Текст книги "Израиль"

Перевод Дмитрий Пастернак

1.

На пути к colmado за пивом для дядюшки Рафа вдруг остановился и наклонил голову, будто слушая доносящуюся откуда-то издалека, для меня неслышную, весть. Мы были уже почти у colmado, можно было различить музыку и пьяную болтовню. Тем летом мне было девять, а брату – двенадцать, и он хотел увидеть Израиля. Рафа посмотрел в сторону Барбокоа и сказал: «Мы навестим малого».

2.

Каждое лето мама сплавляла нас с Рафой в campo. Она много работала на шоколадной фабрике, и у нее не было ни времени, ни сил присматривать за нами в период школьных каникул. Нас отправляли к дяде с тётей в маленький деревянный домик неподалеку от Окоа. Розовые кусты сверкали во дворе, как стрелки компаса, и манговые деревья расстилали для нас толстое одеяло тени, где мы отдыхали и играли в домино. Но campo ни в какое сравнение не идет с нашим barrio в Санто-Доминго. В campo заняться было нечем и видеться не с кем. Ни телевизора, ни электричества, и Рафа, который был старше и ожидал большего, каждое утро просыпался насупленным и раздраженным. Он выходил на крыльцо в одних трусах и смотрел вдаль: на туман, собирающийся, как вода, у горных вершин, на коралловые деревья, полыхающие огнем на холме. «Вот жопа», – говорил он.

– Хуже, еще хуже, – поддакивал я.

– Точно, – соглашался Рафа. – Как только попаду домой, так оттянусь, – chinga всех своих девчонок, а потом chinga чужих девчонок. И буду без остановки танцевать. Как те пацаны в книге рекордов, что танцевали четыре или пять дней подряд.

Дядька Мигель придумывал для нас работенку. Обычно мы кололи дрова для коптильни и носили воду с реки. Мы управлялись с этим на раз-два-три. Все остальное время дядя просто мутузил нас почем зря. Мы ловили крабов в ручьях и часами бродили по долине в поисках девчонок, которых здесь и в помине не было; расставляли ловушки на сусликов, но ни разу их не поймали. Обливали бойцовых петухов холодной водой для закалки. Мы здорово старались, чтобы занять себя.

Мне нравились эти летние месяцы, и я не старался их забыть, как старался Рафа. Дома, в Столице, у Рафы были друзья, шайка tigueres, – любителей лупить соседских и царапать chocha и toto на стенах и бордюрах. Там, в Столице, Рафа ко мне и не обращался, кроме как заткнись, pendejo. Когда же у него ехала крыша, он придумывал миллион обзывалок для меня. Большинство из них касались моего сложения, волос, размера губ. «Да это гаитянин, – говорил он своим дружкам. – Эй, сеньор гаитянин, мамочка нашла тебя на границе и подобрала только из жалости».

У меня не всегда хватало ума промолчать и не огрызаться в ответ – насчет волос, что росли у него на заду, или насчет того случая, когда кончик его pinga разбух до размера лимона. Тогда Рафа молотил меня, как грушу, и я убегал куда подальше. В Столице мы с Рафой дрались так, что соседям приходилась разгонять нас прутьями. Но в campo все было по-другому. В campo мы были друзьями.

В то лето мне было девять. Рафа днями напролет рассказывал о каждой chica, с которой крутил. Не то чтобы девчонки из campo запросто сдавались, как девчонки в Столице, но целоваться, сказал он мне, в общем-то одинаково что с этими, что с теми. Рафа водил деревенских девчонок купаться к дамбе. И, если ему удавалось их уломать, они позволяли Рафе засовывать его штуку им в рот или в зад. С Глухонемой он проделывал такое с месяц, пока ее родители не узнали и не запретили девчонке выходить из дому.

На свидания Рафа одевался всегда одинаково: рубашка и брюки, что прислал ему отец из Штатов на Рождество. Я шел за Рафой, напрашиваясь в попутчики.

– Иди домой, – говорил он, – я скоро вернусь.

– Я с тобой пойду.

– Нужен ты мне. Оставайся и жди.

Если я не унимался, он бил меня в плечо и уходил все дальше и дальше, пока лишь цветное пятно его рубашки не мелькало сквозь листву. Внутри меня будто парус опадал без ветра. Я звал его, но он еще ускорял шаг, и только потревоженные папоротники, ветки и цветы указывали его путь.

Позже, когда мы лежали в кроватях и слушали, как по цинковой крыше бегают крысы, Рафа иногда рассказывал, где он был. Я слушал о tetas, chochas и leche. Рафа говорил уголком рта, не глядя на меня. Он ходил к девчонке, наполовину гаитянке, но вышло у него с ее сестрой. Одна девчонка верила, что не забеременеет, если выпьет сразу же после этого кока-колы. А другая была беременна, и ей было на все наплевать. Руки Рафа клал за голову и скрещивал ноги. Красавчик. Я был слишком мал, чтобы понять большую часть его рассказов, но все равно слушал, – может, пригодится в будущем.

3.

Израиль – это отдельная история. Даже по эту сторону от Окоа слышали о нем: как в младенчестве свинья объела его лицо, счистила кожу, словно кожуру с апельсина. О нем ходили истории, для маленьких детей его имя было пострашней Буки или Бабы Яги.

Первый раз я увидел Израиля год назад, когда закончили строить дамбу. Я валял дурака в городе. В небе появился одномоторный самолет. На фюзеляже открылась дверь, и человек начал сбрасывать большие пачки, которые, как только их подхватывал ветер, распадались на тысячи листовок. Листовки опускались медленно, как пыльца, и оказались плакатами рестлеров, а не политиков. И вот тогда мы, пацаны, подняли крик. Обычно самолет разбрасывал только над Окоа, но если листовок было напечатано с излишком, то доставалось и городкам поблизости. Особенно если поединок или выборы были важными. Листовки неделями висели на деревьях.

Я заметил Израиля в переулке, он склонился над листовками, что так и приземлились пачкой, – толстый шнур не развязался. Израиль был в маске.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– А ты как думаешь?

Он подхватил пачку и побежал по переулку. Другие мальчишки тоже увидели его и с криками погнались за ним, но, черт, умел же он бегать.

«Это Израиль! – сказали мне. – Он уродлив. У него здесь двоюродный брат, но мы все равно его не любим. А от его лица тебя стошнит!».

Дома я рассказал об этом брату. Рафа приподнялся на кровати.

– Сумел что-нибудь разглядеть под маской?

– Не очень.

– Нужно глянуть.

– Говорят, там ужас что.

Накануне дня, когда мы отправились искать Израиля, брат не спал всю ночь. Он двинул ногой по сетке от москитов, и я слышал, как она порвалась. Наш дядька горланил с друзьями во дворе. Днем раньше один из его петухов взял приз, и дядя подумывал повезти его в Столицу.

– Здешний народ ставит мизер, – разглагольствовал он, – обычный campesino играет по-крупному только тогда, когда чувствует, что ему везет. А многие ли из них чувствуют, что им везет?

– Тебе же сейчас везет.

– Ты прав, черт возьми. Вот поэтому мне нужно найти, кто раскошелится на большие денежки.

– Интересно, сильно ли изуродовано у него лицо? – сказал Рафа.

– Глаза остались.

– Это немало, – заверил меня Рафа. – Ведь к глазам свинья и тянется первым делом. Глаза мягкие и соленые.

– Откуда ты знаешь?

– Я однажды лизнул.

– Возможно, свинья отгрызла ему уши.

– И нос. Все, что выступает.

У каждого был свой взгляд на увечье Израиля. Дядя предположил, что оно не такое уж страшное. Просто отец не стерпел насмешек над старшим сыном, поэтому Израилю и пришлось надеть маску. А тётя сказала, что если б нам пришлось взглянуть на его лицо, мы бы остались печальны на всю жизнь. Поэтому мама бедного мальчика в церкви с утра до ночи. Я никогда не был печален больше чем на пару часов, и мысль, что это чувство будет со мной всю жизнь, еще как напугала меня.

Рафа щипал меня всю ночь, будто у меня не лицо, а манго.

– Щеки, – сказал он, – и подбородок. Но лоб потруднее. Кожа плотно прилегает.

– Ну, да, – согласился я, – верно.

Утром кричали петухи. Рафа закинул таз для умывания в траву и подобрал обувь с крыльца. Он двигался осторожно, чтобы не наступить на кучки какао-бобов, что насыпала тетя для просушки. Затем Рафа сходил в коптильню и вынес оттуда нож и два апельсина. Очистил их и дал мне один. В доме закашляла тётя, и мы поспешили уйти. Я все ожидал, что Рафа отправит меня домой, и чем дольше он молчал, тем счастливей я становился. Дважды я закрывал руками рот, чтобы не рассмеяться. Мы шли медленно, цепляясь за деревца и стойки оград, чтобы не скатиться с крутого, заросшего ежевикой склона. С полей, что выжгли прошлой ночью, поднимался дым. Уцелевшие деревья торчали из черного пепла, как копья. У подножия холма мы спустились на дорогу, что вела к Окоа. Я нес пару пустых бутылок из-под колы. Дядя прятал их в курятнике.

У colmado мы встретили двух женщин, наших соседок, которые остановились поговорить по пути на мессу.

Я поставил бутылки на прилавок. Чичо сложил вчерашний «Эль Насиональ» и достал новую колу.

– Нам – деньги, – сказал я.

Чичо оперся о прилавок и смерил меня взглядом:

– Точно деньги?

– Точно.

– Лучше отдай их дяде, – сказал Чичо. Я глазел на сласти под засиженным мухами стеклом. Чичо шлепнул монеты на прилавок:

– Мне все равно, как ты потратишь деньги, это твое дело. Я – торговец.

– Сколько нам нужно? – спросил я Рафу.

– Все.

– Давай купим что-нибудь поесть.

– Побереги их для питья. Тебе потом захочется пить, еще как захочется.

– Может, поедим?

– Не будь дураком.

– Ну, а жвачку можно?

– Дай сюда деньги.

– Ладно, ладно, я просто спросил.

И вдруг – стоп. Рафа смотрел на дорогу весь в своих мыслях; уж я-то знаю это его выражение. Он что-то задумал. Он то и дело посматривал на соседок. Женщины громко болтали, скрестив руки на своих больших грудях. Наконец, подъехал автобус, и женщины стали садиться в него. Рафа смотрел на их выпятившиеся зады. Из дверей для пассажиров высунулся cobrador:

– Ну, едете?

– Трогай без нас, – сказал Рафа.

– Чего же мы ждем? – спросил я. – В этом был кондиционер.

– Мне нужен кондуктор помоложе, – ответил Рафа, продолжая смотреть на дорогу. Я подошел к прилавку и постучал пальцем по витрине. Чичо подал мне пастилку. Я сначала положил конфету в карман, а потом сунул ему монету. «Бизнес есть бизнес», – возвестил Чичо, но брат даже не обернулся. Рафа как раз тормозил следующий автобус.

– Садись сзади, – скомандовал он. Сам же встал в средних дверях, повиснув на подножке. Он стоял рядом с кондуктором, который был годом или двумя младше его. Мальчишка пытался заставить Рафу сесть, но брат замотал головой, и на лице появилась его фирменная ухмылка – все равно выйдет по-моему. Водитель, не дожидаясь споров, тронулся, включив радио на полную. La chica de la novela все еще была в топ-десятке. «Подумать только, – воскликнул мужчина, сидящий рядом со мной, – они крутят эту хрень по сотню раз на дню».

Я осторожно втиснулся на сиденье, но пастилка уже успела оставить жирное пятно на штанах. «Черт», – выругался я и прикончил конфету в два приема. Рафа не видел. На каждой остановке Рафа соскакивал с подножки и помогал людям занести вещи. Когда проход заполнялся, Рафа опускал откидное сиденье для стоящего рядом. Кондуктор, худой мальчишка с афропрической, пытался следить за Рафой, водитель же был занят радио. Двое пассажиров заплатили Рафе, и Рафа передал деньги кондуктору, который как раз отсчитывал кому-то сдачу.

– Ты аккуратней с такими пятнами, – сказал сидящий рядом мужчина в чистой фетровой шляпе. На руках у него проступали жилы.

– Эти штуки такие липкие, – ответил я.

– Давай помогу. – Он поплевал на пальцы и начал тереть пятно, но потом ущипнул меня через трусы за кончик моего pinga. При этом он улыбался. Видны были его большие зубы. Я оттолкнул его. Мужчина глянул, не видит ли кто.

– Pato, – сказал я ему.

Мужчина по-прежнему улыбался.

– Ты самый последний гребаный pato, – сказал я. Мужчина незаметно и сильно сдавил мне руку выше локтя. Вот так же делали, чтобы я обернулся, мои пацаны в церкви. Я захныкал.

– Следи за языком, – сказал мужчина.

Я встал и подошел к дверям. Рафа постучал по крыше, и водитель стал тормозить.

– Вы двое не заплатили, – сказал кондуктор.

– Нет, заплатили, – сказал Рафа, выталкивая меня на пыльную дорогу, – я дал тебе деньги за этих двух пассажиров и за нас тоже. – Он говорил усталым голосом, словно попадал в такие споры все время.

– Ничего вы не давали.

– Пошел ты – не давали. Давали. Пересчитай и увидишь.

– Даже не думай, – кондуктор положил руку на плечо Рафы, но Рафа отмахнулся и закричал водителю:

– Научи мальчишку считать.

С дороги мы сошли на банановую плантацию. Кондуктор кричал нам вслед, а мы стояли на плантации, пока водитель не сказал мальчишке: да плюнь на них.

Рафа скинул рубашку и начал ею обмахиваться. И вот тут я расплакался. Рафа какое-то время смотрел на меня.

– Плакса.

– Прости.

– Да что с тобой? Мы ж ничего плохого не сделали.

– Сейчас пройдет, – я вытер ладонью нос.

Рафа осмотрел местность.

– Если ты не успокоишься, я тебя здесь оставлю.

Рафа пошел к хижине, поржавевшей на солнце.

Я смотрел, как он уходит. Из хижины были слышны звонкие, как металл, голоса. У меня под ногами армия муравьев возилась на куче куриных костей, неутомимо растаскивая остатки. Я бы ушел домой, как обычно и делал, когда Рафа начинал выделываться, но сейчас мы были далеко от дома.

Я догнал Рафу уже за хижиной. Мы прошли около мили. Я чувствовал холод и пустоту в голове.

– Успокоился? – спросил Рафа.

– Да.

– Ты что, всю жизнь будешь таким плаксой?

Я бы не поднял головы, даже если бы сам Господь Бог явился в небесах и помочился оттуда на нас.

Рафа сплюнул:

– Ты должен быть крепче. Все время плачешь. Ты думаешь, наш папка плачет? Думаешь, шесть лет он только этим и занимался? – Рафа отвернулся от меня. Он шел в самой траве, стебли хрустели у него под ногами.

Школьник в сине-желтой форме указал нам дорогу. Рафа остановил молодую женщину с ребенком, который заходился в кашле, как шахтер. «Чуть дальше», – подсказала она и, когда Рафа улыбнулся ей, отвела взгляд в сторону. Мы прошли дальше, чем надо. Фермер с мачете в руках показал нам кратчайший путь назад. Рафа остановился, увидев Израиля посреди поля. Тот запускал воздушного змея. Темная фигурка змея, парившая высоко в небе, казалась, несмотря на нить, совсем отдельной от Израиля.

– Пришли, – сказал Рафа.

Я растерялся.

– Ну и что теперь?

– Держись поблизости, – ответил Рафа, – и будь готов удирать.

Рафа отдал мне нож и стал спускаться в поле.

4.

Прошлым летом я попал в Израиля камнем. По тому, как камень отскочил от его спины, я понял, что угодил ему в лопатку.

– Попал! Ты попал в него! – закричали пацаны.

Мы гнались за Израилем. От боли он выгнулся, и один из мальчишек почти поймал его, но он удержал равновесие и оторвался от нас. «Он быстрее, чем мангуст», – сказал кто-то. По правде говоря, мангуст и в подметки не годился Израилю. Мы посмеялись и снова стали играть в бейсбол.

Мы забывали об Израиле, пока он вновь не появлялся в городе, и тогда мы бросали игры и гнались за ним:

– Покажи лицо. Хоть раз дай нам на него посмотреть.

5.

Израиль был примерно на голову выше любого из нас. Выглядел так, будто его кормили тем супер-пупер зерном, на котором здешние фермеры растили свой скот. Наш дядя вскакивал по ночам и с завистью бормотал: Проксил 9, Проксил 9…

Сандалии у Израиля были из твердой кожи, а одежда штатовская. Я посмотрел на Рафу, но брат казался спокойным.

– Слушай, – сказал Рафа. – Мой hermanito плохо себя чувствует. Можешь показать нам, где colmado? Хочу купить брату попить.

– Дальше по дороге есть кран, – сказал Израиль. Его голос звучал необычно и так, будто рот полон слюны. Маска была сшита вручную из тонкой хлопчатобумажной голубой ткани. И невозможно было отвести взгляд от шрама под левым глазом – красного глянцевого полумесяца, и от слюны, стекающей по шее.

– Мы не отсюда. Мы не пьем здешнюю воду.

Израиль подтянул нить. Змей задергался, но Израиль рывком его выровнял.

– Здорово, – сказал я.

– Для нас местная вода – смерть. А брат болен.

Я улыбнулся и попытался изобразить больного, что не составило для меня труда, – я был с головы до ног покрыт пылью. Израиль посмотрел на нас:

– Вода здесь, возможно, даже лучше, чем в горах.

– Помоги нам, – попросил Рафа, понизив голос.

Израиль указал на дорогу:

– Идите в этом направлении и увидите colmado.

– Точно?

– Я ведь тут живу.

Я слышал, как пластмассовый змей бился на ветру; нить наматывалась быстро. Рафа фыркнул. Мы сделали большой круг и вернулись. Змей был уже в руках Израиля. Заграничная штука, не то, что наши самодельные.

– Мы не нашли colmado, – сказал Рафа.

– Вы что – тупые?

– Где достал такой? – спросил я.

– Нуэва-Йорк. Отец прислал.

– Класс! И наш отец там, – закричал я.

Я глянул на Рафу. Брат на секунду помрачнел. Наш отец слал нам только письма и когда-никогда рубашку и джинсы на Рождество.

– На фига ты носишь эту маску? – спросил Рафа.

– Я болен, – ответил Израиль.

– В ней, наверное, жарко?

– Мне – нет.

– Не снимешь ее?

– Нет, пока не поправлюсь. Мне сделают операцию.

– Ты будь начеку, – предупредил Рафа, – эти доктора прикончат тебя быстрей, чем Гвардия.

– Это американские доктора.

Рафа хмыкнул:

– Не заливай.

– Я был у них прошлой весной. Сказали, чтобы приезжал на следующий год.

– Врут. Им, наверное, просто жалко тебя стало.

– Так показать вам дорогу к colmado или нет?

– Да, да, покажи.

– Идите за мной, – сказал Израиль, вытирая слюну с шеи. У colmado, пока Рафа покупал для меня колу, Израиль стоял поодаль. Хозяин играл в домино с мужиком, привезшим пиво, и даже не взглянул на нас. Хотя для Израиля он поднял руку в знак приветствия. Хозяин был худощав, как все хозяева colmado, что я встречал. На обратном пути я отдал бутылку с оставшейся колой Рафе, а сам догнал Израиля, который шел впереди нас.

– Ты еще занимаешься реслингом? – спросил я.

Он повернулся ко мне, и какая-то дрожь прошла у него под маской:

– С чего ты взял?

– Слышал. А в Штатах устраивают поединки?

– Надеюсь.

– Ты рестлер?

– Я классный рестлер. Я едва не попал на поединок в Столицу.

Рафа засмеялся, потягивая колу:

– Хочешь глотнуть, pendejo?

– Позже.

– Ага, жди – позже.

Я тронул Израиля за руку:

– Самолеты в этом году ничего не разбрасывали.

– Еще слишком рано. Поединки начинаются с первого воскресенья августа.

– Откуда ты знаешь?

– Я же местный, – сказал он. Маска дернулась. Я догадался, что он улыбается.

И вдруг Рафа размахнулся и ударил Израиля бутылкой по голове. Бутылка разбилась, толстое стекло донышка крутилось, как сумасшедшая линза. «Господи, твою мать», – закричал я. Израиль сделал шаг, споткнулся и врезался в столб ограды на обочине. С маски посыпались осколки. Потом развернулся в мою сторону и упал на живот. Рафа пнул его ногой в бок. Кажется, Израиль даже не заметил этого. Он оперся руками о землю и пытался приподняться. «Давай перевернем его на спину», – сказал Рафа, и мы, пыхтя, перевернули Израиля. Рафа сорвал с него маску и забросил ее в траву.

Вместо левого уха у Израиля осталась только шишка, а через дырку в щеке был виден покрытый венами толстый язык. Губ не было. Голова запрокинулась, глаза подкатились, на шее вздулись жилы. Он был младенцем, когда свинья забралась к ним в дом. Увечье выглядело давним, но я все же отскочил:

– Рафа, пожалуйста, пойдем!

Брат нагнулся и двумя пальцами повернул голову Израиля из стороны в сторону.

6.

Мы вернулись к colmado. Хозяин и мужик с доставки теперь ругались. Костяшки домино дрожали у них под руками. Мы все шли и шли, и через час, может, два увидели автобус. Мы сели в него и сразу же прошли на задние места. Рафа скрестил руки и смотрел, как проносились мимо поля и придорожные хижины. Автобус мчался так, что поднятая пыль, дым и люди казались застывшими.

– Израиль поправится.

– Не слишком-то надейся.

– Они ведь его вылечат.

У Рафы напрягся мускул на щеке.

– Малый, – сказал он устало, – ничего они его не вылечат.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Я поставил ноги на сиденье впереди, толкнув старушку. Та обернулась и посмотрела на меня. На голове у нее была бейсболка, а один глаз затянут бельмом.

Автобус шел в Окоа, не в нашу сторону.

Рафа подал знак, чтобы водитель остановился.

– Приготовься, – шепнул он мне.

– Понял, – сказал я.