переданной им мне информацией относительно отца Викки, мне все же так и не удалось связаться с ним раньне четверга. Когда в час дня в четверг у меня завершилась встреча с Джерльдом Баннистером, тем необязательным пациентом-должником, я уже было собрался набрать код Нового Орлеана – 504, но в тот момент Синтия сообщила сне по селектору, что на третьей линии ждет Кениг. Я взял трубку.

– Здравствуйте, мистер Кениг, – сказал я.

– Вы обещали мне позвонить.

– Должен извиниться перед вами, но вчера у меня здесь был просто-таки сумасшедший день. А вы где сейчас находитесь?

– Все еще в «Брейквотер», и скорее всего я останусь здесь по крайней мере до конца этой недели. Мне еще нужно заказать памятник на могилу Викки, потом я хочу договориться каким-то образом с хозяином цветочного магазина, чтобы у нее на могиле всегда были свежие цветы. А вы еще не выяснили вопрос с банками?

– Да, сэр, этим занимался наш сотрудник. У Викки был счет в «Первом Банке Калусы», но вот личного сейфа у нее не было.

– А в других банках вашего города?

– Тоже ничего.

– Так значит, нам до сих пор ничего определенного не известно, так? Я имею в виду завещание.

– Да, это так. Но я буду выяснять, и вам нет необходимости…

– Я думаю, что вам следует встретиться с отцом Викки.

– Зачем?

– Если кому-нибудь и быль зочть что-то известно о ее завещании, то этим человеком наверняка был Двейн.

– Мистер Кениг, к чему такая спешка?

Я все время думал о том, что дочь этого человека была похищена, и скорее всего похититель его дочери и убийце его же бывшей жены – одно и то же лицо, а самого Кенига теперь волнует лишь завещание, которое – если оно вообще существует в природе – может сделать его опекуном над всем имуществом, которое должно было бы достаться в наследство Элисон. Мне показалось, что вообще-то Энтони Кенигу следовало бы поменьше беспокоиться о проклятом имуществе своей дочери, а больше переживать за ее безопасность.

– Я привык держать все свои дела в порядке, – ответил он.

– Может быть сначала мы все же дождемся, когда найдут Элисон, – предложил я. – А потом уж и начнем заниматься…

– Но ведь в этом-то все и дело. К тому времени, как она наконец вернется, я хочу сам во всем разобраться и удостовериться. Если опекуном буду назначен я…

– Мистер Кениг, вы меня, конечно, извините, но я уже очень пожалел, что вообще упомянул при вас об этой возможности. Если завещание существует, и если вы в нем назначены опекуном, то у вас будет просто уйма времени на то, чтобы управиться со всеми формальностями. В настоящее время…

– Я хочу, чтобы вы увиделись с Двейном, – снова сказал он.

Я промолчал.

– Мистер Хоуп?

– Я слышу вас, мистер Кениг.

– Так вы поговорите с ним?

– Ну если уж вы считаете, что это настолько необходимо…

– Мне станет намного легче. А там вы возможно смогли бы немного разговорить его и может быть даже убедиться, правда ли то, о чем я вам рассказывал.

– А вот этого я делать не буду.

– Ну тогда просто постарайтесь выяснить у него, существует ли завещание или нет. И мистер Хоуп, я надеюсь, что вы понимаете, что лично для себя я ничего не собираюсь выгадывать подобным образом. Я просто не могу себе представить, что я когда-либо смогу распоряжаться собственностью Элисон по своему усмотрению…

– Честно говоря, как раз этого-то вам и не удастся. Суд потребует от вас ведения очень строгого и подробного учета.

– Об этом я уже думал. Но все же я даже в мыслях не желаю допускать возможности того, что Викки могла назначить опекуном своего отца. Я был бы вам ужасно признателен, если бы вы все же смогли выяснить, а не известно ли ему что-нибудь о завещании.

– Я сделаю все, что может зависеть от меня лично.

– Благодарю вас, – проговорил Кениг и положил трубку.

Кениг ни словом не обмолвился о том, где же мне искать Двейна Миллера. Я нажал на кнопку селектора и попросил Синтию соединить меня с детективом Блумом, после чего я сунул подписанные Баннистером обязательства в прозрачный конверт, сделал на нем пометку «Баннистер-Унгерман» и только после этого засунул эти бумаги в корзину, где у меня обычно находились и другие бумаги, предназначавшиеся для расшивки по делам. Синтия перезвонила мне практически сразу же.

– Детектив Блум на четвертой линии, – объявила она.

Я поднял трубку.

– Привет, – сказал я, – как дела?

– Есть хочу.

– Что? Хочешь есть?

– В субботу я был у врача, так, обычный ежегодный медосмотр, понимаешь? И вот он мне сказал, что вешу я на целых пятнадцать фунтов больше, чем полагается, давление у меня 120/90, а по холестеролу я вышел на уровень 317. Вот так, а если уровень холестерола больше, чем 280, то считается, то это уже плохо, и такое давление как 120/90 тоже вызывает у него беспокойство. А посему он посадил меня на безжировую и бессолевую диету, и похоже, что очень скоро я сдохну от голода. Ты знаешь, что у меня сегодня было на обед? Фруктовый салат, прессованный творог и тоненький ломтик белкового хлеба без масла. Но ведь рост у меня целых шесть футов и еще три дюйма, и вешу-то я как-никак двести двадцать фунтов. А ты как думаешь, разве я жирный?

– Вообще-то я, право, не знаю…

– А вот мой доктор говорит, что у меня избыточный вес, и что в моем все это крайне нежелательно – лишний вес, повышенное давление, холестерол. Послушай, мне сорок шесть лет, разве ты тоже считаешь, что я уже старик?

– Нет, определенно нет.

– А еще он сказал, чтобы я выбирал что-нибудь одно: либо садился бы на диету, или же мне можно уже не тратить деньги на долгоиграющие пластинки. Наверное, это была шутка, он очень веселый человек, мой доктор. Так что теперь на обед я ем исключительно только фрукты и творожок, словно какая-нибудь старая бабулька из Гарден-Сити. Ну да бог с ним. Мэттью, ты о чем-то хотел спросить?

– Вот, кое-что, о чем ты должен узнать, – сказал я и тут же выложил ему все, о чем мне удалось узнать от Энтони Кенига и Мелани Симмс вчера, сразу же после похорон Викки.

– Итак, первые подозрения?

– Похоже на то.

– И что, старик богат, да?

– Апельсиновые плантации, может ценные бумаги и деньги. Да, я бы сказал, что он до известной степени человек обеспеченный.

– А сколько может стоить такая плантация в Манакаве?

– Одному моему клиенту принадлежит сто сорок акров аналогичных насаждений, и он оценил их почти в целый миллион.

– А у Миллера целых четыреста акров, так?

– Совершенно верно.

– Но тогда почему же его собственная дочь жила в малюсеньком паршивом домишке на Цитрус-Лейн?

– Вопрос по существу.

– Мне кажется, что он лишил ее права наследования, еще когда она была жива. А что там с Джимом Шерманом? Мне кажется, что он голубой. Это что, правда?

– Сплетни.

– Ну ладно, меня это интересует в той степени, – заметил Блум, – в которой подобный факт может иметь отношение к расследоваемому мной делу. И так значит, он сказал, что ей не жить, да?

– Мне так сказала об этом Мелани.

– А не могло бы это означать, что он имел в виду, что в случае провала шоу он просто-напросто выгонит ее с работы?

– Возможно и такое.

– Я с ним еще поговорю. Я тебе тоже могу кое-что интересное рассказать. Тебя вообще-то занимает все это дерьмо?

– Да, конечно.

– Я тоже об этом подумал. Во-первых, я позвонил этому парню, что когда-то был у них в ансамбле лидер-гитаристом, тому, что живет в Эль-Дорадо. В воскресенье вечером он играл на одной свадьбе. Он назвал мне фамилию новобрачных, так что при всем желании они не смог бы оказаться здесь у Викки, а поэтому его мы тут же отбрасываем. Потом я позвонил их бас-гитаристу в Фалмут. Трубку снял ребенок, очень наверное премиленькая малышка, лет семи или восьми. Она сказала, что мамочка ушла за покупками, а папочку позвали куда-то настраивать пианино. Я назвал ей свое имя и попросил записать телефон, но кажется, все это без толку, она все время называла меня мистер Бум. Как тебе это нравится? Мистер Бум. Я думаю перезвонить в Фалмут через какое-то время, чтобы уж наверняка исключить возможность того, что этот парень мог оказаться в воскресенье вечером здесь, в Калусе и забить до смерти Викки Миллер.

– А авиалинии…

– О Джорджи Кранце – ровным счетом ничего. Ни из Бостона, из аэропорта которого он наверняка мог бы вылететь, и вообще ни откуда из того района. Но кто знает, ведь он мог уехать оттуда и на машине. Также мне никак не удается выйти на Садовски, их барабанщика, который в свое время, когда Маршалл в последний раз что-то слышал о нем, жил в Нью-Йорке. Я уже проверял его по всем каналам, даже звонил в полицейское управление Нью-Йорка, может быть они все-таки попытаются хоть чем-нибудь помочь своему бывшему коллеге из Нассау. Еще я обзвонил все гостиницы и мотели города, пытаясь узнать, где сейчас находится Маршалл, чтобы он по возможности рассказал бы мне побольше об этом парне, но он словно сквозь землю провалился. Я предполагаю, что Эдди Маршалл уже отправился назад в Джорждию. Кажется, он говорил, что вроде как он работает там диск-жокеем, было такое?

– Да, было.

– Правильно. Еще он сказал, что он одолжил яхту у некоего Джерри Купера из Исламорады. Это мужчина, помнишь, я спросил у него, мужчина это или женщина. Ну как, вспомнил?

– Помню я, помню.

– Ну так вот. В Исламораде никакого Джерри Купера не значится. Конечно, само по себе это ничего не означает, очень у многих людей телефоны не зарегистрированы. Но вот алиби Маршалла все еще остается под большим вопросом, так что теперь у меня есть уже целых несколько причин для того, чтобы побеседовать с ним вторично, и я просто жажду этого. И вот что я сделал для этого: в Скоки, Иллинойс, я нашел одну контору, которая выпускает справочник под названием «Местное радио: основные сведения и тарифы». Эта книжка в основном предназначена для тех, кто делает бизнес на рекламе, там можно найти информацию о всех радиостанциях, какие только есть в стране, ну там, все расценки на рекламу и так далее. Это списки радиостанций во всех штатах. Я только что разговаривал с ними по телефону, и те ребята пообещали мне, что они сделают специально для меня ксерокопии страниц, касающихся непосредственно Джорджии, и вышлют все эти материалы в мой адрес курьерской почтой. Я надеюсь, что там все же не слишком много этих чертовых радиостанций, потому что моим людям придется обзвонить каждую из них. Если, конечно, эти навязавшиеся на мою голову ублюдки, эти «федералы», не будут против. Слушай, кстати, а Скоки, где это? Ты вообще-то хорошо знаешь Иллинойс?

– Вообще-то, я там родился и жил.

– И где же там город Скоки?

– Недалеко от Чикаго. Совсем рядом с Эванстоном, где я учился на юридическом факультете.

– Надеюсь, что весь материал завтра будет уже у меня. Мне бы очень хотелось опять поговорить с Маршаллом, если, разумеется, мне удастся его отыскать. Я бы расспросил его поподробнее о парне по фамилии Садовски, а также постарался бы выяснить насчет той яхты. А ты как думаешь, Кениг может знать, на какой радиостанции он там работает?

– Не исключено. Между прочим, он хочет, чтобы я встретился с отцом Викки. У тебя не будет…

– А это еще зачем?

– Ему приспичило узнать, не оставила ли Викки завещания. Он думает, что Миллер может знать об этом.

– Вот как? А почему его это так заинтересовало?

– Понимаешь ли, Кенигу не терпится узнать, не указан ли он в завещании как опекун над собственностью Элисон.

– Можешь передать ему, что так оно и есть.

– Извини, не расслышал, что ты..?

– Скажи ему, что назначен опекуном над ее имуществом.

– А откуда тебе это известно?

– Так вот же это завещание, у меня – сказал Блум. – Мы нашли его в коробке из-под туфель на верхней полке стенного шкафа, что стоял у нее в спальне.

Завещание представляло собой стандартный бланк, который можно было купить в любом магазине канцелярских товаров – пятнадцать центов плюс налог. Оно было трижды сложено вдоль, как обычно складываются юридические документы. На лицевой стороне старо-английским готическим шрифтом было набрано: ЗАВЕЩАНИЕ и далее проведена черта, по которой Викки от руки вписала свое имя Виктории Стефани Миллер. Внизу страницы были оставлены графы, озаглавленные ИСПОЛНИТЕЛИ, и ни одна из них заполнена не была. Я развернул документ.

Сам текст завещпния оказался сочетанием печатного бланка и вписанного в него Викторией рукописного текста:

ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА, И СВЯТОГО ДУХА. АМИНЬ.

1. Я, Виктория Стефани Миллер, проживающая постоянно в городе Калуса, округа Калуса, штат Флорида, пребывая в ясном сознании и твердой памяти, настоящим объявляю о том, что настоящем документе содержатся моя

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ И ЗАВЕЩАНИЕ

Настоящим завещанием я объявляю утратившими силу все ранее оформленные мною завещания, равно и дополнительные распоряжения к ним.

ПЕРВОЕ: Я завещаю своей дочери Элисон Мерси Кениг все принадлежащее мне недвижимое и личное имущество, включая принадлежащие мне драгоценности, мебель, машину, столовый фарфор и приборы из серебра.

ВТОРОЕ: Я назначаю моего бывшего мужа Энтони Льюиса Кенига опекуном над личностью и имуществом моей дочери Элисон.

ТРЕТЬЕ: Относительно основной суммы и аккумулированного дохода по трастовому вкладу, учрежденному моим отцом Двейном Робертом Миллером в 1965 году – я завещаю поделить весь аккумулированный дохода, равно как и основную сумму вклада на четыре части, из которых: три четверти от общей суммы передать моей дочери Элисон Мерси Кениг и одну четверть – моему бывшему мужу Энтони Льюису Кенигу, с тем, чтобы он мог надлежащим образом, беспрепятственно и без каких бы то ни было материальных затруднений осуществлять опеку о моей дочери до достижения ею возраста двадцати одного года.

На этом рукописный текст Викки заканчивался. Заключительная часть завещания была также выполнена в виде бланка, который Викки должна была заполнить своей рукой. И указанное ею здесь имя тут же бросилось мне в глаза:

Настоящим я так же назначаю Мэттью Хоупа исполнителем настоящей моей последней воли и завещания.

Я перевернул страницу.

и уполномачиваю его оплатить все мои долговые обязательства, в случае если таковые имеются, а также оплатить сполна за все расходы, связанные с моими похоронами и погребением.

Документ был датирован четвертым января, подписан самой Викки и засвидетельствован Альбертом Витлоу и Дороти Витлоу, наверное это были родители няни, они указали свой адрес – 1122, Цитрус Лейн.

Я одиноко сидел в кабинете у Блума, и вновь перечитывал завещание. Викки составила свое завещание, или по крайней мере датировала его, четвертого января, за неделю до начала концертов в «Зимнем саду». Письмо Кенигу она отправила седьмого, посоветовав ему в случае ее смерти обратиться к Мэттью Хоупу, что, кстати, было вовсе не лишено смысла, ведь в завещании она назначила меня своим душеприказчиком. Вполне возможно и то, что Кениг заранее знал о существовании завещания и о том, что Викки оставляет четверть от аккумулированного дохода и основной суммы трастового вклада, где, по-видимому, она была бенефициаром. С другой стороны, также возможно и то, что Кениг не только знал о завещании, но даже и обсуждал этот вопрос с Викки, после того как она отправила ему письмо. В принципе, этим и можно объяснить, почему ему так не терпелось, чтобы я разыскал это завещание. Я совершенно не имел ни малейшего представления о сумме, подлежащей выплате, но ведь в криминалистической практике известны случаи, когда убийства совершались даже из-за жалких грошей.

Дверь в кабинет отворилась, и в дверном проеме возникла огромная, сверх нормы напичканная холестеролом туша Блума. За его спиной за одним столом сидели два агента ФБР, облаченные в одинаковые синие костюмы. Оба они разговаривали каждый по своему телефону. Блум закрыл за собой дверь.

– Труляля и Траляля, – гримасничая, проговорил он, кивнув в сторону закрытой двери. – Устроили здесь переговорный пункт, день и ночь не слезают с телефона. Ничего, вот скоро нам выкатят счет за междугородние переговоры… Как ты думаешь, с этим без проблем? – спросил он, указав на завещание.

– Как бы тебе сказать… по-моему, не совсем. Скорее всего, перед тем, как написать это завещание, Викки с кем-то консультировалась по этому вопросу, или же она использовала чужое завещание в качестве образца, а потом заверила свой документ у свидетелей. Но все же я на месте Кенига не стал бы спешить делать раскладки на причитающуюся ему долю с доверительного имущества.

– И позволь узнать, почему?

– Смею выдвинуть предположение, что сроки по этому трастовому соглашению еще не вышли. Если бы срок действия трастового соглашения уже истек, то основная сумма, равно как и аккумулированный доход с нее уже находились бы в распоряжении Викки, и тогда ей вовсе не пришлось бы упоминать о самом наличии траста. В таком случае было бы вполне достаточно упоминания о «недвижимом и личном имуществе» в первом пункте завещания.