Текст книги "Греховная невинность"
Автор книги: Джулия Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7
Ева робко посмотрела на пастора.
– А у вас… – Он не решился закончить фразу. «Нет друзей» прозвучало бы жестоко.
– О, когда судьба мне улыбалась, меня окружали толпы друзей. Многие и сейчас уверяют меня в своей дружбе, но я знаю ей цену. – Ева так крепко сжала руки, что побелели костяшки пальцев. Увидев, что священник это заметил, она тотчас расцепила их. – Жалко, что корабль мистера Майлза Редмонда не пошел ко дну прежде, чем тот вернулся и поведал всему свету историю о черном ядовитом пауке, самка которого пожирает самца после соития! – внезапно выпалила она. – Не знаю, кем надо быть, чтобы всю жизнь ползать по земле в поисках насекомых! Черная вдова, подумать только!
Адам с трудом сдержал улыбку. Вопреки всем доводам рассудка, ему нравились вспышки гнева графини.
Нравился гордо вздернутый подбородок и прямой нос, и мягкий контур щек, и нежная кожа, которая, казалось, светится изнутри, точно фарфор.
Она испытующе вглядывалась в его лицо. В этом графиня походила на него самого, она умела читать по лицам людей. Адам заметил, как напряжение покинуло ее – леди Уэррен решила, что он честен с ней.
– Я глубоко сожалею о смерти Монти. Видит бог, это было ужасно. Мы завтракали. Вокруг сновали слуги. Муж улыбнулся мне и произнес: «Ева, милая, передай, пожалуйста, конфитю…», а в следующий миг упал лицом в тарелку с яичницей и копченой рыбой. Экономка завизжала. Яичные брызги попали ей на лицо, покрыли волосы. Никогда не забуду этот крик. – Графиня содрогнулась.
Адам мысленно поздравил себя с тем, что принес мед, а не конфитюр.
– Какой ужас, – тихо отозвался он. – Вы испугались?
Вопрос немного озадачил леди Уэррен.
– Пожалуй. Но что толку визжать? Ну, разве что если на вас напал грабитель и нужно позвать на помощь, хотя я и тогда предпочла бы просто огреть его чем-нибудь увесистым или двинуть коленом по его причиндалам. Я попыталась нащупать пульс на шее у Монти. Но его сердце не билось. И тогда я… – Она вдруг опустила глаза, погрузившись в поток мучительных воспоминаний. Это длилось всего одно мгновение, и менее внимательный наблюдатель, возможно, не заметил бы короткой паузы. Вздохнув, Ева продолжила свою историю: – Я усадила его прямо, взяла салфетку и вытерла ему лицо. Он всегда был таким аккуратным, терпеть не мог неряшливости.
Адам не смог сдержать восхищения. На миг ему отказал голос. Он безошибочно распознавал в людях силу духа.
Колин назвал эту женщину чудовищем. Адам не стал бы с этим спорить.
Но и чудовища бывают уязвимы.
И снова в нем вспыхнул гнев на беспощадный свет, обошедшийся с графиней слишком жестоко, как бы та ни распорядилась своей жизнью. Его взяла досада на Колина, который небрежно отмахнулся от этой женщины, забыв о милосердии.
Адам ненавидел несправедливость.
– Я сочувствую вашей утрате, леди Балмейн.
Она прищурилась, глядя на него, будто решала, можно ли ему верить.
Потом дернула уголком рта и протяжно вздохнула.
– Монти был добрым, забавным, и что бы ни говорили обо мне, я заботилась о нем. Видит бог, я собиралась быть ему хорошей женой, потому что он изумил даже меня, когда сдержал слово и женился, благослови его Господь. К несчастью, он был немолод. Доктор сказал, что излишняя… ретивость на брачном ложе… вредна для его сердца. Если бы я знала! Лишь одно утешает: он умер счастливым.
– Нисколько в этом не сомневаюсь.
Графиня насторожилась. В ее глазах отразилось удивление.
Адам удивился не меньше, что произнес эти слова.
И вдруг губы леди Уэррен дрогнули в улыбке, глаза потеплели.
– А это уже похоже на флирт, преподобный, – тихо проговорила она.
На мгновение Адаму показалось, что он, легкий как перышко, парит в воздухе. Весь мир вдруг исчез, осталась лишь ее улыбка.
– Правда? Полагаюсь на ваше слово, ведь вы знаток.
Он отважно встретил взгляд графини. Адам Силвейн не был трусом.
Он тотчас понял, что допустил опасную ошибку. Эта безрассудная выходка могла обойтись ему слишком дорого. Ей следовало положить конец.
Но графиня снова удивила его. Она сдалась, первой опустив голову. Со смешанным чувством торжества и разочарования Адам понял, что ему удалось ее смутить.
«Наверное, это к лучшему», – подумал он.
Леди Уэррен поднесла к губам чашку из тонкого фарфора и сделала глоток. Зеленые глаза над чашкой смотрели на него настороженно, едва ли не с опаской. На протяжении всей беседы Ева пристально изучала пастора и оценивала. Эта мысль забавляла Адама. Похоже, графиня не придала значения его словам и продолжала попытки помыкать им при помощи кокетства, как гоняет овцу пастушья собака. Когда же она наконец убедится, что все ее усилия тщетны? Когда отбросит притворство и станет самой собой?
Но тогда… она может стать еще опаснее, достаточно вспомнить ее смех. Если свет можно выразить в звуках, то это и есть ее смех. Лицо леди Уэррен радостно вспыхнуло, глаза заискрились весельем, и Адама охватило чувство, что истинный смысл его жизни – заставить ее рассмеяться снова.
Он начал понимать, как ей удавалось покорять толпы мужчин. А ведь ему довелось лишь на мгновение испытать на себе действие ее чар. Приблизиться к пламени, которое едва не опалило его.
Адам обрадовался наступившей тишине. Передышка позволила ему отдалиться от графини.
Похоже, чай взбодрил ее.
– Когда Монти умер, я снова осталась одна. Знаете, мне никогда не нравилось одиночество. Я выросла в окружении множества братьев и сестер в маленьком домике в Килларни…
– Так вот откуда у вас ирландский акцент.
Ева улыбнулась:
– Да. Я ирландка. Не знаю, часто ли вам приходилось бывать в Лондоне, но это настоящий муравейник, так что я и там никогда не оставалась в одиночестве, даже в Севен-Дайлз. Хенни всегда была рядом, хотя как я ее терплю, сама не понимаю. Я проводила время, предаваясь веселью в кругу друзей, до самой смерти Монти. – Она вдруг наклонилась вперед. – Прислушайтесь! Вы слышите?
В Севен-Дайлз? Она обронила эти дразнящие слова случайно. На мгновение Адам замер в неподвижности.
Еще один ключ к разгадке этого непостижимого характера. Закаленного, твердого, как стальной клинок.
Часы на каминной полке захрипели, готовясь отбить положенное число ударов. Вот и все, что он услышал.
– Прошу прощения, что вы слышите?
– Совершенно ничего! В том-то и беда! Здесь тихо, как в могиле, в этой вашей деревенской глуши! Но если прислушаться – очень, очень внимательно, – можно различить, как похрапывают мыши на стропилах.
Адам не смог удержаться от смеха. Графиня улыбнулась, как будто он удостоил ее наградой.
– Я хотела обратиться к вам за помощью, преподобный Силвейн. У меня есть причины подозревать, что женщины в городке знают о моем прошлом. Едва ли они примут меня с распростертыми объятиями. Признаюсь, в воскресенье я подслушала, как вы в церковном дворе говорили с одной из дам о зимних празднествах. И о женском благотворительном обществе Пеннироял-Грин. Я тоже буду рада внести свой вклад, – весело проговорила она.
Адам похолодел, ощутив в голове пугающую пустоту.
У него едва не вырвалось: «Боже милостивый, все что угодно, только не это! Можете спеть скабрезную песенку перед церковью в воскресенье, если хотите, но не мечтайте войти в их круг».
Он попытался вообразить, как приходит с подобной новостью к миссис Снит, и не смог.
– Вы хотите войти в женское благотворительное общество?
Она кивнула.
Адам задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.
– Скажите мне, леди Булман… и, пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь… – вежливо начал он.
– Хорошо, – осторожно отозвалась графиня.
– Правда, что вы однажды подмигнули мужчине, и это привело к дуэли?
– Да. Знаете, мне что-то попало в глаз. Произошло просто недоразуме…
– Верно, что некий молодой человек свалился с балкона в театре, пытаясь заглянуть вам в корсаж?
– Его ввели в заблуждение, – поспешно возразила графиня. – Зрелище самое обыкновенное, всего лишь…
– Вы показывали лодыжки на сцене в театре?
– А иногда… и икры, – слабым голосом призналась она.
– Вы вступили в брак, став призом в карточной игре?
– Можно ли осуждать за это мужчину? Я трофей, перед которым трудно устоять. – Ева попыталась изобразить очаровательную улыбку.
Адам вздохнул, запрокинув голову на бархатную спинку кресла, и смерил графиню хмурым взглядом.
А он-то было подумал, что его уже больше ничем не удивить.
Чем дольше пастор молчал, тем ярче разгорался румянец на ее щеках. Что это – гнев или смирение? Если бы зашла речь о пари, Адам, скорее, поставил бы на первое.
– Значит, вы судите, достаточно ли я хороша для местного женского общества. – В ее тихом голосе слышалась сдержанная ярость. – Хоть вы и уверяли, что судить – не ваше дело.
– Я сомневаюсь в том, что вы всегда делали верный выбор.
– Откуда вам знать, какую жизнь я вела и что заставляло меня делать тот или иной выбор?
– В том-то и дело, леди Булман. Я не представляю.
– Как вы смеете…
Адам протестующе поднял руку.
– Позвольте, я попытаюсь объяснить. – Он шумно вздохнул. – Многие мои прихожане прожили всю жизнь в Пеннироял-Грин и никогда не бывали в Лондоне. Они привыкли следовать правилам, которые, как им кажется, никогда их не подводили. Правила эти означают: регулярно посещать церковь, стараться не появляться на страницах бульварных газет, не устраивать скандалов в опере, надевая платье, которое, возможно, открывает соски, а возможно и нет, и не принимать денежное содержание или роскошные апартаменты в обмен на интимную связь с членом парламента. Большинство жителей городка считает подобные вещи опасной угрозой всему, что им дорого.
В словах пастора слышалось неодобрение.
Дыхание графини участилось.
– Это не единственная причина. Роскошные… апартаменты и содержание.
Адам почувствовал, что причинил ей боль. Мысль о том, что он заставил сильную женщину заикаться от стыда, вызвала у него отвращение. Его охватило сочувствие. Он ощутил, как внутренности скручиваются в тугой узел.
– Это лишь… пожалуйста, попытайтесь понять. Это моя паства, леди Булман. Я забочусь об этих людях. Их вера для меня бесценна. Вы хотите втереться к ним в доверие и просите меня помочь. А моя единственная цель – оберегать их, сколько хватит сил. Они полагаются на мое благоразумие, рассудительность и осмотрительность. Мне хотелось бы услышать доводы, почему я должен доверять вам. Вы способны меня убедить?
Графиня сделала глубокий вдох, плечи ее приподнялись. Медленно выдохнув, она тщательно разгладила платье на коленях, словно пытаясь стереть прошлое.
Потом выпрямилась, высоко вздернув подбородок, точно солдат, идущий на битву с поднятым знаменем.
И снова Адам испытал невольное восхищение.
– Что ж, хорошо. Знаю, все это звучит ужасно, преподобный. Но из того, что вы слышали, легко сделать верные выводы. Вас это, возможно, удивит, но я никогда не могла себе позволить такую роскошь, как безрассудство. Ни один мой поступок не объяснишь пустым капризом или испорченностью. Все перечисленное вами – прыжки с балкона, дуэли и прочее – совершали другие люди. Я не внушала им свою волю, словно гипнотизер, при помощи магических пассов – один взмах руки, и они бросаются исполнять мои приказы. Нет.
«Скажите еще что-нибудь в свою защиту», – хотелось ответить Адаму, но графиня, похоже, не собиралась продолжать. Она явно считала, что сказанного ею довольно.
– Безумства этих людей – ответ на ваши поступки. Вы рассуждаете, как муза хаоса.
Она сражалась, но проиграла битву. По ее губам скользнула кривая, злая усмешка, и Адам не удержался от улыбки.
– Зачем вам друзья? Почему я должен верить, что это не очередная прихоть пресыщенной, избалованной женщины, которая всего лишь ищет новых развлечений? Мои прихожане – не игрушки.
Его слова прозвучали резко, но графиня и бровью не повела. Адам почувствовал невольное уважение.
Она сидела неподвижно. Адам испытал удовольствие при мысли, что силой духа эта женщина не уступает ему самому. Он начинал понимать, как она сумела вознестись так высоко.
– Вы, безусловно, верите: каждый заслуживает, чтобы ему дали шанс начать новую жизнь. Не так ли, преподобный Силвейн? Теперь Пеннироял-Грин – мой дом. Я не выбирала его, однако уезжать отсюда не собираюсь. Но тосковать здесь, изнывая от скуки, мне тоже не по нраву. Выходя замуж за графа Уэррена, я надеялась, что смогу полностью изменить свою жизнь. Все те эпизоды, которые вы описывали, я оставила далеко позади, преподобный. Театр, дуэли, карточную игру, бульварные газеты… – Она выдержала многозначительную паузу. – Мужчин.
Последнее слово прозвучало решительно, почти как вызов.
Ах, эти выразительные паузы. Адам их обожал. Сам того не желая, он любовался графиней. Ее тирада выдавала сценический опыт и известное актерское мастерство. Адам готов был биться об заклад: эта женщина никогда не сможет оставить позади все свое прошлое.
– Значит, вы больше не скучаете по публике, леди Булман?
– Это говорит мне человек, к которому прикованы все взгляды каждое воскресенье на утренней проповеди.
– И вы уже не испытываете желания вызывать… волнение?
– Я просто… хочу получить шанс завести друзей. Стать прежней. Быть… самой собой, – проговорила она просительным тоном, пытаясь польстить пастору.
Эта попытка оказалась чуть более успешной. Графиня выглядела искренней, кроткой и смиренной. Ее щеки пылали от смущения, а руки нервно мяли шелк платья. Адам подозревал, что она не привыкла прямо просить о чем-то.
Боже, смущенная, она казалась еще прелестнее. Пожалуй, больше всего поражали в ней резкие контрасты: чарующая мягкость и резкость, гордость и уязвимость обиженного ребенка.
Адам тяжело вздохнул. Стоящая перед ним проблема могла показаться забавной, если взглянуть на нее со стороны.
Его уговаривали ввести в круг добропорядочных женщин чужачку, особу сумасбродную и опасную, иными словами, запустить лисицу в курятник. Кто знает, не обернется ли это знакомство кровавой расправой? Хоть графиня и носила титул, ее изысканные манеры, наносные, не привитые воспитанием, напоминали позолоту, уже начавшую облезать. Адам хорошо понимал, что эта женщина непредсказуема, а прихожане Пеннироял-Грин, за исключением, разумеется, его кузенов, цепко держатся за традиции, за незыблемость раз и навсегда заведенного порядка: смену времен года, сбор урожая, рождение телят, крещение младенцев и проделки Эверси.
Однако Адам всегда уважал мужество и отвагу. И защищал надежду.
С другой стороны, ему следовало подумать о собственной репутации. Он представил себе лицо Колина, когда тот услышит о том, что его кузен согласился выступить в роли эмиссара графини.
Но разве не помощь людям – его призвание на земле? Разумеется, сознание долга и двигало им в первую очередь.
Дав слово, он уже не смог бы взять его обратно. И все же Адам решился.
– Хорошо, – тихо произнес он. – Я помогу вам.
Пастор сделал свой выбор со странным чувством, что отныне на кону его судьба.
Лицо графини озарилось радостью.
– Благодарю вас, преподобный Силвейн. Вы не пожалеете.
И в это мгновение Адам вдруг почувствовал, что истинное его предназначение – вызывать у нее улыбку.
Аукцион решили провести в бальном зале усадьбы сэра Джона Фьюстера. Тот любезно согласился предоставить свой дом в распоряжение дам, великодушно заверив пастора: «Ради благотворительности ничего не жаль, преподобный». Он также пообещал взять на себя роль аукциониста и стучать огромным молотком – собственно, именно это и побудило его дать согласие.
Прибыв за полчаса до начала торгов, Адам обнаружил, что все женщины столпились в дальнем углу бального зала, словно дом накренился набок и дамы скатились к стене, как бильярдные шары.
Ему тотчас стала ясна причина. В противоположном конце зала, возле входа, стояла изящная темноволосая женщина с корзинкой в руках. При виде ее одинокой фигуры поневоле закрадывалась мысль, что в корзинке ядовитая кобра. Женщина, прямая, как струна, с высоко поднятой головой, смотрела на других дам без всякой заносчивости и высокомерия. Лицо ее казалось безмятежным. Она походила на хозяйку дома, которая предложила гостям пройти в глубину зала и теперь любовалась ими издали.
Выбирая наряд для столь важного события, как аукцион, Ева посоветовалась с Хенни. Та обладала настоящим даром подбирать туалеты и внесла свой бесценный вклад в план хозяйки обзавестись друзьями.
«Вам хотелось бы выглядеть как одна из них, миледи, но не более расфранченной, чем самая завзятая здешняя модница, а потому-у-у… думаю, подойдет голубая ротонда, надетая поверх полосатого муслинового платья с длинным рукавом, и непременно фишю – вы ведь не хотите, чтобы они слишком много думали о ваших грудях».
Важное напоминание, поскольку в прошлом Ева умело пользовалась тем, что окружение глазело на ее бюст, и считала фишю выдумкой лицемеров.
Она почувствовала приближение пастора, прежде чем увидела его. Тень от его высокой широкоплечей фигуры легла к ее ногам. На миг сердце Евы сжалось от сладкого, незнакомого чувства защищенности, будто ее подхватили чьи-то сильные руки. Она тотчас повернулась и, подняв глаза, увидела священника. На губах его играла легкая улыбка.
– Добрый день, преподобный Силвейн.
– Добро пожаловать, леди Булман. Вижу, здесь уже готовят вилы и кипящее масло. Но, думаю, вам ничто не угрожает. Хотя острые, как кинжал, взгляды подчас бывают опасны.
Они покосились на кучку женщин в дальнем конце зала. У стены на столах рядком выстроились корзинки с выпечкой, предназначенной для торгов. Отдельный стол занимали фруктовые наливки и ликеры. «Так вот куда подевались все мужчины в городе», – отметил про себя Адам, посмотрев в ту сторону.
– Меня защищает броня. Взгляните на мое скромное фишю. – Ева погладила кружевной платок на груди.
Она подозревала, что пастору страстно хотелось посмотреть, но это означало бы уставиться на ее грудь на глазах у толпы прихожан, а этого он не мог себе позволить.
Преподобный не сводил взгляда с лица Евы. Этот человек с железной волей походил на неприступную крепость.
– А я думал, что самой надежной броней будет ваша служанка, – весело заметил он.
– О, Хенни испугала бы их еще больше, чем я, поэтому я решила не брать ее с собой. Она считает, что все должны обращаться со мной как с королевой, и буквально свирепеет, когда мне не воздают должных почестей. Разумеется, к ней самой это не относится. Не знаю, как только я выношу ее тиранию! Помнится, вас смутила тирада, которую я выкрикнула от неожиданности, когда вы застали меня врасплох. Слышали бы вы Хенни…
Пастор улыбнулся, и все женщины, наблюдавшие за этой сценой, беспокойно зашевелились, исходя ревнивой завистью, оттого что его улыбка предназначалась не им. Все как одна, будто цапли, невольно вытянули шеи, чтобы погреться в ее рассеянных лучах.
– Хорошо, когда друзья готовы броситься на вашу защиту.
– Да, пожалуй.
Только сейчас Адам заметил, как крепко Ева вцепилась в ручку корзинки.
Ему захотелось коснуться плеча графини, пожелать ей спокойствия и удачи. Но, само собой, он сдержался.
Вскоре им предстояло узнать, насколько безрассудна их затея.
Но один вопрос не давал Адаму покоя.
– Вы в самом деле испекли пирог?
– Откуда это недоверие, преподобный? Я неплохо умею печь. Хотя… прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз раскатывала тесто… – Она озабоченно нахмурила брови и добавила почти с надеждой: – Это имбирный пирог. – Казалось, графиня не вполне уверена в правоте своих слов, но ей хочется верить, что пирог сойдет за имбирный.
Ее рука рассеянно коснулась горла. Адам не раз замечал этот жест во время их беседы за чаем. Тонкая цепочка обвивала шею леди Уэррен и исчезла в вырезе платья. Должно быть, на цепочке что-то висело. Адам невольно задумался, у кого искала защиты женщина, верившая в силу талисмана.
– Почему бы вам не отнести свой пирог на стол? – спросил он ее.
– Да, пожалуй, я так и сделаю. – Ева не двинулась с места, но решительно расправила плечи.
– Бог в помощь, леди Уэррен.
Она кривовато усмехнулась и понесла свой пирог прямо в львиное логово.
Адам проводил ее взглядом. Она шла плавной царственной походкой, словно направлялась на прием к королеве. Графиня приблизилась к миссис Снит. Дамы обменялись несколькими словами. Почтенная матрона выхватила корзинку из рук леди Уэррен и поспешно поставила на стол, будто там и впрямь лежала змея. Потом досадливым жестом, каким обычно отгоняют назойливую муху, указала на ряд стульев позади. Кучка женщин в углу сгрудилась и заворчала, зажужжала, как туча растревоженных пчел.
Когда пастор впервые заговорил о графине с миссис Снит, та долго молчала.
– Леди Уэррен весьма примечательная женщина, – наконец опасливо начала она. – Кажется, ваш кузен Колин некогда водил дружбу с особами этого сорта. Я слышала, она настоящая Цирцея, способная очаровать даже самого стойкого мужчину.
Миссис Снит была далеко не глупа, но деликатностью не отличалась. Похоже, ее встревожило, что у пастора вдруг обнаружилась тайная склонность к распутству.
– В Пеннироял-Грин немало примечательных женщин, не правда ли, миссис Снит? Наверное, поэтому я не вижу в графине ничего необычного.
Адам искренне надеялся, что эта ложь ему простится.
– О, преподобный. – Миссис Снит рассмеялась и покраснела. Позднее она пересказала свой разговор с пастором всем женщинам городка, раздув тлеющие искры их надежд в яркое пламя. – Вы славный человек, преподобный Силвейн, – осторожно отозвалась она с легкой ноткой предостережения в голосе. – Я понимаю, природная жалостливость и христианское милосердие заставили вас передать мне просьбу графини. Но ее пожелание не так-то легко осуществить. Если бы Наполеону преградила путь колонна женщин, готовых защищать свои нравственные устои и моральный дух их семей, возможно, тому пришлось бы отступить и с позором вернуться во Францию.
– А вы не думаете, миссис Снит, что если чьи-то нравственные устои тверды, то одинокой женщине с пирогом в корзинке едва ли удастся их расшатать? Быть может, высокий моральный дух нашей маленькой общины окажет благотворное влияние на эту заблудшую душу?
Адам сильно сомневался, что такое возможно. Графиня не походила на человека, подверженного влиянию. Скорее наоборот, она с легкостью подчиняла себе других.
– Прекрасно сказано! – довольно улыбнулась миссис Снит. – Вот слова истинного священника.
– Разве это не достойный вызов – милостиво принять графиню в свой круг и убедиться, что нравственная твердыня наших дам выдержит подобное испытание?
«Неважно, заметила ли миссис Снит горькую иронию в его словах, – подумал Адам. – Главное, добиться ее согласия».
Казалось, затея увлекла миссис Снит.
– Возможно, если мы будем считать ее блудной дочерью… или… падшей женщиной?
– Думаю, ее можно назвать… погодите… как же? – Адам озадаченно замолчал.
Но в миссис Снит уже пробудился миссионерский дух.
– Заблудшей овцой, вернувшейся в стадо Христово!
Почтенную даму полностью захватила мысль обратить душу грешницы, именно этого Адам и добивался.
Теперь миссис Снит поспешно направлялась к нему.
– Я приняла корзинку графини, преподобный, – оживленно сообщила она, словно фельдфебель, докладывающий главнокомандующему. – Но едва ли стоит надеяться на чудо. Как я вам и говорила, задача куда труднее, чем вы думаете. Общество ее не примет. Между прочим, моя племянница совершенно очарована вами. Она оставила для вас подарок. Я отошлю его в пасторат. Уверена, вам понравится. В самом деле, вы останетесь довольны.
Адам заключил, что скоро в его кладовой появится еще одна банка варенья, и, почтительно поклонившись миссис Снит, отправился в глубину зала, где, к его радости, уже собралась многочисленная публика. В Суссексе было немало бедноты, и Адам надеялся, что жители городка раскошелятся. Пожертвования прихожан помогли бы ему накормить голодных, снабдить одеждой нуждающихся и починить крыши обветшалых лачуг, где ютились нищие семьи. Щедрость паствы облегчала труды Адама.
И все же в целом его жизнь отнюдь не была легкой.
Миссис Снит поспешила к столу аукциониста, а Адам обошел публику и встал возле задней стены, заложив руки за спину.
Чинные ряды собравшихся напоминали клавиатуру фортепиано – мужчины в своих лучших темных сюртуках сидели рядом с женщинами в пышных светлых нарядах. Десятки стульев, любезно предоставленных сэром Джоном, оказались заполнены публикой.
В последнем ряду сидела графиня в голубом наряде. С гордо поднятой головой, прямая, как свеча, – воплощение достоинства и силы духа. Сидела в полном одиночестве.
Между воротником ее ротонды и темными локонами, видневшимися из-под шляпки, белела полоска шеи. Эта нежная шея показалась Адаму слабой и беззащитной. Она будто напоминала, что перед ним всего лишь женщина, которую всякий может обидеть.
Графиня явно выпадала из слаженного черно-белого ансамбля. Адам поймал себя на мысли, что она одна вполне могла заменить собой хор, поющий «Аллилуйя» в оратории Генделя «Мессия».
Вслед за этой мыслью пришла другая, которой Адам не стал бы делиться со своими кузенами. Да и ни с кем другим.
