Текст книги "Происшествие"

Автор книги: Е. Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Ну и эти, дураки старшие, малышей взбунтовали. Те обезьянничают, орут: "Генотип, генотип!" Все свое увечье обнаруживают и все про конституцию кричат.

– Какую еще конституцию?

– Есть, вообрази, в конституции нашей пункт – право на аномалию, на уродство там записано. Предусмотрели мудрецы. Никто этих прав, конечно, никогда не качал, чтобы горбатым быть или на одной ноге скакать, а нашим понадобилось вдруг. Ну сорвали они профилактический осмотр, мы всех растащили по дортуарам. Директору выговор, главврач там теперь на волоске висит. А нас просили утихомирить детей до официального решения. Они могли, конечно, утихомирить их лекарствами, но вот не стали.

Один мальчишка пропал, дети говорят, что он бумагу в Центр понес насчет прав. Лес три раза прочесывали, но не нашли. Ночью дети занавески посрывали, форму свою топтать начали, ну Зеленина Александра и отомкнула нам ворота: идите, мол, со своими детьми, кто не боится, на все четыре стороны, пока в остальных группах у нас относительный порядок, дисциплина и покой.

Тринадцать человек всего нас и ушло. Мамаш пятеро и трое отцов. Ты вот четвертый. Нам кое-что в Спайсах на дорогу собрали, и пошли мы лесом, через сушняк да за горелое место. Манану встретили: надо вам бобылиху Степаниду сыскать. А ее уж лет десять никто и не видел, говорит. И рассказывает: "На горелом месте раньше богатое село было, а Степанида эта не уродилась как-то – то ли собой не вышла, то ли характером, и по болотам стала вечерами гулять. Кто-то подглядел, что она по самой топи, как водомерка, ногами стрижет и не проваливается. А тут пропажи всякие начались в селе. То белье с веревки снимут, то горшок разобьют, ну на нее и подумали. Да в лесу еще ее кто-то с парнем видал, а в селе все женихи наперечет, а чужих и пришлых вовсе не было. Пошли разговоры: болотный-де человек, да и сама она, мол, из этих..."

– Из каких "этих"?

– Ну из тех, из других. Знать толком никто не знает ничего, а уже ославили девку. Она мыкалась, мыкалась да ушла.

Роберт зевнул. Аришин рассказ сбивался на сказку. Тут уж болота лет тридцать стоят, а чтоб богатое село да женихи... Когда ж это было!

Ариша не знает, когда. Давно. Роберт встряхнулся, отгоняя сон, и стал спрашивать: долго ли шли лесом, да чем кормили детей? Но вот странность какая: что с бобылихой лет сто назад было, Ариша вроде бы в подробностях помнит, а когда и как добрались они сюда, – рассказать толком не может. А встретила их сама бобылиха. "Маленькая старушонка", – подумал Роберт.

– И ничего не махонькая. Очень рослая, а по возрасту не сказать, что молодая, а лет сорок. Румянец во всю щеку, а голосище, что у Соловья-Разбойника. По плечам белки скачут, два пса при ней и коровенка есть. Нас приютила, а сама в болота ушла. И дети видели: по болоту, как посуху, ногами стрижет, а навстречу ей болотный человек дует.

– Врут дети, фантазируют.

– Может, и врут. А уйти – ушла. Ключи нам оставила, мужикам – ружьишко, детям – дудку. Болотную тропу показала. Если уж очень прижмет, говорит, пойдете по одному. А уж выведет – не выведет, не знаю. Двое наших уже ушли.

Роберт совсем Аришу не узнавал. Она всегда старалась думать вперед, предусматривать возможное и невозможное. А тут поселилась невесть где, сказки рассказывает и на болотную тропу уповает.

Лапша остыла, но он просил не греть, так и хлебал холодную. Слушал, как пересвистываются мужики, обходя дом и подворье, да гремят посудой их жены. Дети бормотали свое про независимость генотипа и святость данного Богом уродства. Так и засыпали один за другим. Роберт примостился на полу и слышал в полусне, как через него переступали чьи-то ноги, кто-то впотьмах брякал ложкой о миску. Засыпая, все слышал: "Генотип свое возьмет. Генотип себя покажет. Без генотипа я человек, что ль? Полчеловека".

"Соображают", – подумал Роберт. Но встать было лень. Он призвал Господа, и кто-то укрыл его, то ли Терентий, то ли болотный человек, то ли Гришка Качалава. Уснул.

Ночью налетел ветер. Дом стонал и жаловался, связанное веревками крыльцо отходило и пело, крышу, казалось, сорвет. Но устоял. И наступило утро.