Текст книги "Памирские рассказы"

Автор книги: Джурахон Маматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вот так закончился один из моих отпусков в далёком памирском кишлаке.

Эпилог

Гораздо позже этих событий один из моих памирских друзей рассказал историю о русском парне, якобы попавшем в плен во время афганской войны ещё в советские времена, а позже принявшем Ислам и оставшемся жить в Афганистане. Ходили слухи, что проживал он в одном из прибрежных кишлаков. И мне подумалось, а не могла ли Садбарг быть его дочерью? Ведь у неё были совершенно русые волосы, и она хвасталась знанием нескольких русских слов, которые произносила безупречно. Впрочем, это уже мои догадки.

30 мая 2009 года

Мудрецы уходят в горы

Свежий воздух гор слегка пьянил меня. Я поднимался всё выше и выше по горной тропе. Недавно прошедший дождь освежил всю природу: трава стала ярче, воздух – прозрачнее, а небо – ещё голубее. Дышалось свободно.

Город с его нудной суматохой и притворной жизнью остался далеко позади. Во всяком случае, до ближайшего было не менее семисот километров. И мне казалось, что я попал в другой мир, в мир естественный. Оно так и было. Меня окружали тутовые деревья с их янтарными ягодами. Живо и весело журчали свежие горные ручьи с талой водой. Паслись стада коров, и я уверенно мог сказать, что их вымя было наполнено не пастеризованным молоком, а самым, что ни есть натуральным. Я шёл и наслаждался первозданной красотой Памира.

К полудню я достиг горного плато, расположенного на высоте около трёх тысяч метров. Остановился у небольшого родника отдохнуть. Кусок домашней лепёшки, козьего сыра и свежий помидор показались мне лучше всяких деликатесов из изысканных ресторанов. После еды меня начало клонить ко сну, и я, соорудив из рюкзака подушку, прилег на короткую травку рядом с родником.

Проснулся я оттого, что услышал фырканье ослика. На ослике сидел седой, благообразный старик, по одежде похожий на дервиша. Поравнявшись со мной, он спешился, подошёл к роднику и пригоршнями медленно стал пить воду.

– Саламалейкум, друг! Наверное, я тебя разбудил. Извини, – ласково произнёс старик.

Он был похож на тех древних мудрецов, изображения которых нам встречались в школьных учебниках по персоязычной поэзии. Я имею в виду Джалалуддина Руми, Омара Хайяма, Абу Али ибн Сина и всю ту плеяду гигантов Востока.

– Ваалейкум ассалам! Да нет, я лишь вздремнул немного.

– Наверное, с нижнего пастбища поднялся сюда, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс старик.

– Нет, я из города, из Душанбе. Решил провести свой отпуск в горах.

– Замечательно придумал. А я вот давным-давно покинул город и нисколько об этом не жалею, – добавил он. – В первый же год войны я взял свою жену, детей и привёз их сюда. Не хотелось оставаться среди сумасшедших людей. Воюют только ненормальные.

– И как же, не трудно жить в горах? – осторожно спросил я его.

– Поверь мне, друг, я никогда не был более счастлив, чем здесь.

– Ну, а как же без электричества, без газа, без докторов, по крайней мере…

– И без всего этого можно прожить. И без докторов тоже. Поверь, за всё то время, что я живу в горах ни я сам, ни члены моей семьи ни разу не болели. Именно здесь, среди горных вершин, многие вещи прояснились для меня. В городе много суеты, бессмысленной суеты. Там мы зависим от абсолютно глупых вещей: начальник, зарплата, то же электричество, газ… Ты не волен делать то, чего больше всего хочешь, – спокойно завершил старик свою долгую речь и внимательно посмотрел мне в глаза, как бы убеждаясь, понимаю ли я его. И, видимо, удовлетворившись явно выраженным любопытством на моём лице, продолжил:

– А больше всего человеку хочется быть самим собой. Ты вот, кто по профессии? – неожиданно спросил он меня.

– Я… я… вообще-то, – не нашёлся я, что и ответить старику, потому что действительно не знал, что сказать, – перепробовал много профессий.

– Не мучайся. Вижу, что трудно тебе ответить на такой простой вопрос. А вот если бы я спросил: «Что ты любишь больше всего делать?» – ты бы наверняка легко нашёлся, что сказать. Вот то, что ты любишь больше всего – это и есть твоя профессия, твоё призвание. Всевышний даёт тебе облегчение именно в том деле, для которого Он тебя предназначил.

– Ну, а как же чувство долга перед семьёй… детьми? – осторожно спросил я его, хотя не хотелось перебивать разговорившегося странного горца.

– Будь самим собой, и ты исполнишь все свои долги перед всем и всеми… Будь искренен хотя бы с собой. Не искажай свою суть: от этого напрягаешься, потому что искажаешь всю Вселенную. Любая деформация – это шаг в сторону от истины. Знаешь, брат, я скажу тебе больше. Твои мысли часто подсказывают тебе твою миссию на Земле, но ты не всегда готов их расслышать, а ещё чаще ты их отгоняешь.

Будучи горожанином, я тоже перепробовал много профессий. Как и все после школы я поступил в институт, на инженера, где проучился без особой радости. После окончания я работал в школе учителем физики, что у меня тоже не особенно получалось. После развала страны пробовал себя и в бизнесе – не увлекало. По настоящему мне нравилось лишь помогать отцу в работе по саду и огороду. Моя душа пела, когда я смотрел, как искусно он справляется с посадкой картофеля и помидоров, и я пробовал подражать ему. Я зачарованно наблюдал, как отец прививает веточку хурмы к инжиру. Затем он восторгался, собирая урожай с полей и с привитых деревьев. Больше всего мне хотелось делать то, что делает мой отец, но городские правила открыто говорили мне, что «это смешно», а скромные мысли о крестьянстве стыдливо и неназойливо продолжали посещать меня, а я их отгонял и отгонял…

Поселившись в горах, я стал прислушиваться к своим мыслям внимательнее, научился распознавать заложенный в них смысл. Я стал самим собой, и я счастлив. И теперь, в этих суровых горных условиях я сам себе Академик-Агроном. Я не испытываю проблем с продуктами.

У меня вообще нет проблем. Я вписался в это счастливое пространство, в эту природу, в эти величественные горы… Место жительства имеет огромное значение, мой друг. Тебе наверняка приходилось слышать, что мысль материальна и воздействует на окружающее пространство?

– Да, читал где-то, – тихо ответил я.

– А я испытал это на себе во время войны в Душанбе. Да, скорее всего, не один я чувствовал это. Я помню, как мне казалось, что воздух звенел от страха, поселившегося в городе. Даже цвет его стал сероватым от дикого напряжения. А всё потому, что мысли у людей были скованы ужасом, и они, материализуясь, создавали атмосферу страха и тревоги.

Так что мыслить позитивно – очень важно. Более того, мысль – это другая реальность, и эту реальность ты волен создавать, как тебе угодно, в соответствии со своими намерениями. Но и отвечать за ту реальность тебе же… Мысль воздействует на нас. Да и сама наша жизнь есть мысль.

Тут старик медленно поднял голову и взглянул на небо, где в яркой синеве парила пара орлов. Я тоже невольно стал наблюдать за птицами.

– Птицы всегда и всем довольны, потому что больше всего они любят летать и летают. Вот и я, занявшись тем, что люблю больше всего, стал счастлив. Теперь я живу в согласии с самим собой. Это так же естественно и прекрасно, как окружающая природа. Если счастье – есть цель человека, то я достиг своей цели.

Весь этот монолог горца я слушал почти молча и очень внимательно. Не помню, сколько времени мы просидели у ручья. Старик говорил медленно и время от времени умолкал, затем снова продолжал свою речь. Мне не хотелось его перебивать. Недалеко от нас пасся его ослик. Вокруг были высоченные горы с вершинами, покрытыми вечными снегами. С гор дул легкий июньский ветер и казалось, что я нахожусь в волшебной обстановке, где чувствуешь себя легко и свободно. А может, действительно, то горное пространство, где я пребывал с этим загадочным мудрецом, пересекалось иной счастливой реальностью. Не зря мудрецы уходят в горы…

Старик оторвал свой взгляд от птиц, медленно, но по-молодецки встал на ноги, поправил свой стёганый тёмно-зелёный чапан (традиционный халат у народов Средней Азии) и произнёс:

– Ты, парень, на верном пути, раз тебя потянуло в горы. Ну, будь здоров.

– Спасибо, бобо, – ответил я.

Затем он взял своего ослика за уздечку и легкой юношеской походкой зашагал по тропинке дальше.

Я ещё немного посидел у родника, вспоминая слова старика. Сами горы и тишина вокруг располагали к размышлениям.

06 сентября 2010 года

Хуфидж

Ранним утром в начале лета, когда солнце только-только начинало разогревать горный воздух, мы с другом Мехриддином собрались в кишлак Хуф. Обулись в удобные кроссовки и взяли с собой рюкзаки.

– Водичку бы взять в дорогу, – попросил я Мехриддина.

Он удивлённо посмотрел на меня, не понимая, о чём я, и переспросил:

– А зачем?

– Попить – дорога-то дальняя, – уточнил я.

Он взглянул на меня, как на инопланетянина, а затем тихо добавил:

– Мы все время будем идти вдоль речки, да и горных источников по пути много.

– Ах, да, извини, я не подумал об этом, – согласился я с ним.

Моя красавица, свояченица Ниссо, положила нам в рюкзаки по банке пай (кислое молоко – шугн.) и свежих лепёшек.

– Подождите немного, – сказала она и, открыв деревянную калитку, забежала в огород, откуда вернулась с едва покрасневшими свежими помидорами, небольшими огурцами и со стеблями зелёного чеснока. Быстро ополоснув их в чистом ручейке, протекавшим прямо во дворе, она положила овощи в целлофановый пакет и протянула его мне.

– Положи в рюкзак, перекусите по пути.

Мы не стали отказываться, так как до кишлака Хуф идти около восьми километров и всё время наверх. Подкрепиться по пути не помешает.

– Спасибо, Ниссо.

– Передайте привет дедушке Ремаку, – добавила она.

Мы с Мехриддином направились в Хуф. Сначала дорога была пологой, и мы шли вдоль шумной и быстрой речки Шарвидодж, от которой веяло прохладой. Вдоль тропы росли вперемежку тутовые и ореховые деревья. Вскоре кишлак Пастхуф остался позади и мы оказались на залитой солнцем горной дороге.

Если я сейчас напишу: «Кругом была такая красота, величественные горы, свежий воздух и так далее…» – это не передаст даже и сотой доли окружавшего нас великолепия нетронутой природы. Но я постараюсь описать ту дорогу, по которой мы следовали в высокогорный кишлак Хуф.

Проделанная на склоне горы, она длинными зигзагами постепенно поднималась вверх. Река, вдоль которой мы двигались вначале, незаметно превращалась в тонкую белую полоску, и мы перестали слышать ее шум вовсе. Казалось, что наблюдаешь за ней из самолёта, набирающего высоту. По пути мы вдыхали аромат тысячи трав и цветов, разогретых утренним солнцем. Даже больше – пряный воздух сам вливался в ваши легкие, и становилось легко-легко. Говорят же, что горный воздух лечит, и это наверняка правда. В синем небе над нами проплывали белоснежные облака, а за ними виднелись высоченные пики, покрытые вечными снегами. Казалось, что они находились совсем близко. Но это обман зрения. Они были очень далеко. Человека, приехавшего сюда из города, в первую очередь удивляет тишина. Нет машин, суеты, нет городского шума, слышны лишь голоса птиц.

Мехриддин шёл немного впереди, глядя себе под ноги. А куда ему ещё смотреть: он здесь вырос и каждый день любуется этой красотой, и ничто его уже не удивляет. Наоборот, его удивляю я. Когда я останавливаюсь и долго гляжу на какую-нибудь снежную вершину на противоположной стороне горного ущелья, он с вопросом смотрит на меня своими темно-синими глазами, медленно переводя их то на меня, то на объект моего интереса. Он наверняка думает: «Чудаки всё-таки эти городские». Если я слишком уж долго засматриваюсь, он просто отходит в сторонку, присаживается на один из валунов и внимательно разглядывает свои кроссовки, то расшнуровывая, то зашнуровывая их снова в терпеливом ожидании. Горцы вообще народ спокойный и терпеливый.

Так мы шли около часа. Слева от нас находился пологий склон горы, покрытый травой и разноцветьем, а справа – местами пологий скат или резкий обрыв. Ближе к Хуфу (там, где написано «Хуш омадед», то есть «Добро пожаловать») нам стали встречаться тополиные рощи, и мы решили немного отдохнуть у свежего источника («чашма» по-таджикски – прим. автора). Мехриддин присел на травку под кустом чёрной смородины, развязал рюкзак, достал оттуда свежие лепёшки с паем и помидорами и, взглянув на меня, весело сказал: «Обед готов».

Я тоже присел к импровизированному дастархану. Взяв кусок лепёшки, макнул в пай. Нет ничего вкуснее, чем поесть свежий пай с лепёшкой среди памирских гор. Ни в одном ресторане не бывает так вкусно, как здесь.

Находившийся рядом куст смородины только-только как начал цвести, поэтому был слышен гул пчёл, круживших вокруг него. Выпив водички из источника, Мехриддин соорудил из рюкзака подушечку и прилёг. Я тоже последовал его примеру. Высоко в небе светило яркое солнце, цвела смородина, гудели пчёлы, пахло травой – идиллия.

Я взглянул на дорогу, по которой мы поднимались. Как и все горные тропы, она сурово красива и непредсказуема. В любой момент камнепад («тарма» по-таджикски – прим. автора) может разрушить её, и кишлак окажется надолго отрезан от внешнего мира: другого пути нет. В старину так и бывало – запасались едой летом, а потом люди всю зиму жили в совершенной изоляции до весны.

Глядя на эту дорогу, я вспомнил случай, прочитанный в книге востоковеда и этнографа Михаила Андреева «Таджики долины Хуф». Расскажу вкратце, своими словами.

Это было давным-давно, то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века.

Стоял жаркий августовский день. Около дюжины всадников-афганцев быстро, украдкой поднимались по дороге в Хуф. Эта была та же самая дорога, по которой мы совершали восхождение с Мехриддином. Руководил этой группой известный афганский бай Саидбек. Он ехал на рыжем коне впереди группы и, оглядываясь назад, часто повторял: «Не шумите, болваны».

Всадники поутихли: они побаивались своего предводителя. Саидбек был свиреп и безжалостен. Он был одет в черный шерстяной зипун. На голове – небольшой тюрбан темно красного цвета. Чёрная густая борода ниспадала на грудь. От постоянного курения банга белки его глаз всегда были покрасневшими. Когда Саидбек разговаривал, можно было заметить, что у него не хватало двух передних зубов.

Приблизившись к кишлаку, всадники спешились и повели своих лошадей за уздечки, чтобы их не заметили из селения.

– Даврон, держи мою лошадь, – злобно крикнул Саидбек худому длиннолицему парню лет двадцати пяти, который постоянно находился рядом.

– Музаффар идёт со мной – остальные остаются здесь и без моей команды не двигаются, – свирепо добавил он.

– Итоат Соиб, итоат Соиб (Слушаюсь хозяин, слушаюсь хозяин – язык дари), – послышались тихие и робкие голоса афганцев и они, переговариваясь шёпотом, присели у своих лошадей.

Саидбек и Музаффар (парень с обритой наголо головой), пригнувшись и прижавшись к склону горы, воровато направились в сторону кишлака.

Саидбек – старый волк – хорошо знал, что сейчас в кишлаке мужчин нет. В это время, в середине августа, все они были на сенокосе. Спрятавшись за небольшой горный выступ и прищурив свои красноватые глаза, он стал изучать селение, как волк, выискивая себе добычу.

На крыше ближайшего дома какая-то старуха перебирала сушеные ягоды тута. Во дворе плакала маленькая девочка. В небогатом огороде к яблоне была привязана белая коза с полным выменем молока. На крики плачущего ребенка из чида (дома) выбежала красивая женщина на вид лет тридцати пяти. Она, видимо, куховарила, так как держала в руках деревянный половник. Из-под памирской тюбетейки выбивались огненно рыжие волосы.

У Саидбека загорелись глаза. Мысленно он уже наметил себе цель и составил свой злодейский план. Он обратил внимание, что все дома располагались далеко друг от друга, и почти в каждом дворе была на привязи домашняя скотина. Вокруг можно было увидеть лишь женщин и молодых девушек. Мужчин не было видно совсем, если только не считать седого старика, сидевшего на бревне у дальнего дома и ножом вырезавшего деревянные ложки.

Саидбек взглянул на Музаффара и плетью указал на дальние дома, а затем той же плетью указал на него, что означало: «Эти дома твои». Парень молча кивнул.

– Назад, – тихо проговорил Саидбек. Музаффар подобострастно повиновался ему.

Когда они вернулись к группе, главарь быстро раздал всем указания. Разбойники оседлали лошадей и по команде Саидбека с дикими криками неожиданно налетели на кишлак. Своими действиями афганцы чем-то напоминали беспощадные татаро-монгольские орды.

В селении поднялся неистовый крик и плач женщин. Налётчики, как волки, сновали между домами и своими саблями разрубали верёвки, державшие на привязи скотину. Они хватали молодых девушек и всё, что попадалось им под руки: казаны, посуду, мешки с мукой и сушеными фруктами. Самой ценной добычей считались деревянные кадки с топлёным сливочным маслом.

Старика, сидевшего на бревне, кто-то пнул. Он упал и не мог подняться на ноги, а лишь приговаривал: «Э мардум, гас макинаф (О, люди, не делайте этого – хуф. диал.)!» – и слёзы катились по его морщинистым щекам. Но на него никто не обращал внимания.

Злодеи, боясь, что мужчины могут вернуться с сенокоса, трусливо оглядываясь в сторону гор, спешили побыстрее убраться.

– Назад, вниз, – послышался грозный голос Саидбека, который плетью начал стегать своих же сотоварищей. Поперёк его коня лежали набитые добычей мешки. К стремени он привязал ту самую рыжеволосую женщину, выбежавшую на крик плачущей девочки. Другие налётчики тоже вели на привязи молодых девушек и женщин, среди которых были и десяти-двенадцатилетние девочки. Они горько плакали, приговаривая: «Моди, моди, па, па» (мама, папа). Но бессердечные налётчики не проявляли ни малейшей жалости к бедным хуфцам. Они плетью, как стадо овец, погнали пленниц вниз.

– Едем в Вамар, – крикнул своим беззубым ртом Саидбек. – Гургбачча, Шикамба, – позвал он двух мужиков с ружьями в руках. – Останетесь здесь на полчаса на случай, если будет погоня за нами. Затем возвращайтесь в Вамар. Мы будем в доме у Мирзобека, у речки.

И вся свора воров-налётчиков направилась вниз, погоняя коров и коз вместе с бедными, горько плачущими пленницами. Громче всех рыдала рыжеволосая женщина.

– У меня остались маленькие дети, пожалуйста, отпустите меня, – умоляла она. Но вместо сожаления получила лишь удар плетью по спине.

Группа всё дальше и дальше удалялась от кишлака. Плач утихал. Погони не было.

С вашего позволения, дорогие мои читатели, я остановлюсь на этом месте, и мы вернёмся в опустошённый кишлак Хуф.

У старика высохли слёзы, хотя он продолжал беззвучно всхлипывать. Недоструганные ложки были разбросаны вокруг. Плачущие старушки и маленькие детки столпились вокруг него, как цыплята возле курицы, когда возникает опасность. Старик пытался всех утешить, понимая, какое ужасное горе настигло его односельчан.

– Зафар биц, – подозвал он к себе белобрысого мальчишку лет восьми, – беги наверх, позови мужиков.

Косцы добрались до кишлака только к вечеру и некоторые из них, издали заметив следы набега, побежали к своим разграбленным жилищам.

Я не буду описывать, что происходило в их сердцах. Видеть безутешно плачущих мужчин – это очень печальная картина…

Среди них особенно выделялся молодой крепкий парень с огненно-рыжими волосами. Его звали Садриддин. Оказалось, та рыжеволосая женщина, которую увёз за собою сам Саидбек, была его матерью, а седая старушка, перебиравшая тутовник на крыше дома, была его бабушкой.

– Моди! – ворвался он в дом и застал там трёх плакавших младших сестричек, самой старшей из которых было лишь пять лет. Они, онемевшие от страха, не могли выдавить и слова, а лишь указывали своими маленькими ручонками в сторону дороги, ведущей вниз. И только старшая из них приговаривала: «Моди, моди…».

Старушка безучастно сидела у кицора (очаг в доме-чиде) и что-то шептала себе под нос. Разум её помутнел от случившегося.

Садриддин тоже присел к кицору и горько заплакал. Сестрёнки, с мокрыми от слез лицами и растрёпанными белокурыми волосами, прижались к нему. Парень не знал как их утешить. Девочки всегда верили, что их брат – самый сильный и смелый человек на свете. Они с мольбой заглядывали ему в глаза, как бы прося: «Ты ведь сильный, пожалуйста, верни маму». Сердце Садриддина сжималось от жалости и отчаяния, но вдруг, лицо его изменилось, глаза засверкали, и он вскочил на ноги.

– Гулчин, присмотри за сестрёнками, – обратился он к старшей и, резко встав, выбежал из дому.

Узнав, что налётчики ушли в сторону Вамара, он, не слушая никого, побежал по дороге вниз. Он бежал долго. Поздней ночью Садриддин наконец-то добрался до селения и разыскал дом Мирзобека у речки. Это было легко, так как ещё издали было слышно, что там идёт пир горой. До него доносились крики и песни под удары бубна.

У ворот дома стояли два наукара с саблями и ружьями.

– Пустите меня внутрь, – обратился он к ним.

– Мальчишка, да ты хоть знаешь, кто в этом доме отдыхает сейчас? Сам Саидбек из Султан-Ишкашима – гроза округи! Если тебе дорога твоя голова, убирайся отсюда да побыстрее.

– Именно он мне и нужен, его я и ищу, – смело ответил парень.

– Кто там так шумит? – послышался голос со двора. Из темноты появился хозяин дома, Мирзобек.

Охранники, завидев его, вытянулись по струнке и доложили о странном парне, требующем самого Саидбека. Мирзобек, предвкушая, как Саидбек расправится с этим жалким выскочкой, приказал его пропустить. Садриддин шагнул во двор.

– Ну что же, пойдем, смельчак, – хрипло произнёс толстый Мирзобек, с удивлением разглядывая хуфиджа. Они вошли в дом.

– Саидбек Сохиб, к тебе гость, – вежливо доложил хозяин.

– Этот дом твой, Мирзобек, и гости приходят к тебе, – пьяно произнёс главарь налётчиков, пережёвывая жирный кусок баранины.

– Извини, Сохиб, но он просит встречи именно с тобой, – продолжал Мирзобек.

Саидбек перестал жевать, приоткрыл свой беззубый рот и уставился на хозяина дома.

– Веди его ко мне, – рявкнул он.

После положенных приветствий Саидбек уставился на Садриддина и произнёс:

– Что тебя привело ко мне, о безумный юноша?

– Если я оказался перед тобой, Саидбек, значит на то была сильная нужда. Ты сегодня увёл много пленниц из моего кишлака, и среди них была моя мать. Я пришёл обменять себя на неё. Я – молодой и сильный парень и принесу тебе больше пользы, чем женщина.

Саидбек не поверил своим ушам, услышав дерзкие слова хуфиджа. Он привык, что люди его боялись, не осмеливаясь произносить вызывающие речи. От удивления он чуть не проглотил свой язык. Никогда прежде он не испытывал такого ощущения. Саидбек долго и молча разглядывал Садриддина, и что творилось у него в голове было для всех загадкой. Но иногда именно такие свирепые люди на какой-то миг прозревают, и в эти моменты жизни они могут совершить непредсказуемые поступки.

Вокруг наступила тишина. Все замолчали и перестали жевать, ожидая, что скажет их предводитель. Большинство с радостью предвкушали казнь.

– Нет, ты мне не нужен живым. Я отпущу твою мать, но только при одном условии – отрубив тебе голову, – медленно произнёс афганский бай.

– Если сдержишь слово, как мужчина, то я согласен, – спокойно добавил Садриддин, вспомнив глаза своих сестрёнок.

Тут произошло неожиданное.

– Как зовут твою мать? – удивлённым голосом спросил Саидбек. Садриддин назвал имя.

– Приведите её сюда, – повелел он своим слугам. Её привели довольно быстро.

– Пуцик (сынок – шугн.), – бросилась она на грудь сына, и её плечи затряслись от беззвучного плача. Садриддин нежно гладил её рыжие волосы, но ничего кроме «моди, моди…». произнести не мог.

– Бери свою мать, смелый юноша, и отправляйся вместе с нею домой.

Вот так закончилась эта история, которая давным-давно произошла в кишлаке Хуф. Парень вернулся в селение с матерью, и люди потом долго пересказывали этот случай, передавая его из поколения в поколение…

Я оторвал взгляд от дороги и взглянул на Мехриддина, мирно посапывающего под смородиной. Будить его не хотелось. Я снова взглянул на старую горную дорогу. Именно по ней и вернулся домой Садриддин со своей матерью.

Через полчаса Мехриддин проснулся. Мы продолжили свой путь в кишлак. По дороге нам встретилось двое молодых парней, спускавшихся вниз. Они оказались знакомыми Мехриддина. Мы поздоровались, поговорили о том о сём и пошли дальше.

Когда подъём закончился и прямо у входа в кишлак началась ровная пологая дорога, нам повстречались мальчик с девочкой лет десяти-одиннадцати. У них были огненно-рыжие волосы, и я подумал: «А ведь они могут быть прямыми потомками того самого Садриддина». Во всяком случае, в этом кишлаке уж точно проживают самые близкие родственники того смелого парня.

«Красива Хуфская долина…».

23 декабря 2009 года

Ирбис

Снег густо завалил выход из пещеры, и молодому Барсу (Ирбису) пришлось проползти на животе, чтобы выбраться наружу. Солнце только что взошло, и вокруг была сверкающая белизна. Мириады выпавших за ночь снежинок отражали лучи утренней зари с красноватым отливом. Вершины высоченных пиков, покрытые вечными ледниками, тоже отражали лучи солнца, как мощные прожекторы. Барс потянулся всем телом, дугой выгнув красивую спину, и изящно присел на задние лапы. Его бело-дымчатая длинная шерсть была покрыта крупными кольцевидными пятнами, а голова – разукрашена мелкими чёрными точками. Брюшная шерсть была совершенно белой.

Большие зрачки его глаз отражали цвет синеющего утреннего неба. Он зорко начал оглядывать окрестности. Вытянув шею, взглянул вниз, в глубокую расселину, затем, подняв голову, бросил взгляд на противоположный склон, покрытый белоснежной шапкой. Его зоркие глаза внимательно выискивали следы, но их не было. Обычно Барс охотился ночью и очень редко рано утром. Сегодня был один из тех редких случаев. Он встал на свои невысокие лапы, осторожно ступил на девственный снег и, повинуясь инстинкту, повернул вправо, в сторону отвесной скалы.

Подойдя поближе, он посмотрел наверх, где на трёхметровой высоте виднелся карниз, шедший вдоль отвесной скалы. Изящным кошачьим прыжком он с легкостью преодолел это расстояние. Это была его территория, и он знал здесь каждый горный выступ и каждый лаз. Уверенно пройдя по карнизу, он остановился посередине, затем безо всяких колебаний красивым прыжком перелетел через широкую расселину. Он приземлился в пушистый сугроб, и шерсть его покрылась снежным порошком. Немного постояв и повиляв длинным хвостом, Барс направился вниз по лишь ему известной тропинке. Он никак не мог обнаружить следов ни горного архара, ни диких баранов, ни, на худой конец, хотя бы сусликов.

Барс не любил спускаться вниз, в Башурв Дару, в Хуфское ущелье, но сильный холод и голод вынуждали его продолжать охоту и идти дальше. Ещё на высоте, но уже ближе к кишлаку, он наткнулся на волчьи следы, быстро оценив, что волков было много – целая стая. Видимо, они тоже были голодными и спускались вниз. Барс не испытывал перед ними страха. Уже много раз во время своих ночных охот он сталкивался с ними, видел их свирепые горящие глаза в ночи. Барс никогда сам не ввязывался с волками в драку, хотя они пытались атаковать его. Во всех схватках он выходил победителем, получая лишь укусы и царапины.

И на этот раз он повёл себя уверенно и спокойно. Пусть только попробуют. Пройдя ещё немного вниз по следам волков, он увидел их стаю, расположившуюся у огромного валуна. Лишь вожак – огромный серый самец – стоял поодаль и, казалось, продумывал маршрут дальнейшей охоты. Другие волки ждали его сигнала. Расстояние до стаи было небольшое. Взгляды Барса и Вожака встретились. Последний оскалился, показывая жёлтые клыки, Барс тоже издал негромкий, но уверенный рык. Оба зверя поняли, что сейчас им не до драки: нужно добывать еду. Волки колебались – спускаться ли им вниз. Барс не стал раздумывать и осторожными прыжками направился к горной реке.

Его усилия были не напрасны, он набрёл на следы диких коз. Идя по ним, он догнал их, пасущихся у реки. Маскируясь под выпавший снег, Барс подобрался к ним поближе. Выбрав жертву, он молниеносно набросился на неё и лапами прижал к земле. Остальные козы высокими прыжками исчезли среди разбросанных у реки огромных камней. Утолив голод, он подошёл к речке и полакал холодную воду. Инстинкт подсказывал ему, что нужно быстрее возвращаться в свое жилище наверху. Оторвав голову от воды, выдыхая легкий пар из ноздрей, он тревожно понюхал воздух: что-то было не так… Поскорее, наверх… Вдруг раздался оглушительный выстрел, эхом отразившийся от горных вершин. Барс почувствовал жгучий удар в правую лопатку.

Он повалился на снег, белоснежная поверхность которого окропилась алой кровью. Далеко в низине реки он увидел людей, с криком бежавших в его сторону. Он и раньше их встречал, но никогда так близко не подходил. Барс даже не знал, стоит ли их опасаться, но теперь понял: да, стоит. Они, оказывается, могут причинять жгучую боль и, самое главное, – внезапно, без предупреждения.

Барс попытался встать на лапы. Правая передняя почти не слушалась его. Он чувствовал некоторую слабость. Приподняв раненую лапу, он сделал несколько коротких прыжков. Вроде получилось. Попытался совершить длинный прыжок… Трудновато, нет прежней лёгкости.

Но тут со стороны бегущих существ он снова услышал оглушительный грохот, и его зоркие глаза заметили огненную струю, пролетевшую прямо над его головой. Он не знал, что это такое, но звериный инстинкт подсказывал, что нужно бежать. Прижавшись к снегу, он оглянулся вокруг и в шагах десяти, слева, заметил огромный камень. Собрав все силы, он сделал свой излюбленный кошачий прыжок. Из-за раненой лапы он получился не совсем длинным, но всё же камня он достиг, приземлившись в глубокий сугроб, который его и замаскировал. Из своего укрытия он наблюдал за этими странными существами: они вразнобой махали и показывали руками в разные стороны – кто на правый склон, а кто на левый.

Барс переждал немного, глубоко зарывшись в снег. Потом начал зализывать рану и всё удивлялся, как же этим существам удалось его укусить с такого далекого расстояния. Он получил хороший урок – держаться подальше от людей. До сих пор он был уверен, что только волки могут напасть и ранить его в честном бою. Век живи – век учись. Когда голоса этих существ исчезли, он привстал из сугроба и небольшими прыжками стал карабкаться вверх. Его умению взбираться по скалам позавидовал бы любой альпинист «Снежный Барс». Через некоторое время он достиг того места, где еще утром проделал лаз среди пушистого белого снега в своё логово.

Барс полежал у входа. Солнце уже взошло полностью. Кругом была ослепительная белизна. Высоко в небе парила пара орлов. Он снова начал зализывать свою рану. Небольшие пучки шерсти прилипали к его розовому шершавому языку. От правого плеча, вниз к лапе, протянулись высохшие бурые пятна крови. Они неестественно выглядели на фоне его красивой шерсти. Барсу и в голову не приходило, что главным объектом охоты для этих существ был не он сам, а его красивая шкура – его красивая шерсть, которую он сейчас нежно зализывал.