Текст книги "Девушка в бегах"

Автор книги: Эбигейл Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Дорога

Мы опоздали.

Понятия не имею, что это значит.

Я лишь вижу, что мама выглядит так, будто на нашем пути торнадо. Оглянувшись назад, на наш дом, я замечаю, как кто-то проходит мимо окна спальни на втором этаже.

Я сажусь в машину.

– Пожалуйста, – говорю я неожиданно охрипшим голосом. – Что происходит?

Вместо ответа мама выезжает со двора, обращая больше внимания на зеркала, чем на дорогу впереди. Обернувшись, я вижу, как темная фигура выпрыгивает на улицу со двора мистера Гиллори. Она пускается бежать за нами.

Мы объезжаем припаркованную машину, а затем нас выносит на тротуар – сделав резкий поворот, мама с трудом справляется со старой машиной, у которой нет усилителя руля.

– Пристегнись.

У меня так сильно дрожат руки, что пристегнуть ремень удается только с третьей попытки. Какая-то машина, которую я не заметила раньше, врезается в нас, и моя голова ударяется об окно так сильно, что перед глазами вспыхивают искры. Я моргаю, оглушенная болью, осколки стекла дождем сыплются на меня. Та машина отстает от нашей – то есть от машины мистера Гиллори, – раздается скрежет металла, и картинка снова обретает четкость.

– Ты в порядке? Кэйтелин, ответь мне! – Машину разворачивает, когда мама резко тормозит, а затем снова включает первую передачу.

– Я в порядке.

На самом деле, конечно, нет. Еще никогда в жизни я не была настолько не в порядке. Несмотря на то что через несколько минут мы теряем из виду другую машину, мама то и дело бросает быстрые взгляды на зеркала – от попыток уследить за тем, куда она смотрит, у меня начинает ужасно болеть голова. Я больше ничего не говорю – даже когда двадцать минут спустя она заезжает на парковку у аптеки «Walgreens».

– Вернусь через восемь минут. Не двигайся.

И она оставляет меня одну. Я вижу, как она проходит мимо десятка машин, затем резко останавливается, опирается на капот белого минивэна. Ее тошнит. Потом она выпрямляется и заходит в магазин.

Оглушенная, я чувствую, как из десятков мелких порезов на руках сочится кровь. Сбоку по голове стекает что-то теплое. Я касаюсь этого места, потом смотрю на пальцы и едва успеваю открыть дверь, прежде чем стошнить.

Безуспешно попытавшись закрыть помятую дверь, я просто сижу и смотрю в никуда, совершенно не веря в происходящее. Я как раз собираюсь попробовать разобраться с дверью еще раз, когда вижу, как мама выходит из магазина с плотно набитыми пластиковыми пакетами в руках. Она направляется не к своей двери, а к моей, и легко распахивает ее. Затем она просовывает руку мне за спину и помогает мне выбраться из машины, тщательно стараясь не запачкаться в моей рвоте. У меня кружится голова, но, по крайней мере, меня больше не тошнит.

В свободной руке у нее связка ключей. Она поднимает ее, и неподалеку раздается писк отключенной сигнализации. Мама подводит меня к пассажирскому сиденью своей новой машины – серебристого цвета – и пристегивает меня. Прежде чем закрыть дверь, она на секунду застывает, явно глядя на кровь, накапавшую на мое плечо.

– С тобой все будет в порядке, – говорит она, резко дернув подбородком, но, когда она загружает пакеты на заднее сиденье, их шорох вызывает дрожь.

Я понимаю, что ужасно далека от состояния, которое называется «в порядке» – особенно когда замечаю огромный запас протеиновых батончиков и бутылок с водой, а также столько наборов первой помощи, что хватило бы открыть больницу. Мама забирается на водительское сиденье.

– Мы угоняем еще одну машину, – произношу я. Наверное, у меня шок. Иначе я вряд ли смогла бы произнести это настолько спокойно. – Машину покупателя, которого мы даже не знаем.

– Нет, – поправив зеркала, она выезжает с парковки. – Не покупателя, а сотрудника.

Прежде чем я успею спросить, какая разница, она поясняет:

– Обычный покупатель выйдет из магазина намного раньше, чем человек, который должен сначала закончить смену. Надеюсь. Мне нужно по крайней мере два часа, прежде чем он сообщит об угоне.

Я чувствую, как леденеют руки.

– Я не… – Зубы начинают стучать. Включив печку, мама направляет поток теплого воздуха на меня.

– Кэйтелин, прости меня, – она делает глубокий вдох. – Я даже не знаю, с чего начать.

Я слушаю ее, а картины произошедшего тем временем проносятся в моей голове: кто-то вломился в наш дом. Мы угнали машину.

– Но я позабочусь о твоей безопасности.

Кто-то попытался вытолкнуть нас с дороги. Мы угнали еще одну машину.

– Мне нужно, чтобы ты в точности делала, что я скажу, и я обещаю, что все будет хорошо.

– Мама, кто были эти люди, и почему они… – От воспоминания о том, как в нас врезалась другая машина, меня пробирает дрожь, словно мне за шиворот вылили холодную воду. – …Погнались за нами?

От разговора гудит голова, но я знаю, что, если я не задам эти вопросы, будет еще хуже.

Я вижу, как каждое мое слово заставляет ее морщиться.

– Я объясню все, что смогу, но я не могу объяснять и вести машину одновременно. Прямо сейчас мне нужно доставить нас в безопасное место, а потом все обдумать.

Она смотрит на меня.

– Пожалуйста, Кэйтелин.

Я хотела бы позволить ей это, но не могу.

– Мне стоит бояться?

Я ожидаю, что она скажет «нет».

– Я не позволю никому тебе навредить.

Она замолкает, и мне кажется, что проходит целая вечность.

– И я люблю тебя сильнее, чем кто-либо.

От головной боли мне трудно ясно мыслить.

– Мы участвуем в какой-то программе защиты свидетелей?

Она знала, что пора уходить. Она умеет угонять машины так, чтобы ее не поймали. Она больше не дрожит.

– Мама? Откуда ты знаешь, как все это делается?

Она отвлекается от контроля за зеркалами, чтобы посмотреть на меня.

– Нет, мы не в программе по защите свидетелей. Я допустила ошибку, когда была младше, и мне пришлось научиться всему этому.

Я допускаю ошибку, повернувшись на сиденье, чтобы посмотреть назад, – и от головной боли мне кажется, будто машина кружится вокруг меня. На целую минуту мне приходится сосредоточиться на дыхании, и только тогда я снова обретаю способность говорить.

– Ошибку? Какую ошибку?

– Ошибку, от которой я больше не могу убегать.

Укрытие

Через несколько часов я уже даже не понимаю, в каком мы штате. Мама сворачивает к придорожному мотелю, за которым простирается березовая роща. Здание выглядит совершенно непримечательно за исключением мигающего неонового указателя с изображением девочки, ныряющей в бассейн. Мотель достаточно удален от любых населенных пунктов, чтобы казаться пугающим даже без учета обстоятельств, которые нас сюда привели. Ближайший признак цивилизации – крошечный торговый центр, мимо которого мы проехали, находится примерно в полутора километрах отсюда – судя по вывескам, там были ломбард, секонд-хенд и заправка, на которой работала только одна колонка. Пригладив волосы, мама смотрится в зеркало заднего вида, проверяя, как выглядит помада, а затем вылезает из машины и велит мне оставаться на месте.

– Твоя рубашка, – говорю я, и она замирает, открыв дверь. Посмотрев вниз, она замечает кровь на плече. Это я запачкала ее, когда мы пересаживались в другую машину у «Walgreens».

Она вытаскивает заколки, удерживавшие ее прическу, и тщательно укладывает на плечо длинные темно-рыжие волосы. Затем уходит, скрывается в помещении администратора и возвращается через несколько минут с ключом от пятого номера.

От потока холодного воздуха из кондиционера у меня снова начинают стучать зубы, и я позволяю маме отвести меня к кровати и усадить на бледно-розовое покрывало. Шторы уже задернуты, но она поправляет их снова, а затем вешает на ручку двери снаружи табличку «Не беспокоить».

Затем она снова уходит, но быстро возвращается с моим рюкзаком, своей спортивной сумкой и пакетами, добытыми во время восьмиминутного визита в аптеку. Доставая различные средства первой помощи, она заговаривает со мной. Промывает порезы на моих руках, а затем переходит к голове. Теплые пальцы осторожно касаются источника боли у моего виска.

– Я не могу отвезти тебя в больницу. Мы сделаем все, что можно сделать своими силами. Порез неглубокий, но я не смогу его зашить, так что, скорее всего, останется шрам.

Ее пальцы придвигаются чуть ближе к линии волос.

– Голова кружится?

– Не так сильно, как раньше.

– Хорошо.

Еще через пять минут она снова присаживается рядом со мной и подносит руку ко рту, кусая ноготь большого пальца – такой знакомый жест в такой немыслимой ситуации, что я чувствую комок в горле.

– Возможно, у тебя сотрясение.

Однажды со мной уже было подобное – когда я упала с дерева. На этот раз я чувствую себя еще хуже.

– Ты обещала объяснить. Мам…

– Прекрати. – Она резко выпрямляется. – Нет времени объяснять тебе все. Мне нужно избавиться от этой машины и…

– Тогда объясни мне часть. Хоть что-то.

Она не хочет говорить ничего, это очевидно, но она все же начинает отвечать – возможно, потому, что кровь сочится из моих порезов буквально у нее на глазах.

– Я скрывалась очень долго, еще до того, как у меня появилась ты.

– Папа знал?

Она медлит, словно ответ может дать больше, чем она хочет.

– Он… Нет, он не знал.

Кровать проседает, когда она опускается на нее рядом со мной.

– Я была осторожна, всегда была осторожна. Иногда я почти верила, что они больше не ищут… – Она обрывает себя, не договорив фразу. – Но теперь все иначе. Нам не скрыться. Они знают, как мы выглядим, где мы живем…

Потому что я показала им. Вот чего она не произносит вслух. Я создала профиль на сайте знакомств, с фотографией, где мы стоим на фоне нашего дома – в который они потом вломились. Номер дома не был виден на фото, только дерево и край здания. И я даже не использовала ее полное имя. Но кто-то нашел нас. Меньше чем через два часа после того, как я разместила пост.

Это невозможно. Нельзя отыскать человека так просто и быстро, правда же?

Кажется, меня снова вот-вот стошнит.

Она снова поправляет мои волосы, откидывая их назад – осторожно, не делая резких движений.

– У тебя сотрясение, поэтому тебя нужно будить каждый час. Так что я поставлю будильник на телефоне.

Она тянется к другой сумке, достает из нее одноразовый мобильник и кладет его мне в ладонь. Я пытаюсь вернуть его.

– Почему ты не сможешь просто сама разбудить меня? – Она не отвечает сразу, и я сжимаю ее предплечье свободной рукой. – Мам?

Она вздрагивает.

– Потому что мне надо идти.

Она высвобождает руку.

– Слушай внимательно. Тебе нельзя выходить из этой комнаты, что бы ни случилось. Не открывай дверь. Не выглядывай в окна. Не пользуйся местным телефоном. Не отвечай, если он зазвонит. Не совершай исходящих вызовов с мобильника.

Поколебавшись, она выдергивает телефонный шнур из стены. Даже если бы я собиралась нарушить ее приказы – а я не собиралась, – она лишила меня возможности выбора.

– Это только на несколько дней. Я позвоню тебе, как только смогу.

Я смотрю на нее.

– Серьезно, ты оставишь меня здесь? Почему мы не можем пойти в полицию?

– Потому что полиция не может нам помочь!

Ее голос внезапно звучит так громко, что я отшатываюсь.

Уже мягче она поясняет:

– Прости, но времени больше нет. Нас ищут прямо сейчас. Вспомни, как быстро они нас нашли по тому профилю на сайте. Вероятно, они уже добрались до машины мистера Гиллори, а значит, совсем скоро они найдут и эту.

Она показывает себе за спину – на серебристый автомобиль, припаркованный снаружи.

– Мне нужно идти, и ты не пойдешь со мной. Тебе нельзя.

Я чувствую, как дрожат губы.

– Ты не можешь меня просто так оставить. Ты ничего мне не рассказала. Почему мы прячемся? Кто гонится за нами? Где ты научилась угонять машины?

Она молчит, снова осматривает комнату, задергивает шторы еще плотнее, смотрит куда угодно, только не на меня.

– Пожалуйста, возьми меня с собой, – произношу я. Но умолять ее бесполезно – как обычно. Не важно, о чем я прошу – пойти спать на час позже или поехать куда-то с друзьями, чью машину она не проверяла. Теперь ее паранойя начинает казаться пугающе оправданной и при этом заразной.

– Нет, здесь ты будешь в безопасности, если сделаешь все так, как я говорю. Поняла?

Пока я поняла только то, что мама врала мне всю жизнь.

– Если ты уйдешь, разве я буду в безопасности? Я же ничего не знаю!

Она останавливается, потому что эти последние слова я почти выкрикиваю, и смотрит прямо на меня – впервые за последние несколько минут. Ее взгляд обращается сначала на мою забинтованную голову, затем на капли крови на моей рубашке. Ее пальцы слегка дергаются, и не в силах сдержаться она делает шаг ко мне. И вот мама уже обнимает меня и гладит по голове.

– Если бы был какой-то другой способ, я бы им воспользовалась. Я совершила ошибку. Когда придет время, за нее заплачу я – не ты.

Она отстраняется, чтобы встретиться со мной взглядом, не выпуская меня из рук.

– И если бы я не считала, что ты достаточно сильная и достаточно умная, чтобы тебя можно было оставить… – Она поднимает взгляд и смаргивает слезы, прежде чем снова посмотреть на меня. – Прямо сейчас ты должна быть сильной. Мы обе должны быть сильными. Я понимаю, ты испугана и растеряна, но на счету каждая секунда. Скажи мне, что ты это понимаешь, Кэйтелин.

Произнося мое имя, она слегка встряхивает меня.

Последние несколько часов я была настолько погружена в собственный страх, что мне и в голову не приходило – она тоже боится. Она никогда не выглядела настолько испуганной, как я. Она принимала каждое решение без малейших сомнений, она действовала быстро и эффективно. Но сейчас, оказавшись рядом с ней, я чувствовала, как она дрожит, как холодны ее руки, лежащие на моих плечах, и понимала, что страх пожирает ее так же, как и меня. Возможно, даже сильнее, потому что она думала не только о себе, но и обо мне.

Всегда.

Каждое решение. Каждое правило. Каждый безумный параноидальный поступок. Она защищала меня, готовила меня.

К этому.

Голова болит слишком сильно, чтобы кивнуть, но я озвучиваю правду, которую ей нужно услышать:

– Я понимаю.

Мама стискивает мои плечи, ее подбородок вздрагивает, а потом она подавляет эмоции и выпрямляется.

– Комната оплачена, и у тебя достаточно еды и воды по меньшей мере на неделю, но все это кончится раньше. – Она продолжает говорить, повторяя правила, о которых уже мне рассказала, и я понимаю, что она не хочет оставлять меня так же сильно, как я не хочу ее отпускать.

– Ладно, – перебиваю я ее. – Я останусь тут, не буду ни с кем контактировать, я не… не испорчу все на этот раз. – Я пристально смотрю на одноразовый телефон, не рискуя поднять взгляд на нее. – Как только ты уйдешь, я позвоню Регине, чтобы она заменила меня на работе, и завтра я должна была встретиться с Кармель, чтобы подготовиться к контрольной по истории, к понедельнику…

– Нет, тебе нельзя никому звонить. – Ее пальцы впиваются в мое плечо. – Вообще никому. Они нашли нас по фото. По фото. Будь уверена, они следят за всеми, кого мы знаем.

– Но я потеряю работу, и я обещала Кармель, что мы вместе повторим про Варфоломеевскую ночь. Она постоянно забывает, кто такие гугеноты, и… и… – Я путаюсь в словах, пытаясь выговорить их как можно быстрее, чтобы она поняла. Я не могу просто исчезнуть. Мы наконец-то задержались на одном месте достаточно долго, чтобы люди начали переживать, если однажды я просто пропаду. А как же Эйден? Он будет ждать меня у библиотеки, там, где мы всегда встречались. Если я не приду, он решит, что это и есть мой ответ, что я для него важна, а он для меня – вовсе нет.

Я разобью ему сердце, а я этого не хочу. Я ничего этого не хочу.

Я чувствую, как дрожат губы, а затем мама снова обнимает меня.

– Прости, я не хочу, чтобы ты проходила через это, и я все исправлю. Обещаю, я все исправлю.

У меня сдавливает горло. Я задаю вопрос, который никто, никогда не должен задавать своей матери:

– Что, если что-то случится с тобой?

Она молчит так долго, что я начинаю слышать, как бьется мое сердце.

Она открывает рот, закрывает его, потом открывает снова.

– У меня больше нет выбора.

Затем она обнимает меня, прижимает к себе, и от этого меня снова начинает мутить, но я так же крепко обнимаю ее в ответ.

– Просто скажи мне… кто тебя преследует? – спрашиваю я, когда она идет к двери.

Она останавливается, уже взявшись за дверную ручку, и, хотя мне не видно ее лица, я догадываюсь, что она отвечает, крепко зажмурившись:

– Что бы ни случилось, пожалуйста, помни, что я люблю тебя.

Выход

Мама не звонит.

На первый день я убеждаю себя, что у нее могло найтись множество причин задержаться. Может, возникли проблемы с машиной. Может, она потеряла телефон или у него села батарейка. Может, то, что ей нужно было сделать, заняло больше времени, чем она рассчитывала.

Могло случиться миллион вещей, еще не означающих, что случилось нечто плохое.

Но все же… может быть, она ранена.

Может быть, они нашли ее.

Может быть, они убили ее.

Я не сплю.

* * *

На второй день я больше не могу врать себе. Мама должна была позвонить. Она могла скрывать от меня что угодно, но не свою любовь. Она бы никогда не оставила меня вот так, одну, на несколько дней. Значит, у нее не было выбора.

Потому что ее ранили.

Потому что ее нашли.

Потому что ее убили.

Я обгрызаю все десять ногтей. Я не останавливаюсь, даже когда пальцы начинают кровоточить.

Я раскачиваюсь взад-вперед, сидя в углу кровати.

* * *

Посреди ночи я разбираю телефон на части. Я не спала два дня, и мне слишком сложно не поддаться желанию сделать хоть что-то, что угодно. Может, в мобильнике что-то сломалось, и поэтому звонок не проходит. Это самообман, но я упорно цепляюсь за него, пока не обнаруживаю, что вокруг меня валяются обломки телефона, а по щекам текут слезы.

* * *

Прошло три дня с тех пор, как я говорила хоть с кем-то.

Три дня.

Большую часть времени я провожу, пытаясь собрать телефон – с какой стати я вообще решила, что смогу вот так вот просто разобрать его и собрать снова? Когда мне удается более или менее придать мобильнику первоначальный вид, я включаю его. Загорается дисплей, звучит приветственная мелодия. Мне хочется швырнуть телефон об стену.

Вместо этого я нарушаю первое мамино правило: выхожу из номера. Я не отхожу далеко, но с каждым шагом мне кажется, будто я на прицеле у тысячи врагов. И все же усталость притупляет панику, и у меня нет другого выбора. Я должна узнать.

Метрах в пятнадцати от входа я замечаю старый таксофон – может, он даже ближе, – но на то, чтобы дойти до него, у меня уходит вечность. Еще больше времени проходит, пока я кидаю в него мелочь и набираю номер своего мобильника. И когда я слышу, как его звонок громко и отчетливо доносится с другого конца парковки – телефон ловит сигнал прекрасно, – у меня подгибаются колени.

Я опускаюсь на колени, не выпуская из рук телефонной трубки, и понимаю:

«Я осталась одна».

* * *

Как только я вхожу в номер, стены словно бесконечно раздвигаются, лишая меня хотя бы того подобия чувства безопасности, которое я ощущала, когда еще верила, что мама вернется.

Что-то случилось, точка. Я не даю своим мыслям идти дальше этого факта. Маме пришлось поменять планы, а значит, и мне придется поменять мои.

Я снова беру мобильник, и уже почти набираю номер Регины, но тут мышцы судорожно сжимаются. Мы с ней собирались встретиться в кафе сегодня днем, а сейчас уже три часа с чем-то, а это значит, что она, наверное, собралась с духом, чтобы прошептать «привет» Эвану, новому помощнику официанта, и тут же сбежала, не дав ему возможности ответить. Держу пари, прямо сейчас она сидит в третьей туалетной кабинке справа, методично разрывая на кусочки квадратик туалетной бумаги, и жалеет о том, что меня нет рядом, чтобы рассказать ей о том, улыбнулся ли он в ответ, какой уголок рта был при этом выше и как он выглядел после того, как она убежала – огорченным или обрадованным.

Он точно был огорчен этим – как и всегда, – а я ведь была так близка к тому, чтобы заставить ее выждать хотя бы секунду и дать ему сказать «привет» в ответ.

Но меня не было рядом. Я не пришла и даже не позвонила. Одноразовый мобильник у меня в руке стал ужасно тяжелым. Мой телефон, тот, который мне пришлось оставить, вместе с большей частью моей жизни, чем я предполагала, без сомнения, разрывался от сообщений и пропущенных звонков от нее и от Кармель.

Эйден.

Я должна была встретиться с ним два дня назад.

Ведь я все жду, что однажды ты просто начнешь игнорировать меня.

Телефон выскальзывает из пальцев и падает на пол. Вот что он мне тогда сказал, и получилось, что именно так я и поступила. Я могу представить его лицо, его всегда расслабленную, теплую улыбку, которая постепенно гаснет по мере того, как проходит минута за минутой, а я все не прихожу. Наверное, он тоже посылал сообщения, чтобы узнать, все ли со мной в порядке.

К этому моменту он, наверное, решил, что его ожидания оправдались?

И я даже не могу связаться с ним, чтобы все объяснить. Не могу связаться с Региной. С Кармель или с кем-нибудь еще. Вот почему мышцы сводит судорога. Я не знаю, что может случиться с человеком, которому я позвоню.

Пусть лучше думают, что я просто свалила.

Забила на нее.

Разбила сердце ему, потому что мне стало все равно.

Обхватив себя руками, я прерывисто вздыхаю.

– Мама, где ты?

* * *

Стены не становятся ближе, как бы я ни старалась мысленно сократить расстояние между ними. Я считаю, сколько шагов от одной стены до другой, это не помогает, но помогает кое-что другое. Сколько я себя помню, у нас с мамой был ритуал, который мы выполняли каждый раз, когда переезжали в новое место. Прежде чем распаковывать вещи или выбирать, кому какая спальня достанется, мы играли в игру, в которой мне нужно было найти выход из каждой комнаты. Когда я была маленькой, нужно было просто указать на окна и двери. Но когда я стала старше, сказать, что я могу выбраться через окно на первом этаже, было уже недостаточно. Мама заставляла меня показывать, как я доберусь до него, как открою, когда оно непременно застрянет, а потом продемонстрировать, как быстро и тихо я смогу выбраться. Просто на всякий случай.

Мама всегда объясняла, что это в ней говорит скаутское прошлое.

Девочка-скаут, блин.

В этом номере мотеля только две комнаты. В спальне входная дверь и два больших окна, а в уборной есть только маленькое окошко над унитазом – откидная форточка с петлями у нижнего края, которые держатся на заржавевших шурупах. От одного взгляда на них у меня начинают болеть пальцы.

Чтобы их открутить, понадобится несколько часов, если у меня это вообще получится. И я не хочу этим заниматься. Я хочу вернуться на кровать, свернуться клубком и спать, пока мама не разбудит меня и не скажет, что все это – плохой сон.

Унитаз скрипит, когда я забираюсь на него, а когда я берусь за шурупы, ржавчина пачкает пальцы. В итоге у меня уходит на это немногим больше часа. Приходится пожертвовать двумя ногтями, прежде чем последний шуруп поддается. Его я оставляю на месте, хотя и наполовину открученным, и возвращаюсь обратно в спальню.

Я не подхожу к кровати, потому что на этот раз поиск выходов совсем не кажется игрой, и спать слишком страшно. Вместо этого я усаживаюсь на пол и принимаюсь рассматривать мамино обручальное кольцо. Папа отыскал его на блошином рынке – обычная аляповатая бижутерия. Я наблюдаю за игрой света в его гранях, и в итоге засыпаю или, точнее сказать, теряю сознание. Мне снится, будто Эйден забирается в окно и мама застает его в моей спальне. Я понимаю, что это сон, потому что она приглашает его остаться на ужин. Я вздрагиваю каждый раз, когда кто-то стучит вилкой о тарелку.

Меня будит резкий звук – на парковке хлопает дверь машины. Спрятав кольцо на цепочке под рубашку, я нарушаю еще одно мамино правило – бросаюсь к окну и отодвигаю штору, чтобы выглянуть наружу. Тонкую занавеску я не трогаю, так что все, что я вижу, довольно туманно – последний луч солнца как раз скрывается за горизонтом. И все же мне удается понять: человек на водительском сиденье – точно не моя мама. У меня нет времени, чтобы обдумывать острую вспышку разочарования, потому что мамина паранойя пропитала меня насквозь. Как будто я впервые увидела мир вокруг по-настоящему.

Последний человек, помимо мамы, которого я видела за последние дни, пытался на нас наехать.

Сейчас я могу думать только об одном: теперь опасность отделена от меня лишь тонким оконным стеклом.

В горле встает комок, и мне хочется провалиться сквозь землю. Я больше не могу делать вид, что она вернется за мной, что мне не придется защищаться, потому что она возьмет это на себя. Что-то в ее плане пошло сильно не так. Комок в горле набухает, но я заставляю себя проглотить его. Я знаю, что она сказала бы, если бы была со мной рядом в этой комнате. Так что я стараюсь дышать ровнее и думать. Я принимаюсь двигаться еще до того, как осознаю, что именно собираюсь делать.

Схватив стул, я подтаскиваю его к двери, чтобы заблокировать ее. В качестве барьера он даст лишь несколько секунд, но если кто-то станет ломиться в дверь номера, мне нужно любое преимущество, которое я смогу получить. Мне хочется навалить туда еще больше стульев, построить из них целую гору между мной и тем, кто снаружи, но никакое количество мебели меня не спасет, если я буду еще здесь, когда этот человек войдет. Мне уже кажется, будто с момента, когда хлопнула дверь машины, прошла вечность.

Зайдя в ванную, я чувствую себя в большей безопасности, хотя на это нет никаких оснований. Находясь здесь, я выиграю еще несколько секунд. Ему придется меня искать.

Встав на туалетное сиденье, я берусь за шуруп, который оставила не до конца открученным, и буквально через один оборот он падает мне в ладонь. Сняв форточку, я кладу ее рядом с раковиной и выглядываю наружу, чтобы убедиться, что там никого нет. Подтянувшись, я исполняю трюк в духе Гудини, пытаясь протиснуться в проем. Я не такая стройная, как мама, так что застреваю почти сразу же.

Я лихорадочно размахиваю руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь и представляя, как кто-то вломится в комнату и обнаружит меня таком виде. Но страх – отличный стимул. Я ерзаю в проеме и выдыхаю, стараясь, чтобы в легких не осталось ни грамма воздуха. Джинсы цепляются за раму окна, и я слышу треск, а потом шиплю от боли, когда бедро цепляется за острый край. Но я не останавливаюсь. Напротив, я удваиваю усилия.

Кто-то уже у двери. Я слышу, как поворачивается ручка – сначала мягко, затем с усилием.

Упираясь руками в наружную стену, я отталкиваюсь от нее как можно сильнее. Еще сильнее. Выбравшись на свободу, я падаю вниз с высоты в пару метров на потрескавшийся асфальт. С локтей и бедра капает кровь, но я едва замечаю боль. Дверь пятого номера трясется, а затем я слышу громкий «бум!». Кто-то вышибает дверь, и треск отдается во всем здании. Задыхаясь и чувствуя, как сердце едва не вырывается из груди, я вскакиваю на ноги и пускаюсь бежать.